Великая иллюзия

Масштабы победы, одержанной вермахтом под Киевом в конце сентября, пробудили поутихший было всеобщий интерес к восточной кампании. И вновь в рейхе стали думать, не придется ли зимовать в России. Два города в этой стране привлекали максимум внимания. Ленинград, место, где появилась на свет большевистская идеология, как полагали, доживал последние дни. В письмах с фронта продолжали циркулировать упорные слухи о том, что и столица России Москва, дескать, уже избрана целью для немецких парашютистов, якобы высадившихся к востоку от нее. Москва считалась богатым трофеем, который мог ознаменовать достойное завершение этой изнурительной кампании. Киев назвали «Танненбергом Второй мировой войны», и теперь все внимание сосредоточилось на успехах группы армий «Центр».

«Осенняя гроза разразилась над большевиками!» — вопила «Фолькишер беобахтер» от 2 октября 1941 года. Далее следовал текст «обращения к нации», в котором фюрер заявил, что «враг уже сокрушен и ему никогда не подняться». Возникли новые слухи о том, что под Москвой началось новое грандиозное сражение и падение окруженной красной столицы неминуемо. Письма солдат с фронта полностью совпадали с линией Министерства пропаганды. Рядовой пехоты Алоис Майер в письме жене Кларе сообщал: «Ты наверняка слышала вчерашнее обращение фюрера (где он объявил о начале наступления). Здесь со всем будет покончено еще до зимы, — клятвенно заверял свою половину Майер. Правда, под конец своего послания Майер, по примеру других, все же не столь уж и категоричен: — Молюсь о том, чтобы все именно так и случилось и все мы уцелели».

Вечером 8 октября радиопрограммы германского радио прервал взволнованный голос диктора: «Сейчас будет передано важнейшее специальное сообщение». В подобных сообщениях, как правило, объявляли о событиях чрезвычайной важности — падении Варшавы, победе над Нидерландами, о заключении перемирия во Франции, падении Парижа или Белграда. Звучание фанфар предваряло вести о падении Крита, вступлении немецких войск в Афины, в Смоленск и победоносное завершение кровопролитного сражения под Киевом. Повсюду в рейхе люди застыли в напряженном ожидании у громкоговорителей. В кафе и ресторанах посетителей призвали соблюдать тишину, а официантов потерпеть с выполнением заказов. «Верховное командование вермахта сообщает: «Одержана решающая победа в сражениях на Восточном фронте!» В тот же день Адольф Гитлер в очередном «обращении к нации» заявил:

«Через несколько недель мы полностью овладеем тремя важнейшими промышленными районами. Мы взяли от 2 до 4 миллионов военнопленных, уничтожили или захватили 17 500 русских танков, свыше 21 600 артиллерийских орудий, сбили или уничтожили на земле 14 100 самолетов противника. До сих пор мир не знал подобных побед!»

Доктор Дитрих, руководитель германской прессы, сделал официальное заявление для печати и аккредитованных в Берлине представителей дипломатического корпуса. Тут же поползли слухи о скором падении Москвы, о том, что Сталин якобы выступил с предложением заключить мир и к Рождеству войска вернутся в Германию. Известен даже эпизод, когда одной домохозяйке не продали на почте бланки открыток на фронт, мотивируя это тем, что, мол, «они вам скоро вообще не понадобятся». В мясной лавке на Хаусфогтайплац начали без карточек продавать колбасу. В выпуске от 10 октября «Фолькишер беобахтер» горделиво заявляла: «Задачи наступления на Востоке полностью выполнены — враг разгромлен. Сталинские армии стерты с лица земли».

