Речевое двоемирие в художественном бытии Р. Киплинга

Е. С. Слободнюк

В статье Е. С. Слободнюк рассматривается проблема двоемирия в художественном бытии Р. Киплинга («Книги Джунглей», «Цыганская тропа»). Исследователь показывает, как автор сначала на лексическом, а потом на идейном уровнях воплощает в творимой реальности сложную систему оппозиций, генетически родственных оппозициям романтического двоемирия.

Ключевые слова: двоемирие, речь, романтизм, неоромантизм, Библия, варваризм, архаизм, графические средства, мессия.

Литературный процесс XIX-начала XX вв. представляет собой чрезвычайно сложное явление. Стремительная смена главенствующих направлений проходила совсем не безболезненно, безвозвратно уходить со сцены не желал никто и в первую очередь — романтизм, который яростно сражался за место под солнцем, напоминая о себе то творениями Ницше, то исканиями русских декадентов. Но если в русской культуре второе пришествие романтизма неразрывно связано с именами М. Горького, А. Блока, Н. Гумилева, А Куприна, то в западной литературе на первом плане по праву находится фигура Р. Киплинга.

Многие литературоведы просто безоговорочно относят Киплинга к «чистым» романтикам: «Романтизм Киплинга проявляется в целом ряде примет: метафизической символике его текстов; биполярном противопоставлении и в то же время своеобразном соединении противоречивых текстуальных конструкций (антиномий): высокое-низкое, верх-низ, свой-чужой и т.д.; соединении пафоса и иронии; обращении к народным истокам и восточному колориту, что сказывается в выборе им стилистических средств.» [3]. Другие называют его одним из наиболее ярких представителей неоромантизма.

Однако, на наш взгляд, Киплинга нельзя определенно отнести ни тому. ни к другому лагерю. Чтобы доказать это, рассмотрим, как воплощается в творчестве Киплинга базовая романтическая идея – идея двоемирия. Даже беглого взгляда достаточно, чтобы убедиться в том, что романтическое двоемирие актуализируется Киплингом в системе оппозиций, несколько отличающейся от классической, поскольку базовой оппозицией для него становится не традиционные «ночь-день», «истина-мнение», а пара «свой-чужой». Причем, бытие этой пары необходимым образом связано с как с двоемирием онтологическим, так с двоемирием речевым.

Обратим внимание, в «Книгах Джунглей» есть мир Джунглей и мир людей, Народ Джунглей и отверженные, Джунгли как Универсум и джунгли как обычный лес. Но никакой полноценный мир у Киплинга не может существовать без языка. Свое наречие есть у любого Народа Джунглей, каждый знает Владычное Слово, которое помогает ему мирно сосуществовать с другими зверями, охотиться на чужой территории, не подвергая себя опасности. О важности владения разными наречиями свидетельствует и тот факт, что Балу, обучая Маугли, уделяет Владычному Слову едва ли не больше времени и сил, чем Закону Джунглей: «Я теперь обучаю его Владычному Слову Джунглей, которое защитит его от птиц и змеиного рода и от всех четвероногих охотников, кроме собственной стаи» [1, с. 193]; «Теперь он огражден от всех случайностей джунглей, так что ни змея, ни птица, ни зверь не обидят его. – значит, нечего бояться! – кроме собственной стаи» [1, с. 194]. Мудрый Балу понимает, что только такое знание лесных наречий поможет Маугли стать действительно своим в страшном мире тропического леса. Ведь язык в Джунглях – важнейшее средство самоидентификации, именно он определяет самодостаточность любого представителя Народа Джунглей. Нет своего языка – нет места в обществе, что мы и видим на примере Бандар-логов. Они — изгои, потому что у них нет Закона, потому что они глупы и не способны охотиться. Но самое главное – «они не имеют своего языка, но пользуются украденными словами, которые подслушивают, сидя на деревьях» [1, с. 196]. Вот почему «народ Джунглей изгнал их из своего языка (курсив наш – Е. С.), своей памяти» [1, с. 196].

Еще одно подтверждение правомерности наших тезисов можно видеть в главе «Белый Котик» («The White Seal»), где Киплинг знакомит нас с Морскими Коровами. В морской иерархии эти существа занимают не самое высокое место, ведь «у них только шесть шейных позвонков взамен положенных семи, и бывалые морские жители уверяют, что именно поэтому они не способны переговариваться даже между собой» [1, с. 261].

