В центре замкнутого круга

Спустя несколько дней после первого визита Усикавы я попросил Корицу привозить мне каждый день газеты. Пришло время вступить в контакт с окружающей действительностью. Можно избегать ее сколько угодно, но приходит время, и никуда от нее не скроешься.

Корица согласно кивнул и с тех пор каждое утро привозил в «резиденцию» три газеты.

Я стал просматривать их после завтрака. После долгого перерыва газеты произвели на меня странное впечатление – безразличные и пустые. Запах типографской краски действовал на нервы, от него болела голова, мелкие черные иероглифы сбивались в кучу и враждебно косились на меня. Верстка, шрифты заголовков, сам тон газетных материалов казались мне абсолютно запредельными. Я откладывал газету, закрывал глаза и вздыхал. Раньше со мной такого не было. Должно быть, тогда я смотрел на газеты по-другому, проще. Что в них так изменилось? Нет, газеты здесь ни при чем. Изменился я сам.

Из газет я узнал одну вещь, имевшую отношение к Нобору Ватая: его положение в обществе становилось все прочнее. В палате представителей за ним закрепилась репутация растущего и многообещающего депутата, он занимался политикой без устали, одновременно вел колонку в журнале, излагая свои мысли и взгляды, постоянно что-то комментировал на телевидении. Я все время натыкался на его имя и никак не мог понять, почему люди слушают его, да еще с таким увлечением. Нобору Ватая возник на политической арене совсем недавно, но его уже записали в молодые политики, от которых можно многого ждать в будущем, а один женский журнал провел среди читательниц опрос, и самой популярной личностью в политике они выбрали именно Нобору Ватая. Деятельный интеллигент, представитель нового типа политиков-интеллектуалов, каких не было доныне в общественной жизни, – вот какой имидж у него сложился.

Я попросил Корицу купить журнал, в который Нобору Ватая пописывал свои статейки, а чтобы не привлекать внимания юноши, составил для него целый список, куда включил и несколько журналов, не имевших к брату Кумико никакого отношения. Корица без особого интереса пробежал его глазами и сунул в карман пиджака. На следующий день журналы лежали на столе вместе с газетами, а Корица, как обычно, включил классическую музыку и принялся за уборку.

Я начал собирать досье на Нобору Ватая – вырезал из журналов и газет его собственные опусы и то, что писали о нем. Досье скоро распухло от бумаг. Читая собранные вырезки, я пытался разобраться, что за человек политик Нобору Ватая, и понять его, так сказать, с чистого листа – как обыкновенный читатель, забыв неприязнь, которую мы испытывали друг к другу, отбросив предубеждения.

Однако понять сущность Нобору Ватая оказалось не просто. Сказать по справедливости, в его «творчестве» ничего плохого не было. Статьи написаны довольно хорошо, логично, а некоторые – так и просто здорово. Умело подобранный фактический материал и даже кое-какие выводы. По сравнению с тем, как он писал раньше – наукообразно, напыщенно, – все стало гораздо проще и откровеннее. Во всяком случае, понятно для таких людей, как я. Но за всей простотой и доброжелательностью его писаний нельзя было не заметить эдакой надменности, позы человека, который видит других насквозь. От таившейся в нем злой воли по спине бежал холодок. Но это было понятно мне – я знал, что он за тип, какой у него пронзительный ледяной взгляд, какая манера разговаривать, а обычному человеку и невдомек было, что скрывается за его словами. Поэтому я старался об этом не думать и лишь стремился понять ход мыслей в оказавшихся под рукой его статьях.

Но сколько я в них ни вчитывался, сколько ни пытался быть беспристрастным, разобраться в его политических взглядах так и не сумел. Каждый его довод в отдельности, сам по себе, казался по-своему логичным и осмысленным, но стоило соединить их вместе и задуматься, что же он, в конце концов, хотел сказать, как я оказывался в тупике. Суммировал детали, обобщал подробности, но цельная картина никак не складывалась. И вовсе не потому, что у него не хватало четких и ясных выводов. Выводы как раз были. Но он их скрывал. Нобору Ватая казался мне человеком, который, когда ему удобно или выгодно, приоткрывает нужную дверцу и, высунувшись наружу, громогласно о чем-то заявляет, а потом, захлопнув дверцу, прячется обратно.

