Замерзшее наступление

В конце ноября холодный фронт, похоже, отступил. Температура повысилась до нуля градусов, хотя туманы и снегопады продолжались. Это уже сулило некоторое облегчение. Метеорологи, ссылаясь на своих коллег из минувшего столетия, прогнозировали сильные снегопады и сильнейшие морозы в первой половине декабря. Однако и на конец ноября месяца погода в Подмосковье была хуже некуда. Все сложности немцев проистекали из отсутствия у них необходимых навыков ведения боевых действий в условиях снежной зимы. У себя на родине в такую погоду солдаты отсиживались в хорошо протопленных казармах, которые покидали лишь изредка и ненадолго. 1 декабря столбик термометра стал неудержимо падать. Утро 2 декабря выдалось ясным, но температура понизилась до минус 20 градусов. Равноценная среднеевропейской зиме русская оттепель сменялась самой настоящей резко континентальной русской зимой. До сей поры «Военный дневник» ОКВ фиксировал лишь однозначные цифры ниже нуля и снег. С начала декабря все изменилось, — морозы достигли небывалой величины в минус 25 градусов, 4 декабря они понизились до 35, а в последующие дни — и до 38 градусов. Ход наступления определял теперь «генерал Мороз».

При свете восходившей на морозном предвечернем небе луны (1 декабря восход Луны — 17.00 часов) следовали бронетранспортеры и полугусеничные тягачи 6-й танковой дивизии — по глубокому снегу маневр осуществляла ударная группа одного из пехотных полков. Их целью были деревни северо-западнее Москвы — Иплера и Свистула (так в тексте. — Прим. перев.)Двигатели отказывали, не выдерживая мороза. В результате около 15 единиц техники беспомощно застыли на обочинах дорог. Большинство бойцов уже провело трое ночей под открытым небом, и проводить четвертую в подобных условиях явно им не улыбалось. Начальник тыла дивизии, ведавший вопросами войскового снабжения, неоднократно предупреждал, что «нехватка жиров [в солдатских рационах] отрицательно сказывается на иммунитете солдат». В течение предыдущих 10 дней они нерегулярно получали полагавшуюся ежедневную норму в 60 г жиров. В тот день отказал двигатель и у последней в 11-м танковом полку тяжелой машины — танка Pz-IV. 22 градуса мороза оказались для этой техники пределом.

Для нормальной боеспособности солдату при таком холоде требовалось усиленное питание, в противном случае он впадал в апатию. Сюда необходимо добавить и воздействие других факторов — незащищенность на открытой местности, подавленное настроение. Зимнее обмундирование до сих пор так и не было выдано. Так, 98-я пехотная дивизия получила всего лишь «часть зимних шинелей и рукавиц», да и те достались водителям. «Это было каплей в море», — комментировал один из бойцов. Следует отметить, что одежда, предназначенная для ведения боевых действий в условиях суровой зимы, также должна соответствовать ряду требований.

К середине ноября холода превратились в настоящее бедствие

Однако впавшие в апатию солдаты не снисходили до подобных размышлений, а просто наматывали на себя все, что под руку попадало, нередко срывая даже платки с голов беспомощных деревенских баб. Укутывались, первое время было тепло, позже, уже к концу продолжительного марша, даже жарко. Солдаты обливались потом и в результате простужались. В конце ноября противотанковый батальон 2-й танковой дивизии получил лишь малую часть положенного зимнего обмундирования, то есть одну шинель на целый орудийный расчет. Общеизвестен факт, что холод снижает боевую результативность и солдат думает уже не о том, как победить, а как выжить. В условиях холодов резко снижается маневренность войск, что влечет за собой хаос в боевом взаимодействии. Даже ныне армии НАТО, имеющие в распоряжении легкое, износоустойчивое, прочное, хорошо сохраняющее тепло и не стесняющее движений обмундирование, при 25-градусном морозе учений не проводят, а при 35-градусном солдату ставится единственная задача — уцелеть. При таких температурах всякие маневры приостанавливаются, в снегу срочно отрываются окопы или же войска вовсе возвращают в места расквартирования. Тогдашние условия под Москвой и на сегодняшний день считались бы неприемлемыми для ведения операций. А в начале декабря 1941 года немецкий солдат оказался бессилен против холода. Советские солдаты, в отличие от немцев, имели зимние шапки-ушанки, телогрейки, тулупы, ватные штаны, рукавицы, валенки. Как свидетельствует Т.К. Жуков, «на середину ноября 1941 года наши солдаты были обмундированы куда лучше немецких, которые вынуждены были отбирать теплые вещи у местного населения». Вот что рассказывает обер-лейтенант Эккехард Маурер из 32-й пехотной дивизии:

