Жизнь подаренная, жизнь отнятая

Происходило нечто странное. Нечто, не имеющее отношения к течению времени.

«Я едва его знаю, — думала Зигрид, — а кажется, будто провела всю свою жизнь с ним. Мне кажется, что вот уже долгие годы мы живем вместе, что мы играли в одни и те же игры, когда были детьми».

Она в конце концов поняла: такое впечатление возникло у нее от воспоминаний юноши. В каждом из них было чувство ностальгии, скрытая радость, меланхолия. Вопреки заявлениям Кобана, ей не казалось, что она рассеянным взглядом пробежала информацию в административном докладе или вычитала из книги. Факты, переданные им, не были абстрактными, потому что молодой человек привносил в них поток собственных тактильных ощущений, запахов, шумов. Теперь Зигрид приходилось мысленно переориентироваться, чтобы понять, какие из воспоминаний принадлежат не ей, а были заложены в ее голову временным гостем. Понять, какая жизнь не была ее жизнью.

Но самым обманчивым было ощущение протяженности воспоминаний во времени. Ей теперь казалось, что она много лет провела на острове Алмоа. Ей даже не нужно было закрывать глаза, чтобы увидеть, как наступило лето и все вокруг зазеленело, как опять пришла осень — листья пожелтели, шуршат под ногами. Девушка слышала, как огонь трещит в камине… И постоянно рядом Кобан: вот ему шесть лет, десять, пятнадцать… Он не покидал ее все это время, они жили бок о бок, всем делились, носили одинаковую одежду, ели одинаковую пищу. Потом видели, как опустел остров, ходили днями напролет вдоль песчаного берега, чтобы спасти людей-рыб, выброшенных на берег бурей…

«Нет! — задыхалась Зигрид, сжимая виски. — Идиотка! Это его воспоминания, не мои! Последние десять лет я провела на подводной лодке. Я — военнообязанная! Этот парень мне не друг и совсем уж не жених, а чужеземец, которого я знаю всего лишь несколько часов. Наши жизни никогда не были связаны! Я не должна поддаваться наваждению!»

Но ее растерянность все росла, мысленные ориентиры размывались. Все казалось таким настоящим — песок, лес вокруг города, запах нагретых солнцем камней крепостной стены… Кобан как будто привил ей свою жизнь, и отныне она носила его мир в себе, словно и вправду когда-то жила на Алмоа.

«Ощущения пройдут, — говорил Кобан, — останутся лишь абстрактные данные, информация».

Безликие, как столбики цифр, данные… Да, так он утверждал. Но Зигрид не знала, хотела ли она, чтобы это случилось. Воспоминания Кобана открыли ей дверь в другой мир, наполненный событиями. Словно врач вставил иголку ей в вену и сделал переливание настоящей жизни.

Зигрид подняла руку и дотронулась до плеча Кобана. Они же выросли вместе, ведь так? У них общие секреты, они ничего не скрывали друг от друга…

Девушка прикусила губу до крови, надеясь, что, почувствовав боль, вернется на землю. Надо как-то защититься от возникшего у нее в мозгу миража! Кобан не был ей ни братом, ни другом детства, их взаимопонимание ненастоящее.

Она хотела подняться, но ноги не слушались. Увидев, что девушка пришла в себя, Кобан нагнулся к ней и снова стал передавать ей образы-воспоминания. Зигрид собралась его оттолкнуть, однако и руки отказались повиноваться. А мысленно она уже была далеко, в полупустом городе Алмоа. Молодежь ушла из него, чтобы найти пристанище в глубине волн.

«Такими вы нас застали, когда приплыли, — вновь зазвучал голос Кобана. — Почти мертвый город, затерянный посреди острова. Угасающая цивилизация, не народ, а племя. Ты думаешь, армия, к которой ты принадлежишь, стала бы терять время на то, чтобы вести долгие переговоры с горсткой дикарей?»

— А чего же хотело наше командование? — спросила Зигрид. — Какова была причина нашего появления? Нам никогда не объясняли, почему мы высадились на эту планету.

«Земляне хотели поставить на острове буровую установку. Ваш капитан, Лаердалл, говорил о каком-то полезном ископаемом, обладающем необыкновенной энергией. Алмоанцы смеялись над ним. Нам это не было нужно, технические подробности никогда не интересовали нас. Мы знали, что трогать основание кораллового острова опасно — Алмоа была хрупкой землей, малейшее сотрясение — и материк развалится. Поэтому мы стали возражать против строительства. Тогда твои командиры решили: зачем церемониться с горсткой дикарей, чей генетический код нестабилен? Разве можно уважать создания, которые могут превращаться в птиц и рыб? И выпустили по острову торпеды. Нельзя назвать это геноцидом, поскольку земляне нас не убивали. Их совесть чиста. Они не убивали нас, нет, они подарили нам тупое бессмертие… что, в определенной степени, одно и то же».

Зигрид увидела, как экскаваторы вышли из трюма «Блюдипа» и стали копать в нагромождении скал на морском дне.