* * *

В одной из своих журнальных статей он написал, что современный мир не может до бесконечности использовать политику и другие искусственные силы, чтобы сдерживать ту разрушительную энергию, которую порождают гигантские различия в уровне экономического развития разных регионов. В конце концов все это обрушится на миропорядок, как снежная лавина, и все переменится.

«Если сбить обручи с этой бочки, в мире все перемешается, свалится в огромную общую кучу и международный язык морали (назовем его «едиными принципами»), существовавший прежде как аксиома, перестанет или почти перестанет выполнять свою функцию. Сколько времени понадобится, чтобы из наступившей неразберихи выросли «единые принципы» нового поколения? Может статься, гораздо больше, чем многие думают. Короче говоря, мы стоим перед лицом хаоса таких масштабов, что дух захватывает. Как только это произойдет, Япония окажется перед необходимостью коренного передела послевоенного политического и общественного устройства, духовных основ. Многое придется начинать сначала, будет масштабная перестройка – в политике, экономике, культуре. То, что раньше было ясно каждому, ни у кого не вызывало сомнений, утратит ясность, лишится первоначального смысла. Конечно, в этом есть и шанс для нас – появится возможность переделать Японию, государство. Однако, по иронии судьбы, в такой исключительный момент у нас не оказывается под рукой тех самых единых принципов, которые нужны как ориентиры в этой «перестройке». Столкнувшись с этим роковым парадоксом, мы замрем в оцепенении. Откуда же возникла ситуация, когда нам так стали нужны единые принципы? Из того простого факта, что эти принципы утрачены».

Вот к чему вкратце сводилось это довольно пространное сочинение.

Человек не в состоянии жить и работать вообще без всяких ориентиров, писал Нобору Ватая. Он нуждается по крайней мере во временной модели, заключающей в себе некие принципы. Модель, которую может сейчас предложить Япония, – наверное, «эффективность». Если «экономическая эффективность» долгие годы била по коммунизму и привела к его краху, разве не естественно теперь, когда мы переживаем хаос, подробно порассуждать о ней как о модели, как о руководстве к действию? Давайте поразмышляем: что нужно сделать, чтобы повысить эффективность? Породили ли мы, японцы, за послевоенные годы какую-нибудь другую философию или нечто подобное философии? Однако эффективность имеет силу, пока существует четкая направленность действий. Стоит утратить эту четкость, как эффективность в тот же момент станет беспомощной. То же самое происходит с потерпевшими кораблекрушение: даже тренированные гребцы, собравшиеся в одной лодке, ничего не смогут сделать, если не знают, куда грести. Двигаться с высокой эффективностью в неверном направлении еще хуже, чем вообще никуда не двигаться. Определение верного курса – всего лишь принцип с функцией более высокого уровня. Но именно его нам сейчас и не хватает. Решительно не хватает.

Логика, которую выстраивал Нобору Ватая, была по-своему убедительной и прозорливой. Приходилось это признать. Но сколько я его ни перечитывал, так и не смог понять, какие личные цели он преследует, чего добивается как политик. Может, поэтому он и задает вопрос: что надо сделать?

