День семьи

Действующие лица

Он.

Она.

Дорого и со вкусом обставленная гостиная. Интерьер дизайнерский, как из модного мебельного каталога: диван, кресло, стулья, столики (журнальный и обеденный).

Возле фальшивого камина, на полке которого много свечей, стоит кресло-качалка.

В комнате двое — он и она. Им по сорок лет или около того.

На обоих, что называется, «надето все лучшее сразу». Но они совершенно не гармонируют с интерьером; они из другого мира, где нет глянцевых журналов и модных каталогов. Тем не менее, в этой комнате они чувствуют себя вполне по-хозяйски.

Она ставит на стол серебряный поднос с красивым чайным сервизом. Улыбается.

Он раскачивается в кресле-качалке, листает рекламную газету. Улыбается.

Она любовно протирает чашки полотенцем, улыбается.

Он складывает газету, улыбается ей в ответ.

Молчание.

ОНА. От осинки не родятся апельсинки.

ОН. Убью тебя. Задушу, когда спать будешь. Попомни мои слова.

ОНА. Комар лошадь не повалит, пока медведь не подсобит.

ОН. Опять? Опять, да? Ведь молчала же, молчала. Так было хорошо, тихо было. Нет же, опять начала.

ОНА. У царя был двор, на дворе кол, на колу мочало, не начать ли нам с начала?

ОН. В лоб хочешь получить? Я могу. Я вот как встану щас, как залеплю тебе, мало не покажется. (Не трогается с места. Улыбается.)

Она отворачивается.

ОН. Не смотри туда, не смотри. Кому сказал? Опять смотришь? Кто там еще? Снова знакомые твои?

ОНА. Снова — здорово. И тебе не хворать.

ОН. Каламбурит она. Пословицами сыпит. Ты досыпишься, довыступаешься. Отсыплю тебе дома. За всё мне ответишь. (Пауза.) Ушли, нет? Ушли, спрашиваю?

Она молчит. Улыбается. Принимает «соблазнительную» позу. Замирает.

ОН. Вот правильно, вот молодец. Стой давай, позируй. По-пой-зируй. (Смеется.) Как макака в зоопарке. Макака и есть. Макака с красной…

ОНА. Обезьяна Чи-чи-чи продавала кирпичи, за веревку дернула и случайно… (Смеется.)

ОН. Чего ты радуешься, чего улыбаешься? Думаешь, красивая? Думаешь, из-за красоты твоей неземной они телефоны подоставали? Вот они щас сфоткают тебя, а потом «вконтактах» своих, в «одноклассниках» всяких выложат. И подпишут: «Жадная дура». Нет, не так. «Толстая жадная дура», напишут они. Этого хочешь?

ОНА. Господи, господи, с чего люди толстые? И я, сирота, не пролезу в ворота.
ОН. Слышь, ты, сиротка — три подбородка…

ОНА. Шито-крыто, а узелок-то тут.

ОН. Шитодрито, я тебя русским народным языком спрашиваю, как можно было анекдоты дома забыть? Ведь спец о м новый сборник купил, на подзеркальник бросил, чтоб ты его в сумку поклала. А ты? Раззява!

ОНА. Губа не дура, язык не лопата.

Он хочет что-то ответить, но лишь машет рукой.

Она поворачивается к нему.

ОНА. Спрашивает он меня, целый день он меня пытает. Весь мозг мне соломинкой выпил за сегодня с анекдотами своими…Улыбайся. Улыбайся, гад. Заметят ведь!

Он открывает газету, скрывается за ней.

ОНА. Улыбайся, сказала.

ОН. Да улыбаюсь я.

ОНА. Знаю я, как ты улыбаешься. Думаешь, если рожу закрыл, то я ничего не вижу? Я всё вижу. Всё запоминаю. Я весь этот день, до последней крапочки тебе дома припомню. Ты у меня за всё ответишь. За каждый свой бряк в мою сторону ответишь мне. Готовься, гад! И не криви рожу. Убери газету и улыбайся.

Он убирает газету, улыбается.

ОНА. Вот так. Молодец. А теперь подойди ко мне.

ОН. Зачем это?

ОНА. За «надом». (Смеется.) «За «надом». Бабка моя так всегда отвечала. Я в детстве думала, что «надом» — это еда такая, вроде как лакомство. Если подойду, то меня угостят.

ОН. И чего? Угостили?

ОНА. Ни разу. А потом в кроссворде это слово попалось. Оказывается, «н а дом» — это традиционное монгольское состязание. Его еще называют «Три мужские игры». Борьба ихняя, монгольская, потом скачки конские и еще что-то… стрельба из лука, кажется.

ОН. Я смотрю, стрела попала в цель. Прямо в голову тебе попала, да? (Смеется.)

ОНА. Вот ни разу не смешно. По молодости я как-то особо не замечала, что ты не смешно шутишь. Всю дорогу думала, что это у меня чувства юмора нету. А теперь — фигушки. Теперь вижу, что у тебя все шутки — самосмейки.

ОН. Видит она. Глазастая больно. Кроссворды свои, поди, не забыла бы, а мои анекдоты…

ОНА. Вставай давай, подымайся. Оторви пятую точку.

ОН. Да с фига ли? Не хочу я.

ОНА (декламирует). «Слесарь не хотел вставать. Он умер».

ОН. Чего? Чего ты буровишь?

ОНА. Слесарь, говорю, умер. «Да здравствуют Три Толстяка!» (Смеется.)

Пауза.

ОН. Я умер и попал в ад. Я в аду.

ОНА. Утюжки от яблоньки тоже не рождаются.

ОН. Что мне сделать, чтобы ты замолчала? Что?!

ОНА. Приходи ко мне вчера, будем ели пирожки. (Смеется.)

Он прячется за газету, тихо стонет.

ОНА. Да подойди уже, не укушу ведь.

Он встает, делает несколько шагов к столу.

ОНА. Ну? Ближе, ближе… Подойдите ко мне, бандерлоги.

Он подходит к ней.

ОНА. Вот — молодец. А теперь обними. И поцелуй в щеку.

Он подчиняется.

ОНА. Всё, свободен. (Машет кому-то рукой.)

ОН (отскакивая от нее). Ты чего не предупредила-то? Это ж с работы! (Кому-то невидимому.) Здравствуйте, Татьяна Михайловна. А мы сидим вот… Да… Подписались под это дело… Да… Физкультпривет, как говорится!

ОНА. Смотри, из штанов не выпрыгни.

ОН. Заткнись, улыбайся. Может, она по губам читать умеет.

ОНА. Вот и пусть читает. (Напевает.) Навеки Дружба - Freundschaft! Дружба - Freundschaft! (Поет громко.) Всегда мы вместе, всегда мы вместе, ГДР и Советский Союз! (Смеется, кружится по комнате, поет.)

ОН. Да захлопнись уже, не блажи. Ушла она. Вот что за люди, а? Нет бы на природу, на шашлыки в выходной день. На речку там… Или еще куда. Нет же, по магазинам, по магазинам, да рысью, да конским галопом…

ОНА. А куда ей с такой рожей? В филармонию, что ли?

ОН. Не ерунди, она приличная женщина, главбух. С духовными запросами, между прочим.

ОНА. Знаю я запросы эти ее. Духовные. Не про нее загадку-то сочинили? «На "б" начинается, на мягкий знак кончается, в мужчинах нуждается». Байкало-Амурская магистраль называется. (Смеется.) Я ведь помню, как она на Новом году на тебя прыгала. А потом в караоке «Боже, какой мужчина!» в твою сторону блеяла. Коза драная.

ОН. Не было такого!

ОНА. Дак как нет-то? А как ты ее на руках носил, тоже забыл? Заспал, да?

ОН. Хватит! Она подскользнулась, а я ее поддержал.

ОНА. Подскользнулась?

ОН. Да! По пьяни подскользнулась. А я поддержал. Чтоб не упала.

ОНА. Мать честная — баба лесная! Сколько лет женаты, а я и не знала, что ты у меня такой рыцарь. Улыбайся! Я одна, что ли, должна?

ОН (пытаясь сохранить улыбку.) Морду судорогой свело, не могу уже.

ОНА. Ну, Юра, ну потерпи, ну немного ведь осталось. Я сама подыхаю уже. (Улыбается.)

ОН. Не, я все понимаю, но улыбаться-то зачем?

ОНА. Я, что ли, правила выдумывала?

ОН. Хрень какая-то. Не могут нормальные люди столько улыбаться. Могут только ненормальные. В Норильске когда работали, у нас на заводе Билл был. Билл — дебил. Из Америки. Лыбился всё время. Так и хотелось подойти к нему и ушатать со всей дури. И он еще мне такой: «Юроу, а почьему рюсские не улыбаться?» А чего веселого? Ничего ж веселого вокруг нету. А если присмотреться — так и плакать иногда хочется. Рыдать прям, горючими слезами. Вот ты когда последний раз улыбалась?