Так вот почему субмарина так часто оставалась без движения! Подводные бульдозеры пробивали проходы в камнях, рыли, разбивали на кусочки, перемалывали скалы, чтобы отделить от них металлические глыбы, которые машины укладывали в контейнеры. Не знающие устали рудокопы-роботы ездили взад и вперед, вскрывая остатки разрушенного континента. Они измельчали камни, превращая их в пыль, которую разносило морскими течениями. И работали так уже десять лет, складируя чудесную руду в секретный трюм «Блюдипа».

Кобан, будучи рыбой, наблюдал за ними и теперь передавал Зигрид запечатленные его глазами картины, словно старую документальную запись.

«А ты даже не знаешь, для чего нужна алмоанская руда, — грустно отметил юноша. — Нашу землю уничтожили, а экипаж даже не в курсе, зачем. Горючее? Оружие? Какая разница… Это сумасшествие нас не касается. Мы всегда жили ради радости духа, никогда не использовали технику».

— Хороша радость духа, которая заставляет целый род уничтожить себя, бросившись в море… — заметила Зигрид.

Но в ту самую секунду, еще произнося эту фразу, девушка поняла, что тоже далека от техники. Ей вдруг стала очевидна суетность землян, прибывших на Алмоа. Что может быть важнее, чем воздух и вода? Чем ветер и запах природы?

Тем более что, сколько себя помнила, она всегда жила, как дикарка, бегая по лесам Алмоа, залезая на сосны с липкими от смолы стволами, пробуя кончиком языка камедь в потрескавшейся коре. Много раз она чувствовала опьянение, превращаясь в птицу, и испытывала радость, летя вместе с ветром. Как любая жительница Алмоа, она думала об океане, но не поддавалась одержимости, охватывавшей ее сверстников, когда те разочаровывались в жизни. Она…

«Идиотка! — остановила себя Зигрид. — Я не жительница Алмоа! Я — жительница Земли. Жалкая глупая дозорная третьего ранга, живущая с десяти лет в консервной банке… Я ничего не знаю о том, что происходит за пределами подлодки. Ничегошеньки!»

Что же с ней происходит? Ведь она чувствовала вкус смолы на губах, и кожа на ее щеках помнила раздражение от наполненного песком ветра…

Зигрид повернулась к Кобану, охваченная ужасом. Выходит, она уже поверила ему полностью? И в эту «страшную правду» тоже? Да нет же, алмоанец врет! Кобан специально отравил ее собственными воспоминаниями, чтобы она не могла отличить, какие из них ее, а какие — его. Передал ей образы своего прошлого, догадываясь, что яркие картины его странной жизни без труда займут место картин жалкого существования, которое вела Зигрид Олафсен в лабиринтах «Блюдипа».

«Я должна что-то сделать! — подумала девушка. — Если я поддамся процессу замещения, то скоро и вправду начну считать себя жительницей Алмоа!»

А ведь Кобан того и хотел — привлечь ее на свою сторону, заставив отождествиться с ним. Это была не передача данных, а промывка мозгов!

Страх придал Зигрид сил. Дозорная поднялась на ноги и, пошатываясь, направилась к двери, повторяя про себя: «Я не знаю этого парня. Он мне не брат, не друг, не жених. Мы никогда не жили вместе, у нас не было ничего общего… Он — чужеземец. Чужой!»

Ей захотелось уточнить, сколько времени прошло после ее прогулки в океан и превращения «акулы» в юношу, названного ею Кобаном. Уж точно не годы! Два часа. Тут какое-то колдовство, ей надо бежать от алмоанца, пока она не забыла, кем является на самом деле.

— Я разгадала твою игру! — прокричала девушка. — Я чуть было не попалась, но теперь все кончено! Я больше не поддамся! Ты считаешь себя сильнее, потому что мы знакомы с детства. Да когда нам было еще по десять лет, ты уже из меня веревки вил, я должна была выполнять все твои прихоти…

Святые боги! Что такое она говорит?

Зигрид как будто сходила с ума. Алмоанский яд разрушал ее личность. Ее «я» растворялось, словно шипучая таблетка в стакане воды. В голове все путалось.

Она хотела броситься в темный коридор, но в последнюю секунду Кобан схватил ее за запястье, заставив остановиться. Его ладонь была влажной, и пот тотчас же проник в кожу Зигрид. «Подлец!» — подумала девушка. Но ни звука не сорвалось с ее губ.

«Ты считаешь меня врагом, — произнес голос в мозгу Зигрид, — но я единственный, кто не врет тебе здесь. Я ничего не могу от тебя скрыть, мои воспоминания находятся в тебе, я отдаю тебе всю свою правду. Твое же командование тебя надувает. Постарайся, вспомни басни, которые тебе рассказывают. Вспомни о плавучих садах, которые ты и твои друзья подорвали динамитом. Известна ли тебе настоящая причина той экспедиции? Твои командиры дрожали при мысли, что кто-то из нас сможет забраться на борт ковчега и вновь принять человеческое обличье. Они не хотели, чтобы такая возможность существовала. Вот почему считали важным отправить плавучие сады ко дну. Это были искусственные острова, где алмоанцы могли бы создать очаги сопротивления».