* * *

В одной из статей Нобору Ватая коснулся Маньчжурии, и я прочел ее с интересом. Он писал, что во второй половине 20-х годов, готовясь к большой войне с Советским Союзом, императорская армия рассматривала возможность закупки крупных партий теплой одежды для личного состава. Армии еще не приходилось серьезно воевать в таких районах, как Сибирь, где бывают страшные холода, поэтому подготовка к ведению боевых действий суровой зимой считалась неотложной задачей. Начнись с Советами настоящая война, которая могла вырасти из пограничного конфликта (такое тогда вполне могло случиться) – и зимой армия просто бы не выстояла. Поэтому при Генштабе сформировали группу подготовки к гипотетической войне с СССР, и созданный при ней отдел материального снабжения всерьез занялся спецобмундированием для условий холодной зимы. Чтобы на себе ощутить холод, сотрудники отдела даже отправились на Сахалин, где стояла настоящая зима, и испытывали в действующих частях, как в таких условиях чувствуют себя солдаты в утепленной обуви, шинелях и нижнем белье. Они во всех подробностях изучили обмундирование, которое было в советской армии, и даже форму армии Наполеона в русскую кампанию. Вывод оказался такой: «В том, во что одета японская армия, она сибирскую зиму не переживет». По прикидкам, примерно две трети солдат на передовой пришлось бы комиссовать из-за обморожений. Их утепленная одежда могла защитить только от более мягкой зимы Северного Китая, да и ее хватало не всем. Отдел первым делом подсчитал, сколько овец понадобится, чтобы пошить теплую форму на десять дивизий (в отделе ходила шутка, что из-за подсчета этих овец даже поспать времени не остается), и составил об этом доклад, куда включили расчеты, сколько станков и другого оборудования нужно для переработки овечьей шерсти.

По всей Японии не найти было такого количества овец, чтобы вести с Советами длительную войну на севере, да еще в условиях экономических санкций или фактической блокады страны. Поэтому, говорилось в докладе, совершенно необходимо наладить в Маньчжурии и Монголии стабильное снабжение шерстью (а заодно мехом кроликов и других животных) и обеспечить оборудование для переработки. В 1932 году, сразу после образования Маньчжоу-го, туда с инспекцией отправился дядя Нобору Ватая. Ему поставили задачу подсчитать, сколько времени займет организация таких поставок на территории Маньчжоу-го. Это было первое серьезное задание для молодого технократа, окончившего армейское военное училище по специальности «тыловое обеспечение». Взявшись за проблему утепления армии, он рассматривал ее как современную модель работы тыла и сделал исчерпывающий математический анализ.

В Мукдене Ёситака Ватая познакомился с Кандзи Исиварой [[58]], и они вдвоем пили всю ночь напролет. Исивара, исколесивший Китай вдоль и поперек, убедительно и горячо доказывал, что тотальная война с Советским Союзом неизбежна и ключ к победе лежит в укреплении тыла или, иначе говоря, в быстрой индустриализации созданного недавно Маньчжоу-го и в переводе местной экономики на самообеспечение. Чтобы организовать сельское хозяйство, животноводство, поднять их продуктивность, надо переселять в Маньчжоу-го японских крестьян. Не следует превращать Маньчжоу-го в еще одну колонию на манер Кореи и Тайваня, говорил он. Маньчжоу-го должно стать прообразом азиатского государства нового типа. В то же время Исивара целиком отдавал себе отчет в том, что в конечном счете Маньчжоу-го предстоит сыграть роль базы тыловой поддержки в войне против Советского Союза, а потом – и против Англии и Америки. Он считал, что в Азии только Япония способна воевать с Западом (у Исивары был даже специальный термин – «последняя война»), а другие страны обязаны ей помогать во имя собственного освобождения от гнета западных держав. Ни один офицер императорской армии не относился с таким интересом к вопросам тылового обеспечения и не обладал такой эрудицией, как Исивара. Большинство военных не воспринимали тыловую науку всерьез, считали ее «немужественной». Они считали, что солдат Императора должен отважно сражаться, не думая о себе, даже если он плохо одет, обут, вооружен. Настоящая воинская доблесть – в победе над сильным противником, который превосходит тебя числом и вооружением. Атаковать врага стремительно и преследовать, оставляя обоз далеко позади, – только так можно заслужить славу. Высококлассному технократу, каким был дядя Нобору Ватая, такая философия представлялась полной чепухой. Он считал, что начинать длительную войну без тыловой поддержки равносильно самоубийству. Сталинская пятилетка интенсивного экономического развития позволила Советскому Союзу резко усилить и модернизировать свою военную машину. Пять кровавых лет Первой мировой войны не оставили камня на камне от ценностей старого мира, механизированная война в корне изменила существовавшие в Европе представления о стратегии и роли тыла. Пожив в Берлине, где он два года проработал военным атташе, Ёситака Ватая очень хорошо это понял, однако у большей части японских военных отрезвление от победы в русско-японской войне еще не наступило.

