литературный сценарий художественного полнометражного фильма

Марго Рита Баширов Александр

ЛЮБОВЬ НЕ ПРОДАЕТСЯ

литературный сценарий художественного полнометражного фильма

Сцена N1. Кронштадт. Натура. Лето. Вечер.

Тяжелая вода накатывается на устье Невы.

Форт посреди Финского залива.

На фоне балтийского неба медленно вырастает огромная металлическая конструкция сцены. Натягивается экран. Девушка ди-джей пробует звук.

Включаются лазеры и выключаются.

На экране начинается изображение: девушка с синяком под глазом, мертвецки пьяная, падая и поднимаясь, движется по пустым улицам портового города.

Светотехник включает весь свет, который окрашивает небо над фортом в розовый цвет.

Суровый ветер гонит холодную воду на город.

Опять наводнение.

Сцена N2. Санкт-Петербург. Натура. Толи поздняя осень, толи ранняя зима. А может — такое лето. Короче - падает снег. Хмурое утро.

Голос за кадром: "Я живу с бабушкой в квартире с окнами на Малую Неву.

Если высунуть голову из окна до уровня пояса, то можно увидеть "Аврору" — знаменитый крейсер революции.

Год назад я решила стать ди-джеем в ночном клубе. Денег на вертушку я одолжила у братков. Из-за этой вертушки все и случилось.

Вообще-то я не меломанка. Особенно я "Битлз" не люблю, я от него тоскую и засыпаю. Я люблю слушать всякую музыку — только недолго. А Шаляпин мне нравится — он замечательно гудит.

Я потеряла девственность после премьеры фильма "Асса". Но это, в общем, ерунда.

Недавно я сделала ремонт.

Я вынесла всю мебель и покрасила стены белым. Хотела вынести мебель и у бабушки, но она не дала.

Это все не главное. Главное — это любовь.

Началась зима и Нева стала белой.

Политическая ситуация у нас сейчас та еще... Вспомнила по этому случаю анекдот, но потом...

За окном идет снег, на балконе запасы еды... Денег нет...

Время остановилось..."

Сцена N3. Квартира Лены. Интерьер. Утро.

Я просыпаюсь от какого-то навязчивого звука. Звонит телефон. Лежу, долго слушаю звон. Прыжком бросаюсь к телефону, снимаю трубку. Мама говорит: "Лена, Лена, я звоню пятый раз, никто не подходит. Лена?!"

Да, да, мам, я слушаю.

Голос у меня тихий и серьезный.

— Лена! Ведь у тебя же день рождения!!! Мы думали, что к тебе придем, а до тебя не дозвониться никак... Бабушка же не слышит ничего. Лена! Лена!

— Да! Да, мам, я слышу, я не бабушка.

— Лена, мы тебе платьице купили. Голубое, у тебя глаза голубые, тебе пойдет.

— У меня не голубые, у меня зеленые.

— Ничего не зеленые. У тебя мои глаза.

- У тебя мама глаза и вовсе желтые. И что это ты хочешь голубые, прямо не пойму!

— Лена! Тут папа тебя поздравляет тоже!

Сцена N4. Квартира родителей. Интерьер. Утро.

Мама теребит папу за рукав. Папа ест бутерброд с колбасой. Он недоуменно таращится на маму и мычит обиженно.

— Лена! Ты бы восстановилась в университет. Все-таки образование. Ну вот чем ты сейчас занимаешься?

— Ну мам, ну хватит уже, а?! Ну ладно, ладно. Лен, там у бабушки сахарный диабет начинается, так ты ей сахару не давай, ладно? Лен!

— Ну, что она, собака, что ли, чтобы сахару ей не давать?

— Да я не в этом смысле, Лена, ей же худо будет. И ликеров тоже пусть не пьет.

— Она и не пьет ликеров, она от них чешется. Она водку пьет.

— Водку пусть пьет. Она без сахара. Ну ладно, Лена. Я тебя целую. Папа тоже (теребит папу за рукав, папа выпучивается и мычит) тебя целует. Ну, пока. Звони почаще...

Сцена N5. Квартира Лены.

Кладу трубку. Подхожу к кровати и пронзительно смотрю на нее.

Сцена N6. Квартира родителей.

Мама идет в гостиную и включает телевизор. В комнате сумерки. Она садится в кресло. Проходит и садится рядом. Телевизор заливает их лица мертвенно-синим цветом.

Папа почти тотчас засыпает и начинает храпеть. Дождавшись особенно омерзительной трели, мама толкает папу в бок.

Папа как-то ужасно подается весь вперед и вверх. Из полуоткрытого рта его выскакивает вставная челюсть. Скользит по паркету и замирает. Папа по-кошачьи хватает ее, кладет в нагрудный карман пижамы и снова усаживается в кресло. Синим светом залиты лица. Неживые глаза смотрят в голубой ящик.

На стене висит увешанная елочной гирляндой моя фотография. Лампочки мигают...

Сцена N7. Квартира Лены.

Я закрываю глаза и падаю на кровать. Натыкаюсь на чье-то присутствие. Стягиваю одеяло, и рядом со своим койкоместом обнаруживаю спящего Гамбургера. Дикая улыбка блуждает по пухлым губам его, младенческий румянец тает на щеках, кудри разметались художественно по подушке.

Тычу его в живот.

Гамбургер поскуливает и дергает недовольно ножкой. Ножка изящно обута в ярко-желтый лакированный ботинок.

Включаю магнитофон, беру наушники и надеваю на Гамбургера.

Гамбургер вскакивает и несколько секунд очень громко воет, потом срывает с себя наушники. Падает на кровать:

— Что это было? Мама! Мама!

— Это Моцарт в технообработке.

— А что это там так звенит, как велосипедный звонок?

— Ну, наверное, велосипедный звонок и был.

— Ладно, Ленка, я тебе устрою еще...

— Ага, только меня лучше "Битлзом" мучить. Меня от него тошнит, и я вся сыпью покрываюсь.

— Тебя вчера не "Битлзом" мучили?

— Да вот, насчет вчера... Что это ты тут делаешь?

— Да ничего я тут не делаю. Сплю я тут сегодня. Принес тебя утром мертвецки. Ты курлыкала и все говорила, что тебе пора на юг улетать.

— Это я уже с таким лицом хотела на юг улетать, или я прилетела такая?

— Да я и не знаю уж. Чего ты такого съела? Зачем тебе на юг лететь?!

Смеется.

— Слушай, а рок-н-ролл с выходом ты не помнишь свой вчера?

— Не-а...

— Ну, ты... раз пятнадцать подпрыгивала и плашмя на пол кидалась. Раз семь точно падала.... Берешь муху... — Гамбургер деликатно складывает пальчики, изображая пойманную муху.

— Кладешь муху в стакан с водкой, держишь ее там, пока не перестанет лапками дергать... Потом берешь муху, кладешь на стол и посыпаешь солью. Муха очухивается и улетает...Надо было тебе родиться 13-го в пятницу.

— Да ладно. У каждого бывает. Я подсчитала — то ли раз в семь лет, то ли в двенадцать. Не помню уже.

Придет же такая глупость в голову. Отмечать день рождения заранее. Теперь вот еще один день праздновать надо.

Я включаю магнитофон. Поют буддистские монахи. Низко-низко гудят. Я подхожу к окну.

За окном темно и мягко падает снег. Я пробую попеть как монахи. Горлом. Быстро срываюсь на писк. Оборачиваюсь.

Гамбургер стоит в наушниках за вертушкой. Что-то себе накручивает.

Снимает наушники.

— Ленка, а что, братки к тебе приезжают?

— Да, в гости заходят только. Позавчера приходили. С пивом. Мне мама рыбу привезла. Вяленую. Вкусная. А они рыбу не едят с пивом. Странно. От пива опухли уже все.

— Чего говорят?

— Да ничего они не говорят. Сидят, пьют пиво, девицам звонят по телефону. Чего приходят? Посидят, посидят и уйдут. Я все жду, а они ничего не говорят...

— А если попросят деньгами отдать?

— Квартиру тогда отдам. Денег все равно нет... Кофе будешь пить?

— Да. Я люблю черный сладкий крепкий.

— А я люблю группу "Кино"! — и, постепенно заводясь до крика:

Я не люблю группу "Ном"!

Я ненавижу "Секрет"!

Я люблю "Аукцион"

Я люблю "Колибри" — тут Гамбургер присоединяется, и мы кричим хором.

— Я не люблю Б.Г.!