Отчеты СС об обстановке в рейхе сообщают о том, что немцы следили за «различными стадиями завершающего сражения с растущим напряжением». Заголовки газет кричали о том, что немецкие войска уже далеко за Вязьмой и Брянском, и это все очень напоминало прошлый, 1940 год. «Есть явные параллели между наступлением на Москву и на Париж в минувшем году, за которым вскоре последовало перемирие», — утверждали обозреватели. Пресса вселяла в немцев предвкушение великой победы. 14 октября одна домохозяйка писала мужу на фронт:

«Дорогой Фриц! Напишешь мне ответ, когда с Россией все прояснится окончательно… Как я обрадовалась, узнав, что в России, наконец, все заканчивается и что вы оба [включая и ее сына Германа] вернетесь домой живыми и здоровыми. Ах, дорогой Фриц, ты ведь всегда говорил, что эта война надолго не затянется. Тебе надо поскорее вернуться домой, а не то все хорошие должности порасхватают. Ты их вполне заслуживаешь, ты всегда понимал, ради чего ведется эта война…»

А Восточный фронт раскисал под осенними дождями. Естественный феномен, на котором и строил расчеты Сталин[56]. Один вконец расстроенный непогодой солдат писал домой:

«Мы с места сдвинуться не можем. Горючего нет, и неизвестно, когда его подвезут. Нам еще ехать и ехать, а дороги становятся все хуже. Снег растаял, грязи стало еще больше. Провиант тоже запаздывает, целыми днями сидим в этой трясине».

А пехотинец из 2-й армии вермахта сделал в дневнике такую запись: «С утра 10 октября пошел дождь, потом дождь со снегом. В этом ничего для нас хорошего — на дорогах грязь по колено, просто не верится, что вообще может быть столько грязи». Бездорожье сильнее всего ударило по артиллеристам. «Так называемая «трасса», по которой мы передвигаемся — не что иное, как болото чуть ли не в полметра глубиной, — жаловались артиллеристы из 260-й пехотной дивизии. — Все машины и тягачи садятся по самую ось, а лошади ползут по брюхо в грязи».

Прессе в родном рейхе приходилось туго, чтобы хоть как-то смягчить настроения разочарования. «Пробил решающий час: восточная кампания близится к завершению», — уверяла «Фолькишер беобахтер» от 10 октября 1941 года. На следующий день она же объявила: «Прорыв на Восточном фронте ширится!» Затем 12 октября газета порадовала читателей: «Разгром сил Советов практически завершен». Та же «Фолькишер беобахтер» от 13 октября 1941 года: «Поля сражений Вязьмы и Брянска в нашем глубоком тылу». Вскоре явно переусердствовавшей по части оптимизма прессе пришлось умерить восторги, и 14 октября газеты лишь деловито констатировали: «Переброска сил на Восточном фронте осуществляется согласно плану». А на следующий день ведущая газета рейха ограничилась еще одним суховатым комментарием: «Сражения на Восточном фронте проходят в соответствии с планом командования». Затем последовала пауза, а 16 октября «Фолькишер беобахтер» просто-напросто решила сменить пластинку: «В результате торпедной атаки на дно пущены 6 сухогрузов». Разумеется, это не осталось не замеченным для населения рейха, отметившего явную непоследовательность прессы.

На северных участках Восточного фронта заморозки начались уже в середине октября

Лейтенант Генрих Хаапе вспоминал о том, «как хлопья первого снега запорхали в воздухе» на 18-й день после того, как их полк покинул Бутово. «Глядя на эти первые хлопья, мы все думали об одном и том же. Вот и зима пришла. Ближе к вечеру температура упала, повалил снег, и вскоре все вокруг превратилось в белый, пушистый ковер, — вспоминает Хаапе, — мы смотрели на него и гадали, что будет дальше».

Возникли проблемы с теплой одеждой. Дело в том, что шинели имелись не у всех. В бою скатанная шинель только мешала, поэтому пехотинцы оставляли их в кузовах следовавших в обозе грузовиков. Теплых курток в целом хватало. Лейтенант Кох из 18-й танковой дивизии вспоминает, что незадолго до начала второй (ноябрьской) фазы наступления в рамках операции «Тайфун» командир их батальона распорядился оставить все шинели в обозе, который задержался в Орле. Им в этом смысле повезло больше других, — груз их батальона прибыл в целости и сохранности, однако личному составу запретили забирать шинели. Подчиненные лейтенанта Хаапе решили поступить по-другому. «Чтобы хоть как-то согреться, приходилось натягивать на себя все, что можно, и в таком виде спать». Если раньше, когда операция «Тайфун» забуксовала, еще оставалось время на мытье и смену белья, то теперь на ночлег приходилось останавливаться в домах, где было полным-полно вшей. Не было возможности ни помыться, ни сменить одежду. Лейтенант Хаппе поясняет:

«Если обернуть ступни газетой, обувь не жала, поскольку газета не занимала много места, и ее можно было часто менять. Если насовать газет между гимнастеркой и шинелью, было куда легче переносить этот пронизывающий ветер. Мы совали их везде, обертывали ими ноги, заталкивали их в штаны, одним словом, туда, куда холод проникал быстрее всего».

