Тринадцатью годами раньше

– Почему у тебя нет телевизора?

Я уже провела у нее много дней. Она очень хорошая и нравится мне, но я скучаю по телевизору. Правда, меньше, чем по Дину и Лесли.

– Потому что люди стали зависеть от техники и обленились, – отвечает Карен.

Я не понимаю, о чем она говорит, но делаю вид, что удовлетворена. Мне очень нравится у нее дома, и я не собираюсь перечить, – неровен час, возьмет и отвезет к папе. Я еще не готова вернуться.

– Хоуп, помнишь, недавно я сказала, что хочу поговорить об очень важной вещи? – Вообще-то, не помню, но киваю. Она придвигает свой стул ближе. – Посмотри, пожалуйста, на меня. Это очень важно.

Я опять киваю. Надеюсь, она не скажет, что сейчас отвезет меня домой. Я не готова. Я очень скучаю по Дину и Лесли, но совершенно не хочу к папе.

– Ты знаешь, что такое усыновление или удочерение? – спрашивает она.

Я качаю головой, потому что никогда не слышала таких слов.

– Это значит, что, когда какой-то человек очень любит ребенка, он хочет, чтобы тот стал его сыном или дочерью. Тогда человек усыновляет ребенка и становится его мамой или папой. – Она сжимает мою руку. – Я очень люблю тебя и собираюсь удочерить, чтобы ты стала моей дочкой.

Я улыбаюсь, но на самом деле не понимаю, о чем идет речь.

– Ты приедешь и будешь жить со мной и с папой?

– Нет, милая. Папа очень, очень тебя любит, но больше не может заботиться о тебе. Он хочет, чтобы теперь это делала я, потому что должен знать, что ты счастлива. И теперь ты будешь жить со мной, я буду твоей мамой.

Мне хочется плакать – сама не знаю почему. Мне очень нравится Карен, но я и папу люблю. Мне нравится ее дом, стряпня и моя комната. Мне действительно очень хочется здесь остаться, но я не могу улыбнуться, потому что у меня болит животик. Он заболел, когда она сказала, что папа не может больше обо мне заботиться. Наверное, я рассердила его. Правда, я не спрашиваю об этом. Вдруг она решит, что я хочу жить с ним, и отвезет к нему? Я правда люблю его, но слишком боюсь.

– Ты рада, что я тебя удочерила? Хочешь жить со мной?

Да, но мне грустно, потому что на дорогу сюда ушло так много минут или часов. Это значит, что мы далеко от Дина и Лесли.

– А как же мои друзья? Я увижу своих друзей?

Карен наклоняет голову и улыбается, потом заправляет мне волосы за ухо:

– Милая, у тебя будет много новых друзей.

Я улыбаюсь, но животик все равно болит. Я не хочу новых друзей. Я хочу Дина и Лесли. Я скучаю по ним. У меня щиплет в глазах, и я стараюсь не заплакать. Пусть не думает, будто я не рада, потому что я рада.

Карен склоняется и обнимает меня:

– Не беспокойся, маленькая. Когда-нибудь увидишься со своими друзьями. Но сейчас мы не можем вернуться. Давай заведем новых?

Я киваю, и она целует меня в макушку. Я смотрю на свой браслет. Прикоснувшись к сердечку, думаю, что Лесли знает, где я. Надеюсь, им известно, что у меня все хорошо, я не хочу, чтобы они волновались.

– И еще кое-что, – продолжает Карен. – Тебе понравится. – Она откидывается на стуле и кладет перед собой лист бумаги и карандаш. – Самое лучшее в удочерении то, что тебе надо выбрать себе новое имя. Ты знала об этом?

Я качаю головой. Не знала, что люди сами выбирают себе имена.

– Прежде чем выбрать, нам надо понять, какие не годятся. Нельзя использовать прежнее имя, а также клички. У тебя есть прозвище? Которым тебя называет папа? – (Я киваю, но молчу.) – Как он тебя называет?

Я смотрю на свои руки и покашливаю.

– Принцесса, – тихо отвечаю. – Но мне не нравится это прозвище.

Карен огорчается:

– Ну, значит, мы никогда больше не будем называть тебя Принцессой, договорились?

Я киваю. Хорошо, что ей тоже не нравится.

– Назови вещи, которые ты любишь. Красивые. Может, из них мы и выберем тебе имя.

Мне и не нужно перечислять и записывать, такая вещь только одна.

– Я люблю небо, – говорю я, думая о совете Дина запомнить это навсегда.

– Скай, – с улыбкой повторяет Карен. – Мне нравится. Думаю, это отлично подходит. Теперь давай подумаем о втором, потому что у всех есть два имени. Что еще ты любишь?

Я закрываю глаза и пытаюсь придумать что-то еще, но не могу. Небо единственное, что я люблю. При мыслях о нем становится хорошо. Я снова открываю глаза и смотрю на нее:

– А ты что любишь, Карен?

Она улыбается и, поставив локоть на стол, упирается подбородком в ладонь.

– Много чего. Больше всего – пиццу. Может, назвать тебя Скай Пицца?

Я хихикаю и мотаю головой:

– Дурацкое имя.

– Ладно, дай подумать. А как насчет медвежонка Тедди? Может, назовем тебя Тедди Скай?

Я смеюсь и снова качаю головой.

Она наклоняется ко мне:

– Хочешь знать, что я действительно люблю?

– Угу.

– Травы. Это лекарственные растения, и я люблю их выращивать, чтобы люди хорошо себя чувствовали. Когда-нибудь открою травный бизнес. Можно взять для удачи название какой-нибудь травы. Их сотни, есть очень милые. – Карен идет в гостиную и приносит книгу. Открыв, указывает на одну из страниц. – Может, тимьян? – подмигивает она. Я смеюсь и качаю головой. – А что скажешь про… календулу?

Та же реакция.

– Мне даже не выговорить это слово.

Карен морщит нос:

– Разумно. Нужно уметь выговаривать свое имя. – Она снова заглядывает в книгу и читает названия, но мне они не нравятся. Перелистнув очередную страницу, Карен интересуется: – А как насчет Линден? ^[8] Это дерево, а не трава, и у него листья в форме сердечек. Ты любишь сердечки?

Я киваю.

– Линден, – повторяю я. – Мне нравится.

Она улыбается, закрывает книгу и наклоняется ко мне:

– Ну, значит, ты теперь Линден Скай Дэвис. Не сомневайся, у тебя самое красивое имя на свете. А прошлые забудем. Обещай, что будешь думать только о своем красивом новом имени и новой прекрасной жизни.

– Обещаю, – говорю я.

И я сдержу обещание. Я не хочу думать ни о былых именах, ни о прежней комнате, ни о вещах, которые делал папа, когда я была его Принцессой. Мне нравится мое новое имя. И комната, где мне не придется волноваться из-за дверной ручки, которая вот-вот повернется.

Я протягиваю руки, и мы обнимаемся. Я улыбаюсь, потому что точно так же меня обнимала бы мама, будь та жива.

Вторник, 30 октября 2012 года

0 часов 10 минут

Я смахиваю слезу. Не знаю, откуда она. Воспоминание было совсем не грустным. Наверное, дело в том, что тогда я впервые полюбила Карен. Из-за ее поступка мне больно при мысли о том, как сильно я ее люблю. Мне кажется, что я не знаю ее и у нее есть другая сторона, о существовании которой я не подозревала.

Правда, больше пугает другое: стороны, о которой я знаю, на самом деле вовсе не существует.

– Можно спросить? – нарушает молчание Холдер.

Я киваю, уткнувшись ему в грудь и вытирая со щеки последнюю слезу. Чувствуя мою дрожь, он обхватывает меня руками, чтобы согреть. Поглаживая по плечу, целует в голову:

– Как по-твоему, Скай, с тобой все будет хорошо?