Я люблю "Зоопарк"

Я ненавижу "Ва-банк"!

Я ненавижу "Ва-банк"!!

Я ненавижу "Ва-банк"!!!

Скандируем мы, трясясь в такт.

Потом, остановившись, тихо говорим друг другу:

— Я люблю только питерские группы...

Сцена N8. Кухня. Интерьер. Вечер.

На кухне сидит бабушка и смотрит в окно. Седые волосы ее светятся серебряным ореолом вокруг головы.

Сцена N9. Набережная Невы. Натура. Зима. Вечер.

За окном по аллее, освещенной фонарями, идет пьяный человек. Его сносит с тротуара на аллею с деревцами. Он хватается за ствол, кружит вокруг дерева, отшвыркивается к соседнему дереву. На аллее происходит какой-то фантасмагорический танец. Деревья заканчиваются. Человек плашмя падает лицом вниз и затихает. Не дошел...

Сцена N10. Кухня.

Бабушка досматривает до конца историю, снимает с носа очки. Такое ощущение, что она закончила читать газету. Вздыхает.

Я стою у плиты и варю кофе.

Бабушка рассказывает, как всегда хитро щурясь:

— Вот мой мужик, Царство ему Небесное, тоже через водку пострадал. Помню, как день получки, так и иду встречать его прямо к проходной, а если не встретить, так он и придет через неделю синий весь и дрожит. Вот я и опоздала один раз. Так они втроем (еще Витек был, да аптекарь один) пошли к Витьку домой, он сказал, у него заначка там. А аптекарь этот немецким шпионом оказался. Рацию у него в стене нашли. Он народ таблетками кормил, от них потом люди задыхались и краснели все.

Ну, так вот — пришли они к Витьку. Он из шкафа им бутылку вынимает. Мой возьми и отхлебни. А это — формалин! Все горло себе так и ожег. Два дня маялся, да так ни за что ни про что Богу душу и отдал.

Я разливаю кофе по чашкам. Бабушка открывает кухонный шкафчик, наливает себе из графина рюмку водки, капает туда валерьянку. Опрокидывает рюмку в рот и молодецки крякает. Обмахивает ручкой маленькие черные усики над верхней губой. Глаза у бабушки веселые.

— Бабушка, а бабушка, а ты на муху похожа!

— Ох, Лена сказала б я тебе, на кого ты сейчас похожа... Пойду позвоню в вытрезвитель, пусть заберут...э-этого...

Машет ручкой в сторону окна, за которым лежит плашмя пьяный человек, припорошенный снегом.

Во дворе ужасно громко заорала противоугонная сирена.

— Хоть бы ее угнали уже...

— А "Олби-дипломат" оказывается родственник этого, ну одного из этих... как его... на кота похож... бывшего нашего кота... Лена, а где ваучер твой?

— Щас-щас-щас...

Кофе у меня закипает, пена поднимается устрашающе, я снимаю кофеварку и очень гармонично, на мой взгляд, сматываюсь... до двери. Стою, потею.

Мне очень неприятно, мне ужасно больно огорчать ее, бедную мою, старую мою, любименькую... Что я должна много денег и квартира пропала из-за меня. Наверняка.

...Я возвращаюсь.

Смотрит на меня через плечо, узенько как-то, как будто и не на меня.

Да она все знает уже...

— Я ваучер продала, давно уже, давно-о-о... Но я ведь не знала тогда, да и если и не продала бы, куда бы мы его дели?

Бабушка отворачивается к окну и быстро перебирает пальцами на подоконнике.

— А я тоже... у меня на похороны было... хотела тебе сюрприз сделать... обманули меня. До сих пор молчала — стыдно почему -то...

Не могу я больше стоять с кофеваркой этой дурацкой. Обнимаю ее, поплакать мне хочется, да только без толку.

— Мы обязательно придумаем что-нибудь. Не может так быть, чтобы у нас ничего не получилось... Щас, щас...

Приношу газету с объявлениями.

— Смотри, сколько тут всего.

Бабушка тупо смотрит на газетные столбики. Вожу пальцем по газете.

— Где хочешь есть... В пригороде или в Озерках... можно даже домик снять...

— Позавчера приходили уже. Двое мужчин и женщина. Стенки тут хотят сносить все.

— Ну, видишь? Все мы сделаем, вот еще читай…

Бабушка читает.

Я вижу, что очки у бабушки запотели. На стеклах капельки с той стороны.

Все, пойду поплачу быстренько в ванной.

Сцена N11. Ванная комната. Интерьер.

Включив воду, делаю это, то есть плачу, тихонечко.

Бабушка быстро-быстро бормочет через дверь:

—...оставлю себе шубу рыженькую, пальто из кашемира. А все остальное барахло — в Красный Крест отдам. Валентина сумасшедшая из оперетты наворовала, куда мне их теперь деть?

— В Дом Пионеров сдать, — сквозь слезы.

— Нет теперь пионеров. А мебель в комиссионку. Шкаф с драконами починить с руками и ногами оторвут. А родителям скажем, что аварийное состояние, потому и переехали... здесь и, правда, трещина в ванной...

— Где? — удивляюсь я, и открываю ей дверь. Она обнимает меня, горячо дыша мне в ухо, так же, наверное, как и я ей и, вот так, обнявшись, ищем трещину на потолке. У черной чугунной трубы, действительно, здорово треснуло.

Сцена N12. Квартира Лены. Интерьер. Вечер.

Я вхожу в комнату. Гамбургер спит в кресле, красиво положив голову на плечо.

Я толкаю его и сую ему чашку с кофе.

— Я жутко извиняюсь, мерси, мерси, — воркует сонный Гамбургер.

Звонит телефон. Поднимаю трубку. Дина медленным голосом спрашивает меня:

— Слушай, а если есть деньги, то можно купить?

— Любовь не продается.

— Я не про любовь.

— Ну, тогда попробую.

Я кладу трубку и иду пить кофе к окну. За окном идет снег. По радиоточке объявляют о подъеме воды.

Сцена N13. Набережная. Натура. Зима. Ночь.

Из подъезда на набережную выскакивают две девчонки и бегут к Неве. Девчонки без пальто. Весело так бегут, и вдруг одна из них неожиданно бросается в набухшую воду. Вторая бегает и машет руками. Что-то кричит.

Я кричу Гамбургеру на бегу:

— Пошли, проветримся.

Выскакиваю из квартиры.

Компания на набережной пополнилась детиной с угрюмым лицом. Он топчется у воды.

Я на ходу кричу Гамбургеру:

— Ты меня за ноги держи, а я ее доставать буду.

Гамбургер хватает меня за ноги, я пытаюсь ухватить утопленницу за руки. Рукава ее блузки сделаны из чего-то скользко-синтетического. Руки мои соскальзывают, вода обжигает.

Девица на берегу орет:

— Дура ты, ду-у-ра! Ты же беременная ведь!

Утопленница плачет. Голос ее срывается на писк:

— Да не беременная я! Я не беременная. Наврала я все!

Пухлое, почти детское личико, маленькие глазки выпучены, остатки химической завивки. Я, наконец, зацепляю ее ноющими пальцами. Подтягиваю к берегу. Встречаюсь с ней почти лицом к лицу. Пухлое, почти детское личико, маленькие глазки выпучены, остатки химической завивки облепили низенький лобик. Подвывает. Вытаскиваем ее на берег.

— Домой быстро топайте, не беременные!

Я ору на них. Они, семеня, топают к парадной.

Гамбургер наскакивает на детину:

— Что ты тут отсвечиваешься, центнер?

— Я не мог, у меня локти болят, — говорит детина.

— Сейчас у тебя не только локти заболят. Гамбургер бьет с размаху детину по лицу.

Угрюмый трусит к парадной, прикрывая физиономию больными локтями.

Мы остаемся на набережной одни. На нас падает снег.

Ну и ночи у тебя, Ленка! — говорит Гамбургер и запрокидывает голову вверх.

Небо розовое.

Мы стоим некоторое время в недоумении.

— Атмосферное явление, — говорю я.

Мы бежим домой.

Сцена N14. Квартира Лены.

Прибегаем в комнату. Я замерзла и меня трясет мелкой дрожью. Заматываюсь в плед.

Гамбургер подскакивает к вертушке, включает драмс-машину. Что-то нажимает. Одну, вторую пробует запись, неожиданно идет мой голос: "Девочка минуту стоит в нерешительности, а потом шепотом говорит:

— Давай. Только ты первый снимай.