ОНА. Дак вчера. По телевизору комедию показывали. Сам же ухохатывался как филин.

ОН. Да я не про то! Не в телевизор пыриться, а чтоб… типа, от души. Вот чтобы просто так, без повода. А?

ОНА. Смех без причины — признак дурачины.

Оба смеются.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: «Уважаемые посетители торгового центра «Центральный». Напоминаем вам, что сегодня — в День семьи — в нашем торговом центре проходит заключительный этап конкурса на самую дружную семью нашего города. Две пары финалистов: семья Кузнецовых и семья Смирновых должны были двенадцать часов провести наедине друг с другом в замкнутом пространстве. Не ссорясь и даря друг другу искренние улыбки.

Он и она поворачиваются друг к другу и «дарят искренние улыбки».

К сожалению, семья Кузнецовых нарушила наши правила и выбывает из конкурса. Таким образом семья Смирновых остается единственным претендентом на наш приз — обстановку гостиной для их новой квартиры, которую посетители нашего торгового центра могут увидеть на втором этаже нашего торгового центра. Там же — за стеклом — вы сможете увидеть семью Смирновых, которые смогут получить всю эту прекрасную мебель и предметы интерьера, если продержатся вместе еще один час.

ОН. Ночь простоять да день продержаться. Да, Валюха? Что нам стоит дом построить? — нарисуем, будем жить. Восемнадцать лет продержались…

ОНА. Я в кроссворде читала, вопрос такой был, что Кузнецовы — третья самая распространенная фамилия в России.

ОН. А первая какая?

ОНА. Дак, Ивановы, наверное.

ОН. А, ну да. Логично. И чего?

ОНА. Да ничего. Просто я подумала, что у меня нет ни одного знакомого Кузнецова.

ОН. Вот, блин, трагедия.

ОНА. Дак как так-то? Где тогда все Кузнецовы?

ОН. Не хотят они с тобою знакомиться, избегают тебя. Прячутся.

ОНА. Что характ е рно, Ивановых я тоже не знаю. Ни одного.

ОН. Вот с тобой же в замкнутом пространстве с ума можно сойти. Ты ведь мозг выносишь на раз-два-три. Таких как ты, Валюх, не берут в космонавты. Я вообще не понимаю, как я с тобой эти одиннадцать часов провел. У меня седых волос за сегодня прибавилось. Мне молоко надо за вредность давать.

ОНА. Интересно, а почему они поцапались?

ОН. Да кто, блин?!

ОНА. Кузнецовы.

ОН. А чего тебе неясно? Достала она его. Психанул мужик. Вломил ей от души.

ОНА. Или она ему. Он нудел-нудел, про космонавтов, про седые волосы, про молоко за вредность, а она, бедная женщина, слушала-слушала, а потом по башке ему.

Пауза.

ОН. Ну мы ведь не такие. Нам же день простоять да ночь продержаться, да?

ОНА. Дак так-то да. Мы дружная семья. Не чета Кузнецовым. Что нам стоит дом построить? Нарисуем — будем жить.

ОН. Вот давай тогда — нарисуй нам Чайковского.

ОНА. Дак он ведь вроде композитор, нет?

ОН (не сразу.) Он-то композитор, а вот ты, Валюха, соображаешь шибко медленно. Чаю, говорю, вскипяти. Есть там в чулане чайник?

ОНА. Дак так бы и говорил. А то Чайковского приплел.

ОН. Ой, как с тобой трудно, Валюха.

Она уходит за фальшивую стенку, изображающую камин, гремит там чайником, наполняя его водой.

Он быстро достает из кармана мобильный телефон, набирает сообщение.

ОНА. Ты улыбаешься?

ОН. Да улыбаюсь я. (Тихо.) Достала.

ОНА. Точно улыбаешься?

Он отправляет смс-ку. Улыбается.

ОН (тихо). Ой, улыбаюсь. Хохочу прямо. Аж до слез.

ОНА. Не слышу. Громче улыбайся!

Она возвращается, неся в руках электрический чайник.

Он быстро сует телефон между диванными подушками, принимает непринужденную позу.Улыбается. У него и правда заметно улучшается настроение.

ОНА. Так, вот давай только не на диване. Не дай бог — изгваздаешь.

ОН. Да бляха ж медная! Мне что теперь, на полу чай пить? Как киргизы?

ОНА. Нет, ну вот переедем, я покрыло новое постелю — вот тогда. Мать твоя денег дала. Я с тигром купила.

ОН. В смысле?

ОНА. Покрывало, говорю, с тигром. Красивое.

ОН. А, ну если с тигром, то да. С тигром — красивое.

Она подходит к столу, заваривает чай. Он подходит к ней, обнимает за плечи. Первая ее реакция — сбросить руки мужа, но почти сразу она вспоминает о конкурсе.

И улыбается.

ОН. Щас чайку посёрбаем, лыбу для публики подавим и — гуляй, Вася! Я, может, еще в гараж заскочить успею.

ОНА. Дак я одна домой, что ли, поеду?

ОН. А чего, дорогу не найдешь? Заблудишься?

ОНА. Ну, правильно. Ты разве дома-то посидишь. У людей праздник, а ты…

ОН. Да какой это праздник. Выдумали тоже. День семьи. Праздник, ага. И вечный бой, покой нам только снится. Напридумывают галиматьи всякой, чтоб народ подарки покупал. В День семьи надо давать отгул от семьи. Вот это был бы праздник.

ОНА. Дак у тебя каждый божий день — отгул от семьи. Ты у нас вечный отгульщик.

ОН. Ты это… не углубляйся. Давай лучше, расскажи чего-нибудь. Про работу там. Или еще что.

Сели. Она разлила чай. Пьют.

ОНА. Мне Вита рассказала…

ОН. Кто?

ОНА. Ну, Вита. В садике нашем работает. Тоже воспитательницей.

ОН. Ага. И чего?

ОНА. Так вот она про сына своего рассказывала. Наш Костик, говорит, до четырех лет в штаны какал. Ничего не могли сделать. Не приучался он. Никак! И тут бегал он бегал, бегал, бегал и как попросится на горшок! Они с мужем и свекровью чуть все не попадали.

Сразу побежали в магазин, тортиков накупили, салатиков, вкусного всякого. Сели за стол отмечать — Костика поздравлять. Чтоб, значит, запомнил, что это для всех праздник. Вот.

ОН. Чтобы руки не пахли ногами — не берите сыр руками. История прям к столу. Для поднятия аппетита.

ОНА. А?

ОН. Ты к чему вот щас это все рассказала?

ОНА. Ну, мне Вита рассказала — вот я тебе тоже рассказала.

ОН. Понятно. Круговорот дебилизма в природе.

ОНА. Чего?

ОН. Вот странное все-таки имя Вита.

ОНА. Нормальное.

ОН. Не скажи. Вот, к примеру, мужа у нее как зовут?

ОНА. Олег. Сторожем у нас работает.

ОН. Я прям представляю: «Знакомьтесь, это Олег — Витин муж». (Смеется.) Паскудство какое-то.

ОНА. Чего ты мне зубы заговариваешь? Не нравится история — пей свой чай молча. И улыбаться не забывай.

Пьют чай. Улыбаются.

Она неожиданно смеется. Долго смеется.

ОНА. А я поняла шутку про Виту. «Олег — Витин муж». Поняла! Завтра расскажу ей — она описается от смеха.

ОН. Главное, чтобы не обоср…

Внезапно гаснет свет. Полная темнота. И только их голоса:

ОНА. Юра! Юрочка! Ты где?

ОН. Да здесь я, Валечка, где ж мне быть?

ОНА. Юрочка, иди ко мне. На мой голос иди.

ОН. Иду, Валечка, иду… (На что-то натыкается в темноте.) Ох, блин…

ОНА. Юрочка! Ты?

ОН. А кто еще? Ален Делон?

ОНА. Тут, вроде, свечи какие-то были.

ОН. На камине. На-ка вот… зажигалку…

Она зажигает две свечи на каминной полке.

ОН (беря свечу). Ну вот… Романтика, типа… Надо было раньше их зажечь.

ОНА. (взяв вторую свечу.) Ты чего, куришь опять?

ОН. В смысле?

ОНА. Откуда зажигалка?

ОН. От верблюда.

ОНА. Смотри у меня! Я в сорок лет вдовой с твоей матерью на руках оставаться не хочу!

ОН. Началось… Да не курю я! Для клиентов таскаю. Клиенты курящие попадаются.

