Красная книга

Когда-нибудь наука и Естествознание в такой же мере сольется с наукой о человеке, в какой наука о человеке сольется с Естествознанием. И это будет одна наука.

К. Маркс

Нужно чем-нибудь быть, чтобы что-нибудь сделать.

И. Гёте

Трезвый Дима, бывший бессмертный Анкаголик, сказал:

— Человека надо записать в Красную книгу, и всё уладится.

Зотову восемьдесят пять. Он бывал сшиблен наземь жизнью, смертью, старостью и унижением души. Ему восемьдесят пять, но он поднимается на счет «восемь» и снова встает в стойку — за своего деда, отца, сына, внука, правнука, праправнука, прапраправнука и всех, кого они могут породить. Он поднимается с пола, ограниченный канатами, пока еще не прозвучал счет «девять» и гонг.

Потому что Человек должен быть оправдан.

Тяжелые грузчики унесли книги. И остались Зотов с Настенькой вдвоем дожидаться Серегу. Пусто стало в квартире без книг и Сереги-второго, который поехал присмотреть, как им там, книгам, на новом месте — в непрядвинском доме! Фантастика.

Особнячок-то, в котором Зотов Настеньку обрел, он и был Непрядвина последний родовой дом. Фантастика. Предложение создать в особнячке философскую библиотеку начальство одобрило без затруднений. Фантастика.

Настенька ребенка ждет от Сереги и похожа на крольчиху… «Пузо три арбуза, — говорит она и прислушивается. — И растет ребенок там не по дням, а по часам». Фантастика.

И родильный дом с центральным отоплением ждет не дождется очередного князя Гвидона на острове Буяне. Фантастика.

А вокруг острова Буяна… Буян, Буян… На твоих рубежах полыхают пожары… Каждый год словно храм, уцелевший в огне… Каждый год как межа между новым и старым… Каждый год, как ребенок, спешащий ко мне… Фантастика. И весна вовсю, весна в цвету. Фантастика.

И на всем этом очередной барыга хочет попробовать ограниченную, небольшую такую, уютную ядерную войну? Репортер спросил мартышку у кнопки: знает ли она, на кого нацелены ракеты?… «Нет…»- ответил солдат. «Почему?…»- «Если б я знал, я бы свихнулся». Чтобы изобрести бомбу, надо сначала вообразить, что кого-то убиваешь безнаказанно. Мальчик написал в сочинении: «Зачем вы нас рожаете, чтобы потом убивать? Что мы вам сделали?…» Страшнее этого детского вопроса нет ничего.

Зотов читал много фантастики, и большинство читанного о том, как залететь подальше, лететь подольше и увидать побольше, — а вдруг где-то вдали еще живые существа живут, не вовсе такие, как мы?

И тут тарелки летающие без закусок или дыры во времени и пространстве, и ничего достоверного неизвестно, и любые летающие факты при жестком взгляде полной достоверности не дают, и большинство рассыпается на ошибки и мираж. И все хотят обнять вселенную логически, «линейно», как говорит Сапожников, и воображение летит не туда, не туда, и нет оглядки на то, что лежит под самым носом.

И вся планетная система вокруг Солнца, на которую ежели с другой звезды посмотреть, то Землю можно и не учитывать, такая она пылинка рядом с Солнцем, Юпитером и Сатурном?

А ведь именно на этой пылинке и капельке и живет живая жизнь. И перед этим невероятным фактом бледнеет вся механика вселенной и вселенной вселенных. Потому что достоверно известно, что все открытые вселенные — дохлые, а все остальное — недостоверно и догадки.

Когда-то думали, что Земля есть центр Вселенной и Солнце с остальными небесными подробностями вращается вокруг Земли. Теперь узнали, что вселенная необозрима и Земля — одна из ее пылинок.

А дальше сработала линейная логика — если вселенная бесконечна, значит, и планет на ней беспредельно, а если планет на ней беспредельно, значит, и живности на них бесчисленно.

Значит… Значит… А ничего не значит! Может значить, а может и нет.

Потому что если научная наука снова склоняется к тому, что, как в Каббале, вся материя была некогда собрана в одну точку с немыслимой энергией, у которой случился взрыв, и с тех пор вселенная разлетается, то по той же логике как не допустить, что если взрыв был один раз, то и жизнь могла зародиться один раз?… А зародившись один раз, еще только жаждет расселения?

Если логика там права, то она и тут права. Если взрыв один раз, то и жизнь один раз.

А так как ее пока нигде, кроме Земли, не обнаружено, то Земля и есть Центр Вселенной.

А что вокруг чего вращается, есть по сравнению с этим факт незначительный.

И если мог быть первый взрыв неживой материи, то мог быть и первый взрыв живой материи.

Тихий, великий, медленный взрыв расселения.

И пока что — это случилось на Земле, и о другом ничего неизвестно.

И никакая линейная логика не запрещает думать так.

И если допускают, что взрыв был один раз, то и жизнь случилась один раз и другой не будет.