— Нет. А вдруг я сниму, а ты не снимешь?

— Давай тогда вместе снимем. Я буду считать до пяти:
раз
два
три
четыре
пять..."

— Ты чего это?

— Эротические рассказы пишу.

— А-а-а... — ища нужную пластинку, вяло тянет он.

Опять включился мой голос, какой-то фальшивый и гнусный, наверное, с похмелья: "...Я вынесла всю мебель и покрасила стены белым. Хотела вынести мебель и у бабушки, но она не дала... Это все не главное. Главное — это любовь..."

— О-о-о... — снова вяло протянул он, прокручивая дальше.

Потом неожиданно исполняет хулиганские вариации на мотив "Королевы красоты":
"По переулкам ходят немцы
с пистолетами в руках
у них украли королеву
она в капроновых чулках.
А я люблю ее на крыше
в сорокаградусный мороз.
У ней лицо обледенело.
У меня нос
Как дед
Мороз..."

Звенит телефон. Я слушаю. С той стороны трещит:

Сцена N15. Квартира Вавы. Интерьер. Ночь.

— "Знаешь, что мне этот кретин сегодня устроил? Я себе юбку новую заказала. Ко мне портниха пришла, Ирка, может, ты помнишь. Мы с ней к тебе как-то заезжали после вечеринки. Она еще ногу тогда сломала. С лошади упала. Да ты должна ее помнить. Беленькая такая, она еще на клавиши у тебя села. Вот я стою, вся в булавках, а тут этот приходит, и давай недовольное лицо морщить. Я Ирку домой отправила и спрашиваю его:

— Что это ты позволяешь? А он мне: "Ты в этой юбке на женщину-электричку похожа". Тут я уже окончательно из себя вышла. Вытащила булавку из себя и ткнула его куда-то. Как завыл, ты бы слышала! Потом схватил меня в охапку и потащил меня в ванную. Засунул голову в раковину и давай с меня эту юбку сдирать.

— Содрал?

— Ну да, содрал. А ты чего?

— Ничего.

— Ну, мы, может, к тебе заедем, поздравим. Мне только надо успеть Пусика отвезти в ветеринарку. Утром пошла с ним гулять. Он от меня убежал за какой-то собачкой рыженькой. Стильная такая собачка. С талией. Забежали за кустик.

А когда Пусик оттуда выскочил, то уже хромал на правую заднюю лапку. И с лицом у него что-то случилось. Может, нервный тик, не знаю. Хочу его к доктору свозить, прямо сейчас поеду, а потом к тебе, ладно? Ну, пока, целую тебя.

— Пока.

Вешаю трубку.

Сцена N 16. Комната бабушки. Интерьер. Ночь.

Бабушка сидит в кресле и с кем-то разговаривает по телефону. Говорит громко и отчетливо:

— А Вы не знаете, души умерших после смерти могут являться в виде птицы, например?

Мужской голос вежливо спрашивает:

— Какой птицы?

— Ну, сороки, например?

Напротив бабушки на краю стола сидит, замерев, сорока и смотрит на бабушку.

— Не знаю, с сороками я как-то мало знаком. Маловероятно, но бог его знает...

— Ну, спасибо Вам, я Вам перезвоню. Всего доброго.

Бабушка вешает трубку и смотрит на сороку. Сорока встрепенулась и, хлопая крыльями, поднялась в воздух.

Неожиданно гаснет свет. Потом включается вновь. Но не везде.

Сцена N17. Комната Лены.

Гамбургер устроил короткое замыкание. Пытался включить телевизор. Я подхожу к нему и даю подзатыльник.

— Сиди в кресле и никуда не ходи. Если захочешь чего или в туалет, сначала скажи мне. Иначе домой поедешь.

— У меня денег на тачку нет. Ты мне тридцатник должна за доставку.

— Рыцари с баб денег не просют. Спи.

Я на ощупь ищу свечки. Достаю семь штук и зажигаю их. Со свечами в комнате торжественно красиво.

— Ленка, а давай пожрем?

— Давай. Вот только что?

— У тебя в холодильнике колбаса есть. Я видел утром. Ее и пожрем.

— Сиди тихо, понял?

Сцена N18. Квартира Лены.

Я беру свечу и выхожу в коридор. Медленно двигаюсь к кухне. В дверь звонят.

Я подхожу и спрашиваю.

— Кто там?

— Это я, пусти меня, пожалуйста.

— Любовь не продается.

— Я не покупать, пусти.

Я открываю дверь. Сергей стоит, привалившись к дверному косяку и держится руками за ногу. Брюки в крови, руки тоже в крови.

— Привет, — говорю и обнимаю его. Он обвисает. Втаскиваю Сергея на себе в комнату, сажаю на кровать и начинаю снимать с него брюки. Сергей краснеет и сжимает зубы так, что выступают желваки на скулах.

Гамбургер оживляется:

— Это в тебя стреляли, да?

Сергей зыркает на него и любопытство Гамбургера на время утихает. Я говорю:

— Иди воды принеси, только тихо, а то бабушка услышит.

Гамбургер выскакивает из комнаты. Сергей лежит и тихо на меня смотрит. Я вытираю кровь какой-то подвернувшейся тряпкой. Сергей улыбается.

Гамбургер приходит с тазом воды в руках, в зубах у него кусок колбасы. Таз ставит на пол, кусок кладет на тарелку на столике.

— Давай пожрем, а?

Сергей отворачивает голову, тыкается носом в подушку и замирает.

Я отмываю с раны кровь. Судя по всему, рана не серьезная. Заматываю ногу бинтом. Нога вдруг кокетливо шевелит пальцами. Смотрю на Сергея. Он приоткрывает один глаз и улыбается. Я тоже улыбаюсь.

Гамбургер жрет колбасу.

Я выхватываю у него оставшийся кусок и запихиваю себе в рот, прищурив свое лицо максимально нагло к лицу Гамбургера.

Улыбаюсь. Гамбургер смеется.

Сергей спит.

Гамбургер прожевывает колбасу и говорит:

— Я вот в последнее время очень серьезно занялся вопросом петербургских наводнений. Ты думаешь, я мелкий авантюрист, а я на самом деле младший научный сотрудник и занимаюсь иногда научными изысканиями из литературных источников. И вот до чего я доискался.

Второе петербургское наводнение случилось при императоре Александре. При нем же было подавлено польское восстание.

И появился вскоре в Петербурге один странный человек. Каждую ночь он подходил к окнам царской комнаты Зимнего дворца и разговаривал с императором. Говорил, что царь обидел свой малый народ и ему придется за это отвечать. И первыми жертвами станут самые беззащитные и невиновные ни в чем люди.

Каждую ночь человек говорил с императором под окнами дворца, потом уходил неизвестно куда.

Говорят, что следующие наводнение будет гораздо страшней, чем предыдущие и пострадают от него многие тысячи. А избежать этого можно лишь в том случае, если памятник Петру сдвинется с места.

Ты думаешь, просто так несколько станций метро не работают? Как бы не так. Это места разломов на геологическом щите. Их цементом не зальешь и жидким азотом не заморозишь. Так вот я и думаю, как бы этот памятник с места сдвинуть.

За стеной засвистело и завыло заунывно-заунывно. Завывание сменилось хрипом, и опять погас свет.

— Это "Вихрь"

— Торнадо.

— Пылесос "Вихрь" — моль отсасывает. Зараз пробки вышибает. Иди Гамбургер, чини. Отрабатывай колбасу.

— Мне мама брюки гладит...

— Цурюк! Ком-ком!

Сцена N19. Комната бабушки.

Бабушка просматривает платье на плечиках. В свете свечи платье переливается как змеиная кожа.

— Подмышку съела…

Гамбургер сидит на корточках и роется в сваленной посреди комнаты куче вещей.

Бабушка негромко пукает.

— Это какой размер? — спрашивает Гамбургер про какую-то тряпку.

— Мал ты еще, про мой размер спрашивать! — нахально, по-ленински щурясь, отвечает бабушка... Ты это что это там роешься?

Гамбургер торопливо просматривает ящики ее комода.

— Мне бы отвертку надо...

— Очень быстро, очень быстро не надо. Когда медленно и постепенно — то вернее...

Гамбургер опять чем-то посторонним зазвякал:

— А где прибавочная стоимость?

— Что?

— Стоимость... прибавочная. При коммунизме денег нет.

И опять зазвенел склянками.