ОНА. Что характерно, пассивное курение — это еще хуже. Я б вообще в такси курить запретила.

ОН. Валюх, ну ты вот прям самое идеальное время для лекции нашла!

ОНА. Смотри у меня! Унюхаю — мало не покажется.

Он берет свечу, подходит к стеклу, отделяющему их «комнату» от остального мира, пытается что-нибудь рассмотреть. Она присоединяется к нему.

ОН. Щас по идее генератор должен врубиться.

ОНА. А если нет?

ОН. Ну, значит, в темноте будем сидеть.

ОНА. Дак, может, на помощь позвать?

ОН. Ну, зови.

ОНА. И позову.

ОН. Вот и зови, кто тебе не дает.

Молчат. Прислушиваются.

ОН. Ничего не слыхать. Полная звукоизоляция.

ОНА. А если война началась?

ОН. Война, ага. Битва цапли с осетром. Зомбиапокалипсис. Нашествие бледных поганок.

ОНА. Ну, не просто же так свет-то вырубили. Значит, случилось что-то.

ОН. Какая ты у меня догадливая.

Пауза.

ОНА. Дак, за нами-то придут?

ОН. Размечталась. Если война — они шкуры свои спасают. (Смеется.) И еще эти… как их… материальные ценности.

ОНА. Дак, может, я тоже?..

ОН. Чего «тоже»?

ОНА. Материальные ценности какие спасу… (Бросается к столу, собирает сервиз.)

ОН. Не вздумай! А вдруг тут камеры везде понатыканы.

ОНА. Дак темно же. (Задувает свою свечу.) Никто не увидит.

ОН. Щас такие камеры делают… тепловые… инфракрасные…

ОНА. Это как?

ОН. А так. Ты «шептуна» пустила, а на них все видно.

ОНА. Хорош врать! Никакого «шептуна» я не пускала. Что характерно, это ты у нас специалист по этому делу. Мастер художественного свиста.

ОН. Ша! Мастер думает!

ОНА. И много надумал?

ОН. Позвонить надо. Узнать, чего происходит. А то сидим тут как на необитаемом острове. Может, во всем городе отключили, не только здесь.

ОНА. Чем ты звонить собрался? Пальцем? Они мой телефон отняли, сказали — потом отдадут.

ОН. А я свой и не брал.

ОНА. Дак от твоего и толку никакого. У тебя ж «Тариф — Лось. Позвони и сбрось». Да и куда нам звонить? Кому? Маме твоей? Чтоб ее еще один инсульт хватил?

Пауза.

ОН. А что если мы этот стол подымем, разбежимся — да столешницей стекло высадим?

ОНА. Я тебе высажу. Я, может, этот стол весь день мысленно по нашей новой квартире взад-вперед таскала.

ОН. Да бляха медная! Квартиру еще не купили, а ты уже мебель расставляешь!

ОНА. Эта мебель уже почти моя!

ОН. Может, не будет у нас еще никакой квартиры?

ОНА. Как это не будет?!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Уважаемы посетители! Просим вас соблюдать спокойствие. Сейчас будет включено аварийное освещение. После этого мы просим вас организованно, без паники, покинуть торговый центр. Повторяю, как только зажгется свет, покиньте, пожалуйста, здание. Это не учебная тревога. Это… В администрацию поступил звонок, что в здании заложена бомба. Просим вас покинуть помещение. (Какие-то помехи, женский смешок) Вот всегда мечтала это сказать. Ой… (И все смолкло.)

Снаружи зажигается тусклый аварийный свет. «Комната» за стеклом по-прежнему освещена только свечами.

Пауза.

ОНА. Дак я не поняла, она пошутила, что ли?

ОН. Хрен знает. За такие шутки в зубах бывают промежутки.

ОНА. Не смешно. А вот это «ой» — это чего было?

ОН. А чего ты до меня-то докопалась? У нее и спрашивай, чего она «ойкала».

ОНА. Не, ну вот «ой» — это как?

ОН. Да забудь ты про нее, не углубляйся, нам о себе надо думать.

Молчат. Думают.

ОНА. А как-то душно вдруг стало. Прям дышать нечем.

ОН. Да где? Мне в спину дует, скознячина дикий. Завтра утром не разогнусь.

Пауза.

ОНА. И чего делать?

ОН. Ничего. Щас саперы с собаками придут — вытащат нас. Наверное.

ОНА. А если раньше рванет?

ОН. Ну, значит, рванет. Каздец тогда нам будет.

ОНА. Дак я не хочу.

ОН. Так никто не хочет. (Подходит к вычурному дизайнерскому торшеру, пытается найти выключатель.) Как эта хрень включается?

ОНА. Там такая пимпочка есть.

ОН. Да где?

ОНА. Ну рукой внизу пошуруди, она там одна, не промахнешься.

Он «шурудит» рукой. Она ходит по комнате.

ОНА. Дак они, поди, специально эту бомбу придумали, чтобы нам приз не отдавать. А чего? Мы сейчас, как дурачки, с испугу стекло выбьем, выбежим отсюда в панике, а они нам такие — Хоп! Ха-ха-ха! Проиграли! (Грозит кулаком.) Нет уж, не на тех напали! Выкусите! Я здесь останусь, хоть до утра буду сидеть, а без приза не уйду. Мне квартиру надо обставлять. Я уже сроднилась с этой мебелью, срослась с ней, корни в нее пустила.

ОН. Да где эта пимпочка?

ОНА. Да там, где ж ей еще быть? (Продолжает ходить, внезапно останавливается.)

Я, кстати, поняла, кто это сделал.

ОН. А?

ОНА. Поняла, говорю, кто подлянку нам подкинул. Вонючку нам устроил кто. Поняла, да.

ОН. Ну? Кто? Поделись. Здесь же всем это безумно интересно.

ОНА. Кузнецовы. Больше некому. Они бомбу заложили.

ОН. Ты в уме ли?

ОНА. Дак, а чего нет-то? Обиделись, что проиграли. Вот и отомстили.

ОН. Да бляха ж медная! Они тебе что, террористы какие? Откуда у них бомба? Чего ты мне тут сказки Венского леса рассказываешь?

ОНА. А ты чего, в детстве по случайным номерам никогда не звонил? (Изображает.) «Алё, это квартира Зайцевых? Дак как нет-то? Почему тогда уши из трубки торчат?»

ОН. Не, ну я звонил как-то раз. Тетке по фамилии Пипко-Бесноватая. Ей весь город звонил. Пока она номер не сменила.

ОНА. Ну. Вот. И мать твоя тоже рассказывала, что ихнюю школу раз в год дак обязательно минировали. Особенно двоечники перед экзаменами.

ОН. И чего, ловили тех минеров?

ОНА. Дак, а чего нет-то? Тех, которые идиоты совсем, которые из своих квартир звонили — тех сразу вычисляли. Родителям — штраф. А детей на учет в комнату милиции. Да еще мать твоя в школе потом прикурить давала. На «линейках» позором их клеймила.

ОН. Все, Валюх, я сдаюсь. Нету здесь никакой пимпочки.

ОНА. Дак как нету-то? (Подходит к торшеру, включает свет.) Ничего ж без меня не можешь. Сбитый летчик какой-то, ей-богу.

ОН. Да будет свет, сказал электрик. И перерезал провода. Не Кузнецовы это. Нет.

ОНА. Ты почем знаешь?

ОН. Элементарно, Ватсон! Они хоть и третьи по популярности, но не совсем же идиоты. Со своих телефонов звонить не стали бы.

ОНА. Ну, значит, с чужих позвонили, делов-то.

ОН. Ага. (Изображает.) «Здравствуйте, мы семья Кузнецовых, можно мы с вашего телефона торговый центр заминируем?» Так, что ли?

ОНА. А я почем знаю?

ОН. Нет, Валюх. Им, чтобы позвонить, таксофон бы понадобился.

ОНА. Ну?

ОН. Вот тебе и «ну». Ты сама-то давно по таксофону звонила? Знаешь, хоть, как они выглядят?

Пауза.

ОНА. А, ну так-то да. Не они это. Не Кузнецовы. Где б они исправный автомат нашли? Да и как звонить-то по ним? Я видела один такой на автовокзале. Не знала прям с какой стороны и подойти к нему.

ОН. Там карточку надо всовывать.

ОНА. Дак, а кто тогда?

ОН. В смысле?

ОНА. Ну, если не Кузнецовы, то кто? Кто бомбу-то подложил?

ОН. Хорошо. Если тебе так спокойнее — пусть будут Кузнецовы. Полегчало?

ОНА. Да хоть Ивановы. Мне-то что. Все равно сидим.

ОН. Ага. Хорошо сидим.