Вопрос кажется простым и откровенным, но сложнее, пожалуй, мне не задавали.

– Не знаю, – пожимаю я плечами.

Это честно. Хочется думать, что все у меня будет хорошо, особенно с Холдером. Но я не уверена.

– Чего ты боишься?

– Всего, – быстро отвечаю я. – Я в ужасе от моего прошлого. От обрывков воспоминаний, которые мелькают, когда закрываю глаза. От настоящего. Я боюсь ночей, когда тебя не окажется рядом. Боюсь, что Карен будет плохо и я этого не вынесу. Меня пугает мысль, что я больше не знаю, кто она такая. – Я отрываю голову от его груди и смотрю ему в глаза. – Но знаешь, что страшнее всего?

Холдер проводит рукой по моим волосам, не отводя взгляда.

– Что? – спрашивает он с искренним участием.

– Разобщенность с Хоуп. Я знаю, что мы один человек, но кажется, что случившееся с ней произошло не со мной. Я словно бросила ее. Оставила плачущей и испуганной у дома, а сама села в машину и укатила прочь. Теперь я – это два совершенно разных человека. Маленькая девочка, до смерти напуганная, и девочка, бросившая ее. Я вроде как виновата в том, что построила между нами стену. И боюсь, что мы не сольемся.

Я прячу голову у него на груди, понимая, что, скорее всего, несу околесицу. Он целует меня в макушку, а я снова поднимаю глаза к небу, гадая, смогу ли когда-нибудь чувствовать себя нормально. Насколько проще было не знать правды!

– После развода моих родителей, – отзывается Холдер, – мать волновалась и записала нас с Лесс к психотерапевту. Это продолжалось около полугода… но я помню, что всегда корил себя и думал, что я и был причиной развода. Я считал, что на них сильно повлияло мое бездействие в день, когда тебя увезли. Теперь я знаю, что винил себя напрасно. Но однажды мой психотерапевт сделал вещь, которая помогла. Тогда мне бывало неловко, но время от времени я ловлю себя на том, что иногда это делаю. Он заставлял меня переноситься в прошлое и высказывать тогдашнему ребенку все, что хотелось. – Он чуть запрокидывает мне лицо, чтобы я смотрела на него. – Пожалуй, тебе надо попробовать. Знаю, это звучит странно, но все же может помочь. Вернись и скажи Хоуп все, что не сказала тогда.

Я утыкаюсь подбородком ему в грудь:

– Что ты имеешь в виду? Я должна вообразить, будто разговариваю с ней?

– Именно. Попробуй. Закрой глаза. – (Я подчиняюсь. Не вполне понимаю, но делаю.) – Готова?

– Да. – Я кладу ладонь ему на сердце и прижимаюсь виском к груди. – Правда, я плохо соображаю, что надо делать.

– Просто представь себя нынешней. Ты подъезжаешь к родному дому и останавливаешься напротив. Но мысленно нарисуй его таким, каким он был тогда, – объясняет Холдер. – Как в детстве. Ты помнишь, что дом был белым?

Я крепко зажмуриваюсь, смутно припоминая белый дом.

– Да.

– Хорошо. Теперь тебе надо найти ее. Поговори с ней. Объясни, какая она сильная. И красивая. Скажи все, что она хочет услышать. Все, что ты могла бы сказать себе в тот день.

Я освобождаю голову от лишних мыслей и пытаюсь последовать его совету. Представляю себя нынешней и что случилось бы, если бы я подъехала к тому дому. Скорее всего, на мне был бы сарафан, а волосы я завязала бы в конский хвост, поскольку очень жарко. Я уже почти чувствую солнце, бьющее через лобовое стекло и греющее кожу.

Я заставляю себя выйти из машины и перейти улицу, хотя мне не хочется идти к тому дому. Сердце сразу же начинает биться сильней. Я не уверена, что хочу видеть ее, но делаю то, что предлагает Холдер, и продолжаю шагать вперед. Вот я вижу боковую часть дома и сразу же замечаю ее. Хоуп сидит на траве, обхватив колени. Она плачет, опустив голову, и это совершенно разбивает мне сердце.

Я медленно подхожу к ней и, немного выждав, осторожно опускаюсь на землю, не в силах оторвать взгляд от этой хрупкой маленькой девочки. Когда я сажусь на траву прямо перед ней, она поднимает голову и смотрит на меня. Сердце сжимается, потому что взгляд ее темно-карих глаз совершенно безжизненный. В них совсем нет радости. Я пытаюсь улыбнуться, так как не хочу, чтобы она увидела, насколько задевает меня ее боль.

Я протягиваю к ней руку, но замираю в нескольких дюймах от нее. Она пристально смотрит печальными карими глазами на мои пальцы. У меня дрожат руки, и она это видит. Может быть, поняв, что я тоже напугана, она проникается ко мне доверием. Вскинув голову еще выше, она тянет ко мне свою ручонку.

Я гляжу, как моя детская рука держит мою теперешнюю, но мне этого мало. Я хочу забрать у нее всякие боль и страх.

Вспоминая слова Холдера, я смотрю на нее и, крепко сжимая ее руку, откашливаюсь.

– Хоуп. – Она все так же терпеливо смотрит на меня, пока я набираюсь храбрости заговорить с ней… Сказать все, что нужно. – Ты знаешь, что ты самая храбрая девочка на свете?

Она качает головой и упирается взглядом в траву.

– Нет, я не храбрая, – тихо и убежденно возражает она.

Я беру ее вторую руку и заглядываю в глаза:

– Да, храбрая. Ты невероятно храбрая. И ты выдержишь все это, потому что у тебя щедрое сердце. Сердце, которое способно сильно любить жизнь и людей. И ты красивая. – Я прижимаю ладонь к ее груди. – Вот оно. У тебя прекрасное сердце, и однажды кто-то его полюбит, как оно того заслуживает.

Она забирает у меня руку и вытирает глаза:

– Откуда ты все это знаешь?

Я наклоняюсь к ней и заключаю ее в объятия. Она в ответ обнимает меня за шею. Я шепчу ей на ухо:

– Знаю, потому что мне пришлось вытерпеть то же, что и тебе сейчас. Знаю, как ты страдаешь оттого, что папа делает с тобой, потому что со мной он делал то же самое. Я знаю, как сильно ты его за это ненавидишь, но знаю также, что ты очень его любишь, потому что он твой папа. И это правильно, Хоуп. Правильно любить все хорошее в нем, потому что не такой уж он плохой. И правильно ненавидеть в нем то плохое, что мучает тебя. Только обещай, что никогда не будешь чувствовать себя виноватой. Обещай, что никогда не станешь винить себя. Это не твоя вина. Ты всего-навсего маленькая девочка, и не твоя вина, что жизнь у тебя вышла такой трудной. И как бы ты ни хотела забыть то, что случилось с тобой, и стереть из памяти эту ее часть, я хочу, чтобы ты помнила.

Я чувствую, как дрожат ее руки и она тихо плачет у меня на груди. От ее слез я тоже начинаю плакать.

– Я хочу, чтобы ты, несмотря на все беды, помнила, кто ты такая. Потому что все эти гадости не ты сама. Это просто то, что происходит с тобой. Ты должна понять, что вещи, происходящие с тобой, и ты сама не одно и то же. – Я осторожно приподнимаю ее голову и заглядываю в карие глаза, полные слез. – Обещай, что никогда не будешь стыдиться себя, как бы тебе ни хотелось. И хотя сейчас ты этого не поймешь, но обещай, что не позволишь тому, что делает с тобой папа, отделить себя от того, кем ты являешься. Поклянись никогда не терять Надежду.

Она кивает, а я вытираю слезы с ее лица.

– Обещаю, – лепечет она.