Впервые за эту войну пропагандистские листки начали приносить хоть какую-то пользу, — по крайней мере, с их помощью можно было попытаться защититься от русских морозов.

Придорожный ландшафт стал похож на лунный, дороги были изрыты воронками в метр глубиной, залитыми водой. Тысячи грузовиков увязали в них. Тыловые службы пытались укладывать поверх жижи гати из веток деревьев и таким образом выходить из положения, но меры эти помогали мало. Начавшийся 7 октября дождь непрерывно лил почти двое суток. Даже гусеничные транспортные средства с великим трудом преодолевали грязь, а о колесных и говорить не приходилось. Подразделениям приходилось по двое суток преодолевать участки пути в 10 километров. 2-я танковая дивизия в донесении указывала, что «снабжение частей не представляется возможным». Транспортные самолеты Ю-52 сбрасывали грузы с воздуха, а горючее доставлялось на грузовых планерах. «Наш ежедневный паек состоял из пары галет, кусочка колбасы и пары сигарет», — писал один солдат.

После даже небольших осенних дождей дороги превращались в настоящие грязевые реки

На то, чтобы «реквизировать» пропитание у местного населения, рассчитывать не приходилось — оно само голодало. Перетаскивать через грязь удавалось лишь легкие орудия. Фон Бок замечает, что «иногда требуются два десятка лошадей, чтобы сдвинуть с места одно-единственное артиллерийское орудие». 1-й артиллерийский дивизион 260-й пехотной дивизии производил удручающее впечатление:

«Орудийные расчеты — люди в перемазанных грязью шинелях, хлюпающие по колено в бурой жиже, днями не снимали сапог. Вцепившись в лафеты и в привязанные к ним веревки, они тащили пушки по бездорожью… Для преодоления особенно тяжелых участков батарее требовалось иногда до 2–3 часов. Приходилось буквально на ходу кое- как приводить в порядок полуразрушенные мосты… Иногда порывы холодного осеннего ветра доносили до нас звуки разрывов. Это означало, что наши товарищи впереди ведут бой с отступающими русскими».

Выбившиеся из сил лошади гибли, захлебываясь в ледяной жиже. По словам одного не лишенного чувства юмора солдата вермахта, «умываться и очищаться от грязи нам ни к чему, поскольку она лучшая маскировка здесь».

Лейтенант Хейзинг из 4-й танковой группы констатирует, что «моторизованные дивизии едва плетутся и даже пехотинцы их обгоняют». И верно, пехотные части после победоносного завершения боев с окруженным врагом двинулись вперед.

«Их бесконечные колонны, направлявшиеся с запада, не останавливались ни на минуту, чтобы успеть воспользоваться короткими осенними днями…»

Средства пропаганды в рейхе всячески возвышали «германскую пехоту, как не знавшую себе равных в армиях мира». Вот что пишет лейтенант Хейзинг об обстановке на 25 октября:

«Танки стоят с пустыми баками, не хватает снарядов для орудий, ежедневно мы теряем своих лучших товарищей. Практически нет возможности просушить обувь, форма износилась, пожелтела. Но мы, даже сидя в этой грязи, перед лицом врага не вешаем нос. Иногда случаются и морозы, и тогда дороги становятся проезжими».

Но уверенность и оптимизм лейтенанта Хейзинга разделяли отнюдь не все фронтовики. Унтер-офицера Вильгельма Прюллера, например, целиком занимал вопрос, что делать с собственной шинелью. «Что же все-таки лучше? — спрашивал он себя в первых числах октября. — Шагать и потеть в шинели или же забросить ее в обоз до наступления холодов?» Его непосредственный начальник, лейтенант Кох из 18-й танковой дивизии, утверждал, что «в шинели долго не походишь». И, соответственно, никаких дискуссий на эту тему быть не должно. Маршируем без шинелей, и баста.