Но хотя Морские Коровы не говорят, они обладают системой невербального общения – «у них на передних ластах имеется лишний сустав, и благодаря его подвижности Морские Коровы могут обмениваться знаками, напоминающими сигнализация флажками, которая принята на кораблях» [1, с. 261]. Поэтому, несмотря на сдержанное отношение окружающих, эти некрасивые, неуклюжие, медлительные «неприятно едящие» создания не являются изгоями, как Обезьянье племя. Более того, именно эти — «другие» — существа помогают Белому Котику найти «рай на земле». И только благодаря им, Котик выполняет свое высокое предназначение: «Давным-давно, люди били нас тысячами, и по берегам ходили слухи, что будто настанет такой день, когда с севера приплывет белый котик и спасет весь наш народ» [1, с. 259].

Впрочем, оригинальная реализация оппозиции «свой-чужой» находит свое выражение у Киплинга не только на уровне высоких материй. Автор активно противопоставляет современную и архаическую лексику, английские слова и варваризмы. Так в стихотворении «Цыганская тропа» («The Gipsy Trail») цыганская лексика используется отнюдь не для создания экзотического колорита: «Out of the dark of the gorgio camp, / Out of the grime and the grey / (Morning waits at the end of the world), / Gipsy, come away! – Из темноты нецыганского лагеря, / Из грязи и серости / (Начало ждет в конце света), / Цыган, уходи!» [4].

Обратим внимание на слово gorgio – так сами цыгане называют чужаков, нецыган. Использование этого варваризма для нашего случая имеет принципиальное значение, поскольку он неразрывно связан с ключевой идеей «Цыганского пути»: законом крови и рода цыгану предначертано вечное странствие, вечный уход от чужого мира к свободе и своей судьбе.

The pied snake to the rifted rock, The buck to the stony plain, And the Romany lass to the Romany lad, And both to the road again.   Both to the road again, again! Out on a clean sea-track – Follow the cross of the gipsy trail Over the world and back! [4]

Пестрая змейка в расщелину скал, Самец в каменистую равнину, А/И цыганская девушка к цыганскому парню, И оба снова в путь.   И оба снова и снова в путь! На простор морских широт – Следовать кресту цыганской тропы По всему миру и вернуться назад!

Кроме того, в рассмотренном случае следует обратить внимание на этимологию прилагательных Romany и Gipsy. Первым словом называют себя сами цыгане, и таким образом читатель видит ситуацию изнутри, глазами самого лирического героя. Второе слово – английского происхождения, восходит к искаженному «Egyptian», египтянин (ср. «фараоново племя»), а следовательно у Киплинга представлен взгляд стороннего наблюдателя, нецыгана…

А в «Книгах Джунглей» мы сталкиваемся с изысканной словесной игрой, ходе которой в речь лесных обитателей органично вплетаются архаичные местоимения среднеанглийского периода. Обратим внимание, звери не раз говорят Маугли, что он – хозяин Джунглей, они преклоняются перед его умом, способностями, смелостью. Подчас возникает ощущение, что и Балу, и Серые Братья, и Багир, и даже Хатхи боготворят его. При этом Маугли обращается ко всем, используя архаичное местоимение ye и его производные, а звери обращаются к нему, используя форму thou и согласованные с ней глагольные формы с окончанием st (t): «Didst thou meet him?» [2, с. 56];«Thou wast never afraid of me» [2, с. 57]; «…Thou wilt believe?» [2, с. 59]. И хотя этимологически обе формы имеют один корень, отношение современных Киплингу носителей языка к местоимениям ye и thou принципиально различалось. Местоимение thou изначально использовалось при обращении к вышестоящим, позже – к чужакам. а к 1450 году слово приобрело оскорбительный оттенок, если употреблялось не по отношению к своим детям или очень близким людям. Однако уже в Библии короля Иакова (XVI век) форма thou используется, чтобы подчеркнуть: Господь – не недосягаемый, нелюдимый правитель, а Бог, который всегда вместе с человечеством. В итоге формы thou и thee в сознании носителей языка оказываются прочно связаны в первую очередь с библейским словоупотреблением и воспринимаются как уважительные, либо как подобострастные. А вот местоимение ye чаще использовалось в разговорной, шутливой речи, не предполагавшей пиететного отношения к адресату.

Другой пример речевого двоемирия наблюдается в процессе использования Киплингом специфических графических средств, а именно — написании слова «джунгли» с заглавной или строчной буквы. При вдумчивом прочтении обнаруживается следующая закономерность – если речь идет о джунглях как об обычном лесе, месте обитания лесного народа, то слово пишется с маленькой буквы, если же Киплинг говорит об обособленном мире со своими обычаями, моралью и Законом, то перед нами Джунгли.

В первом случае мы читаем: «To do great affairs in the jungle» (иметь серьезные дела в джунглях < здесь и далее – пер. наш – Е. С.>) [1, с. 37]; «We will let in the jungle» (мы напустим джунгли) [2, с. 67]; «No stranger cared to break into the jungle» (никто чужой не хотел вторгаться в джунгли) [2, с. 147].