Сидят. Молчат.

Она смеется.

ОН. Чего?

ОНА. Да так. Просто никто ж не знает, где мы. Никто не волнуется. Всем наплевать.

ОН. Ну, мама моя волнуется, к ночи начнет морги да больницы обзванивать. Тебя завтра на работе хватятся. Меня тоже искать станут.

ОНА. Дак это потом, а я про сейчас говорю. Мы одни. И нас никто не ищет.

ОН. Вот фантазии иногда у тебя.

ОНА. Какие? Ну?

Пауза.

ОН. А вот интересно, у Кузнецовых дети есть?

ОНА. Не начинай даже. Я тебе тыщу раз говорила, что поздно. Поезд ушел. Ту-ту!

ОН. Мать Ольгу почти в сорок пять родила. И ничего. И все хорошо.

ОНА. Чего ж хорошего? В пятьдесят уже инсульт. Лежит — не встает.

ОН. Но Ольга-то здоровая. И школу с золотой медалью окончила.

ОНА. Но в институт-то не поступила.

ОН. А куда ей торопиться? В армию ведь не заберут.

Она неожиданно смеется.

ОНА. Я ведь одно время думала, что она не сестра тебе.

ОН. Кто?

ОНА. Ольга.

ОН. А кто она мне?

ОНА. Думала, что дочь.

Пауза.

ОНА. Нет, я не в том смысле, что ты там что-то со своей матерью…

ОН. И на том — спасибо!

ОНА. Ну просто ты всегда — Оля, Оля, девочка моя. Шушукаетесь с ней, смеетесь.

Как с дочерью с ней.

ОН. Так у нас двадцать лет разницы. Как мне с ней — на «вы», что ли, разговаривать? Да как тебе вообще такое в голову-то пришло? (Вскочил. Ходит.)

ОНА. Ну, по телевизору рассказывали: один по молодости нагулял, а мать его дочку его потом усыновила.

ОН. Усыновила, значит? Мать его.

ОНА. Ну, удочерила. Какая разница. Чего сразу к словам-то цепляешься?

ОН. Это я-то цепляюсь? Да мне впору башкой о стенку биться. Посчитала она… Сошлось у нее!

ОНА. Ну, и посчитала. И сошлось. И что теперь?

ОН. Что сошлось?! Что ты посчитала?!

ОНА. Всё я посчитала. И всё у меня сошлось. Вот смотри: тебя демобилизовали, ты к матери уехал. Не звонишь, не пишешь. Уж полночь близится, а Германа все нет. Я реву всю дорогу, не знаю, то ли мне топиться, то ли удавиться. А потом через два месяца заявляешься бухой в жопито: дескать, выходи за меня. Ни свадьбы, ни платья белого, ни куклы на капот, ничегошеньки. Спасибо, что в ЗАГСе расписались, только по штампу и знала, что мы женаты. И вместо медового месяца — на Север а. И потом восемь лет как табор цыганский по мерзлоте кочевали. У нас же с тобой не трудовые книжки, а мытарства какие-то. И с матерью своей ты меня не хотел знакомить… А потом — бац! — телеграмма. У матери инсульт, приезжайте водиться с сестрой, ей в первый класс идти.

С какой сестрой? Откуда взялась? Ты про сестру мне вообще никогда не рассказывал. Приезжаем, а тут малявка под ногами бегает. Семилетняя. Вот все у меня и сошлось.

ОН. Вернемся домой, я выброшу нахрен этот телевизор! (Сел. Молчит.)

Пауза.

ОНА. Не молчи. Страшно. Поговори со мной.

ОН. Да о чем? Все уж сказано.

ОНА. А представляешь: вот мы умрем и окажемся точно в такой же комнате.

ОН. Ну?

ОНА. И нам вечно придется друг с другом разговаривать. Вот где ужас.

ОН. Не, я молчать тогда лучше буду.

ОНА. Я тоже.

Молчат.

ОНА. О чем ты думаешь?

ОН. А тебе вот так прям интересно, да? Прям в голову мне хочешь залезть.

ОНА. А чего нет-то? Дак о чем?

ОН (не сразу). О втулке.

ОНА. Об чем?

ОН. Ну, втулки такие бумажные сейчас делают. Туалетную бумагу на них заворачивают. Когда рулон кончается, втулку можно прям в унитаз смыть. Раньше таких не делали.

ОНА. Раньше и туалетной бумаги не было. При Союзе. Что характерно, я до двенадцати лет верила, что СССР расшифровывается, как «сорока срала сорок раз». Спасибо бабке моей. Матершинница была та еще, царствие ей небесное.

ОН. Ну ты вспомнила. Каменный век.

ОНА. Ну?

ОН. Чего?

ОНА. Ну вот втулка — и чего? Чего ты про нее думаешь?

ОН. И все. Больше ничего я про нее не думаю.

ОНА. Это все от того, что ты слишком долго в туалете сидишь.

ОН. А где мне еще сидеть? На работе всегда клиенты, одному не побыть. В гараже с мужиками — сопьешься, с тобой дома — с ума сойдешь. Только туалет у меня и остается. Уголок отдохновения души.

Пауза.

ОН. Я, кстати, в туалет хочу.

ОНА. Ну, дак иди. Там специально ведро поставили. На «уголок отдохновения души» не тянет, но…

ОН. Ведро мне не поможет, Валюха. Надо отсюда выбираться. Срочно, причем. Пока не стало поздно.

ОНА. Вот тебе надо — ты и выбирайся. А я с места не сдвинусь.

ОН Ну, то есть ты не против, что я стекло разобью?

ОНА. Как это не против? Я очень даже против! Ты представляешь вообще сколько оно может стоить?

ОН. Да какая разница, если речь идет о спасении человека?

ОНА. А ты вот от стоимости квартиры отними пару-тройку квадратных метров — вот и будет тебе разница.

ОН (прикинув в уме). Многовато чего-то получается.

ОНА. Вот и сиди, раз много.

ОН. Не, ну а если они вообще за нами не придут?

ОНА. Лучше бы им поторопиться. Так душно — невозможно прям.

ОН. Да говорю же — сквознячина. Колотун. (Смотрит на потолок.) Из вентиляции сифонит. (Пауза.) Так, помоги мне стол двинуть. (Бежит к обеденному столу.)

ОНА. Стекло бить не дам!

ОН. Вот заело тебя — смени пластинку. Я в е рхом полезу.

ОНА. Как муха, по потолку?

ОН. Спокуха! Мы на последнем этаже, над нами чердак.

ОНА. Юра, Юрочка, Юрок… Держись за чердак крепче, пока крыша не поехала. Как ты туда попадешь?

ОН. В американских боевиках все герои всегда через вентиляцию спасаются.

ОНА. Они, может, и спасаются. Ты-то здесь при чем?

ОН. Но попробовать-то надо! Что нам стоит дом построить?

ОНА. Вот всю жизнь ты, Юра, в каждой дырке гвоздь, каждой бочке затычка.

Она помогает ему выдвинуть обеденный стол на середину комнаты. Он подтаскивает кресло, водружает его на стол. Собирается залезть…

ОНА. Куда в обуви?! Газетку постели! (Приносит газету, которую он бросил в кресле-качалке.)

ОН (стелет газету на стол.) Так и не дочитал. Там про феншуй интересно. Тупизм, но интересно. (Лезет на стол.)

ОНА. Чего тупизм-то? Вот у тебя всегда: как чего непонятно — дак сразу тупизм.

ОН. Скажи еще, что во все это веришь.

ОНА. Не во все. Но кое-что работает.

ОН. Например?

ОНА. Да так.

ОН. Ну, говори уже, договаривай.

ОНА. Я вот каждый понедельник вешаю колготки на люстру, чтоб деньги водились.

Пауза.

ОН. То-то я смотрю, у нас дома денег как грязи. Как в сору в них роемся.

Он забирается на «пирамиду», которую построил. Но до потолка не дотягивается.

ОН. Валюха, лезь ко мне.

ОНА. Не-не-не! Ты можешь играть в кого хочешь. Хоть в скалолаза, хоть в водолаза, хоть в черта в ступе. Меня только в это не втягивай.

ОН. Высоты, что ли, боишься?

ОНА. Да прям! Я в Красноярске на Столбы лазила. Что характерно — мужики за мной угнаться не могли.

Она залезает на стол, садится ему на плечи, он встает. Но до потолка она все равно не дотягивается, несмотря на все попытки.

ОН. Ну? Чего там?

ОНА. Нет, никак!

ОН. И чего делать будем?

ОНА. В цирке выступать. Спускай давай меня.

Пауза.

ОНА. Ну, чего растележился?

ОН. Валечка!