Лейтенант Георг Рихтер из 74-го артиллерийского полка страстно желал легкого морозца — дескать, тогда дороги хоть чуть подмерзнут. Морозец пришел, дороги подмерзли, но… Они стали опасно скользкими. Стоило одной машине в колонне замешкаться, как остальные тут же врезались в нее сзади. В результате последнего подобного инцидента две машины пришлось списать по причине полученных повреждений. «Мы так и просидели всю ночь в машинах и едва не околели от холода», — подводит итог Георг Рихтер. Естественно, что подобные условия порождали всякого рода слухи и надежды. «Все вокруг только и говорят, что нашу дивизию должны сменить еще до зимы, а нас, скорее всего, перебросить в Африку», — размышляет лейтенант.

На дороге, ведущей в Калинин, унтер-офицер Гельмут Пабст за недолгие заморозки, сковавшие землю 12 октября, со своим подразделением успел отмахать за день (с 8 утра до 2 ночи) 55 километров. Замерзли все жутко и готовы были ночевать даже стоя, лишь бы хоть как-то отогреться. Пехотинцам доставалось под самую завязку. «До утра мои сапоги так и не просохли, — жаловался Пабст. — А в них приходится совать голые ноги».

Непогода, слякоть, короткий световой день, жуткие бытовые условия — все это не могло не сказаться на боеспособности войск. «Война начинала пожирать нервы солдат» — так утверждает официальная летопись 9-го Потсдамского пехотного полка.

«Многие были измотаны настолько, что не удосуживались пригибаться, заслышав вой снарядов противника…»

Росло число заболеваний, таких как простуда, обморожения, педикулез, расстройства желудка. «Девять наших бойцов едва стоят на ногах», — досадовал унтер-офицер Пабст, когда они добрались до неказистой хатенки у дороги на Калинин. Хатенка кишела вшами.

«Этих насекомых с полным правом можно было считать вторым после русских страшным врагом на Восточном фронте. Они намертво вгрызались в кожу, и отодрать их удавалось лишь ногтями и то лишь тогда, когда они вдоволь напьются жидкой солдатской крови». Пулеметчик Йоахим Кредель из 67-го пехотного полка погрузил вошь в стеарин от свечки и в таком виде отослал домашним в качестве сувенира с Восточного фронта. «Надо же, в конце концов, им знать, какова на вид настоящая вошь!» — мотивировал свой поступок он.

А в рейхе тем временем кинохроника упивалась показом сражений в районе деревни Бородино, где некогда сражался Наполеон. И здесь не обошлось без параллелей — именно эта битва предшествовала торжественному въезду Бонапарта в столицу России в 1812 году. В 1941 году под Бородином проходила первая, внешняя линия обороны Москвы, протянувшаяся почти на 300 километров от Калинина до Калуги. Здесь наступали передовые части 4-й танковой группы — 2-я дивизия СС «Дас рейх» и 10-я танковая дивизия. Кадры кинохроники, отснятые военным кинооператором Гуго Ландграфом, отличались реализмом. И вызвали бурю эмоций зрителей.

Красноармеец, погибший на дальних подступах к Москве. Предположительно снимок сделан в начале ноября 1941 года

«Я нахожусь на месте радиста тяжелого танка и собираюсь заснять отсюда танковую атаку, — звучит комментарий Гуго Ландграфа к кадрам. — Нам у Москвы противостоят до зубов вооруженные советские группировки, только что прибывшие из резерва». На экране мелькают кадры — сцены боя сквозь узкую смотровую щель танка. «Со всех сторон гремят артиллерийские залпы и пулеметы, — продолжает Ландграф. — Наш танк ведет непрерывный огонь по противнику». И в подтверждение этого зритель видит пылающие дома, разрывы снарядов, разбегающихся в панике русских пехотинцев. Наконец сопротивление врага сломлено. «Наше орудие раскалилось от долгой стрельбы», — сообщает военный кинооператор. Кадры на экране сменяются сценой ночного боя: в ночном небе тянутся огненные строчки. В ту ночь немцам удалось продвинуться на несколько километров.