Бабушка вытащила из кучи маскарадную маску из перьев толи павлина, толи страуса:

— В повестке дня один вопрос — "Звериный оскал капитализма..." — бабушка примерила на себя маску и обернулась к Гамбургеру:

— Ты что это там, а? А ну, иди сюда? Ну-ка, ну-ка... Паскуда! — Гамбургер получил затрещину.

— На кухонных муравьях!

Гамбургер, быстро пьянея и добрея, прикрывался от оплеух, бормоча:

— Смерть тиранам! Слава героям! Карр! Карр!

Бабушка не выдержала и стала его колотить тем, что было в руках, крича в ответ:

— Мяу! Мяу!

По комнате полетели толи страусиные, толи павлиньи перья.

Сцена N21. Кухня.

Когда я закрывала дверцу холодильника, сзади на меня что-то обрушилось. Я закрыла глаза и уронила колбасу на пол. Что-то захлопало. Я чуть-чуть приоткрыла здоровый глаз и увидела летающую по кухне птицу. Я подобрала кусок колбасы, подула на него и положила обратно на тарелку. Сердце мое колотилось.

Сцена N22. Квартира Лены.

В дверь зазвонили. Я подошла и посмотрела в глазок. За дверью почему-то оказалась моя сестра Настя. Настя держала за ручку дочку Светочку. Светочка держала розу. Я обрадовалась. Настя была красивая и похудевшая. Губки у нее были раскрасневшиеся. Светочка протянула мне розу и сказала:

— У нас папа умер.

Судорога пробежала по Настиному лицу и, крупные для ее похудевшего лица слезы, быстро-быстро покатились по щекам на шею, на воротник пальто. Я подумала, откуда у человека может взяться столько слез.

Настя, кажется, решила упасть в обморок и начала сползать на пол. Я подхватила ее, и мы переползли кое-как в коридор.

Впопыхах я сунула тарелку Светочке, Светочка тут же попыталась съесть колбасу, но я ее остановила. Я сказала:

— А девочкам эту колбасу нельзя есть. У девочек от этого косички отваливаются.

Светочка подозрительно посмотрела на колбасу, положила ее обратно на тарелку и вытерла руки о платьице.

Настя сказала, что она в комнату не пойдет, пока не успокоится.

Я сняла с нее пальто. Под пальто Настя оказалась еще худее.

— У вас что, блокада в Мурманске?

Настя по-детски вытерла нос и прогундосила:

— В Мурманске все "ножки Буша" едят, а мне кажется, что они не настоящие. И курицы у них выглядят, как пенсионерки, которые вставными зубами улыбаются. Хорошо, правда, сделанными. Да и пост сейчас. Рождественский! Я, вообще-то, хорошо себя чувствую.

— А Светка у тебя толстая, толстая.

— Да она метет все подряд.

Сцена N23. Ванная комната.

Я повела Настю в ванную умываться и Светку тоже, заодно. Светочка взяла зубную пасту:

— Апельсиновая?

— Нет, мятная.

— А апельсиновая есть у тебя или клубничная?

— Нету, милая. А зачем тебе?

— Ух, я ее есть люблю. Очень еще банановая вкусная. А мам говорит, что она китайская, китайцы хорошего не делают. А я люблю банановую. Мне Катька давала попробовать. А я еще акварель люблю медовую. Сла-а-адкая.

— Ну, это ничего. Я зато в детстве стенку грызла. В детском саду во-о-т такую дыру проковыряла.

И показала ей, какую.

Светочка посмотрела на меня настороженно и замолкла.

Сцена N24. Коридор.

Выходили цепочкой в коридор. Темно и тихо, только свечки трещат. Тени висящих по стенам предметов страшно острые и все время меняют очертания. Потом раздалось какое-то "Фу- у-ук" и свечки погасли. Настя пискнула как французская болонка, которой наступили на хвостик. А потом что-то захлопало.

Мы стояли и сопели. И слушали... Постояли-постояли и пошли в темноте дальше.

Сцена N25. Комната Лены.

В комнате молчали. Гамбургер уже спал в кресле и шевелил во сне длиннопалыми руками. Я сунула ему под нос колбасу. Гамбургер перестал шевелить руками, но начал шевелить губами и улыбаться заискивающе.

— Докторская, Гамбургер, докторская.

Лицо спящего странно напряглось, улыбка сделалась хищноватая, рот его раскрылся и сказал:

— "А-а-а-а", — он проснулся.

Я оттянула от Гамбургского носа тарелку.

— А это моя сестра Настя. И не хами, пожалуйста.

— Очень приятно, мерси, мерси.

Вскочил с кресла и сделал по-кузнечиковски чудовищный книксен с претензией на гостеприимство. Он широко раскинул руки, как бы показывая пришедшим "Ну, все это теперь точно ваше, выносите мебель, мерзавцы".

И пошел целовать дамам ручки. Настя заулыбалась, наконец. Светочка стала вся красная с оттенком в фиолетовый. Она мельком взглянула на место поцелуя на мягком запястье, еще перетянутом младенческой ниточкой и завернула его быстро в подол платьица.

Лицом зарылась в маму.

Я подошла к кровати и пощекотала пятку, торчащую из-под одеяла. Пятка утянулась, появилось большое лицо Сергея, большая рука попыталась протереть глаза.

— Извините, я кажется, уснул. Я Сергей...

Протянул свою большую ручищу Насте. Настя осторожно пожала ее. Сергей вообще производил впечатление громилы, а заспанный — особенно.

Все как-то замялись и замолчали. Зазвонил телефон. Сергей зыркнул в его сторону и я засомневалась, брать ли мне трубку. Решила взять.

Там никто не говорил и не дышал.

— Это ошиблись. Кто-то не тот номер набрал. Вы садитесь, где удобнее, я щас. Щас. Где-то у меня тут... А, вот она, вот она.

Я засунула руку в горловое отверстие манекена, стоящего в углу комнаты. Манекен был одет в коричневое с кремовой клеткой платьице, удивительно напоминающее почему-то школьное. Платьице это мне в прошлом году подарила мама.

Я засунула руку в горловое отверстие манекена, нащупала пальцами бутылку и ловко вытащила на свет еще не начатую поллитровку "Мартини".

— Не смотри так внимательно, Гамбургер. Я туда больше ничего прятать не буду.

Я разлила по стаканчикам "Мартини". Первый тост всегда легко придумывается:

— За встречу!

Выпили и замолчали.

Настя улыбнулась особенно, мило-мило, уголочками губ вниз.

— Ох, ну и дура я.

—!?

— Да напрасно я ездила. Бред какой-то. Кого опознавать поехала? Я же точно знаю, что его убили. Полгода назад, как минимум.

— А чего тогда ездила?

— Не знаю. Успокоилась уже, а тут эта повестка пришла. Меня и подбросило. Собралась быстро, Светку собрала, в поезд залезла и поехала... Еду и думаю: "Ну и дурища я..."

Приезжаю туда и уже совершенно точно знаю, что делать мне тут нечего. Но иду...

Прихожу... захожу в кабинет, сижу. Пришел человек в белом халате. Под халатом погоны. Кажется, еврей. Я евреев за версту чувствую.

Ну и давай он мне что-то объяснять. Как они опознают. У них все данные в компьютере. Он на кнопки нажимает и объясняет мне, а я ничегошеньки не понимаю, что мне нужно делать. Сижу и головой киваю и думаю, правильно ли я Светку на улице оставила.

А доктор этот все говорит что-то и так кружит вокруг меня и кнопки нажимает. А я жутко не люблю, когда со мной так разговаривают. Как рекламные агенты на улицах, знаешь? Говорят, говорят и так налезают на тебя потихоньку. У меня уже и голова закружилась. Так и кажется, что сейчас он на меня навалится и клюнет.

Так вот и повело меня!

А он вдруг откуда-то из себя стал фотографии вытаскивать и мне подсовывать. Подсунет и посмотрит — как я? А на фотографиях трупы. У кого ног нет, у кого рук. А кто и вовсе без головы.

Ну, я сижу, головой мотаю... И вдруг меня как вырвет на эти фотографии! Неудобно мне стало, но как-то вроде полегче. Женщина прибежала, валерьяночки мне принесла. Я думала, меня отпустят, но не тут-то было.

Он как увидел, что мне плохо, как-то взбодрился сразу. Мне страшновато стало. А он схватил череп проломленный со стола и стал перед носом у меня махать. И говорить, какая у него полезная работа — трупы идентифицировать.