«Я был просто взбешен. У нас не было ни рукавиц, ни зимних сапог — ничего, что могло бы хоть как-то спасти от этого холода и позволило бы нам сражаться с врагом».

Неприспособленность к такому почти арктическому холоду оборачивалась летальными последствиями. В условиях предельно низких температур организм начинает терять влагу. Солдаты, укутываясь в многослойную одежду, обрекали себя на обезвоживание, даже не подозревая, что оно может наступить не только в жару, но и в холод. Офицер-пехотинец Генрих Хаапе «подобрал себе целый гардероб», по его собственному выражению, «помогавший хоть как-то сохранять тепло». Сначала теплые носки, затем слой фланели и сапоги на пару размеров больше, вместо стелек он подкладывал газетную бумагу. На тело надевал теплые кальсоны, две теплых сорочки, поверх них еще безрукавку, далее следовал летний мундир, а поверх мундира уже просторное кожаное пальто. На руках шерстяные перчатки, поверх них кожаные, на голове — одна на другую две шерстяных шапки. Рукава изобретательный офицер перевязывал веревочками, дабы туда не забирался ледяной ветер. Если ты заключен в такой «скафандр», то любое лишнее движение — и ты взмок от пота. Организм обезвоживался, и при вдыхании морозный воздух, попадая в легкие, вызывал конденсацию влаги. Для утоления жажды солдаты нередко ели снег, но в этом случае его съесть требовалось немало, в целых 17 раз больше по объему! К тому же подобный способ утоления жажды зачастую вызывал тяжелое расстройство желудка.

Дизентерия на Восточном фронте по причине отвратительной еды, отсутствия даже намека на личную гигиену превратилась в смертельную опасность. Лейтенант Генрих Хаапе, военврач, ответственный за питание и личную гигиену солдат, упоминает о «беднягах», которые, невзирая на дистрофию, изо всех сил пытались не отстать от своих более-менее здоровых товарищей. «Когда количество позывов доходило до четырех в день, да еще на таком морозе, — продолжает Хаапе, — их организм обезвоживался и переохлаждался необратимо». Засаленное до немыслимых пределов обмундирование уже не сохраняло тепло. Приходилось идти на крайние меры.

«Наплевав на все условности, было предписано прорезать сзади на штанах щели длиной сантиметров в 10–15 с тем, чтобы солдаты могли справлять большую нужду, не снимая обмундирования. Затем эта щель плотно стягивалась тонкой проволокой. Большинство бойцов успели исхудать так, что висевшие мешком на их изрядно отощавших задницах штаны вполне позволяли применять это нехитрое нововведение.

Все эти меры, разумеется, носили паллиативный характер и не могли служить решением проблем. Обвешанный оружием, укутанный в тряпье, солдат тратил на передвижение по глубокому снегу колоссальное количество энергии. Ему ничего не стоило, впав в коматозный сон, окоченеть где-нибудь на привале или получить опасные для жизни обморожения, поскольку кровообращение в переохладившемся организме замедляется до недопустимых пределов. Вот такими были эти наступавшие на Москву горе-солдаты. «Казалось, солдаты за ночь превращались в стариков, — вспоминал пережитое рядовой пехоты Гаральд Генри. — Казалось, эти заснеженные поля высасывают из тебя все живое».