«Всю ночь шел снег», — продолжает комментарий Ландграф — утверждение это звучит грозным напоминанием тем зрителям, чьи родные сражались на Восточном фронте. На экране возникают пехотинцы, отрывающие окопы в свежевыпавшем снегу у самых танков. «Битва продолжается», — продолжает Ландграф, и тут же, как бы в подтверждение его словам, в кадре появляется группа пехотинцев, увешанных пулеметными лентами. У многих в уголках рта непременная догорающая сигарета или трубка. Однообразие пейзажа скрадывают кусты и редкие деревца, ветви которых припорошены снегом. На фоне белого снега резко выделяются силуэты полугусеничных бронетранспортеров и танков, ведущих интенсивный огонь. Впереди пикирующие бомбардировщики люфтваффе щедро посыпают бомбами артиллерийские позиции русских, но, как сокрушенно отмечает комментатор: «На месте уничтоженной батареи тут же показывается другая…И снова опускаются сумерки», — продолжает он, когда умолкает стрекот башенного пулемета. Камера запечатлевает следы трассирующих пуль над танками и бронетранспортерами, поражающих далекие и уже неразличимые цели.

С наступлением дня «мы поняли, что находимся перед лесным массивом, где проходила одна из линий обороны Советов». В отдалении видны пылающие дома. «Камуфляжная сетка, покрывавшая доты русских, которая надежно скрывала деревянные постройки, загорелась». Затем Ландграф рассказывает о расчете 88-мм зенитного орудия, лихорадочно обслуживавшем свою занесенную снегом пушку. «На третий день, — рассказывает он, — сюда стянули и зенитчиков, чтобы те помогли нам нанести решающий удар». Мы видим разрывы снарядов в воздухе, указывающие на скрытую под деревьями цель. Тем временем расчет совсем занесло снегом. На белом снегу дороги резко выделяются немецкие танки T-III и T-IV, тут же на снегу уродливо распростертые трупы советских солдат. Танки ведут огонь по пехоте, а «мы наступаем с фланга, врезаясь в центр обороны русских, и в результате многочисленных стычек прорываем ее». Все. «Вы видите большевиков, которые с поднятыми вверх руками выбираются из траншей, — ликуя, сообщает зрителям Ландграф. — Оборона противника сокрушена!»

Оператор славно потрудился в попытке как можно реалистичнее отобразить монолитную оборону русских по обе стороны магистрали Москва — Можайск. На экране то и дело мелькают огнеметы, зигзагообразные ходы сообщения, зияющие противотанковые рвы, прикрываемые артогнем, противотанковые ежи, сваренные из кусков железнодорожных рельсов. Железобетонные бункеры, прикрытые вспомогательными позициями с тяжелыми вооружениями и артиллерийскими орудиями, образовывали ядро этой обороны. Камера замирает на телах погибших защитников этой линии обороны. Кадры фильма Ландграфа находятся в явном противоречии с бодрой тональностью специальных сообщений руководителя германской прессы д-ра Дитриха и крикливыми заголовками газет. Хроникальные кадры прошли на экранах рейха в последних числах октября 1941 года, совпав по времени с отмеченными в отчетах СС о положении в рейхе «фактами общественного разочарования». «Крушение большевистской системы — вопрос нескольких дней». Что же касалось мнения населения, оно свято верило, что «на фронте не произойдет сколько-нибудь значительных событий». Однако кинорепортаж Ландграфа свидетельствовал как раз об обратном. Крушение иллюзий оборачивалось цинизмом. Всем становилось ясно, что главные битвы этой войны еще впереди.