ОНА. Что, Юрочка!

ОН. Валечка!

ОНА. Да что, Юрочка!

ОН. Ты лучше сама слазь, я согнуться не могу. В спину вступило.

ОНА. Терминатор! Рэмбо! Крепкий орешек! Через вентиляцию он лезть собрался!

Она кое-как спускается вниз. Он пытается согнуться, но лишь стонет.

ОНА. Ну давай, ложись уже как-нибудь. Разотру тебе спину.

Он стягивает рубашку, осторожно ложится на стол. Она достает из сумки пузырек, выливает из него жидкость себе на руки, растирает ему спину.

ОНА (мнет ему спину, приговаривая). Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы. Едет поезд запоздалый. Из последнего вагона вдруг посыпался горох. Ох! Обезьяна Чи-Чи-Чи продавала кирпичи… (Остановилась.) Чича — это белая обезьянка, я ее очень любила. Ее никогда не стирали, потому что голова была сделана из опилок и в груди пищалка. Зато, у нее мягкие лапы. И вот на мой День рождения мама наприглашала моих одноклассников. А они большинство в бараках жили, а у нас и дом свой и сад. И собака — Моряк — во дворе на привязи. У нас и яблони и гамак. И тополя высоченные. А у них ничего этого нет. Зато я толстая и со мной никто не дружит. Меня обзывают: «Толстый пончик сел в вагончик и поехал на войну». Бабка пирогов напекла. И все пришли на пироги. Пока они сидели, пили чай, нарядные, с бантами и галстуками, в честь меня пошел снег, я бегала в сад смотреть его. Когда меня не было, мальчик, который мне нравился, взял мою обезьянку и ударил ею самую красивую девочку. Та в слезы. За слезы ей выдали две порции мороженного. Когда все ушли, мне стало обидно и за обезьянку Чичу и за мороженное. И за мальчика тоже. (Гладит его по спине.)

Тишина. Слышно, как он похрапывает.

ОНА. Так, не спи мне тут! (Пихает его в бок.)

ОН. Да не сплю я. Задумался.

ОНА. Ну, да. Я вот тоже, когда задумываюсь, пузыри начинаю пускать.

ОН. Слышь, не прискребайся, а? Я все ночь бомбил. (Принюхивается.) Ёкэлэмэнэ.

Это чего это? Это спирт, что ли?

ОНА. Унюхал он. (Подставляет ему руки.) На — унюхайся. Салициловый!

ОН. Тьфу!

Пауза.

ОН. Слышь, Валюха. Это… Выпить бы не худо, а?

ОНА. Ага, все-то ты хочешь — и рыбку съесть и на шарабане покататься.

ОН. А чем еще заниматься-то здесь?

ОНА. Ну так-то да. Нечем. (Подумав.) Ладно…

ОН. Чего? Ну? Есть, что ли? Есть? Я ж по глазам вижу. Есть?!

ОНА. Вот докопался, как пьяный до радио — спой да спой.

ОН. Так есть? Или нет? Или есть?

ОНА. Есть. (Достает из сумки «чекушку».) Купила вот. «Детскую». Чтоб отметить потом.

Он вскакивает, танцует вприсядку.

ОН (поет). Эй, охи, ты гульба, эй охи, ты гульба, развеселая гульба! Развеселая гульба!..

ОНА. Тихо, тихо, тихо ты… Возбудился он. В постели бы так. Чем закусывать-то будем?

ОН. Не ссы в муку — не делай пыли! Мужик все продумал! Вот! (Достает из карманов пиджака печенье.) Внизу набрал, там у них акция какая-то была.

ОНА. Никогда таких не видела.

ОН. Новый продукт. Реклама. «По-немецки — цацки-пецки, а по-русски — бутерброд»!

Он открывает «чекушку», разливает в чайные чашки. Она разглядывает печенье.

ОНА. Я вот всегда удивлялась, откуда в тебе столько фольклора.

ОН. В смысле?

ОНА. Ну, ты ж, вроде, городской, а песни всякие… народные. Фольклор. Я вот поселковая, а ничего этого не знаю. Бабка знала, а я — нет.

ОН. Ты сегодня тоже — по пословицам вон как знатно выступала.

ОНА. Дак я специально заучивала, для детей. Чтоб, значит, красоту им родного языка привить. А то у меня в группе некоторые вообще ни в рот ногой.

ОН. Ты сама-то… Русский со словарем.

ОНА. Секундочку! Не надо «ля-ля»! Я все кроссворды перерешала, все слова знаю.

ОН. Поглядите на нее. Она все знает, ей все ответы в кроссвордах пишут. Она же круглые сутки вопросы бытия в кроссвордах этих решает. Я как-то заглянул. Яд, которым отравили Сократа. Она же пишет — цианид.

ОНА. А чего? Не так, что ли?

ОНА. Вот-вот! Ерундистику она в кроссвордах пишет. Хреномундию всякую. А потом удивляется, что у нее ничего не сходится. Цикута!

ОНА. А?

ОН. Яд, которым отправили Сократа, — это цикута!

ОНА (открыла печенье, пробует.) А вкусно. Прям как в детстве. Ты пробуй. Не цикута.

ОН. Да я лучше отравлюсь. (Пьет водку залпом, не морщится.)

ОНА. А еще по телеку в детстве «Человек, который смеется» показывали. Автор французский. Он страшный был — жуть.

ОН. Кто? Фильм? Или автор?

ОНА. Гуинплен!

ОН. О, господи… (Выпивает и ее водку.)

ОНА. И я потом все надеялась, что однажды через наш поселок пройдут компрачикосы и украдут меня. Пусть они меня изуродуют, как Гуинплена, думала я, зато хоть мир повидаю. Потом еще мечтала попасть в телевизор, чтоб выгнать оттуда тетю Валю Леонтьеву и самой рассказывать детям сказки. Специально подслушивала за нашими старухами, чтобы напитаться народной мудростью. Только сказок они не рассказывали, а все больше матерились. (Смеется.) А совсем уже потом мне хотелось научиться играть в шахматы и стать Майей Чебурданизе.

ОН. Кем?

ОНА. Чемпионка такая, по шахматам.

ОН. А почему именно Чебурданидзе? Чего, других чемпионок не было?

ОНА. Фамилия нравилась.

ОН. Так вышла бы за грузина.

ОНА. Дак и вышла бы, да где их — грузинов — было взять? Что характерно, в заготконторе один работал… Но старый, страшный… да вообще — армянин.

ОН. То есть за армянина ты не захотела?

ОНА. Его к тому времени уже бабка моя застолбила. У них сложные были отношения. С бабкой моей вообще нелегко было договориться. Когда отца в шахте убило, мать через пару лет с командирочным одним сошлась. Он ее в город увез. А меня с ними бабка не пустила. Так и жили мы с ней. А мать потом с тем мужиком в Израиль усвистала. А я осталась. Баба Арина выпить любила. А пенсия маленькая. Вот она придумала. Обжигала палку, подол юбки подпаливала и ездила по окрестным деревням погорелицей. Добрые люди жалели ее, наливали. Домой она бухая в жопито возвращалась. Когда умерла, армянин на похороны пришел и такой тост сказал. «Бедный, бедный Арин! Два года лежал раком. Ни пуха ей, ни пера!» (Плачет.) А ведь она говорила мне, предупреждала. Не верь мужикам!

ОН. Мой дед меня тоже предупреждал. Так и говорил: «Сыпать соль надо двумя руками».

ОНА. А?

ОН. Ну, он вообще много не в тему говорил. (Пауза.) Слышь, а вот как так всегда получается… Водку пью я, а крышу срывает у тебя. Вот как, а?

ОНА. Не верь мужикам! Не верь! Почему я ее не послушалась? Поверила тебе, словам твоим красивым поверила.

ОН. Так! Стоп! Ваша карта бита! Битуха-маклай, говорю! Ты ж сама меня выбрала, сама на танец тогда пригласила!

ОНА. Да прям! Вот прям подошла и сказала: «Я пригласить хочу на танец вас и только вас. И потому что этот танец — вальс».

ОН. Вот! Видишь! Помнишь же!

ОНА. Да ничего я не помню, потому что не было такого никогда. Ты сам ко мне первый подошел. Я у стенки стояла.

ОН. У стенки, да. У стенки ты стояла, стенку ты подпирала, вот и подошел. Пожалел тебя. Нет, ведь все же тогда в увольнительную в кино пошли, а меня черт понес на ваши танцы. Вот и мучаюсь теперь всю жизнь!

ОНА. Ладно, не отмазывайся, не в военкомате.

ОН. Да если б я от армии отмазался — хрен бы мы с тобой здесь сидели, День семьи отмечали.