Учащались случаи серьезных обморожений с глубинным поражением тканей, что приводило к гангрене и, как следствие, к ампутации конечностей. В документах 3-й батареи 98-го артиллерийского полка имеется такая запись от 8 декабря 1941 года: «Десять человек направлено в полевой госпиталь, включая четверых с обморожениями второй степени». Дела в пехоте стремительно ухудшались. Вальтер Нойштифтер, пулеметчик, утверждает, что «большинство солдат на поле боя погибло от переохлаждения на тридцатиградусном морозе, а не от вражеских пуль. Они просто замерзли».

Необычно сильные даже для России морозы полностью парализовали проведение запланированных наступательных операций. В дневнике 6-й танковой дивизии есть запись о том, что 4 декабря температура упала до минус 32 градусов, а на следующий день — до минус 35 градусов ночью. Данные о потерях по причине обморожений передавались не в письменном виде, а по радио, дабы не вызывать паники среди солдат. Поредевшие пехотные роты, в которых порой оставалось не больше тридцати солдат, вынуждены были отправлять в караул по три смены часовых — люди не выдерживали на морозе более нескольких минут. «Половина наших в карауле, а другие отдыхают после караула», — пишет один солдат в письме домой. 5 декабря один штабной офицер рассуждал так:

«Как следствие, необходимую боеспособность или хотя бы жизнь сохранить оказывалось невозможно. Ежедневно в каждом батальоне наблюдалось в среднем до 20 случаев обморожений. Поддержание оружия в исправном состоянии, по сути, первоочередная задача, превращается в непреодолимую проблему. На данный момент около двух третей артиллерийских орудий вышли из строя вследствие замерзания смазки в механизмах возврата ствола. И привести их в исправное состояние потребует массу времени и сил…»

Холода принесли с собой и другие беды. Последствия от полученных ранений были куда тяжелее и нередко приводили к смертельному исходу. От нестерпимо яркого на солнце снега развивалась так называемая «снежная слепота». В скученных и плохо проветриваемых землянках и подвалах вследствие нарушения правил протопки печей личный состав травился угарным газом. Боевой дух падал, это касалось практически всего личного состава, за вычетом разве что генералитета.

Перечисленные проблемы достигли своего пика в первых числах декабря. Хотя оценки боевого духа давались разные, в зависимости от близости к передовой. Рядовой артиллерии Йозеф Дек считал, что «наш боевой дух катастрофически упал — изматывают нервы бесконечные схватки с врагом и жуткие условия расквартирования». Пехотинец Гаральд Генри того же мнения: «В наших душах исподволь накапливалась ненависть и злоба, желание в один прекрасный день сказать всем «нет!» — это было ужасно!» Офицерам и унтер-офицерам ради поднятия боевого духа подчиненных приходилось иногда идти на открытую демонстрацию личного бесстрашия, ведя солдат в атаку. На практике это означало еще большие потери, которые увеличивались по мере того, как немецкое наступление набирало обороты. Обер-лейтенант Эккехард Маурер, сражавшийся на ленинградском участке Восточного фронта, описывал безучастность, постепенно становившуюся частью солдатской психики.

«Мы не имели возможности как следует позаботиться о своих раненых, не говоря уже о том, чтобы думать о противнике. Мы пуще смерти боялись получить ранение и погибнуть от холода. Мы не питали особых иллюзий попасть в плен, мы слишком хорошо знали нашего противника, как и то, что взятием в плен он особо не баловал. Так что никто из нас особой инициативы не проявлял и без толку лоб под пули не подставлял».