Мрачную неотвратимость их вполне сознавали и солдаты Восточного фронта. Лейтенант Г. Хейзинг из 4-й танковой группы, описавший эту же битву у Бородино, поведал нам о городе под названием Можайск. Немцы заняли этот город 18 октября, однако «осенняя слякоть и распутица омрачали настроение немецких солдат, лишив их сладости великих побед». 10-я танковая дивизия, авангард наступавших немецких сил, оказалась «рассеяна по болотам и мелколесью, транспорт увяз, войсковой подвоз стал невозможен». Лейтенант Хейзинг с горечью отмечает: «Как бы мы ни старались, нам все равно дальше не продвинуться». И 10-я танковая дивизия, и приданная ей в поддержку 2-я дивизия СС «Дас рейх» понесли под Можайском тяжелейшие потери. Численность рот в пехотном полку «Дер фюрер» сократилась до 35 человек с первоначальных 176. Линии коммуникаций растянулись до предела. Но, по словам официального историка дивизии, «все поставленные цели были достигнуты, невзирая на потери». Первый батальон полка совместно с мотоциклетным батальоном сражался с частями советской 82-й мотострелковой дивизии за овладение селом Шелковка, важным транспортным узлом.

«18- и 20-летние солдаты вступили в рукопашную схватку с русскими, действуя рунными гранатами, саперными лопатками и штыками. Многие из молодых служащих СС погибли или отморозили ноги в обутых на голые ноги сапогах при 15- градусном морозе».

Все напряженно ждали торжественных фанфар, предварявших сообщения «Великогерманского радио». Но тщетно. Победы так и оставались за гранью желаемого. Росло разочарование. В отличие от 1812 года, после боев под Бородином ворота Москвы не распахнулись перед немцами. И русские явно не рвались заключать перемирие. Генерал Гюнтер Блюментритт обреченно констатирует:

«И теперь, когда Москву можно было разглядеть невооруженным глазом, настроение солдат и командиров круто изменилось. С изумлением и разочарованием мы в конце октября — начале ноября наблюдали за русскими, убеждаясь в том, что им, похоже, и дела нет до того, что их основные силы разгромлены. За эти недели сопротивление противника только усилилось, с каждым днем схватки с ним приобретали все более ожесточенный характер».

В конце октября лишь ничтожная часть населения рейха верила, что война на Востоке завершится к исходу 1941 года. Аналитики отмечали, что оказываемое русскими «ожесточенное сопротивление способствовало росту скептицизма населения в отношении пропагандистских обещаний и заявлений предыдущих недель». К началу ноября уже стали проявляться «признаки растущего раздражения чересчур оптимистичными заявлениями о якобы имевших место успехах». Яростный отпор русских пугал, внушал неуверенность, дезориентировал. В двух словах умонастроения в рейхе можно свести к следующему: население не понимало, отчего все-таки германские войска не переходят в решительное наступление после того, как они разгромили целых 260 отборных дивизий русских? И к середине ноября чувство недоумения сменилось безразличием. В этом смысле мнения и тыла, и фронта совпадали.

«Стали раздаваться саркастические замечания в адрес ведущих военных, — комментирует Блюментритт. — В войсках все чаще и чаще высказывались пожелания в том духе, что нашим большим политикам неплохо было бы приехать на фронт и своими глазами взглянуть на происходящее здесь». Пехотный полк, в котором служил Гаральд Генри, заморозки застали прямо на марше, с 6 вечера до 2 часов ночи солдаты «без отдыха шагали в страшную пургу».

«Набрякшее от влаги обмундирование сковал мороз. И мороз этот продолжал крепчать. В желудке и кишках творилось что-то невообразимое. А тут еще этот холод! И вши! Пальцы от мороза деревенели и болели так, что выть хотелось».

Роте Гаральда Генри была поставлена задача прочесать лес. Солдаты, шагая по колено в снегу, набрали его в сапоги. Тонкий ледок, успевший за вечер покрыть трясину, не выдержав, проломился под ними, и они провалились по пояс в ледяную жижу.

«Рукавицы намокли так, что мои изъеденные вшами руки будто огнем жгло. Я готов был вопить от боли, когда в отчаянии попытался перевязать саднившую руку носовым платком. По щекам текли слезы… Я брел, ничего толком не сознавая, и мне казалось, что я наяву проваливаюсь в какой-то дикий кошмар. Остальным моим товарищам было ничуть не лучше. Непонятно откуда стали стрелять, и мы упали на снег, образовав кольцо и дожидаясь приказаний. Казалось, этот ужас никогда не кончится».