На родину Ёситака Ватая вернулся убежденным поклонником четкой логики и мировоззрения Исивары, его харизматической личности. Они продолжали дружить и после возвращения Ватая-старшего в Японию. Ватая даже не раз навещал Исивару в Майдзуру, куда того через несколько лет перевели из Маньчжурии командиром крепости. Приехав из Маньчжурии, Ватая тут же представил в штаб скрупулезный отчет о разведении овец в Маньчжоу-го и переработке шерсти, который получил высокую оценку. Однако 1939 год принес болезненное поражение у Номонхана, американцы и англичане ужесточили экономические санкции против Японии, и военное командование все чаще стало бросать взгляды на юг; группа, готовившая войну с СССР, сама собой распалась, но ее доклад и содержавшийся в нем вывод, что «при нынешнем уровне оснащенности войск воевать зимой с советской армией невозможно», сыграли свою роль в том, что военные действия у Номонхана быстро, уже в начале осени, закончились и не переросли в большую войну. Как только задули осенние ветры, «дайхон'эй» [[59]], всегда дороживший престижем армии, вдруг на удивление легко все бросил, и после дипломатических переговоров Япония уступила монгольским и советским войскам часть бесплодной степи Хулунбуир.

В своей статье Нобору Ватая сначала привел этот эпизод, услышанный от покойного дяди, а потом, вооружившись идеями о роли тыла, пустился в геополитические рассуждения о региональной экономике. Но меня куда больше заинтересовало то, что его дядюшка-технократ служил в Генштабе императорской армии и имел непосредственное отношение к Маньчжоу-го и конфликту у Номонхана. После войны он попал под чистку, организованную оккупационными властями во главе с Макартуром [[60]], лишился права занимать государственные должности и на какое-то время уединился у себя на родине, в Ниигате. Но когда указ о чистках был отменен, Ёситака Ватая уговорили заняться политикой. Он дважды избирался в парламент, в палату советников, а потом, сменив специализацию, стал депутатом в палате представителей. На стене в его офисе висел свиток с каллиграфическим экзерсисом Кандзи Исивары. Каким он был депутатом и чего добился в политике – сказать трудно. Занимал пост в правительстве, наверняка пользовался большим влиянием у себя на родине, но политическим лидером национального масштаба не стал. И вот теперь весь его политический капитал достался племяннику – Нобору Ватая.

* * *

Я закрыл папку с досье, убрал в ящик стола и, заложив руки за голову, рассеянно поглядел из окна на ворота. Скоро они отворятся, и появится «мерседес» Корицы с очередным «клиентом». Я был связан с этими людьми отметиной на щеке. Она же соединяла меня с дедом Корицы (отцом Мускатного Ореха). Деда Корицы с лейтенантом Мамия связывал Синьцзин, а Мамия с прорицателем Хондой – спецзадание на маньчжуро-монгольской границе. С Хондой мы с Кумико познакомились через семейство Нобору Ватая. С лейтенантом Мамия меня объединяли колодцы, его – в Монголии, мой – в саду «резиденции». Когда-то здесь жил офицер, командовавший японскими войсками в Китае. Получился какой-то замкнутый круг, в центре которого – довоенная Маньчжурия, Китай, война у Номонхана в 39-м. Как нас с Кумико угораздило оказаться в этой цепочке связанных между собой исторических событий? Непонятно. Ведь все они произошли задолго до нашего рождения.

Я сел за стол Корицы, положил руки на клавиатуру. Пальцы еще помнили разговор с Кумико. Наверняка Нобору Ватая известно, о чем мы говорили, и он пытался что-то узнать из наших слов. Не по доброте же душевной он организовал этот разговор. Очень может быть, что его люди, подключившись к компьютеру Корицы, хотели взломать его и выведать наши секреты. Но это меня мало беспокоило. Глубины, скрытые в этом компьютере, есть глубины души самого Корицы, а им не дано знать неизмеримость этих глубин.

* * *

Я позвонил в офис Усикавы. Он был на месте и сразу взял трубку.