Пока 7-я танковая дивизия яростно цеплялась за созданный ею плацдарм на канале Москва — Волга, действовавшая у нее на правом фланге 6-я танковая дивизия продвигалась вперед. Ефрейтор Брух из 4-го пехотного полка видел разрывы бомб, которые сбрасывали советские высотные бомбардировщики на занятые немцами лесистые участки местности у канала. Все происходило в ясный морозный день. Когда они вошли в деревню Гончарово, Брух спросил у местной девочки, стоявшей у развалин, далеко ли еще до канала, это была цель 3-й танковой группы. «До канала 11 километров, до Яхромы — 12», — ответила она. «А до Москвы?» — осведомился ефрейтор. «60 километров», — последовал ответ. Бои ожесточились, когда немцы попытались войти в деревню Борисово. В дневнике 6-го танкового полка встречается масса упоминаний о потерях, вызванных отказом оружия. Вообще, поломки оружия и травмы, полученные в результате попыток его отремонтировать, приобрели на Восточном фронте характер эпидемии. Карл Рупп, командир танка T-II в составе 4-й танковой группы, вспоминал, что зимние холода доставляли и куда более серьезные неприятности, чем отказ двигателей.

«В одну из ночей мы убедились, что наши пулеметы промерзли насквозь. И если бы тогда русские надумали нас атаковать, они взяли бы нас тепленькими».

Анемичные пальчики немецких танковых группировок продолжали неумолимо тянуться к Москве. 2 декабря у себя в тылу 6-я танковая дивизия вдруг обнаружила русских десантников. Русские бомбардировщики сбрасывали грузы для партизан, заодно решили сбросить парашютистов. Автоколонна в тылу немцев была обстреляна у моста через речку в Клусово, а в это время передовые части дивизии вышли к деревне Кулово. 3 декабря 1-я танковая дивизия овладела населенным пунктом Белый Раст. До Кремля оставалось всего 32 километра.

Труднее всего приходилось мирным жителям, зажатым в тиски между немцами и отчаянно сопротивлявшимися частями Красной Армии. Морозы в те дни достигали минус 40 градусов. Вот что вспоминает Йозеф Дек из 71-го артиллерийского полка:

«Буханки хлеба приходилось рубить топором. Пакеты первой помощи окаменели, бензин замерзал, оптика выходила из строя, и руки прилипали к металлу. На морозе раненые погибали уже несколько минут спустя. Нескольким счастливчикам удалось обзавестись русским обмундированием, снятым с отогретых ими трупов».

Мирное население районов, где шли бои, подвергалось форменному разграблению. Голодные, замерзшие немецкие солдаты, словно стая хищников, набрасывались на все съестное и теплые вещи. Валентина Юделева-Раговская вспоминает, как 23 ноября немецкие танки вползли в Клин. Их семья пряталась в погребе, «все были насмерть перепуганы». Потом по крышке погреба замолотили кованые сапожища немецких солдат. «В погреб спустился один с гранатой в руках и заорал: «Вон! Все русские — вон!» Потом они стали требовать: «Матка, давай хлеб и цукер!» и еще причмокивали при этом. Мы сберегли для детей пару брюквин и две буханки хлеба. Пришлось отдать». Одну буханку они слопали тут же у нас на глазах, а вторую солдат швырнул наверх своим. «Выбравшись из погреба, я увидела, что их на улице сотни три. Они натаскали стулья, столы, табуреты из соседних домов и стали разводить костры, чтобы согреться. Потом они стали требовать у нас мясо и воду». Солдаты забрали у Раговской двух кур, тут же свернули им шею и стали жарить их на огне костра, даже не ощипав. «Едва перья обгорели, как они набросились на этих кур!» Когда женщина пожаловалась на них командиру, тот, не моргнув глазом, отрезал: «Немецкий солдат чужого не возьмет!» Когда же немцы забили их единственную корову, это уже означало для семьи, по сути, голодную смерть. «Мы только и жили благодаря этой корове, она давала молоко, — продолжает Раговская. — Потом я сидела у ее ободранной до костей туши и горевала».