Прочесать лес означало обречь себя на нескончаемые муки, физические и душевные, это означало испытать животный страх от опасности в любой момент получить пулю. Но к ночи операция по прочесыванию завершилась. «Потом пришел приказ, что операцию следует повторить». Едва мы приступили к выполнению этого распоряжения, как по радио приказали отходить. Это означало еще один 10-15- километровый марш, то есть часов девять на ногах в холод. Следовавшие в голове колонны солдаты невыносимо медленно углублялись в лес, а остальные, то есть большая часть, дожидались. Им предстояло жуткое испытание.

Холод быстро стал большой проблемой. Замерзающие солдаты перестали улыбаться даже в объектив кинокамеры

«Мы топтались на страшном морозе, пытаясь отогреть окоченевшие, обвязанные тряпьем руки, проклиная эту окаянную погоду. Подошвы сапог примерзали к земле. Мы промокли и промерзли насквозь и стояли, стояли, стояли… шаг вперед — и снова стой. И так постоянно…»

К двум часам ночи рота наконец добралась до какой-то деревни, где расположилась на ночлег. «Все дошли до ручки, промерзли и вымотались окончательно». Ни ног, ни рук не разогнуть. «Все тело ныло невыносимо», — продолжает Гаральд Генри. Слава богу, непогода сделала невозможным любое продвижение вперед. Люди спали вповалку, чуть ли не друг на друге, в крохотную хатенку набилось с три десятка человек. «Прямо по полу струились жидкие экскременты, подмачивая шинели и вещмешки, — описывает Генри. — Нас всех извел понос и желудочные колики». Страданиям, казалось, конца не будет.

Солдат мало-помалу начинал раздражать ура-патриотический, пропагандистский тон радиопередач и газетных заголовков. «Слышишь, бывало, как диктор, захлебываясь, перечисляет успехи на фронтах, и только качаешь головой, — откровенничал один лейтенант из 131-й пехотной дивизии. — Впрочем, на нас все эти бредни действовали мало». Иными словами, боевой дух оставлял желать лучшего. «Все вдоволь накушались этой войны за истекшие месяцы».

«Боевой дух падает» — эта мысль красной нитью проходила в донесениях 3-го корпуса, отправляемых в штаб группы армий «Центр». «В особенности его подрывают не имеющие ничего общего с действительностью, пронизанные некритичным оптимизмом, хвастливые пропагандистские заявления». И сообщения «об овладении каким-нибудь Харьковом или Одессой никак не повышают изрядно упавший боевой дух солдата».

Боевые действия на Восточном фронте утрачивали стратегическую масштабность, превращаясь в кровопролитные схватки местного значения за овладение щелями, где можно отсидеться. Подполковник фон Бозе, командир пехотного батальона, после того, как его подразделению в ночь на 16 октября доставили промерзший насквозь провиант, отправил в штаб полка довольно несуразную радиограмму. «Мы замерзли так, что желаем атаковать». Ответ последовал неожиданный: «Атаковать кого?!» Фон Бозе отозвался в том же духе: «Неважно кого, лишь бы атаковать. Срочно нуждаемся в месте расквартирования!» Последовал приказ овладеть деревней Авдотня. И в результате неожиданной атаки батальон все же сумел отвоевать себе крышу над головой, захватив упомянутую деревню. Ночью русские не раз пытались отбить у них место для ночлега, в котором нуждались ничуть не меньше немцев.

Войска Восточного фронта оказались на грани исчерпания своих возможностей, отдав все, чем располагали. Последние армии Советов, судя по всему, на самом деле последние, были уничтожены в кольце окружения под Вязьмой и Брянском. Вынужденные действовать в условиях невероятно растянутых линий коммуникаций, обескровленные немецкие войска все же нанесли Советам новый сокрушительный удар. Но враг не сдавался. Более того, все лавры побед вскоре свели на нет непогода и бездорожье.

«Войска не желают слушать хвастливые пропагандистские заявления, и это не удивляет», — заверял в октябре месяце генерал Блюментритт.

Дата добавления: 2015-07-08