Она улыбается мне, и я впервые замечаю живость в ее больших карих глазах. Сажаю ее к себе на колени, она обнимает меня за шею, и я баюкаю ее. Мы плачем в обнимку.

– Хоуп, обещаю тебе, что с этого момента я никогда не отпущу тебя. Ты навсегда останешься в моем сердце. Тебе не придется быть одной.

Я плачу, уткнувшись в волосы Хоуп, но вижу, открыв глаза, что реву в объятиях Холдера.

– Поговорила? – спрашивает он.

– Да. – Я даже не пытаюсь скрыть слезы. – Я все ей рассказала.

Холдер собирается встать, и я поднимаюсь вместе с ним.

– Нет, Скай. Ты рассказала все не ей, а себе. Эти вещи случились с тобой, а не с кем-то еще. Они случились с Хоуп. Они случились со Скай. Они случились с лучшей подругой, которую я любил много лет назад, и они случились с лучшей подругой, которая смотрит на меня сейчас. – Он целует меня в губы, потом отстраняется. И только взглянув на него, я замечаю, что он тоже плачет. – Гордись, что выдержала такое детство. Не отделяй себя от той жизни. Прими ее, потому что я чертовски горжусь тобой. Я балдею от каждой твоей улыбки, потому что знаю, какого мужества стоило тебе, крохе, сохранить в себе любовь. А твой смех? Господи, Скай! Подумать только, какого мужества стоит тебе снова смеяться после всего случившегося… А твое сердце… – Он недоверчиво качает головой. – То, как оно сумело снова довериться мужчине и полюбить, доказывает, что я влюбился в самую храбрую женщину на свете. Мне понятно, сколько смелости понадобилось тебе, чтобы принять меня после отцовских затей. Клянусь, что до последнего вздоха буду благодарить тебя. Большое спасибо за то, что любишь меня, Линден Скай Хоуп.

Он медленно произносит все имена, не пытаясь даже осушить мои слезы, которых слишком много. Я висну у него на шее и крепко обнимаю.

Вторник, 30 октября 2012 года

9 часов 5 минут

Солнце такое яркое – оно пробивается сквозь одеяло, которое я натянула на лицо. Правда, разбудило меня не солнце, а голос Холдера.

– Послушайте, вы понятия не имеете, что ей пришлось вынести за последние два дня.

Он старается говорить тихо, то ли чтобы не разбудить меня, то ли чтобы я не разобрала его слов. Я не слышу, чтобы кто-то ему отвечал, – значит, по телефону. С кем он разговаривает, черт побери?

– Понимаю, вы хотите защитить. Поверьте, я тоже. Но вам придется понять, что она не войдет в тот дом одна. – Наступает долгая пауза, после чего он тяжело вздыхает в трубку. – Пусть она позавтракает. Подождите немного. Да, обещаю. Разбужу сейчас же. Через час мы выезжаем.

Он не прощается, но я слышу, как телефон брякается на стол. Через секунду кровать прогибается и Холдер обвивает меня рукой.

– Проснись, – шепчет он мне в ухо.

– Уже проснулась, – бурчу я из-под одеяла, чувствуя, как его голова вдавливается мне в плечо.

– Значит, слышала? – тихо спрашивает он.

– Кто это был?

Он елозит по кровати и убирает одеяло с моей головы.

– Джек. Он говорит, Карен вчера во всем ему призналась. Он волнуется за нее и хочет, чтобы ты с ней поговорила.

Мое сердце замирает.

– Призналась? – осторожно переспрашиваю я, садясь в постели.

Он кивает:

– Мы не вдавались в подробности, но он, похоже, знает, что происходит. Я все-таки рассказал ему о твоем отце… Правда, лишь потому, что Карен спрашивала, видела ли ты его. Утром я смотрел новости. Признали самоубийством, исходя из того, что он сам их вызвал. Они даже не собираются проводить расследование. – Холдер держит меня за руку, поглаживая ее. – Скай, Джек страшно беспокоится и хочет, чтобы ты вернулась. Думаю, он прав… Нам надо вернуться и покончить с этим. Ты не будешь одинока. Я буду с тобой, и Джек тоже. И Карен, судя по его словам, тоже очень этого хочет. Знаю, это тяжело, но у нас нет выбора.

Он будто упрашивает, а я уже готова. Мне надо увидеться с ней с глазу на глаз, чтобы получить ответ на последний вопрос. Я откидываю одеяло, встаю и потягиваюсь:

– Мне надо почистить зубы и переодеться. Потом поедем.

По пути в ванную я не оборачиваюсь, но угадываю, что Холдера распирает от гордости. За меня.

* * *

Когда мы уже едем, Холдер протягивает мне сотовый:

– Вот. Брекин и Сикс – оба волнуются. Карен взяла их номера из твоего телефона и все выходные названивала, пытаясь найти тебя.

– Ты с ними общался?

– Утром – с Брекином, как раз перед Джеком, – кивает Холдер. – Я сказал, что ты поссорилась с матерью и захотела уехать на несколько дней. Его это устроило.

– А Сикс?

Он искоса с полуулыбкой смотрит на меня:

– А вот с Сикс тебе придется объясняться. Я написал ей по электронке и пытался успокоить той же историей, но она не купилась. Заявила, что вы с Карен не ссоритесь, и потребовала правду, иначе она прилетит в Техас и устроит мне ад.

Я морщусь, осознав, что Сикс, должно быть, распсиховалась. Уже много дней я не посылала ей сообщений, поэтому решаю отложить звонок Брекину и написать Сикс.

– Как написать по электронке?

Холдер со смехом берет телефон и нажимает на какие-то клавиши, потом протягивает мне и указывает на дисплей.

– Набери текст и дай мне, я отошлю.

Я набиваю короткое письмо, объясняя, что узнала кое-что о своем прошлом и мне понадобилось уехать на пару дней. Обещаю позвонить и все объяснить, но не уверена, что выложу всю правду. Мне, пожалуй, пока не хочется раскрываться. Я должна сама выяснить все до конца.

Холдер отсылает письмо, берет мою руку и сплетает наши пальцы. Я смотрю на небо за окном.

– Есть хочешь? – спрашивает он после часа езды в молчании.

Я мотаю головой. В ожидании встречи с Карен я нервничаю и у меня нет аппетита. Я даже не могу вести обычный разговор и в состоянии лишь глазеть в окно и гадать, где проснусь завтра утром.

– Тебе надо поесть, Скай. Ты три дня почти ничего не ела, а с твоими обмороками еда не помешает.

Он не уступит, пока не поем, и я сдаюсь.

– Хорошо, – бормочу я в ответ.

Холдер останавливается у придорожного мексиканского ресторана. Я заказываю что-то из ланча – просто чтобы успокоить его. Скорее всего, я не смогу ничего проглотить.

– Сыграем в «Обеденный квест»? – спрашивает Холдер, макая чипсы в сальсу.

Я пожимаю плечами. Мне очень не хочется думать о том, что я буду делать через пять часов. Игра отвлечет.

– Давай. Но при одном условии. Ни слова о первых годах, последних трех днях и следующих сутках моей жизни.

Холдер улыбается с явным облегчением. Наверно, ему это тоже ни к чему.

– Сначала дамы, – приглашает он.

– Тогда положи этот чипс на тарелку, – велю я, глядя на ломтик, который он собирается отправить в рот.

Холдер притворно хмурится:

– Пусть это будет короткий вопрос, потому что я умираю от голода.

Я пользуюсь преимуществом, чтобы глотнуть газировки.

– Почему ты так любишь бегать?

– Не знаю, – отвечает Холдер, откинувшись на стуле. – Я начал бегать в тринадцать лет, чтобы отделаться от Лесс и ее назойливых подруг. Иногда мне просто хотелось прогуляться. Визг и болтовня тринадцатилетних девчонок сильно достают. Мне нравилась тишина на бегу. Если ты заметила, я немного философ, и бег помогает прояснить голову.