Потому что неповторимость жизни — вот она, под носом, и она есть факт, а насчет первого взрыва — одни предположения.

И тогда искать объяснения Вселенной и ее разлета надо здесь, на Земле.

И тогда это есть меднозвонные скрижали и тайна тайн, и перед этим робеет душа моя, и сердце мое страшится одиночества на пешеходной тропе.

Фантазия?

Был в XIX веке забытый ныне праведник философ Федоров, которого называли Сократом XIX века. И жил он в бедности, потому что сам хотел. И всю жизнь писал огромный труд, посвященный одной идее: он считал, что долг каждого поколения восстановить телесно своих родителей, а те бы — своих, и так вглубь, до начала. Вот как он понимал бессмертие и Воскрешение из мертвых! Куда же поселить бесчисленные миллиарды бесчисленных поколений?… Федор считал, что надо расселяться по Вселенной.

Фантастика? Как посмотреть — если учеником Федорова был Циолковский, а учеником Циолковского был Королев, а учеником Королева был Гагарин Юрий, улыбка Земли. Где гарантия, что фантазия Федорова неосуществима? На стене Золотых ворот во Владимире копьем нацарапано: «Гюргий стоял тут». Гюргий — это Юрий. И все связано.

— Образ — пункт встречи естествознания и науки о человеке.

Пункт встречи…

Без образа — никуда. Образ желаемого стихийно влияет на все и, овладев массами, становится материальной силой товарищества.

Дед, который догадался, что сознание родилось от стыка сна и яви…

Сократ-Аграрий, который догадался, что нравственность общая, не делится на норовы, а складывается из них…

Он, Зотов Петр — первый Алексеевич, который догадался, что зло — это не страх реальной смерти, а выдуманный страх быть преждевременно превращенным в отходы… — вот оно, его открытие.

Сапожников, который догадался спросить: если вся материя была собрана в одну точку, то что было вокруг?… И предположил: другой тип материи.

Панфилов, который догадался спросить: если вся материя была собрана в одну точку, то что было до этого? И предположил: другой тип цивилизации…

Дима, который догадался: человека надо записать в Красную книгу, и все уладится.

Все перепутано, потому что все связано. И потому Громобоев сказал: «По непроторенной дороге нельзя груз тащить ни строем в одну сторону, ни растаскивать по разным карманам и хапать. А надо его тянуть и тормошить в разные стороны, сообразно норовам, но имея общую цель. Вот образ гармонии, образ Товарищества».

— Мы передавали погоду на планете… — сказала дикторша потерянным голосом.

— Вот это да… — сказал праправнук. — Возле города Вашингтона вулкан заработал…

— Дед… — сказала Настя. — Что ты об этом думаешь?

— Ни фига себе… — сказал Зотов задумчиво. — Никак Витька Громобоев вернулся.

— Какая пустая квартира, — сказала Настя. — Дед… а зачем ты отдал свои книги?

— Такое собрание дома хранить нельзя. Надо отдать.

— Значит, в бывшем непрядвинском доме… будет философская библиотека.

— Да…

— И там будет вся философия?

— Вся.

— И твоя?

— И моя, — говорит.

— Значит, и моя, — сказала Настя. — Дед, а зачем нужна философия?

— А зачем нужна карта местности?… Еще вопросы будут?

— У меня просьба… Выполнишь?

— Если смогу.

— Пока я буду в роддоме, поднови шалаш на берегу.

— Бу-сделано, — сказал Зотов. — Но учти, детей будешь рожать много… Жилье и деньги мы достанем, работы непочатый край…

— Ладно, — сказала Настя.

А когда человек отдыхает от ужаса быть списанным в отходы, к нему приходит вдохновение, и он делает то, чего на самом деле хочет, а не то, чтоб от других не отстать.

«Нет такой материальной базы, чтобы сама превращала толпу в товарищество! Если люди не товарищи — любую базу растащат! Товарищество — это не надстройка над материальной базой, это желание товарищества!.. Чтобы было товарищество — мало сознавать, что так лучше, не надо хотеть, чтобы так было! Сознание, сознание! Сознание! — мысленно кричал Зотов. — Я сознаю, что курить вредно, а курю! Хочется!.. Товарищество — это род любви! Она начинается с образа, а любовь гаснет, если ее пытаются обеспечить чем угодно, кроме как ею же самой!.. И пропадает то самое, что хотят обеспечить! Таково свойство любви! Ей ничего не надо, кроме нее самой!»

— Детенки!.. — пел, пил, плакал и кричал Зотов Петр — первый Алексеевич, токарь — философ — пешеход и хронический оптимист. — Детенки, не дрейфьте!.. Будущее — будет!.. Ничего они с нами не сделают — ни божья полиция, ни барыги, ни импотенты!.. Они жирные коты, они нас на понт берут!.. У них самих штаны мокрые!.. На этот раз кнопка и до них достанет, и им жизнь дорога, и от генетических уродов никакие бункеры не спасут! А мы первые не кинем… Детенки! Не дрейфьте! Я с вами! Будущее — будет!