Тут мне стало ясно, что он бесноватый. Я в церкви видела, как бесов изгоняют. Но в церкви не страшно. А тут...

Меня опять вырвало. Прямо на его халат. Он скривился весь, и халат стал снимать. А я этим воспользовалась и убежала.

Светку на улице схватила и в церковь прямиком. Стою, а Светка мне пальцем на икону показывает и спрашивает: "Это Бог или кто?"

Я говорю: "Да, Бог"

— А папу нашего убили?

— Убили.

— А он теперь у Бога?

Я говорю: "Не знаю".

Андрей ведь странный тоже был. Нормальный-нормальный, а как что не понравится — бешеный становится. Убить может. Отойдет — извиняется.

И в Чечню сам захотел.

Причем никогда не знаешь, когда это начнется.

А когда начнется... Ну, я не знаю, как объяснить. Как будто и не он. И хитрый такой... Сразу начинает бить по самым больным местам.

Я хочу сказать, что бесы умные и зацепляются всегда за самые незащищенные места.

— А почему ты за него вышла?

— Трудно сказать... мне сначала показалось, что это хорошо, что я за него переживаю. Он заставлял меня переживать. Так переживаешь только за родственников.

Я не приняла его как родственника, просто не знала, куда от него деваться.

А со временем выяснилось, что если все время переживаешь, то любить уже не можешь. Так вот и жила. Когда он рядом, то сразу страшно и нервничаешь, а когда уходит, то даже подумать о нем хорошо не можешь.

Любовь — это покойное чувство.

А теперь я понимаю, что просто не верила ему никогда и от этого переживала.

А когда он ушел, мне сразу стало легче. Так легко-легко. Стыдно даже сказать.

— Беспокойная ты?

— Я трусиха ужасная. Как Светка родилась, меня как переменили. Я боюсь всего: бандитов, подростков, если они группой, боюсь, что сглазят, что умру, что Светка заболеет. Самое плохое, что я слишком сильно боюсь. На меня когда находит, я как растение какое-то становлюсь. Прямо противно. Только в церкви и не страшно. А как выйдешь на улицу — сразу как будто и бога нет. И кругом только злодеи, да несчастья за каждым углом... Я, конечно, преувеличиваю. Но примерно так. Уеду я летом в монастырь.

— Надолго?

— Пока Светка в школу не пойдет...

— Слушай, мы так с тобой говорим, как будто мужиков рядом и нет вовсе.

Действительно, ни Сергей, ни Гамбургер не принимали участие в разговоре. И не странно.

Сергей лежал с закрытыми глазами. На лице у него не было безмятежности спящего человека, и я подозреваю, что он нас подслушивал. Зато Гамбургер точно спал. Он потихоньку перетаскал с тарелки колбасу и теперь мирно посапывал в кресле.

Настя стала вращать озабоченно глазами. Я поняла, что она ищет Светку.

Светочка нашлась в ногах у Гамбургера. Она сосредоточенно разучивала технику морского узла на ярко-зеленых шнурках пижонских ботинок Гамбургера.

Настя вдохнула в себя немного воздуха и, кажется, хотела закричать, но Светка вскинула едва наметившиеся бровки домиком:

— Там у вас чайник кипит. Слышите, на кухне?

На кухне свистело.

Сцена N27. Коридор.

Мы снова двинулись, имитируя пингвинов, по коридору.

Сцена N28. Кухня.

На кухне странное зрелище.

Серый туман стлался. В облаке пара стояла бабушка и остекленевшим взором смотрела в никуда. Глаза ее отливали желтым. Почти ей в лицо била струя пара из кипящего чайника. А чайник стоял на подставке на столе, абсолютно лишенный источника нагревания и свистел, как сумасшедший.

Настя, наверное, испугалась и тихонько упала в обморок. Света широко открыла рот.

Я посадила Настю на пол и прислонила к буфету.

— Хорошо, что не вырвало.

Потом я схватила свистящее чудовище и сунула его под кран с холодной водой. Чайник затих.

Бабушка скользнула по нам желтым, пустым взглядом и разочарованно побрела в свою комнату.

Настя очнулась от обморока. Я зависла над ней. Старалась выговаривать слова очень отчетливо:

— Слушай внимательно. В последние годы случаи разного рода ясновидения, медиумизма, лунатизма, обострения сенсорности и иже с ними, значительно участились. Студенты отгадывают на экзаменах билеты, люди стенографируют свои разговоры с умершим Цоем, Олегом Далем, Николаем Вторым и Пушкиным. И вообще. Все мы психи. Старые люди особенно. Им интересно Там. И было бы несправедливо, если бы их немногие желания не реализовывались. Бабушка хочет к дедушке.

— Чего?

Сцена N29. Квартира Лены.

По-моему, я слишком уж наехала на Настю. Она выпила бабушкиной валерьянки, испуганно посмотрела на полузакрытую бабушкину дверь и быстро шмыгнула в комнату. Светочка попыталась было сунуться за бабушкой, но получила шлепок по попке.

Настя как-то нервно стала собираться на вокзал.

Светочка сделала докторское лицо:

— А бабушка у вас болеет?

Я сделала лицо переживающее:

— Болеет, Светочка.

— А что у нее болит?

— А ей сахару нельзя есть.

— Бедненькая... А мамка мне тоже сахару не дает. Говорит, зубы болеть будут. А у бабушки зубы болят?

— Нет, Светочка, не болят. Нету у нее зубов.

— Бедненькая... А упырям еще чесноку нельзя.

Светочка пожалела немножко себя и бабушку и еще сказала, что как это хорошо, когда в доме света нет, а горят свечечки.

Гамбургер проснулся и сказал, что это благодаря ему горят свечечки и что это он сделал короткое замыкание. И он очень рад, что Светочке это нравится, и за это он готов подарить ей свой единственный праздничный накладной нос.

Что и сделал.

Светочка примерила нос и стала похожа на Гитлеренка.

— Мерси, мерси.

Очень похоже сказала. Только тоненьким голосочком.

Гамбургер обольстился и хотел опять подойти к ручке, но упал плашмя, связанный по ногам шнурками.

Светка удовлетворенно взвизгнула.

— Разрази тебя коклюш! — простонал Гамбургер. Но лицо у него, несмотря на стоны, было доброе.

— А коклюш — это французское ругательство такое?

— Почти.

Гамбургер вызвался проводить дам до вокзала. Взбил локоны, пышным бантом завязал шнурки и, звякнув отсутствующими шпорами, откланялся.

Я пошла всех провожать.

Сцена N30. Прихожая.

Настя начала нервно собираться. В прихожей замешкались.

— Лена, а у тебя ботинки на липучках?

— На крючках.

— А у меня в прошлом году на липучках были. Их поросята съели. Тетка в городе купила двух поросят и у нас в прихожей переночевать оставила. Они их ночью и съели. Липучки, наверное, на съедобном клею были. Тетка за два месяца иссохла вся... Умерла. А дед ее через два месяца... через два месяца после похорон загулял. Ботинки новые наденет, костюм синий — и свататься к кому-нибудь. Придет, на стул сядет, и глазами хлопает... А у тебя есть кто-нибудь? — Настя зашептала и это мне не понравилось. Когда люди шепчут, то они говорят или глупости или гадости.

— Я не понимаю, что значит — у меня кто-то есть? Аз есмь. И иже с азом тоже есть, наверное.

— Этот на кровати — он что, больной?

— Отдыхает он тут... Ну Настя!..

— Да ладно, я же понимаю. Ко мне один сватался недавно... Отказала я ему. У него мать со своей дачей, а у нас своя. Он бы все лето у нее в огороде работал, а мне со своим хозяйством куда?

— Не повезло...

— Он вообще мужчина ничего, только хилый. И чашку свою из-под чая никогда не мыл. Так, говорил вкуснее чай — из немытой. А она аж черная вся...

Настя уселась на ящик для обуви и опять заплакала.

Плачущих лучше не утешать, они от этого еще сильнее заходятся. Поэтому я решила переждать.

Настя высморкалась и заговорила как сопливый гном:

— Лена, а денег нет у тебя?

— Сколько тебе?

— Мне немного. Триста... Плацкартных не было, я купейные взяла. А они почти в два раза дороже... Я отдам, мне за утерю кормильца выдадут...

Я отвела Гамбургера в сторону.

— Гамбургер, дай денег.

Гамбургер очень удивился.

— Да откуда у меня? Я же безработный.

— Ладно, ладно...

— У меня? Деньги? Вот все что есть...