– Да, заметила, – смеюсь я. – Ты всегда был таким?

Он ухмыляется и качает головой:

– Это уже второй вопрос. Моя очередь. – Он забирает у меня чипс, который я собиралась съесть, закидывает в рот, запивает. – Почему ты ни разу не пришла на отборочные тесты по легкой атлетике?

Я поднимаю бровь и смеюсь:

– Странно спрашивать об этом сейчас. Два месяца прошло.

– Свои вопросы я выбираю сам.

– Ладно. – Я веселюсь. – Право, не знаю! Школа оказалась не такой, как я думала. Я не ожидала, что девчонки такие злые. Если со мной и заговаривали, то лишь для того, чтобы назвать шлюхой. Брекин единственный, кто проявил ко мне участие.

– Неправда, – возражает Холдер. – Ты забыла про Шейлу.

– Шейну, хочешь сказать? – смеюсь я.

– Неважно, – возражает Холдер. – Твой ход. – Он быстро засовывает в рот очередной чипс и ухмыляется.

– Почему развелись твои родители?

Не разжимая губ, он улыбается и легонько барабанит пальцами по столу, потом пожимает плечами.

– Думаю, время пришло, – отвечает он безразлично.

– Время пришло? – переспрашиваю я, озадаченная его неопределенным ответом. – А что, в наши дни у брака есть срок годности?

– Для некоторых – да.

Мне интересен ход его мыслей. Надеюсь, он не подумает, что я особо интересуюсь его мнением об этих вещах, потому что пока не собираюсь выходить за него замуж. Но он мой парень, я в него влюблена, и лишнее знание не помешает, чтобы не удивляться потом.

– Почему ты считаешь, что их время вышло?

– У всех выходит, если мотивы были неправильные. Жизнь в браке не становится легче… только труднее. Если ты женишься в надежде улучшить положение вещей, то сразу можешь установить таймер.

– Какие неправильные мотивы были у них?

– Мы с Лесс, – без выражения произносит Холдер. – Мать забеременела, когда они были знакомы меньше месяца. Отец женился на ней, считая, что поступает правильно, хотя, возможно, лучше было не делать ей ребенка.

– Что ж, бывают промашки.

– Знаю. Вот они и в разводе.

Я недоуменно качаю головой. Он слишком легко относится к тому, что его родители недостаточно любили друг друга. Правда, прошло уже лет восемь. Наверное, десятилетний Холдер отнесся к разводу иначе.

– Но ты же не думаешь, что развод неизбежен всегда?

Он кладет руки на стол и, прищурив глаза, подается вперед:

– Скай, если ты хочешь узнать, есть ли у меня проблемы с чувством долга, то ответ отрицательный. Когда-нибудь в далеком будущем… где-то после окончания колледжа… когда я сделаю тебе предложение… а я обязательно сделаю, и тебе не отвертеться… я не стану жениться на тебе в надежде, что наш брак когда-нибудь распадется. Когда ты станешь моей, это будет навсегда. Я уже говорил, что у меня с тобой все будет навсегда, и это серьезно.

Я улыбаюсь, почему-то влюбившись в него еще больше, чем минуту назад.

– Ух ты! Недолго же ты размышлял над ответом.

– Это потому, что я думаю о «навсегда» с тобой с той самой минуты, как увидел тебя в магазине.

Еду приносят как раз вовремя, потому что я понятия не имею, чем ответить. Беру вилку, но Холдер тянется через стол и выхватывает ее:

– Не жульничай! Мы еще не закончили, и я собираюсь задать очень личный вопрос.

Он медленно жует, пока я жду «очень личного» вопроса. Запив, с ухмылкой откусывает еще, нарочно затягивая время, чтобы набить живот.

– Спрашивая, черт тебя побери! – прошу я с наигранным раздражением.

Рассмеявшись, он вытирает рот салфеткой и наклоняется вперед.

– Ты предохраняешься? – спрашивает он приглушенным тоном.

Я смеюсь, потому что не такой уж это личный вопрос, когда задаешь его девушке, с которой занимаешься сексом.

– Нет, – признаюсь я. – Пока ты не ворвался в мою жизнь, у меня не было повода.

– Что ж, тогда предохраняйся, – решительно произносит он. – Запишись к врачу на этой же неделе.

Меня задевает его грубость:

– Знаешь, мог бы попросить повежливее.

Изогнув бровь, он отпивает из стакана и ставит его на стол.

– Виноват. – Улыбаясь, он очаровывает меня ямочками на щеках. – Тогда позволь мне выразиться иначе. – Он понижает голос до хриплого шепота. – Я собираюсь заниматься с тобой любовью, Скай. Много. При любой возможности, потому что в эти выходные, несмотря на обстоятельства, я испытал огромное наслаждение. Так что давай-ка предохраняйся, и тогда у нас не будет брака по залету со сроком годности. Можно это сделать для меня? Чтобы мы смогли много-много-много заниматься сексом?

Глядя прямо ему в глаза, я подталкиваю стакан к официантке, которая с отвисшей челюстью таращится на Холдера. Отвечая, стараюсь сохранить невозмутимый вид.

– Так-то лучше, – говорю я. – Да. Пожалуй, я смогу это устроить.

Он коротко кивает, потом подталкивает свой стакан к моему и мельком взглядывает на официантку. Та наконец выходит из транса и проворно наливает, после чего удаляется, а я сердито смотрю на Холдера:

– Ты порочен, Дин Холдер.

– Что? – переспрашивает он с невинным видом.

– Следует запретить тебе произносить слова «заниматься любовью» и «секс» в присутствии любой женщины, кроме той, которая имеет с тобой дело. Ты, наверное, не понимаешь, что творишь. – (Он несогласно мотает башкой.) – Я серьезно, Холдер. Не хочу раздувать твое самомнение, но знай, что ты невероятно привлекателен для всякой чувственной женщины. Подумай над этим. Не буду считать всех парней, с которыми встречалась, но ты единственный, к кому меня влечет. Объясни почему.

– Нет ничего проще, – смеется он.

– В чем же дело?

– В том, – многозначительно произносит он, – что до встречи со мной в магазине ты уже любила. То, что ты вычеркнула меня из памяти, не означает, что выбросила из сердца. – Он подносит ко рту вилку, но задумывается. – А может быть, ты права и дело лишь в том, что ты хотела лизнуть меня в ямочку, – говорит он и начинает жевать.

– Точно, дело в ямочках, – улыбаюсь я.

Не могу сосчитать, сколько раз за последние полчаса он заставил меня улыбнуться. И я как-то незаметно съела половину того, что было на тарелке. Одно его присутствие творит чудеса с израненной душой.

Вторник, 30 октября 2012 года

19 часов 20 минут

Мы в квартале от дома Карен, и я прошу Холдера съехать на обочину. Ожидание было мучительным, но прибытие вселяет в меня настоящий ужас. Я понятия не имею, что сказать и как себя вести при встрече.

Холдер тормозит, поворачивается ко мне и смотрит с тревогой:

– Нужен перерыв в главе? – Я киваю, делая глубокий вдох. Он берет меня за руку. – Чего ты боишься больше всего?

– Не простить ее, что бы она ни сказала. Я понимаю, что с ней жилось гораздо лучше, чем с отцом, но она не могла этого знать, когда похищала меня. Теперь мне известно, на что она способна, и я не могу простить. Если не простила отца… то и ее не должна.

Он проводит пальцем по моей руке:

– Может, содеянного не простишь, но оцени хотя бы жизнь, которую она тебе дала. Она была хорошей мамой, Скай. Помни об этом, когда будешь разговаривать, ладно?