Дел много у Зотова, надо еще шалаш подновить на берегу, еще с милицией объясняться. Сегодня позвонили из отделения и говорят:

— Ваш праправнук в роддоме на водостоке повис… Нижний кусок трубы обвалился — и он висит… Снимайте сами вашего хулигана!

А Зотов им говорит:

— Это не хулиган. Это молодой муж. Он к Насте в окно лезет, к молодой жене. Она мне только что прапраправнука родила. Настырного. Он уже первое слово закричал: «Я! Я!»

— Все вы, я вижу, там настырные!

— Что правда, — отвечает, — то правда.

Потом доктор позвонила и сказала, что прапраправнук орет так, что его никакими силами не остановишь, и значит, через семнадцать лет его барышня Зотову кого-нибудь в подоле принесет.

Доживет ли он до ста четырех лет, ему неведомо, но готовьтесь, родители. Очередной скандал близится и не за горами. Зотовское отродье через семнадцать лет дозреет, а тут и веку конец.

ЭПИЛОГ

Дед говорил:

— Был в Греции великий город Сибарис рядом с великим городом Спартой. В Сибарисе жили праздно и в роскоши и себе ни в чем не отказывали. Из принципа. Считали, дело свободного человека — досуг.

В Спарте жили нищие. Из принципа. Считали, дело свободного человека — воинское дело. Вокруг города даже стен не ставили, гордились, что ихняя доблесть сильнее стен.

Вроде бы разные города, а сходились в одном — и в Спарте и в Сибарисе презирали работу и того, кто работает. Названия остались, а от вольного города Афины остался фундамент всей европейской культуры, чем мы сейчас живы. Потому что там работу позором не считали. Потому что догадались: свобода — это работа.

Не свобода достигается работой, но сама работа — это и есть свобода.

Вот тайна, которую знаем мы, Зотовы.

И Зотов заснул и увидел смешной сон про Витьку Громобоева.

…Зотов добрался до места и увидел берег воды.

Но до него нельзя было дойти из-за лавины машин на шоссе. Женщины почти все перебежали, а мужчины уважительно толпились на этой стороне.

Но вдоль по улице шла Нюра, и Зотов увидел ее.

— Не перейдешь, — сказал он и кивнул на поток машин. — А мне вот как нужно.

Нюра посмотрела на Зотова и сонно мигнула.

— Какой нетерпеливый… — сказала она и отвернулась.

Она стала смотреть на поток машин и все оглядывалась, пока не увидела, что ей надо.

Она увидела, как по переполненному машинами шоссе мчится шляпа, а за ней гонится человек с бутылочными глазами, и машины на него не наезжают.

Нюра долго смотрела вслед, потом поклонилась в пояс, будто ягоду на асфальте сорвала, обернулась и выпрямилась с просветленным лицом.

— Ты что? — спросил Зотов.

— Теперь дойдем, — сказала она, — дорога открылась. Я знак видала.

И вдруг на шоссе выключились моторы. Все посмотрели вверх и увидели большой диск.

— Летающая тарелка, — догадались обученные неученые.

Все смотрели на небо. Естественно, всех пришельцев ждут с неба.

Но это было спроектированное на облако изображение мокрой шляпы Громобоева.

Дунул ветер и сорвал с него шляпу. Диск на облаке мгновенно исчез. Громобоев помчался за шляпой между остекленевшими машинами, у которых выключилось зажигание, фары, подфарники и клаксоны, остановились транзисторы, праздничные магнитофоны, встроенные холодильники, электробритвы, пылесосы, полотеры, кофейные мельницы, электрические часы и утюги.

Пока машины стояли молча, с обочин хлынули люди и пошли поперек движения в сторону водохранилища, скидывая пиджаки и доставая бутерброды.

Купальщики прошли через шоссе, и на той стороне их встретили визгливые купальщицы, поймавшие свои подолы. Громобоев ухватил шляпу, ветер кончился.

Лавина машин включилась и панически рванула по шоссе сообщать о пришельцах, которых испокон веку ожидали только с неба.

И никто не обратил внимания на тот простой факт, что пришел Великий Пан, зотовский воображаемый «Пункт встречи», стоит на пешеходной тропе и смеется.

Кое-кто уже видел его воочию. Кое-кто испытывает непонятный ужас, и в панике совершает мерзости, и ищет лекарства или оружия.

Но ничего не поделаешь. Витька Громобоев смеется, и хочешь не хочешь — придется жить.

От жизни никакой бомбой не спастись.

Пан это не значит «бог», Пан это значит «все», т. е. природа.

Выхода нет. Придется жить талантливо. Живое время так хочет, и мы, люди, — его пророки. А кто не пророки — опомнятся. А кто не опомнится, того задавит зевота.

— Зотов, слышишь меня? — спросил Громобоев.

— А как же! — ответил Зотов. И проснулся.

…Фантазия… Фантазия…

Дата добавления: 2015-07-08