Он начал вытаскивать из карманов жвачки, болтики, фотографии на паспорт, где он почему-то был в бороде и черных очках, записки и набор ключей.

— Все возьмите, все — мне ничего не надо!

— Дай мне денег, Гамбургер, дай, зачем тебе деньги? Тебя и так вдовы любят... и дети.

— Нету у меня. Ничего не осталось — от меня родная мама отказывается...

— Давай деньги!

— На!

— Триста давай. А за тачку я тебе завтра отдам...

Сцена N31. Лестница дома Лены. Интерьер.

Ночь. Настя со Светочкой тихонько спускались по лестнице, и мы с Гамбургером пошли вслед.

Сцена N32. Набережная. Натура. Зима. Ночь.

Через двадцать минут топтания и прыжков по хрустевшей под ногами набережной, им удалось уехать. Я осталась одна.

Снег все падал, и образовались уже маленькие сугробы на обочинах дорог. Я слепила снежок и бросила в темную Неву. Белый комок был немедленно проглочен. Осталась ноющая боль в пальцах.

Я дышала на руку и смотрела на Неву в тот момент, когда меня опять покрыло приступом ужаса.

Я быстро-быстро побежала домой и мне показалось, что по пятам за мной гонится невидимый детский Крюгер, ужасный еще более оттого, что невидимый.

Сцена N33. Квартира Лены.

А дома тепло и тихо. Хорошо дома. Я заскочила в комнату. Сергея на кровати не было. И вообще в комнате.

Крюгер сладострастно подвывал за левым плечом. Я побежала на кухню, потом в ванную. Обратно в комнату. Его нигде не было.

Потянуло холодом. Балконная штора шевельнулась.

Сцена N34. Балкон. Натура. Зима. Ночь.

Я выскочила на балкон и увидела его пальцы, вцепившиеся в перила. Он висел молча и смотрел вверх. Вид у него был отрешенный, как будто он на турникете висит, только на уровне шестого этажа.

Я схватила его за руки и стала тянуть. Вытаскивался он медленно. Я успела вспомнить свое пионерское детство в летних лагерях. Где меня все время мучили поносы и первую свою влюбленность в некое толстое и рыжее существо.

Сцена N35. Церковь. Интерьер. Лето. День.

И еще я вспомнила, как однажды мы с Сергеем попали под дождь и забежали в Никольскую церковь, чтобы переждать. В церкви отпевали двух покойников: дедушку и бабушку. Они лежали очень покойные и кроткие. Не было ничего в них покойницки-противного.

Я стояла и смотрела на них. Сергей повернулся, ну и поцеловал меня. Старушки вокруг зашептали. Мне понравилось.

Сцена N36. Балкон. Натура. Зима. Ночь.

Наконец, он вытащился. Мешком упал на бетонный пол, полежал чуть-чуть. Потом, не глядя на меня, побрел в комнату, подволакивая ногу. Я поплелась следом, ковыряя пальцем на ходу попадающиеся на стенах неровности.

Мне отчего-то было ужасно неудобно. Как будто я чем обидела Сергея, что ли.

Сцена N37. Комната Лены.

Он улегся на кровать лицом к стене и затих. Я присела на корточки и стала смотреть ему в затылок. Мне было жалко всех.

Наконец он повернулся и сел на кровати. Опустил голову и смотрел куда-то в бок.

— Я сегодня чуть человека не убил.

Я пожала плечами.

— Я каждый день ждал, что это нужно будет сделать, но надеялся, что до этого не дойдет... Но... не могу я. Не хочу.

Поэтому... поэтому могут сейчас приехать и убить меня. И тебя заодно. Ясно тебе?

Я опять пожала плечами.

— Ну, чего ты молчишь? Ты хоть понимаешь, что я тебя подставил? Я же не домой пошел, а к тебе поперся. Сижу вот теперь и рассказываю, какой я хороший.

Я ударила его по лицу. Он повернулся ко мне спиной и затих.

Я сидела и гладила его по голове. Голова была горячая и мокрая.

Я заплакала. Не то чтобы от жалости, а так. Хорошо мне как-то стало. Я сидела и тихонечко скулила. И было мне замечательно. И совсем не страшно.

Сцена N38. Комната бабушки.

Бабушка тем временем сидела за старинным круглым столом и резалась в картишки с красавцем офицером в форме морского флота.

Резалась, это еще сильно сказано. Они сидели и тихо-тихо играли.

По комнате гуляло северное сияние. Офицер, судя по портрету на стене, был моим дедом.

Он деликатно прокашлялся в кулак и открыл свои карты.

— Вы проиграли, ma cherie, опять проиграли. Вы торопитесь.

Он встал из-за стола, оправил мундир, поцеловал бабушке руку, поклонился и рассосался в воздухе.

Сияние прекратилось. Бабушка встала, перекрестилась на Николая Чудотворца в углу и улеглась на кровать, задув предварительно свечку.

Сцена N39. Комната Лены.

Я открыла глаза и увидела руку Сергея, которая гладила мою руку. Моя рука гладила тоже его руку. Но не ту, которая сверху, а ту, которая снизу. Нижняя рука его тоже что-то гладила. Мне было хорошо. Все руки тихо шевелились и гладились.

Зазвонил телефон. Мы перестали шевелить и гладить.

Я смело встала и пошла к телефону. Звонил Гамбургер. Я спросила его, где он шляется в настоящий момент.

Он мне сказал, что последние пару часов он вел просто голубую жизнь и теперь чрезвычайно утомлен своими добродетелями.

— И еще. Нельзя ли к вам приехать?

Я строго сказала: "Домой ехай. Может, маме кофемолку какую починишь".

Он обиделся на нас за то, что мы сирот обижаем, а у мамаши теперь не уснешь от грохота. У нее пять котов. Которые спят по ночам на стенных полках и все время оттуда ночью падают.

— Сейчас самые активные выпадения котов, скоро утро уже.

Я сказала строго:

— Едь домой, я тебе завтра такси оплачу. Только едь домой. Колбаса все равно кончилась. Ну, пока!

— Ну, пока, злая.

Я повесила трубку и легла на кровать.

— Сережа!

— А-а-а.

— А ты лицо доброе можешь сделать?

— Чего?

— Чего. Чего...

Зазвонили в дверь.

— Ну, вот и все. Сейчас нас убьют. Пойду посмотрю. Я встала и пошла к дверям.

Сцена N40. Прихожая.

Смотрю в глазок, а там никого не видно. А в дверь продолжают звонить.

— Кто там?

Говорю я писклявым голосом.

— Ленка! Ленка, это ужас что такое! Ну ничего-ооо! Я ему покажу. Я ему покажу, как надо мной издеваться. Я его на алиментах разорю, мерзавца.

Я открываю дверь. На меня падает Вава, сильно пахнущая смесью "Шанели" и спиртуоза. Лицо у нее пронзительное, как у акулы империализма. Меховое манто висит по-чапаевски на одном плече. Белокурые снизу и черные от природы кудри растрепались и, кажется, поредели. Драли ее, что ли?

— Какие алименты, Вава? Ты же бездетная.

- А мне наплевать! А мне наплевать!

Она отодвигает меня в сторону и прорывается в комнату.

Сцена N41. Комната Лены.

Не обращая внимания на лежащего в кровати Сергея плюхается в кресло и начинает рыдать. Тушь безобразно течет по лицу.

- Вава! Ну какая ты противная. Ведь ночь же.

Вава укоризненно на меня смотрит.

— Ну а куда мне пойти? Не на улицу же. Ты на улицу меня хочешь выгнать? На панель пойти? У-у-у.

И снова заходится в рыданиях.

Сергей на кровати ухмыляется. Я уныло дожидаюсь конца приступа. Я терплю Ваву потому, что она действительно считает меня своей лучшей подругой. Выясняется это всегда по ночам при похожих обстоятельствах.

Вава утерла растекшуюся тушь, икнула и спросила:

— А выпить у тебя нет?

— Нету выпить.

— А у тебя сегодня день рождения...

— Ты меня поздравить пришла?

— Ну вот! У меня, может, беда. Я к тебе как к подруге, а ты! У меня, может, жизнь поломана! Если бы ты знала только!.. Никто понять не может!

Вава откуда-то из шубы вытянула стальную плоскую фляжку с отвинчивающейся пробкой, отхлебнула, закрутила. Фляжка опять провалилась в меха.

Сергей на кровати удивленно поднимает брови. Вава икает.

— А что это у тебя?