– Вот с чем мне трудно свыкнуться, – признаюсь я. – Она была мне хорошей матерью, и я люблю ее за это. Я люблю ее и до смерти боюсь, что после беседы могу потерять.

Холдер притягивает меня к себе и обнимает.

– Я тоже боюсь за тебя, детка, – говорит он, не желая притворяться, что все в порядке.

Мы оба скованы страхом неизвестности. Никто из нас не знает, как повернется моя судьба после того, как я войду в этот дом, и сможем ли мы идти по жизни вместе.

Я отстраняюсь и, набираясь храбрости, складываю руки на коленях:

– Я готова.

Кивнув, он выезжает на дорогу, сворачивает за угол и останавливается на подъездной дорожке у моего дома, при виде которого мои руки дрожат еще сильнее. Из дома выходит Джек. Холдер открывает водительскую дверь и поворачивается ко мне:

– Останься здесь. Сначала я потолкую с Джеком.

Холдер выходит из машины и закрывает дверь. Я сижу, потому что, честно говоря, не спешу вылезать. Наблюдаю, как Холдер с Джеком разговаривают несколько минут. То, что Джек рядом с ней, вызывает сомнение, действительно ли Карен рассказала ему правду о своем поступке. Вряд ли он был бы здесь, если бы знал.

Холдер возвращается, открывает дверь и опускается на колени рядом со мной. Поглаживая меня по лицу кончиками пальцев, он спрашивает:

– Ты готова?

Я чувствую, что киваю, но не контролирую собственные движения. Я вижу, как высовывается из машины моя нога, а рука хватает руку Холдера, но не понимаю, каким образом двигаюсь, хотя сознательно пытаюсь остаться в салоне. Я не готова войти в дом, однако иду в обнимку с Холдером. Я протягиваю руки к Джеку, и он подается ко мне, чтобы обнять. В знакомых руках я съеживаюсь и судорожно вздыхаю.

– Спасибо, что вернулась, – говорит он. – Ей нужен этот шанс все объяснить. Обещай, что поможешь.

Я смотрю ему в глаза:

– Ты знаешь, что она сделала, Джек? Она тебе рассказывала?

– Я знаю и понимаю, что тебе тяжело, – сокрушенно кивает он. – Но ты должна дать ей возможность изложить свою версию.

Джек обнимает меня за плечи, Холдер берет за руку, и они оба ведут меня к двери, словно я хрупкий ребенок.

Но я не хрупкий ребенок.

На ступенях я останавливаюсь и поворачиваюсь к ним:

– Мне надо поговорить с ней наедине.

Мне, конечно, хочется, чтобы Холдер был рядом, но нужно быть сильной. Мне нравится, как он оберегает меня, но это самое сложное, что мне приходилось делать, и надо самой. Если я сумею самостоятельно справиться с этим, то наверняка совладаю с чем угодно.

Никто не возражает, и я благодарна. Они верят в меня. Холдер сжимает мою руку и подталкивает вперед, подбадривая взглядом.

– Я буду здесь, – обещает он.

Глубоко вздохнув, я открываю дверь.

Вхожу в гостиную. Карен перестает расхаживать и, обернувшись, видит меня. Едва мы встречается взглядами, как она не выдерживает и бросается ко мне. Не знаю, какого выражения лица я ждала, но всяко не облегчения.

– С тобой все в порядке, – говорит она, обвивая меня руками и прижимая к себе. Она плачет. – Прости, Скай. Как жаль, что ты узнала обо всем раньше, чем я успела сама рассказать.

Она пытается говорить, но не может из-за рыданий. Вид ее страданий разрывает мне сердце. Даже зная, что она обманывала меня, я не могу с ходу отбросить все тринадцать лет, когда любила ее. Видя ее мучения, я сама начинаю мучиться.

Она сжимает мое лицо в ладонях и заглядывает в глаза:

– Клянусь, я собиралась все рассказать, когда тебе исполнится восемнадцать. Это ужасно, что ты все узнала сама. Я делала все возможное, чтобы этого не случилось.

Я беру ее руки и отвожу от лица:

– Понятия не имею, мама, что тебе ответить. – Я поднимаю на нее взгляд. – У меня так много вопросов, но я ужасно боюсь спрашивать. Откуда мне знать, что ты скажешь правду? Откуда мне знать, что ты не лжешь, как лгала последние тринадцать лет?

Карен идет на кухню за салфеткой, чтобы вытереть глаза. Пытаясь собраться с духом, она делает несколько прерывистых вдохов.

– Иди сядь со мной, милая, – зовет она, направляясь к дивану. Я продолжаю стоять, наблюдая, как она садится на краешек. Она поднимает на меня взор, исполненный муки. – Пожалуйста, – просит Карен. – Знаю, ты не доверяешь мне – имеешь право после того, что я сделала. Но если ты чувствуешь сердцем, что я люблю тебя больше жизни, то позволишь все объяснить.

У нее искренний взгляд. Я подхожу к дивану и сажусь напротив. Она делает глубокий вдох, потом выдыхает, собираясь с духом.

– Чтобы рассказать правду о том, что случилось с тобой… сначала мне надо объяснить, что случилось со мной.

Она умолкает на несколько минут, стараясь не расплакаться снова. По глазам видно, что то, о чем она собирается рассказать, почти непереносимо для нее. Мне хочется подойти к ней и обнять, но я не в силах. Как бы я ни любила ее, утешать сейчас не могу.

– У меня была чудесная мама, Скай. Тебе бы понравилась. Ее звали Дон, и она всем сердцем любила нас с братом. Мой брат Джон был на десять лет старше, и мы никогда не ссорились, как это бывает между подрастающими братьями и сестрами. Отец умер, когда мне было девять, и Джон был мне скорее отцом, чем братом. Он был моим защитником. Он был очень хорошим братом, а она – замечательной матерью. К несчастью, когда мне исполнилось тринадцать, мама умерла, и Джон стал для меня настоящим отцом. В то время Джону было двадцать три, он только что закончил колледж. Другой семьи, которая захотела бы удочерить меня, не нашлось, и он делал то, что должен был. Я ужасно скучала по маме, и Джону, признаться, приходилось очень трудно. Он только что устроился на работу. Мне тоже было нелегко. К моему четырнадцатилетию работа уже здорово допекла Джона. Он начал пить, а я немного отбилась от рук, иногда допоздна не появляясь дома. Однажды, когда я вернулась поздно вечером, он жутко разозлился. Наша ссора быстро переросла в потасовку, и он несколько раз меня ударил. До этого он никогда не распускал рук, и я пришла в ужас. Я убежала в свою комнату, и через несколько минут он пришел извиняться. Он пил уже не первый месяц, и я начала побаиваться его. А теперь еще поднял на меня руку. Мне стало по-настоящему страшно. – Карен тянется за стаканом и отпивает воды. Я смотрю, как она дрожащей рукой подносит стакан к губам. – Он пробовал извиниться, но я отказалась слушать. Мое упрямство еще больше разозлило его, и он, толкнув меня на кровать, начал орать. Он все кричал и кричал, твердя, что я сломала ему жизнь. Говорил, что я должна благодарить его… что обязана ему за то, что он вынужден столько работать и заботиться обо мне.

Карен откашливается и со слезами на глазах пытается продолжить тягостный рассказ о своем прошлом. Она встречается со мной взглядом, и я догадываюсь, что ей никак не вымолвить слова, готовые сорваться с ее языка.

– Скай, – с трудом произносит она. – В ту ночь брат изнасиловал меня. И не только в ту, но и потом, он делал это почти каждую ночь на протяжении целых двух лет.