Зигрид хотела вырвать руку, но хватка Кобана оказалась крепкой. Девушка вдруг почувствовала, что ее намерение уйти уже было не таким твердым, ненависть стала таять. Но все еще хотелось не поддаваться мыслям, которые передавал ей алмоанец. Когда же ей удастся ускользнуть от него?

«Ты недовольна, что я влияю на тебя, — прошептал Кобан, чьи слова болезненно вибрировали в воспаленном мозгу дозорной. — А ведь я подарил тебе мои воспоминания и мои чувства. Благодаря мне ты в ускоренном ритме прожила то, что я узнал за двадцать лет. Я, можно сказать, принес тебе с доставкой на дом то, что ты называешь „внешним миром“, поместил в твою железную тюрьму целую вселенную. Теперь тебе все известно об Алмоа, словно ты здесь родилась и выросла. Между прочим, до тех пор, пока не появился я, ты и не жила по-настоящему! Отдаешь ли ты себе в этом отчет? Я дал тебе другое обличье, подарил иное существование. Воспользуйся этим! Ты потеряла время, молодость в стальной тюрьме подлодки — десять лет не видела неба, не ходила по земле. До меня ты была как мертвая! Словно тебя похоронили по ошибке. Я вернул тебе жизнь… Вернул то, что у тебя украли».

Молодой человек был прав, но признать это было тяжело. Кобан так волновался, что его ладонь, обхватившая запястье Зигрид, вспотела. Его мысли пошли сплошным потоком, со смутным шумом, похожим на гул огромной толпы. Они налетали одна на другую, перепутывались, накладывались, отчего Зигрид совсем потерялась. В них было столько сообщений, столько ощущений, чувств, что девушке было сложно их раскодировать. Один образ выплыл из всеобщего хаоса: рыбы, живущие группой в развалинах затонувшего города, терлись друг о друга, чтобы передать друг другу свои воспоминания, но пот смешивался с водой и передача плохо проходила, поэтому каждая рыбина чувствовала себя одинокой, глухой и немой.

«Нас осталось несколько сотен, — шептал Кобан. — Несколько сотен, еще помнящих, кто мы такие. Мы боролись изо всех сил, стараясь не стать животными, не потерять память. День за днем мы пытались сохранить наши воспоминания, обменивались ими по мере возможности. Нас всего горстка — тех, кто по-прежнему мыслит себя людьми. Мы плывем за подводной лодкой с тех пор, как заметили существование смотрового окна. Это случилось вскоре после катастрофы, и я все время не выпускал иллюминатор из виду, надеясь, что когда-нибудь в окне возникнет чье-то лицо. Порой я терял надежду, устав ждать. Накатило желание уплыть и, как остальные, стать животным. Счастливым животным… И вот наконец за стеклом появилась ты. Ты посмотрела на меня, позвала. Ты не можешь меня предать, я тебя слишком долго ждал!»

Зигрид мягко оттолкнула Кобана. Слезы текли по ее щекам. На этот раз алмоанец не сопротивлялся.

«Уходи, — словно бы послышалось девушке. — По крайней мере я успел сказать тебе правду. Если ты выдашь меня, за мной придут, чтобы вытолкнуть в море через трубу торпедосбрасывателя. Меня не убьют, а позволят океану лишить меня разума. Ты же знаешь, что так поступают с теми из вас, кто сходит с ума? Да, да, их выбрасывают в воду. Но я не хочу снова стать животным. Если я вернусь в океан, то не смогу больше бороться с потерей памяти — мои силы на исходе. Невозможно вечно противостоять животной силе, постепенно воспоминания стираются. Так вот, я не дамся. Если ты выдашь меня, я убью себя, вскрою себе вены осколком стекла, чтобы умереть в облике человека».

— Но я не могу спрятать тебя, — пробормотала Зигрид. — И чем я буду тебя кормить?

Однако в тот же самый момент, произнося эти слова, она уже разрабатывала стратегию, как безнаказанно взять еду в резервных трюмах «Блюдипа».

Кобан отодвинулся и прислонился спиной к покрытым ржавчиной баллонам с воздухом. Зигрид сделала неловкий знак рукой, обозначая свою капитуляцию, и прошептала:

— Подожди здесь. Я вернусь. Никто никогда не заходит сюда, тебе нечего бояться.

Но она никак не могла уйти. Невидимая нить связывала ее с Кобаном, нить, которую она не решалась порвать.

«Милостивые боги! Мы расстаемся в первый раз за двадцать лет!» — мелькнуло у нее в мозгу.

Потом сознание прояснилось, и девушка сама себе сказала:

«Я теряю голову. Мне едва исполнилось двадцать; первые десять лет моей жизни прошли в приюте, а следующие — здесь, на подводной лодке… Я не могла быть двадцать лет рядом с этим юношей. Это невозможно!»

Но какая-то ее часть отказывалась верить в реальность. Мешало внутреннее ощущение прошедшего долгого времени.

Наконец Зигрид ушла, повесив вещмешок на плечо и неловко стукнувшись о балку. Больше всего она не хотела оборачиваться.

Дата добавления: 2015-07-08