Вава попыталась посмотреть на меня внимательно, но лицо у нее было глупое и серьезность не получилась.

— А у меня был день рождения.

— Ты что, упала?

— Ага.

— Ой, хочешь выпить?

— Не-а.

— А я выпью.

И бутылочка опять совершила ритуальное извлечение из мехов.

— Скучно у тебя в клубе, Ленка. Зеленоволосые одни. Таблеток нажрутся и стоять не могут. Мне заняться нечем. Конечно, напиваюсь автоматически.

Я после твоих танцев в прошлую субботу синагогу развалила. Иду смотрю — синагога. Я как Мишу одного моего знакомого вспомнила, кирпич взяла и по окошку! И ничего. Никто не выходит. Я тогда стала в дверь стучать. Хоть бы какой завалящий еврей проснулся!

Тогда я сама в милицию пошла. Там какой-то лейтенант спал или капитан. Так и так говорю, синагогу разрушила и покой общественный нарушаю. Он меня из отделения выгонять, а я ему прямо и кричу:

— Товарищ лейтенант или капитан, вы в состоянии изнасиловать женщину?

Он сначала, конечно, ничего мне не сказал утвердительного, но потом успокоился... Ленка, а хочешь с одним американцем познакомиться? Он, правда, только наполовину американец, а наполовину узбек...

— Ну все, я пошла чайник ставить.

Вава обернулась и увидела Сергея на кровати.

— Ой! Ой-ой-ой!

Сергей вдруг захохотал неприличным тембром.

Вава катапультировалась из кресла и упала на кровать. Перенос тела был похож на перелет ведьмы.

— Это у нас тут кто такое лежит?! Ленка, это твое?

— Я пойду поставлю чайник.

И вышла из комнаты.

Сцена N42. Комната Лены.

А Вава, дыша Сергею в лицо спиртуозом, пошла в крестовый поход.

— И давно ты тут лежишь?

— Не очень.

— А можно я с тобой полежу? Я так устала, так устала. Я прямо умираю, как хочу полежать.

Вава устраивается поудобнее.

— А я вчера в феминистское общество вступила.

— Ну и как?

— Ничего... Я в газете недавно статью прочитала. Там одну бабу, воровку что ли, пришли арестовывать. Стали обыск делать, и нашли у нее в шкафу голую бабу. Представляешь? Она, оказывается, лесбиянка оказалась.

— Это ты к чему?

— А хрен его знает, к чему. Лесбиянки они все, эти феминистки.

— Не феминистка ты, значит?

— Нет, я не феминистка, Я мужиков люблю. Вот таких как ты, примерно. А Арик мой, как на грех, какой -то худосочный. Выродился он, наверное. Ну, да и наплевать. Я теперь женщина свободная.

И Вава, вконец обнаглевшая, запустила одну свою руку под одеяло.

Сергей сделал равнодушное лицо и терпел, пока мог. Когда терпению его настал конец, он произнес сквозь зубы:

— С-с-с-с,

Как будто ударился обо что-то, или его током дернуло — вскочил с кровати.

Пошел хромая на кухню.

Сцена N43. Кухня.

Я стояла на кухне и курила. Обернулась на скрип паркета и увидела Сергея, смотрящего на меня в упор.

У него вообще есть такая привычка — долго и молча смотреть. Очень серьезно, но

определить, что он в этот момент чувствует, невозможно.

— Не смотри на меня так, а то у меня спазмы начинаются и я кривляюсь.

— А чего это ты кривляешься?

— От смущения. Я вообще боюсь пристальных взглядов. Недаром в Японии смотреть собеседнику в глаза считалось неприличным. Когда ты так смотришь, я начинаю нервничать. У тебя такое каменное лицо, как будто ты сейчас скажешь что-то очень важное. Но... ты ведь мне ничего важного не скажешь, ты очень часто так смотришь. И я все время нервничаю.

— А хочешь, я скажу тебе что-нибудь важное?

— Нет, не хочу. Важное не скажешь. Или скажешь как-то глупо. Важное должно происходить само по себе. А говорить можно только разные пустяки.

— Хочешь, Москву покажу?

— Только не больно.

Сергей взял меня за плечи и стал поднимать.

Высоко-высоко. Но Москвы все равно видно не было.

Потом мы целовались и хихикали, зажавшись в углу, как подростки, боящиеся, что их застукают.

Нас бесцеремонно вспугнула Вава, заоравшая в комнате:

— Суки, суки...

Сцена N44. Комната Лены.

Мы пошли поглядеть на сук, но оказалось, что "суки" — это мы.

Я сказала Ваве, что если она будет так орать, я ее запру в ванной.

Вава притихла.

Сергей снова улегся на диван, я улеглась в кресло, а Вава продолжила распитие спиртных напитков. Чтобы нам не было скучно, она рассказывала историю своей сегодняшней жизни:

— О-о-о, этот динозавр! Он с утра еще мне кровь начал пить! Решительно невозможно мне больше терпеть эту мелочность его. Ну, возможно, я увлеклась немного, что в этом странного? Я — женщина с фантазией, мне нужно понимание. А он тупая пробка. Ему бы в оперетте играть.

А это? С клизмами? Ведь каждый божий день из туалета по два часа не вылезает, чистит себе все время что-то. Пробовал мочу пить. Да только что толку? Ослабнет весь от клизм и мочи, и что с него возьмешь? А я женщина с фантазией...

— Ты что, опять рога наставила?

— Да, я способна на мимолетные увлечения, но нужно же уметь прощать... А он меня трубой... После завтрака Пусика выгуливала — он за какой-то собачонкой увязался. Я сначала не хотела отпускать с поводка — уж больно неказистая собачонка попалась. Но он раскричался, пришлось пустить ненадолго. Забежали они за кустик, а у партнерши ноги длинные, а у Пусика лапки коротенькие. Я смотрю. Они начали, а у него лапки коротенькие... Ой, короче, он просто на ней висел и лапками болтал. Меня заметил — и неудобно ему стало. Бросил он это дело, да только не совсем удачно. Не вправляется у него штука.

— Какая штука?

И Вава на себе показала, какая эта штука у Пусика.

— Пришлось мне его в ветеринарку везти. А там очередь. У кого что. А я сижу, чуть не плачу — так мне жалко кошечек больных и собачек, прямо не могу. Ну вот, сижу я и вдруг чувствую, что кто-то меня по коленке гладит. Смотрю — вроде грузин. Глазищи черные, руки волосаты, одним словом гамальабдельнассер — мужчина! Ну, слово за слово. Он, оказывается, поросенка пришел зарезать.

— Зарезать?

— Ну да. Он сам крови боится, а у его кузена юбилей. И на юбилей нужно молочного поросенка зарезать. Вот он и пришел к доктору, чтобы доктор зарезал поросеночка безболезненно. А поросеночек хорошенький! Я посмотрела — прямо не могу, как жалко стало! Ну, я и говорю:

— Не надо вам его резать. Пойдемте скорей отсюда.

Ну, мы и пошли. Поехали в "Москву" к нему в номер. Ну, я и задержалась.

Домой прихожу, дверь открываю, а там Арик стоит с трубой в руках. Чугунная такая труба, принесли, чтобы в ванной поставить, старую заменить. Я и сказать ничего не успела. Чего это с ним случилось? Клизму, что ли, не успел себе поставить, или мочи перепил?

Ну, теперь все. Я ему этого не прощу. Ни за что. Все волосы мне выдрал.

Вава, достав расческу, ушла приводить себя в порядок.

Я сидела в кресле и ничего не слышала. Мне было ужасно скучно.

Сцена N45. Прихожая.

Вава и Бабушка сидят на полу в прихожей. Вава беззвучно плачет. Утыкается в теплое и мягкое и еще пуще заходится и захлебывается...

Бабушка гладит ее по голове и шепчет:

— Ну, что ты, милая, что ты, милая…

Замаянная Вава сидит, изредка хлюпает, грустно нос повесила, слушает голубиное воркование:

— Как только перешагнет он через прут, ты прут — убири и спрячь... В баню пойдете, прут на полок положи и скажи: как сохнет этот прут, пускай сохнет по мне раб Божий такой-то. Поняла?

Вава кивает и тыльной стороной ладони утирается неожиданно по-бабьи.

Бабушка, иронично прищурившись, продолжает:

— Вот что я тебе скажу, Варвара. Девка ты молодая, женихов на твой век хватит. Только жених жениху рознь. Жениха надо со всех сторон обсмотреть, а потом приманивать. И приманивать не просто, а со смыслом. Вот, скажем, танцуете вы...