Я зажимаю рот руками, чтобы не закричать. От головы отливает кровь, но кажется, будто от всего тела тоже. Я чувствую себя совершенно опустошенной, потому что мне страшно услышать дальнейшее. Пусты и ее глаза. Не дожидаясь, что она скажет, я спрашиваю сама:

– Мама… Джон… Он был моим отцом, да?

Она быстро кивает, из глаз капают слезы.

– Да, милая. Был. Увы.

Все мое тело сотрясается от рыданий, и Карен немедленно заключает меня в объятия. Я обнимаю ее и вцепляюсь в блузку.

– Ужасно, что он сделал это с тобой, – со слезами говорю я.

Мы сидим на диване, обнимая друг друга и оплакивая то, как обошелся с нами человек, которого мы любили всем сердцем.

– Есть кое-что еще, – произносит она. – Я расскажу все, ладно?

Я киваю. Карен отпускает меня и берет мои руки в свои.

– Когда мне минуло шестнадцать, я поделилась с подружкой. Она сказала матери, и та заявила в полицию. К тому времени Джон уже три года служил в полиции и был на хорошем счету. Когда его допрашивали, он заявил, что я все выдумала, потому что он не разрешал мне встречаться с бойфрендом. В итоге его оправдали и дело закрыли, но я понимала, что никогда не уживусь с ним под одной крышей. Еще два года учебы я жила у друзей. С ним я больше не разговаривала.

Только через шесть лет я увидела его вновь. Мне был двадцать один год, и я училась в колледже. Я была в магазине и услышала его голос из соседнего прохода. Я обмерла и, затаив дыхание, прислушивалась к разговору. Этот голос я узнала бы где угодно. В страшных голосах есть нечто, что невозможно забыть. Но меня парализовал не его голос… а твой. Я услышала, как он разговаривает с маленькой девочкой, и сразу же припомнила все наши ночи. Я знала, на что он способен, и меня даже замутило. Наблюдая, я пошла за вами на некотором расстоянии. В какой-то момент он отошел от тележки с продуктами, и я поймала твой взгляд. Ты долго смотрела на меня – самая красивая малышка на свете. Но и самая сломленная маленькая девочка. Едва заглянув в твои глаза, я поняла, что он делал с тобой то же, что и со мной. В твоем взгляде я прочла отчаяние и страх. Следующие несколько дней я пыталась выведать все о тебе и вашем родстве. Я выяснила, что случилось с твоей матерью, и узнала, что он воспитывает тебя один. Наконец я набралась смелости и сделала анонимный звонок в надежде, что он получит по заслугам. Неделей позже я узнала, что служба защиты детей быстро прекратила это дело. Не знаю точно, было ли это связано с его должностью, но думаю, что да. Невзирая ни на что, ему дважды удалось избежать наказания. Зная о том, что происходит с тобой, я не могла допустить, чтобы ты осталась у него. Наверное, нашлись бы и другие способы, но я была молода и страшно боялась за тебя. Я не знала, что еще можно сделать, поскольку закон не помог ни тебе, ни мне. Через несколько дней я решилась. Если никто не собирался помочь тебе избавиться от него, то это должна была сделать я. Никогда не забуду, как, подъехав в тот день к вашему дому, я увидела несчастную девчушку, одиноко плакавшую на траве. Я окликнула тебя, и ты подошла, а потом залезла в машину. Мы уехали, и я ни разу не оглянулась. – Карен сжимает мою руку и пристально смотрит на меня. – Скай, клянусь всем святым, что я хотела лишь защитить тебя от него. Я сделала все, чтобы он тебя не нашел. И чтобы ты не нашла его. Мы никогда больше о нем не разговаривали, и я постаралась помочь тебе забыть о случившемся и зажить нормальной жизнью. Я понимала, что не смогу все время безнаказанно прятать тебя. Знала, что настанет день, когда мне придется ответить за содеянное, но для меня это не имело значения. И до сих пор не имеет. Мне просто хотелось, чтобы ты в безопасности дожила до совершеннолетия и тебя не отправили к нему. За день до того, как увезти тебя, я зашла в твой дом, когда там никого не было. Я искала вещи, которые могли тебя утешить. Что-то вроде любимого одеяла или плюшевого мишки. В твоей спальне я вдруг поняла, что в этом доме тебе ничто не мило. Если ты была хоть немного похожа на меня, то всякая вещь должна была напоминать тебе о страшном. Поэтому я не взяла ничего, чтобы ты не вспоминала о том, что он сделал с тобой. – Она встает и молча выходит из комнаты. Потом возвращается с небольшой деревянной шкатулкой и протягивает ее мне. – Я не могла уйти без этого. Я знала, что, когда наступит момент истины, ты тоже захочешь узнать о своей матери. Много я не нашла, но кое-что сохранила.

С глазами, полными слез, я провожу пальцами по деревянной шкатулке, хранящей память о женщине, которую уже не надеялась вспомнить. Я не открываю ее. Не могу. Я должна сделать это одна.

Карен заправляет мне за ухо прядь волос, и я смотрю ей в глаза.

– Знаю, я поступила неправильно, но не жалею об этом. Если бы пришлось повторить это ради твоей безопасности, я бы не задумалась. Понятно, что ты ненавидишь меня за ложь. Но это ничего, Скай, потому что моей любви хватит на нас обеих. Не кори себя за то, что я с тобой сделала. Я думаю об этом разговоре вот уже тринадцать лет, поэтому смирюсь с любым твоим решением. Делай, что считаешь для себя лучшим. Если хочешь, я прямо сейчас позвоню в полицию. Я охотно повторю им все, если это поможет тебе обрести покой. Если ты хочешь, чтобы я дождалась твоего настоящего дня рождения, а до тех пор останешься жить здесь, – пожалуйста. С того самого момента, как закон разрешит тебе заботиться о себе, я не буду мешать. Но что бы ты ни выбрала, Скай, что бы ни решила, не беспокойся обо мне. Мне важно знать, что с тобой все в порядке. Что бы ни ждало меня в будущем, это стоит каждой секунды тринадцати лет, которые я прожила с тобой.

Продолжая плакать и совершенно не понимая, как поступить, я снова смотрю на шкатулку. Я не знаю, что хорошо и что плохо, полагая, что в этой ситуации добро и зло поменялись местами. Мне ясно одно: я не в состоянии ответить ей сию секунду. После ее рассказа кажется, будто мое представление о справедливости лопнуло как мыльный пузырь.

Я смотрю на нее, качая головой.

– Не знаю, – шепчу я. – Не знаю, чего хочу.

Зато я знаю, в чем нуждаюсь: в передышке.

Я встаю, она сидит и смотрит, как я иду к выходу. Открывая дверь, я не в силах посмотреть Карен в глаза.

– Мне надо немного подумать, – тихо говорю я и выхожу. Холдер немедленно обнимает меня. В одной руке я держу деревянную шкатулку, другой обвиваю его шею и кладу голову ему на плечо. Я плачу, не зная, как осмыслить услышанное. – Небо, – говорю я. – Надо взглянуть на небо.

Он не задает вопросов. Он точно знает, о чем идет речь, поэтому берет меня за руку и ведет к машине. Когда мы с Холдером выезжаем на шоссе, Джек возвращается в дом.

Вторник, 30 октября 2012 года

20 часов 45 минут

Холдер не спрашивает о Карен. Он знает, что я расскажу сама, когда сумею, но сейчас не могу, пока не решу, что делать дальше.

Когда мы подъезжаем к аэропорту, он сворачивает на обочину не там, где обычно, а значительно дальше. Мы подходим к забору, и я с удивлением вижу незапертые ворота. Холдер отодвигает засов и знаком приглашает войти.

– Здесь есть ворота? – в замешательстве спрашиваю я. – Зачем же мы перелезали через забор?

– Оба раза ты была в платье, – хитро ухмыляется он. – Входить через ворота было бы неинтересно.