– Это вы, Окада-сан? Как хорошо, что застали меня. Я только-только из командировки. Десять минут как вошел. Ехал из Ханэды [[61]] на такси, в такую здоровенную пробку попал, времени совсем нету, я забежал только бумаги забрать и сразу дальше. Такси даже не отпускал. Удачно позвонили. Как знали. Как зазвонил телефон, я подумал: «Кто это такой везучий?» Так зачем вам понадобился мелкий, ничтожный Усикава?

– Нельзя ли сегодня вечером переговорить по компьютеру с Нобору Ватая? – спросил я.

– С сэнсэем? – понизив голос, осторожно уточнил Усикава.

– Да.

– Не по телефону, а через компьютер? Как с Кумико-сан?

– Именно, – сказал я. – Так будет проще обоим. Думаю, он не откажется.

– Вы уверены?

– Не уверен. Просто мне так кажется.

– Так кажется, – тихо повторил за мной Усикава. – Извините за нескромный вопрос, Окада-сан. Вам часто так «кажется»?

– Что-что? – проговорил я каким-то чужим голосом.

Усикава не отвечал, думал, будто что-то быстро высчитывая в уме. Хороший признак. Заставить Землю вращаться в другую сторону – задачка, конечно, посложнее, но и этого типа заткнуть хоть на минуту тоже не просто.

– Ау-у? Усикава-сан? Вы здесь? – позвал я.

– Здесь. Конечно, здесь, а где же, – тут же отозвался Усикава. – Как солдат на часах. С поста ни на шаг. Дождь, снег… все равно. Стою, казну охраняю. – Он опять заговорил в своей обычной манере. – Я все понял. Будь по-вашему. Попробую как-нибудь надавить на сэнсэя. Но сегодня вечером точно не получится. Как насчет завтра? Завтра все организуем, лысиной клянусь. В десять вечера положу перед компьютером дзабутон [[62]], усажу сэнсэя. Подходит?

– Завтра так завтра, – сказал я, немного помолчав.

– Доверьте это дело хитрецу Усикаве. Я – мастер на все руки, сделаю все как надо. Хотя попробовали бы вы сами убедить сэнсэя что-нибудь сделать, когда он не хочет! Не подумайте только, что жалуюсь, Окада-сан. Но это так же трудно, как остановить поезд «синкансэн» на станции, где остановки нет. Что ни говори, а он ужас какой занятой. На телевидении записывается, все время что-то сочиняет, интервью дает, материалы разные собирает, с избирателями встречается, на заседаниях в парламенте заседает, все время с кем-нибудь обедает или ужинает. Работает так, что вздохнуть некогда. Каждый день переезды, переодевания. Столько шума! Дел больше, чем у какого-нибудь министра. Вы что же думаете? Я скажу: «Сэнсэй! Завтра в десять вечера телефон зазвонит. Посидите у компьютера, подождите». А он мне в ответ: «Неужели, Усикава-кун? Вот здорово! Хорошо. Попью чайку, подожду». Нет, так не получится.

– Он не откажется, – повторил я.

– Вам просто так кажется?

– Да.

– Отлично! Замечательно! Спасибо за моральную поддержку, – судя по голосу, Усикава был в прекрасном расположении духа. – Значит, решено. До завтра, до двадцати двух ноль-ноль. Пароль не забудьте. Извините, мне надо бежать. Такси ждет. Прошу прощенья. Времени правда ни минутки нет.

Телефон умолк. Я положил трубку и снова коснулся пальцами клавиатуры. Попробовал представить, что там – за темным экраном монитора, у того компьютера. Хотелось еще раз поговорить с Кумико, но перед этим во что бы то ни стало надо пообщаться с глазу на глаз с Нобору Ватая. Прорицательница Мальта Кано, пропавшая неизвестно куда, напророчила, что нам с ним не жить друг без друга. Вообще-то до сих пор ничего плохого она мне не предсказывала. Хотя многое из того, что говорила Мальта, уже было не вспомнить. Почему-то мне казалось, что она осталась в далеком прошлом.

Дата добавления: 2015-07-08