ОНА. А я б сейчас, может, в Израиле жила, а не с тобой. Мир бы повидала.

ОН. Какой мир? Кому ты там нужна? Ты ж ни бельмеса по-английски не знаешь!

ОНА. Я немецкий учила! И что характерно — всё помню! Ви хайс ду? Их хайсе Валентина! И еще это: дер рабе, дер кнабе…

ОН. Да-да, плавали — знаем. Бир сум, бир сом, бир манат.

ОНА. Зато ты у нас полиглот! Все матом да все по-французски!

ОН. А кто тебе весь Битлз перепел? На чистом английском, между прочим!

ОНА. Да мне твой Битлз — до звезды!

ОН. Не сметь! Битлз — это святое!

ОНА. Да тьфу на тебя! И на твой Битлз — тоже тьфу! (Идет, садится на диван.)

ОН. Я ведь, когда мальцом был, думал, что английский — это просто. Что надо только алфавит ихний выучить, а потом туда русские буквы подставлять. И что сразу будет все понятно. А вот хрен-то там! Ну и забросил тот английский. И мама тогда придумала… Показала мне конверт с моим именем и сказала, что мне написал мальчик из Англии. В письме он рассказывал, что его зовут Майкл и о себе писал. Что живет в Лондоне, что у него собака есть. Я писал ответ, запечатывал в конверт и отдавал маме, чтобы отнесла на почту. Мы дружили, общались. Но на мой День рождения он не приехал. Ох, как я тогда плакал… А потом, когда уже постарше был, лет в двенадцать, дружок мой тогдашний, Женька Сулес, дал мне Битлз послушать. И все. И любовь до гроба. Первая любовь не ржавеет. Ну да — первая. В девчонку я только через год где-то впервые влюбился. В армию уходил — у меня хайры до плеч были. Когда башку брили — тоже чуть не рыдал. А Женька откосил, сейчас в рок-группе лабает. Гордый стал, на кривой козе не подъедешь. А ведь это я его английскому учил, слова песен переводил.

(Напевает что-то из Битлз.)

Она слушает, подперев кулачком подбородок. Внезапно ее отвлекает какой-то посторонний звук, она ищет его источник…

И находит между диванными подушками вибрирующий телефон.

ОНА. Юра!

ОН. Это не мое!

ОНА. Да? А чье?

ОН. Без понятия!

ОНА. Вот мы сейчас и выясним.

ОН. Валя, не отвечай, сбрось!

ОНА. Почему это?

ОН. Чужой телефон, мало ли что?

ОНА. Что, например?

ОН. Ну, не знаю. Вдруг он взрывное устройство активирует.

ОНА. А я все-таки рискну. А ты можешь спрятаться.

ОН. Валя! Не надо! Отдай телефон!

Он бежит за ней, она от него. Но у него все еще болит спина, поэтому он значительно проигрывает ей в скорости. Наконец, она взбирается на «пирамиду», которую он построил. И отвечает на телефонный звонок. Слушает. Он обхватывает голову руками.

Пауза.

ОНА. Ты будешь удивлен. Это был Гена.

ОН. Какой Гена?

ОНА. Обыкновенный такой Гена. Не крокодил.

ОН. А кто?

ОНА. Дружбан твой. Собутыльник. Помнишь такого? Гена — пузо до колена.

ОН. Номером, наверное, ошибся.

ОНА. Да нет, он думал, что с тобой разговаривает.

ОН. Да быть этого не может. Это же не мой телефон.

ОНА. Ну, значит, Гена звонил кому-то другому.

ОН. Да, кому-то другому. Потому что мне он звонить не мог.

Пауза.

ОНА. Ах, ты, сволочь ты проклятая! Гадина ты спящая! Убьююююю!

Спрыгнула вниз, схватила кочергу, лежащую возле фальшивого камина, бежит за ним.

ОН. Валя! Валечка! Валёк! Не валяй дурака! (Неожиданно бодро залезает наверх «пирамиды».)

ОНА. Спускайся! Слезай оттуда! Не доводи до греха!

ОН. Положи кочергу! Дай мне все объяснить!

Но она не хочет слушать, лезет за ним. Он спрыгивает вниз, бежит к стеклу.

ОН. Люди! Кто-нибудь! Помогите!

Она гонится за ним, загоняет в угол.

ОНА. Говори, падла!

ОН. Это была шутка! Шутка!

ОНА. Ах, шутка? И над кем вы решили подшутить? Надо мной? Вам смешно, значит?

ОН. Нет, Валя! Уже нет! Уже не смешно!

ОНА. То есть пока я жопу рвала, в конкурс этот поганый нас впихивала, вы с Геной обдумывали, как мне все изгадить?

ОН. Валя! Валя! Никто ничего гадил. Приз будет наш!

ОНА. Зачем? Объясни мне — зачем? Ну?!!

Он молчит.

ОНА. Так, я звоню в полицию.

ОН. Валя, нет! Только не это! Генка на уловном, его ж посадят! И меня с ним заодно.

ОНА. Тогда выбирай. Одно из двух. Или я звоню ментам. Или ты мне объясняешь, зачем придумал это заминирование.

Пауза.

ОН. Валя, положи телефон.

ОНА. Считаю до трех. Один, два…

ОН. Мы не покупаем квартиру!

Большая пауза.

ОНА. Что ты сказал?

ОН. У нас не будет новой квартиры. Мы ее не покупаем.

ОНА. Почему?

ОН. Послушай…

Она отскакивает от него.

ОНА. Не подходи ко мне!

ОН. Валя!

ОНА. Не приближайся!

ОН. Да постой! Ну куда ты полезла-то?!

Она лезет на «пирамиду». Садится там в кресло.

ОНА. Я знаю, это она! Она! Всегда она! Вот, говорят, ночная кукушка дневную всегда перекукует. А вот хренушки! Да что ж за власть она над тобою имеет, что ты перед ней пылью припадаешь? Боялась я, боялась, что она нас от себя не отпустит. А как же! И с ы ночка ее любимый всегда под боком. И бесплатная сиделка в моем лице.

ОН. Валя, Валечка, спускайся, я тебе все объясню!

ОНА. Десять лет назад она мне сказала: «Валечка, на завтрак я хочу яйцо в мешочке. Не всмятку, не вкрутую, а именно в мешочке. Валечка, вы знаете, как приготовить яйцо в мешочке? Нужно опустить яйцо в кипящую воду и прочитать вслух стихотворение Михаила Юрьевича Лермонтова «Белеет парус одинокий». Закончив чтение, нужно достать яйцо ложкой. Вот это и будет яйцо в мешочке. Читайте громко, Валечка, читайте с выражением, чтобы я слышала каждое слово». И вот каждое утро, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году, я читаю стихотворение Михаила, мать его за ногу, Лермонтова. Я ненавижу Лермонтова. Это мой личный враг по утрам. Зачем он вообще написал про этот парус? Зачем эта долбанная лодка куда-то поплыла? Чего они с Лермонтовым ищут в том краю далеком? Чего им всем дома-то не сиделось? А?! Объясните мне кто-нибудь!

Молчание.

ОНА. Десять лет… Она же лежит, не встает. Она не ходит. А если ходит, то под себя. Десять лет она ест только жидкое: кашки да пюрешки… Но меня она грызет, десять лет она грызет меня живьем. Господи, почему ты отнял у нее ноги, но оставил ей голос? От этого голоса я схожу с ума. Я сумасшедшая, Господи! Меня нельзя пускать к детям. Я же ору на них. Читала им «Три толстяка». Там слесарь умер. Они сидят и плачут. А я вдруг как заору на них. На ровном месте прямо. Ору, чтоб не плакали. Слесарь у них умер. Подумаешь. Все умирают. И ваши родители умрут. И вы тоже умрете. Все умрут. Всем там быть, в сосновом сарафане. Но мать моего мужа будет жить вечно. Вас всех закопают, а она на ваших поминках кашки да пюрешки будет жрать. И читать стихотворение про парус.

Пауза.

ОН. Чего, так прям детям и сказала?

ОНА. Да чего я, дура, что ли? Психанула, конечно. Порвала книжку. Теперь который день хожу мучаюсь, чего там дальше было, чем дело закончилось.

ОН. Дак это… Может, склеить можно?

ОНА. Что? Что ты собрался клеить? Клейщик! Ничего уже не склеишь. «Библиотека закрыта. Упали все книжки». Толстый пончик сел в вагончик и уехал на войну. Ясно тебе? Десять лет вчетвером в хрущёвке на первом этаже, кухня четыре метра, трубы воют и текут, вид из окна на помойку. И довеском — алкаши за стенкой. Не люди даже, а камышовые жабы какие-то — выползают только по ночам! Что тут клеить? (Плачет.) Ладно, не стой передо мной как обосравшийся отряд. Отвернись. Не смотри на меня, когда я такая. (Вытирает слезы.)