Каким-то непонятным образом я нахожу в себе силы рассмеяться. Вхожу в ворота, и он закрывает их за мной, но остается на месте. Я протягиваю руку:

– Хочу, чтобы ты пошел со мной.

– Уверена? Я думал, тебе хочется побыть одной.

– Мне нравится быть с тобой. Одной мне будет неуютно.

Он берет меня за руку. Мы идем по взлетно-посадочной полосе и занимаем наши обычные места под звездами. Я кладу рядом деревянную шкатулку, все еще не находя смелости открыть ее. В этот момент я вообще ни в чем не уверена. Я лежу неподвижно около получаса, размышляя о своей жизни… жизни Карен… жизни Лесли… и мне кажется, что предстоящее решение должно быть общим для всех троих.

– Карен – моя тетя, – вслух произношу я. – Моя родная тетя.

Не знаю, говорю ли я это вслух для Холдера или для себя самой.

Холдер цепляется своим мизинцем за мой и поворачивается.

– По отцу? – с сомнением спрашивает он. Я киваю, и он закрывает глаза, понимая, что это может означать для прошлого Карен. – Вот почему она забрала тебя, – понимающе говорит он, словно полностью одобряя ее поступок. – Она знала, что он делал с тобой.

Я снова киваю:

– Она ждет от меня решения, Холдер. Хочет, чтобы я что-то решила. Но я не знаю, какое решение будет правильным.

– Это потому, что ни одно не будет правильным, – отзывается он. – Иногда приходится выбирать между несколькими неправильными решениями. Просто реши, какое самое неправильное.

Без сомнения, заставлять Карен расплачиваться за такой самоотверженный поступок – наихудшее из неправильных решений. В душе я это понимаю, но он имел последствия. Мне понятно, что Карен не могла знать, что, забрав меня у отца, она тем самым привела к несчастью с Лесли. Нельзя забывать, что поступок Карен явился косвенной причиной трагедии моей лучшей подруги – еще одной девочки в жизни Холдера, которую он, как ему казалось, подвел.

– Хочу кое о чем спросить, – говорю я ему. Он молча ждет, и я сажусь и смотрю на него. – Только не перебивай, ладно? Дай выговориться. – Коснувшись моей руки, он кивает, и я продолжаю: – Я понимаю, что Карен сделала это только ради моего спасения. Ее решение было принято от любви… не от ненависти. Но я боюсь, что если я ничего не скажу, если мы будем держать это при себе, то мое решение повлияет на тебя. Потому что то, что мой отец сделал с Лесс, произошло лишь потому, что меня там не было и она заняла мое место. Я понимаю, Карен никак не могла предвидеть дальнейшего. Она пыталась поступить правильно – заявить на него – и лишь позже отчаялась. Но что творится с нами? С тобой и мной, когда мы пытаемся представить события? Я боюсь, ты навсегда возненавидишь Карен… или в конечном счете начнешь осуждать за выбор меня. Но я тебя не сдерживаю. Я пойму, если ты из-за Лесс возненавидишь Карен. Пожалуй, мне просто надо знать, какой бы выбор я ни сделала… Мне надо знать… – Я пытаюсь выразиться убедительнее, но не могу. Иногда труднее всего даются самые простые вопросы. Сжав его руку, я заглядываю ему в глаза. – Холдер… с тобой будет все нормально?

У него непроницаемое выражение лица. Он сплетает наши пальцы, вновь обращая взор к небу.

– Конечно, – тихо отвечает Холдер. – Весь последний год я ненавидел и осуждал Лесс, потому что жизнь у нас была одна. Одни родители, пережившие развод. Одна подружка, которую вырвали из нашей жизни. Мы одинаково горевали по тебе, Скай. Переехали в город, жили в одном доме и ходили в одну школу. В ее жизни происходило то же, что и в моей. Но она переживала все сильнее меня. Иногда по ночам я слышал, как она плачет. Я ложился рядом и обнимал ее, но очень часто мне хотелось наорать на нее за слабость. Потом однажды вечером… когда я обнаружил, что она сделала… я возненавидел ее за то, что она так легко сдалась. Меня возмущало, что она считала свою жизнь намного труднее моей, тогда как они были совершенно одинаковы. – Он поднимается и поворачивается ко мне, беря меня за руки. – Теперь я знаю правду. Мне ясно, что ее жизнь была в миллион раз хуже. И то, что она каждый день улыбалась и смеялась, а я не имел ни малейшего представления о том, что ей приходилось переживать… Теперь я понимаю, какой она была храброй. Не ее вина, что она не знала, как с этим быть. Как жаль, что она не попросила о помощи и молчала, но каждый по-своему справляется с такими вещами, особенно если считает себя одиноким. Тебе удалось все забыть, и это помогло справиться. Наверное, и она пыталась, но была намного старше, когда с ней это стряслось, и не сумела. Вместо того чтобы забыть и никогда не думать об этом, она сделала наоборот. Я знаю, это постепенно подтачивало всю ее жизнь, пока силы не иссякли. Поступок Карен не был напрямую связан с тем, что твой отец сделал с Лесс. Даже не забери тебя Карен, он вряд ли остановился бы. В этом была его суть. Так что, если ты спросишь, виню ли я Карен, ответ будет «нет». Жаль только, что Карен и Лесс не захватила. – Он обхватывает меня и шепчет: – Что бы ты ни решила… лишь бы только твоя душа скорей исцелилась. Это все, что мне нужно. Лесс тоже этого хочет.

Я обнимаю его и кладу голову ему на плечо:

– Спасибо, Холдер.

Он молча обнимает меня, а я обдумываю решение, которое уже почти не решение. Немного погодя отстраняюсь и кладу шкатулку себе на колени. Чуть помедлив, нажимаю на защелку и с закрытыми глазами медленно поднимаю крышку. Сделав глубокий вдох, я размыкаю веки и вижу глаза своей матери. Я беру фотографию дрожащими пальцами, глядя на женщину, которая только и могла породить меня. Я взяла от нее буквально все: рот, глаза и скулы.

Откладываю снимок, беру следующий. Этот вызывает еще больше эмоций, потому что на нем мы обе. Мне не больше двух, и я сижу у нее на коленях, обвив руками ее шею. Она целует меня в щеку, а я смотрю в камеру и широко улыбаюсь. На фотографию начинают капать слезы, и я вытираю их и передаю снимки Холдеру. Пусть поймет, зачем я так рвалась в отцовский дом.

В шкатулке есть еще один предмет. Это серебряный медальон на цепочке в форме сердечка. Открыв его, я вижу свою фотографию в младенчестве. Внутри медальона надпись: «Мой лучик Надежды».

Я расстегиваю замок и вешаю цепочку себе на шею. Холдер помогает ее застегнуть, пока я приподнимаю волосы, и целует меня в висок.

– Она красива. Совсем как дочь. – Он отдает мне фотографии и нежно целует меня. Открыв медальон, с улыбкой рассматривает его, потом закрывает и заглядывает мне в глаза. – Ты готова?

Я убираю фотографии в шкатулку, опускаю крышку и уверенно киваю:

– Да.

Вторник, 30 октября 2012 года

22 часа 15 минут

На этот раз мы входим с Холдером. Карен и Джек сидят на диване, Джек обнимает ее за плечи и держит за руку. Когда я вхожу, она поднимает на меня взгляд, а Джек встает, чтобы снова оставить нас наедине.

– Все нормально, – останавливаю я его. – Не уходи, это быстро.

Хотя я обращаюсь к нему, он ничего не отвечает, а лишь немного отходит от Карен, чтобы я села рядом с ней. Я ставлю шкатулку на стол, потом сажусь. Понимая, что она не имеет представления о том, что уготовило ей будущее, я поворачиваюсь к ней. И хотя Карен не знает моего выбора и своей судьбы, она ободряюще улыбается мне, давая понять, что ее устроит любое мое решение.