Во втором — мы видим словосочетания Jungle-People (Народ Джунглей), Law of the Jungle (Закон Джунглей), Master Word of the Jungle (Владычное Слово Джунглей). А когда в главе «Как Страх пришел в Джунгли» («How Fear Came») Хатхи рассказывает о сотворении Джунглей, Первом Слоне, Первом Тигре и о том, как в Джунгли пришел Страх, слово «джунгли» пишется только с заглавной буквы. Необходимо заметить, что названная глава занимает особое место в системе киплинговского двоемирия, поскольку дает возможность перейти от речевого уровня на уровень мифопоэтический, поскольку устами Хатхи Киплинг знакомит нам с собственной версией мифа об утраченном рае.

Джунгли сразу после сотворения были безукоризненно гармоничным миром, но как только первым правителем была пролита первая кровь, а второй правитель принес в Джунгли позор, Творец дал Народу Джунглей Закон и он познал Страх. И рай земной стал обычным лесом, а мир гармонии — миром сущего. Последствия такого превращения не минули даже Тха, Верховного Правителя Джунглей. После познания Страха и «изгнания из рая» его просто не стало, остались лишь его потомки, «слоны, дети Тха», и первый среди них – Хатхи. Да, он умудрен опытом ибо «живет сотню лет или больше» [2, с. 201]; он один способен «спланировать и провести» войну [2, с. 258]; он хранит Предание, но все же он не Тха — «the Lord of the Jungle» [2, с. 18]. Ведь Маугли, несмотря на свой полубожественный статус, не посмел бы использовать Тха как орудие возмездия, а Хатхи – посмел, да еще и призвал его Владычным словом, услышанным от другого человека: «Твоя война – наша война» [2, с. 259].

Возможно, наша интерпретация этой части «Книги Джунглей» звучит немного неожиданно, поскольку библейская тематика, а именно библейский миф представляется нам в данном случае базовым, на первый взгляд, плохо сочетается с историями о Маугли. Однако при ближайшем рассмотрении не составляет труда убедиться, что Киплинг обращается к Писанию не только в рассмотренном нами случае.

Так в стихотворении «Цыганская тропа» в финальном четверостишии повторяется звучавшая еще в третьей строфе строка «Morning waits at the end of the world», представляющая собой неполную цитату из евангелия от Матфея. С учетом этого обстоятельства слово morning приобретает значение особого «начала» – начала Судного дня, поскольку: «The enemy that sowed them is the devil; the harvest is the end of the world; and the reapers are the angels» (King James Bible, Matt., 13:39) – «Враг, посеявший их, есть диавол; жатва есть кончина века, а жнецы суть Ангелы» (Мф., 13:39); см. также – «So shall it be at the end of the world: the angels shall come forth, and sever the wicked from among the just» (King James Bible, Matt., 13:49); «And as he sat upon the mount of Olives, the disciples came unto him privately, saying, Tell us, when shall these things be? and what shall be the sign of thy coming, and of the end of the world?» (King James Bible, Matt., 24:3); «Teaching them to observe all things whatsoever I have commanded you: and, lo, I am with you always, even unto the end of the world. Amen». (King James Bible, Matt., 28:20).

А в уже упоминавшейся истории о Белом Котике без труда обнаруживается влияние книги Исхода и мессианской идеи как таковой. При этом мессианство Белого Котика оказывается частью сложной системы, в который занимают свое место Ветхий Адам-Тха и изгнанный Адам-Хатхи, добрая Мать-Дьяволица, лукавый искуситель Табаки, воплощенное зло Шер-Хан и, конечно же, сам Маугли, постепенно становящийся новым божеством Джунглей.

И нам кажется, что мы имеем право говорить о Маугли именно так, поскольку в отличие от Белого Котика-Моисея, уведшего своих соплеменников в землю обетованную, Человечий Детеныш в битве с Рыжими Псами из Деккана спас Народ Джунглей и от нравственной гибели. Ведь вряд ли можно считать случайностью, что за годы, проведенные в мире Джунглей, Лягушонок все-таки не утратил свое первое имя — Человечий Детеныш: Сын Человеческий.

Список литературы

1. Киплинг Р. Книга Джунглей / Пер. С. Займовского, И. Комаровой — На англ. и русск. яз. М.: ОАО Изд-во «Радуга», 2006.

2. Киплинг Р. Вторая Книга Джунглей / Пер. С. Займовского — На англ. и русск. яз. М.: ОАО Изд-во «Радуга», 2006.

3. Романчук Л. Ключевые слова и образы в поэзии Киплинга – URL: http://www.roman-chuk.narod.ru/1/Kipling.htm.

4. Kipling R. The Gipsy Trail – Цит. по URL: http://theotherpages.org/poems/2001/kipling0101.html.

Дата добавления: 2015-07-08