ОН. Да ты красивая.

ОНА. Ой, ну понесло кота на случку. Подлизывается еще. Помоги спуститься.

Он помогает ей спуститься, она идет к дивану. Роется в сумочке.

ОНА. Господи, да где он?

ОН. Кто?

ОНА. Карандаш.

ОН. Что ты собралась писать? Кому? Завещание потомкам?

ОНА. Идиот. Косметический карандаш. От слез.

ОН. А такой бывает?

ОНА. Бывает. Раз в год и палка стреляет.

ОН. И кто ж додумался? Жак Ив Кусто твой любимый?

ОНА. Ив Сен Лоран, вообще-то. Жак Ив Кусто в телевизоре, под водой плавает. В батискафе.

ОН. Так в телевизоре или в батискафе?

ОНА. Юрчик, Юрасик, Юрок, ты лучше не доводи меня. Иначе я за себя не ручаюсь.

ОН. И как его?..

ОНА. Кого?

ОН. Ну… это… до? Или уже после?

ОНА. Ты о чем вообще?

ОН. Ну, карандаш — от слез. Как им пользоваться? До того как заплачешь? Или после?

ОНА. Вместо! (Нашла «карандаш», намазала веки и под глазами, убрала «карандаш» в сумку.) Ну, давай. Расскажи мне, почему я новую квартиру не увижу. Не бойся, плакать я больше не буду.

ОН. Только ты спокойно, ладно?

ОНА. «Ладнает» он мне. Я спокойна. Я — само спокойствие. Говори уже, рожай.

ОН. Ну, в общем, мы собрались и решили… То есть… мы подумали.

ОНА. «Мы»?

ОН. Ну мы… это… собрались и решили.

ОНА (взвилась). Правильно! Ну а чего нет-то?! Они собрались и решили! Вы собрались, вы решили! Так вот и вижу этих решальщиков! Совет в Филях этот вижу! Собрались они… Оленька — гуляй-пока-молоденька. Юрок — маменькин сынок. И Наталья Петровна — смерть всему живому!

ОН. Не в рифму.

ОНА. Ничего, зато по смыслу. А я где была? На работе пласталась? Жопы чужим детям подтирала? Вы, значит, втроем собрались и тихо по-семейному что-то там решили. И что вы, интересно, решили? Чего молчишь?

ОН. Мы…

ОНА. А вот только хрен вам! Выкусите!

ОН. В смысле?

ОНА. Ничего у вас не выйдет! Не позволю! Костьми лягу!

ОН. Ты чего, скандалить собралась? Так поздно, мы уже все бумаги подписали.

ОНА. Какие бумаги?

ОН. Дай договорить-то?

ОНА. Какие бумаги?! Говори, гад!

ОН. Ольга в Англию поедет. Учиться. Я все оплатил. У нее и виза имеется. Так что…

Она молчит. Окаменела.

ОН. Прикинь! Она Эбби-Роуд увидит!

ОНА. Кого она увидит?

ОН. Дорогу аббата.

ОНА. Дак ты ее в монастырь, что ли, отправляешь?

ОН. Дурко! Эбби-Роуд — это улица в Лондоне. Там студия звукозаписи, на которой Битлы свой последний альбом записали. Всегда мечтал там побывать!

ОНА. То есть, выходит, Ольга поедет в Англию, чтоб твои мечты осуществлять?

ОН. Не… Ну, погоди!..

ОНА. А чего тут «годить»? Ты мечтал — она увидит. Все логично. А мои мечты? Кто их осуществит? Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете? Скажет: «Вот тебе, Валя, новая квартира! Живи и радуйся!»

ОН. Ну зачем нам эта квартира? Можно и в этой потерпеть. Валь, ну мама моя немолодая уже. Сколько ей жить-то осталось? (Стучит по столешнице.) Тьфу-тьфу-тьфу! Зато потом…

ОНА. А мне? А мне сколько осталось? Сколько я еще проживу? Об этом ты подумал?

ОН. Да бляха медная! Ты так говоришь, будто завтра помирать собралась.

ОНА. Ну а сам ты, сколько жить собрался? Сколько нам осталось, нашему поколению? Двадцать? Тридцать лет? Сорок — если шибко повезет? А кто-то вообще завтра умрет. Так что нет никакого «потом», Юрочка. Потом» — всё, смерть.

ОН. Ну вот, опять двадцать пять. Ну зачем ты так говоришь? Зачем?

ОНА (декламирует). Зачем, когда нас убивают и в землю тёплую кладут, всё это смертью называют, молчат и дальше не ведут?.. Зачем, а?

Она встает, идет к столу, оглядывается.

ОНА. Да нету здесь никаких камер, никто за нами не наблюдает. Никому мы не нужны. Давай, берись за столешницу, будем стекло выбивать.

Он не двигается с места.

ОНА. Не хочешь? Ну тогда я сама. Одна. Ничего, я сильная, я справлюсь. Не впервой. (Пытается сдвинуть тяжелый стол вместе с нагроможденной на него «пирамидой»..)

ОН. Куда? Дура! Надорвешься! (Бросается к ней)

Она отталкивает его. Села возле стола, плачет.

ОНА. Разведусь я с тобой.

ОН. Прямо щас? Или все-таки до понедельника подождем?

ОНА. Позвонить надо… (Достает его телефон.) Вот раньше я столько номеров наизусть помнила. А сейчас — ни одного.

ОН. Кому ты звонить-то собралась?

ОНА. Да хоть кому-нибудь. Голос человеческий услышать. (Набирает номер.) Вита, это ты? Вита, слышишь меня?! Нету Виты? А где она? А куда я попала? В поликлинику? Как в поликлинику, я Вите звоню! Ну тогда на пятницу к невропатологу записаться можно? Але, але… Трубку бросила, гадина. (Набирает другой номер.) Але! Это Владимир? А я Любовь. То есть так-то я Валентина, но вам я тогда сказала, что меня Любой зовут. Когда? Три года назад. Помните? Нет? А я помню. Вы меня еще в Сочи с собой звали. Если я у мужа отпрошусь. Помните? Нет? Не важно. Я согласна. Увезите меня отсюда…

Пауза.

ОН. Валя, Валь… Может, хватит, а? Целое представление устроила. Отдай телефон. Я щас Генку наберу — он нас отсюда вытащит.

ОНА. Знаешь, какая у меня в детстве кличка была?

ОН. «Толстый пончик сел в вагончик»?

ОНА. Это да… Это пока отец был жив. А когда мать из поселка смоталась, меня стали звать Валька Бешеная. Стоило пацанам напасть на меня, как я тут же валилась на спину и лупила их ногами. Меня бабка научила. Руки были слабые, а крутиться на спине я могла быстро. Да и на ботинках и детских туфельках тогда были железные набойки. Сколько я носов поразбивала!.. (Пауза) И тебе разобью. Юшкой кровавой умоешься.

ОН. Ну, Валя… Ты опять?

ОНА. Думаешь, я не знала, что у тебя второй телефон есть? Давно знаю. Я про тебя, падла, все знаю!

ОН. Обыски мне, значит, устраиваешь? Шмонаешь меня, значит?

ОНА. А ты как думал? Ты где-то шляешься, а я должна дома сидеть, ждать тебя?

ОН. А чего ж ты тогда в Сочи с хахалем своим не поехала? Отомстила бы!

ОНА. А я и поехала. Почти.

ОН. А чего ж «почти»? Что помешало? Неужто вспомнила, что у тебя муж есть?

ОНА. Да прям!

ОН. А чего так?

ОНА. А вот так!

ОН. Ну? Давай, рассказывай. Колись. Ты ж развода хотела? Ну так вот у меня хоть повод какой-то будет.

ОНА. А и правда! Чего скрывать-то!

ОН. Ну?

Небольшая пауза.

ОНА. Встретились мы с ним.

ОН. Не-не, ты по порядку давай. Какой он из себя?

ОНА. Ну всяко не Ален Делон. Обычный мужик. Случайно в магазине познакомились.

ОН. Все ты врешь! Нормальный мужик на тебя не клюет.

ОНА. А этот клюнул!

ОН. Значит — ненормальный он. Шляпа какая-нибудь.

ОНА. Почему сразу шляпа? Сам ты шляпа!

ОН. Ты давай, не углубляйся, рассказывай. Где, когда, сколько раз?

ОНА. Встретились, значит… Он машину подогнал и попросил меня сзади сесть. Там у него стекла тонированные. Чтоб, значит, меня не увидел никто. Повез куда-то…

ОН. Куда? Куда тебя мог повезти? Разве что на помойку.