Я беру ее за руки и смотрю прямо в глаза. Пусть поверит мне, потому что между нами не должно быть лжи.

– Мама, – проникновенно говорю я, – когда ты увезла меня от отца, ты понимала, чем это грозит, но не остановилась. Ради моего спасения ты рискнула всей своей жизнью, и мне не хочется, чтобы ты страдала из-за этого выбора. И я не вправе судить. Могу только… поблагодарить тебя. Спасибо тебе. Огромное спасибо за то, что спасла мне жизнь, мамочка.

Теперь она плачет горше меня. Мы рыдаем в обнимку, как мать с дочерью. Как тетя с племянницей. Как две жертвы. Плачем, как двое выживших.

* * *

До меня едва ли доходит, какую жизнь вела Карен последние тринадцать лет. Все, что она делала, совершалось ради моего блага. Она собиралась во всем признаться, когда мне исполнится восемнадцать, и не боялась последствий. Я знаю, она так сильно любит меня, что отдала себя целиком. Мне кажется, я этого не заслуживаю. И вот оказывается, что на этом свете меня точно так же любят два человека. Это почти не укладывается в голове.

Карен действительно хочет замуж за Джека, но сомневалась, потому что понимала: узнай он правду, будет сильно переживать. Чего она не ожидала, так это его бескорыстной любви… такой же, как у нее ко мне. Выслушав ее исповедь и узнав о нелегком выборе, он лишь еще больше укрепился в своем чувстве. По-моему, он к следующим выходным окончательно переедет к ней.

Весь вечер Карен терпеливо отвечает на мои вопросы. Главный касался моего законного имени и восстановления документов. Карен посмеялась над этим, объяснив, что благодаря достаточным средствам и нужным связям меня «удочерили» за границей, а когда мне исполнилось семь, я получила гражданство. Я даже не расспрашиваю о подробностях, потому что боюсь.

Другой вопрос, на который я хочу получить ответ, касается телевизора. Нельзя ли обзавестись? Оказывается, она вовсе не против технического прогресса, как много лет внушала мне. Похоже, мы завтра отправимся в супермаркет электроники.

Мы с Холдером объяснили Карен, как он догадался, кто я такая. Поначалу она никак не могла понять, откуда взялась столь сильная привязанность в таком юном возрасте… настолько прочная, что он вспомнил меня. Но, понаблюдав за нами чуть дольше, она убедилась в ее подлинности. Увы, всякий раз, когда он целует меня или кладет ладонь на бедро, я замечаю в ее глазах тревогу. В конце концов, она моя мать.

Проходит несколько часов, и все мы наконец достигаем умиротворенного состояния после бурного уик-энда. Холдер и Джек прощаются с нами, и Холдер уверяет Карен, что больше не будет присылать обидных эсэмэсок. Правда, подмигивает мне из-за ее спины.

Карен без конца обнимает меня. Наконец желает спокойной ночи, и я иду в свою комнату и залезаю в постель. Натянув на себя одеяло и заложив руки за голову, смотрю на звезды на потолке. Я подумывала их снять, боясь неприятных воспоминаний. Но все же оставила. Теперь они напоминают мне о Хоуп. И обо мне самой, и обо всем, что пришлось преодолеть, чтобы прийти к этому моменту. Можно было сокрушаться и жалеть себя, но я не собираюсь этого делать. Я не стремлюсь к идеальной жизни. Несчастья – это испытания, вынуждающие выбирать между тем, чтобы покориться и остаться поверженным, или отряхнуть прах со своих ног и подняться выше. Я выбираю второе. Наверное, жизнь не раз подставит мне ножку, но я точно знаю, что не останусь лежать.

Слышится легкий стук в окно, потом рама поднимается. Я с улыбкой подвигаюсь, освобождая место.

– Сегодня не будет приветствия у окна? – приглушенно спрашивает Холдер, опуская раму.

Подойдя к кровати, он откидывает одеяло и ложится рядом.

– Ты замерз, – прижимаясь к нему, говорю я. – Шел пешком?

Он качает головой и обнимает меня, потом целует в лоб:

– Нет, бежал. – Его рука скользит к моей заднице. – Уже неделю не тренируемся! Тебя здорово разнесло.

Я со смехом бью его по руке:

– Забыл? Прикалываться только в эсэмэсках.

– Кстати… тебе вернули телефон?

– Не очень-то и нужно. Надеюсь, мой ручной бойфренд подарит мне на Рождество айфон.

Он со смехом перекатывается на меня, прижимаясь к моим теплым губам своими ледяными. Разница такая, что он стонет и целует меня, пока не согревается.

– Знаешь что? – Приподнявшись на локтях, он смотрит на меня со своей чарующей улыбкой.

– Что?

Его голос вновь подобен божественной лирической октаве.

– Мы еще не занимались сексом в твоей постели.

С полсекунды я думаю, потом качаю головой и перекатываю его на спину:

– Так оно и будет, покуда мама за стенкой.

Он со смехом обнимает меня за талию и затаскивает к себе на грудь. Я кладу голову, и он крепко прижимает меня к себе:

– Скай?

– Холдер? – передразниваю я.

– Хочу, чтобы ты знала вот что, – начинает он. – И заявляю это не как бойфренд или даже друг, а потому, что кто-то должен. – Он перестает гладить меня по плечу. – Я очень горжусь тобой.

Я зажмуриваюсь и, впитывая эти слова, посылаю их прямо к сердцу. Он целует меня то ли в первый раз, то ли в двадцатый, то ли в тысячный – но кто считает?

Обняв его еще крепче, я вздыхаю:

– Спасибо. – Приподняв голову, упираюсь подбородком ему в грудь, глядя в глаза, и он улыбается. – Не только за эти слова, Холдер, а за все. Благодарю тебя за то, что ты придал мне смелости всегда задавать вопросы, даже если я не хотела знать ответов. За то, что так меня любишь. Спасибо тебе за то, что показал: необязательно быть сильной, чтобы оставаться вместе, можно быть и слабой. И спасибо за то, что наконец нашел меня через все эти годы. – Я провожу пальцами по его груди и добираюсь до плеча. Потом обвожу каждую букву татуировки и, наклонившись, целую его в губы. – Но больше всего благодарю тебя за то, что потерял меня много лет назад, потому что, если бы тогда не ушел, моя жизнь сложилась бы иначе.

Мое тело поднимается и опадает одновременно с его глубочайшим вздохом. Зажав мое лицо в ладонях, он пытается улыбнуться, но улыбка не достигает печальных глаз.

– Я постоянно воображал, как найду тебя, но не думал, что это закончится благодарностью за потерю.

– Закончится? – недовольно переспрашиваю я, приподнимаюсь и чмокаю его в губы. – Надеюсь, на этом ничто не закончится.

– Нет, черт побери, конечно не закончится! – Он заправляет мне за ухо прядь волос. – Хотелось бы сказать: «И с тех пор они жили счастливо», но нет, не могу. Нам обоим надо преодолеть еще многое. При всем том, что произошло с тобой, мной, твоей матерью, отцом и Лесс… еще наступят дни, когда мы не будем знать, как все это пережить. Но мы справимся, потому что вместе. Я не боюсь за нас, детка. Совсем не боюсь.

Я целую его в ямочку и улыбаюсь:

– И я не боюсь за нас. Для понимания: я не верю в счастливую жизнь до гробовой доски.

– Это хорошо, потому что я этого не обещаю. Только себя самого.

– Это все, что мне нужно. Ну… и еще лампа. И пепельница. И пульт от телевизора. И настольный теннис. И ты, Дин Холдер. Это все, что мне нужно.

Дата добавления: 2015-10-24