Ну-ка, встань, я тебе покажу...

Вава встает уныло.

— Я за кавалера буду. Да голову-то подыми, не на похоронах, чай.

Вава поднимает голову и опасливо посматривает на бабушку.

— Вот я тебя как будто бы...

Сцена N46. Комната Лены.

Дверь в мою комнату распахивается, влетает танцующая парочка, распевающая во всю глотку: "Ты повсюду-у-у со мной, стюардесса по имени Жанна-а-а!.."

Разлетелись тапочки, белый шерстяной носок топает, напористо теснит модные платформенные туфли. Вава перебирает невинно коленками, ручку отставила, блестит глазами, хохочет, отстраняется сконфуженно, а бабушка напирает, пыхтит, усами гусарскими невидимыми хочет защекотать ее, барышню кисейную.

Я смеюсь. У Вавы подкашиваются ноги и она, хохоча, валится на низкую кушетку.

Сергей подскакивает, хромая, к бабушке, и теперь уже она невеста, спину держит пряменько, плывет на цыпочках, улыбается загадочно, глаза прикрыла, принцесса цирка!..

А Варвара сидит и тихо светится.

Вава совершенно успокоилась и я поняла, что скоро ей захочется себя чем-нибудь развлечь.

— А поросеночек с Пусиком так подружились! Я выхожу, а они в прихожей спят друг на дружке и лица у них добрые-добрые... А чего это у вас темно так?

— Короткое замыкание.

— Ясно... Значит, танцев без музыки не будет... понятно... а в клубе сегодня что?

— Сегодня тоже, что и вчера. Все рэйвуют.

— Пойдешь?

— Я вообще там больше не хочу. Здоровья у меня мало стало.

— А-а-а. А что делать будешь? Ты ди-джеем хочешь или уже не хочешь!?

— Ничего я делать не хочу. Жить хочу.

— Как это?

— Обыкновенно...

— А-а-а. А я еще бы вот сейчас поплясала.

В дверь застучало.

Сцена N47. Прихожая.

Я подошла к дверям. За дверями исполнялись куплеты Мефистофеля в упрощенном варианте:

— На земле-е-е весь род людской

И после долгой паузы опять:

— На земле-е-е весь род людской.

И, минуя следующие строки:

— Люди-и-и гибнут за металл. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Смех получался похожим.

Я открыла дверь, испугавшись повторения куплетов. За дверью стоял всклокоченный и запотевший как водочная бутылка Арик. В руках он держал уже знакомую мне заочно трубу. Труба была изрядно погнута и ее сантехнические признаки теперь совершенно отсутствовали. Теперь она выглядела как орудие убийства.

— Ну и где? — спросил Арик и захохотал. Ответить мне на его вопрос не пришлось. Потому что Арик отодвинул меня ловко трубой и побежал в комнату.

Сцена N48. Комната Лены.

Он увидел предмет своего страдания в кресле. Сначала он помахал приветственно трубой. Вава поняла, что она не вооружена и сосватала первое, что ей попалась под руку — свою фляжку.

Противники сблизились и бой начался.

Мы с Сережей стояли и смотрели.

Бывший трубой предмет на несколько секунд застыл в воздухе подобно ветке японской вишни и супруги на мгновение замерли в причудливо вывернутых позах.

Потом Арик сказал:

— А-а-ах! — и стал запрокидываться на спину.

Вава выронила фляжку из рук и стремглав понеслась на балкон, сопровождая передвижения визгом особого, похожего на бормашину тембра. Но гораздо громче. У меня свело зубы.

Арик оказался в порядке. Просто водочный запал неожиданно прекратил свое действие и Арик, ослабший во время боя, стремительно захотел спать. На умиротворенном его лице медленно выявлялись синяки и ссадины.

Сцена N49. Балкон.

Мы пошли на балкон за Вавой. И опять я увидела пальцы на перилах.

— Я застеклю балкон.

Сказала я и ухватилась за пальцы.

Вава висела и ветер трепал красиво мех ее шубы и бледные волосы. Опять мне она показалась похожей на ведьму. Рот ведьмы страшно скривился, но клыков не появилось.

Сцена N50. Комната Лены.

Мы втащили ее в комнату, и я заметила, что народу в ней значительно прибавилось.

Сергей проверил, может ли Вава самостоятельно сохранять равновесие. Выяснилось, что может. Ей поправили аккуратно меха на плече и оставили стоять подобно манекену. И она стояла с соответствующим выражением и даже глазами не хлопала, только покачивалась.

А Сергей лег на диван.

— Не делайте обманных движений, пожалуйста, они провоцируют нервные реакции.

Их было трое, и все они были уродами. Если бы они не так строго соблюдали гангстерский стиль, впечатление могло быть сильнее. А так все это немного смахивало на Рождественский розыгрыш.

Главный хотел быть похожим на танцора танго и довольно сносно справлялся с предложенными обстоятельствами.

Арик по прежнему лежал на полу и синяки на его лице продолжали проявляться.

Главный наклонился над ним и приподнял припухшее Ариковское глазное веко. Запонки на отворотах его черной шелковой рубашки при этом остро блеснули.

— Ну не-е, это еще не труп...

Главный слегка разочаровался.

— Шалите?

Вопрос был задан Сергею, но он ничего не ответил. Лежал и смотрел.

Главный обернулся к долговязому человеку с чемоданчиком в руках и пощелкал пальцами нетерпеливо. Запонки снова заиграли красиво и зловеще.

Долговязый работал в амплуа санитара-оборотня. Услышав щелканье пальцев, он весь подобрался, а потом призрачное его тело метнулось, крахмально шурша, в сторону распростертого на полу человека и тенью покрыло его.

Послышалось легкое металлическое позванивание.

Доктор открыл свой ужасный чемоданчик.

В чемоданчике лежали отвратительные вещи.

Прозрачная рука вытащила маленький пузырек и сунула его под нос Арику. Вава сказала: "А-а-а" и потянулась пальцами к Арику.

В воздухе запахло нашатырем и серой. Арик приподнял голову и громко зашлепал губами.

Осторожно ботинок главного похлопал Арика по плечу. Арик презрительно скривился и еще пронзительней зашлепал губами, затем гримасы его приобрели какой-то неуловимо знакомый смысл и как только я поняла, что именно так Федор Шаляпин разминался перед особенно сложной руладой, из раскрывшейся до размеров львиной пасти Арика стали вылетать, низко гудя, уже знакомые куплеты:

"Лю-у-у-ди гибнут

За-о-а металл"!

Доктор оживился и стал активно перебирать инструменты в чемоданчике.

Вава опять потянулась вперед: "А-а-а."

Главный внимательно прослушал куплеты, потом сделал танцевальное "па" в сторону Арика и энергично-элегантным рывком поднял его на ноги.

"А!" — сказала Вава и дрогнула телом. Растерянный Арик упал головой ей на грудь, талию приобнял руками — идеальная позиция для медленного парного танца.

— Идите, — сказал Главный.

— Ку-у-да? — пискнула Вава.

— А куда хотите, туда и идите.

И щелкнул пальцами третьему.

Вава крикнула звонко "А-а!" и, взвалив Арика на плечо, понеслась к выходу. От внезапного их ухода поднялся легкий ветер.

Третий аккуратно прикрыл за ними дверь, встал у входа, и лицо его окаменело. Страшные судороги прекратились, и фантастический взгляд его был направлен куда-то вперед и вверх, как у сфинкса.

Доктор закрыл свой чемоданчик и, подобный сквозняку, последовал к двери. Оба замерли.

Сцена N51. Комната Лены.

Главный пронаблюдал из кресла за переменой экспозиции, закинув ногу на ногу.

— Ты хочешь стать идиотом, Сережа?

Сергей изобразил, что ничего не понимает.

Главный перевел взгляд на меня.

— Египетская царица Клеопатра имитировала свою смерть и похороны, чтобы проверить чувства своего возлюбленного, римского триумфатора Антония, который, не выдержав утраты, бросился на мечь своего телохранителя и умер. Клеопатра же, пораженная верностью своего близкого, приняла яд...

Грустная история... Анашу зачем куришь?

Лицо его нависло надо мной. Зрачки его глаз расширялись и сужались... Я обернулась и увидела, что Сергей сидит на кровати.

Главный развернулся и, не обращая на него внимания, проследовал к креслу.

Дата добавления: 2015-07-07