ОНА. Все, не буду я ничего рассказывать. Достал уже!

ОН. Нет уж! Шагу отсюда не дам ступить, пока все не выложишь! Куда он тебя повез?

ОНА. А я почем знаю? Квартиру, наверное, снял. Сейчас же и на час можно. И на два.

ОН. Ну? И чего?

ОНА. Поехали мы, значит. Он по дороге возле аптеки остановился. Презервативы, видимо, пошел покупать…

ОН. Ну? Ну?!

ОНА. Чего ты все «нукаешь»?

ОН. Дальше, дальше что было?!

ОНА. Да ничего дальше не было. Пока он ходил, я вышла из машины и убежала.

ОН. Врешь! Все ты врешь! Не верю! Ни единому слову не верю!

ОНА. Да мне по сараю!

ОН. С чего? Ну вот с чего ты вдруг убежала? Какие были объективные причины?

ОНА. А никаких! Объективных — никаких!

ОН. Так почему тогда? Почему убежала-то?

ОНА (не сразу). У него там на заднем сиденьи было детское креслице установлено.

Пауза.

ОН. Вот же козел. Козлина. Гондурасина. Зачем ты вообще к нему пошла?

ОНА. Отомстить тебе решила.

ОН. Это за что это?

ОНА. А ты накануне с Геной своим в гараже нажрался, а потом орал на весь подъезд.

ОН. Тоже мне — повод для мести. Ведь не избил тебя. Я тебя вообще никогда в жизни пальцем не трогал.

ОНА. Да попробовал бы только. Ты, конечно, заспал все, но я-то помню, что ты орал тогда, как материл меня.

ОН. Ну? Как? Дословно.

ОНА. «Нина, я все знаю, этот ребенок не от меня!» Это дословно.

ОН. Да не было такого!

ОНА. А ты маму свою спроси. Она подтвердит.

ОН. Кабздец.

ОНА. А когда ты отрубился — я телефон твой второй и нашла.

ОН. Вот же козел. Козлина. Гондурасина.

ОНА. Кто?

ОН. Да я. Кто ж еще.

Молчание.

ОНА. Знаешь, я как-то пыталась вспомнить, в какой момент перестала быть тебе интересна. И не смогла. Иногда мне кажется, что мы теряем друг друга. Иногда — что давно уже потеряли. Но ведь было же что-то между нами, было. Я это точно помню. Ведь среди миллионов людей ты выбрал именно меня. Вот ты рос, встречал разных девушек, присматривался, оценивал, сравнивал, искал «ту самую»…. Идеал, наверное, в голове какой-то нарисовал. И в итоге выбрал меня. Вот почему, а?

ОН. Не знаю.

ОНА. А я думаю — судьба.

ОН. Да уж, судьба не собака, палкой не отобьешься. (Пауза.) Ее Ниной звали.

ОНА. Кого?

ОН. Судьбу мою. Она в армию меня провожала, письма писала. Типа, ждала. Потом я тебя встретил. Гулял с тобой, а сам о ней думал. Как дембельнулся, к матери даже не забежал — с вокзала сразу к ней. Захотел, дурак, поэффектнее появиться. Вызвонил Генку. А он тогда на подъемнике работал. Ну, подъезжаем мы к ее дому. Как щас помню: девять вечера, лето — светло. Генка подымает меня с огроменным букетом к ее окну на втором этаже. И я в окне вижу, как она трахается с хмырем каким-то. Они меня даже не заметили.

Мы потом с Генкой два месяца бухали по-черному. У матери я тогда так и не появился. Она обиделась страшно. Ну а я к тебе поехал. Боялся, что не примешь. А ты приняла.

Молчание.

ОНА. А почему мне никогда об этом не рассказывал?

ОН. Обижать не хотел.

ОНА. Не хотел… Но обидел. Очень ты меня обидел, Юра.

ОН. Вот почему? Почему нужно обязательно только плохое вспоминать? Ведь было же у нас с тобой что-то хорошее, а? Было? Нет? Или было? Или нет? Нет? Или да? Или что?

ОНА. Дак было. Как нет-то.

ОН. Вот! Вот и вспоминай.

ОНА. Не хочу. Устала. Слесарь умер.

ОН. Вот шагу отсюда не сделаешь, пока что-нибудь хорошее не вспомнишь. Не дам тебе без этого развода. Начинай давай.

ОНА. Не знаю. Я оглядываюсь на все эти годы и ничего не вижу, словно ослепла. Ничего там нет. И это самое страшное.

ОН. Ну, смешное, что-нибудь, вспомни. Давай. Смешное! Я ж у тебя веселый!

ОНА. Обхохочешься.

ОН. Ну вспомни! Хоть что-нибудь!

ОНА. Зачем? Что это нам даст? Я еще понимаю, если б мы ради детей жили, не разводились, терпели друг дружку, чтоб им травмы не было.

ОН. Так ты сама всегда детей не хотела!

ОНА. Да я-то хотела. Только где бы они росли? В хрущобе с окнами на помойку? С матерью твоей парализованной? Детям нужен дом, сад с яблонями и гамаком. И тополя высоченные. И собака во дворе на привязи…

ОН. Детям родители нужны. Отец и мать.

ОНА. Да что теперь говорить, кому и что нужно.

ОН. Мне. Ты мне нужна.

ОНА. Боишься, что за мамкой твоей некому будет ухаживать?

Пауза.

ОН. Ну чего, мне ее бросить теперь, что ли? В старческий дом сдать?

ОНА. Нет, я все понимаю, все понимаю. Это твой крест, твой сыновний долг. Только почему-то отдаю его я. А я ведь твою мать даже не люблю.

ОН. А меня? Меня ты любишь?

Пауза.

ОНА. Вспомнила. Как ты танцевал в моих трусах и с пистолетом вспомнила. Каждый раз смеюсь, как вспоминаю. И все всегда смеются, когда рассказываю.

ОН. Ты чего, еще рассказываешь про это? Это ж только между нами!

ОНА. А чего нет-то? Ну, иногда… когда к слову придется.

ОН. К какому слову? К какому, бляха ты медная, слову?

ОНА. Ну, не знаю…

ОН. Вот одно паскудство от тебя. Вот расскажи кому: ну, танцевал мужик в трусах и с пистолетом — никто не удивится. Танцевал и танцевал, с кем по пьяни не бывает. А как только оказывается, что танцевал он в бабских трусах, и сразу в ситуации всплывает какое-то паскудство. Все через тебя всплывает. И через твои трусы.

ОНА. Ну, конечно. Это ж мои трусы во всем виноваты.

Пауза.

ОН. Надо же, я тоже вспомнил.

ОНА. Хорошее?

ОН. Нет. Про трусы. Я ж тогда Битлов тебе и пел.

ОНА. Точно! Мне всегда очень про проводницу нравилась. История грустная такая…

ОН. Про какую, блин, проводницу?

ОНА. Ну, про стюардессу. Мишель. Она погибла потом. И оказалось, что она беременная была. Мне мама твоя рассказывала. Так-то она нормальная. С ней интересно.

ОН. С кем?

ОНА. С Натальей Петровной. Она умная, знает много. Если б не она — хрен бы я хоть один кроссворд разгадала. Вчера иду на работу, навстречу женщина. Очень на нее похожа. Останавливается напротив меня и спрашивает: «Не подскажете, какое сегодня число?» Я сперва растерялась, обычно же время спрашивают, а потом в сумку за телефоном полезла… А она смеется такая и говорит: «Вот и вы не знаете. А ведь жизнь — это этот вот день». Я над ее словами весь день думала. На обратном пути пошла в магазин и купила. Вот, знаешь, всегда мечтала. Но стыдно было. (Достает из сумки сверток.)

ОН. Это чего?

ОНА. Трусы. Ну, не только они. Тут комплект целый. Трусы, лифчик и пеньюар.

ОН. Кто?

ОНА. Ну, ночнушка. Только торжественная. Для особых случаев. Вот думала, что сегодня как раз такой случай случится. А оно — вот оно как.

ОН. Может, примеришь? Чего добру пропадать?

ОНА. А и правда. Хоть запомнишь меня красивой.

Она уходит за перегородку с фальшивым камином.

Он устраивается поудобнее на диване.

Внезапно оживают динамики.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Уважаемые посетители торгового центра «Центральный». По многочисленным просьбам семьи Смирновых для них прозвучит песня ансамбля «Битлз». (Откашливается, поет.)

Появляется она. На ней не трусы и не лифчик. И не пеньюар даже. На ней широченное платье для беременных. Ну, или одна из тех дурацких футболок с

Дата добавления: 2015-07-08