Сорок лет спустя после войны журналист Пауль Коль проехал путем, пройденным войсками группы армий «Центр» до Москвы. Целью этой поездки были встречи с многочисленными живыми свидетелями немецкой оккупации. В Европе доживала последние дни «холодная война». Естественно, что Колю повсюду приходилось сталкиваться с риторикой «Великой Отечественной войны», естественно, что события тех лет поистерлись в памяти ее участников, естественно, что нередко случались и преувеличения, однако, даже невзирая на это, журналист пришел к заключению, что годы войны запечатлелись в душах переживших ее людей незаживающей раной. На долю жителей пригородов Москвы выпали неимоверные страдания. «Как они с нами обходились! — восклицает жительница Клина Вера Иосифовна Макаренко. — Они нас за людей не считали!» Ее дом сожгли, а мужа повесили. «В самый первый же день, — всхлипывает пожилая женщина. — Пять дней так и висел, они не позволяли нам снять его… Когда они пришли, стали отбирать все. Ни есть, ни пить было нечего — немцы даже запрещали по воду сходить. Специально для этого изрешетили ведро пулями. Отобрали всю обувь в доме, а это было зимой. Мы из-за этого все ноги себе поотморозили».

«Если бы только не было этой войны, мы жили бы как у Бога за пазухой. Но она все порушила, всех по миру пустила».

Племянника этой женщины, молодого человека, потащили на допрос. «Все хотелось им узнать, где его отец. Может, в Красной Армии? Или партизанит?» Одной девочке во время допроса отрезали палец.

Истру — в 30 километрах от Москвы — захватили немцы 4-го полка СС «Дер фюрер», а также танкисты 10-й танковой дивизии. В городе завязались ожесточенные бои между немцами и частями сибирских и маньчжурских частей. Это было 23–26 ноября 1941 года. Бои разгорелись вокруг истринского собора — целого комплекса из шести церковных сооружений, расположенного западнее реки и окруженного массивной пятиметровой стеной. Роты эсэсовского полка в ходе этих боев уменьшились до 25 человек. Людмила Романовна Коцава, которой в ту пору исполнилось 16 лет, описывает обстановку в Истре. «Многие ушли в леса, — рассказывает она, — там они вырыли себе прямо в снегу норы и просидели в них несколько дней на двадцатипятиградусном морозе». Ее учителя музыки Михайлову немцы остановили прямо на улице и сняли с нее пальто. «Не выдержав, она обозвала их бандитами, так они ей хладнокровно выстрелили в рот», — рассказывает Людмила Романовна. Происходившее в Истре во многом типично и для других оккупированных районов советской России. Город находился в руках немцев всего лишь две недели. После освобождения из прежнего населения в 7000 человек в подвалах и погребах обнаружили лишь 25 детей. «Истра до войны была красивым зеленым городом», — с тоской вспоминает Коцава, но население покинуло его. В декабре и январе среди городских развалин сновали голодные волки. Город начал возрождаться к жизни лишь в 1943 году, после того как там открыли школу.

Йозеф Дек вспоминает одну совершенно жуткую ночную картину, когда он с выдвинутых вперед позиций 74-го артиллерийского полка наблюдал подходы к Москве.

«Повсюду, куда ни кинь, все было объято пламенем. Русские, применявшие особые зажигательные мины, перешли к «тактике выжженной земли». Русское командование решило позаимствовать опыт 1812 года — тогда Наполеон и его армия видели перед собой лишь кучку углей вдоль линии наступления».

У местного населения подобные меры ничего, кроме ненависти к врагу, не вызывали. Вера Иосифовна Макаренко знала, кого винить.

«Вы только представьте себе. Невесть откуда пришли эти немцы, причем из страны, которую все мы считали дружественной, культурной. Мы читали Гёте и Гейне. И вот они явились сюда и камня на камне не оставили. Понимаете, о чем я?»

Дата добавления: 2015-07-08