Глава 31. Вулкан

Когда дети вернулись от Уолтера, проведя у него выходные, я объявила им следующее: «У меня есть повод серьезно расстраиваться. Приезжает дама из Германии, Урсула. Она собирается остаться. Лично я не верю в то, что она приезжает навсегда, но мне приходится вести себя так, будто это на самом деле ее окончательный приезд, потому что я ничего точно не знаю. Неважно, что случится потом, мне все равно пришлось снова захлопнуть дверь и закончить отношения с Шурой. Вам известно, как я к нему отношусь (они действительно все знали; я ничего от них не скрывала), поэтому сейчас мне очень тяжело. Мне нужно пройти через этот разрыв до конца, ибо в будущем все будет по-другому, независимо от того, как все обернется. Так что, прошу вас, будьте терпеливы ко мне следующие несколько дней. И не беспокойтесь. Через некоторое время со мной все будет в порядке, обещаю».

Дети кивнули, внезапно став робкими. Они крепко обняли меня перед тем, как пошли спать.

В понедельник я позвонила в больницу и сказала, что по чрезвычайным семейным обстоятельствам мне нужен отгул. Несколько часов я не отрывалась от своей записной книжки: дневниковые записи помогали мне не обращать внимания на поток, который почти беспрерывно лился у меня из носа. Заходя в ванную, я старалась не смотреть на себя в зеркало. Я открыла банку с супом, а о том, чтобы его разогреть, вспомнила лишь два часа спустя. Я слабо понимала, что делаю. Я действовала механически, пока описывала свои чувства и переживала боль, которая волнами накатывала на меня. Мой Наблюдатель следил за мной, как семейный доктор. Вот что я написала:

«Обрушивающиеся потоки боли, желудок скрутило и трясет. Голову стянуло, словно обручем, из-за чего начинается головная боль. Как будто ребенка рожаешь, но только все происходит в обратном порядке, - чем больше ты кричишь, тем длиннее промежуток между волнами боли и короче ее приступ.

Как только Урсула оказывается поблизости, он готов оставить меня. Он сказал, что Дольфу и мне хорошо бы сойтись; это была шутка, но правда в том, что он был бы счастлив видеть меня с кем-нибудь другим, с новым любовником. Он вздохнул бы с облегчением, потому что это сняло бы с него бремя ответственности. Окончательный разрыв в том и заключается, что человек, которого ты любишь, надеется (и говорит об этом вслух) на то, что ты встретишь кого-нибудь еще и он тебя полюбит.

Что он написал в своем, письме к Урсуле? Утрата доверия. Я чувствую, что перестала верить в его чувства, касающиеся меня. Теперь я вижу полнейшее отсутствие любви и заботы.

Я оплакиваю смерть. Гибель того, что между нами было, -хорошего и не очень. Не важно теперь, что сделает Урсула, наши с ним отношения уже никогда не будут прежними. Я не буду относиться к ним так же, как раньше. Он принадлежит ей, поэтому он никогда не сможет полностью отдать себя мне, а я больше никогда не соглашусь на то, что было. Больше никаких любовных треугольников, никакой любви наполовину, никакой сдержанности. Так что, в любом случае, прошлое - это прошлое, и оно безвозвратно ушло, оно мертво».

Это помогло мне - излить свои чувства на бумагу.

«Как я могла допустить такое? Потому что я люблю его. И это стоило того - стоило всей моей боли и злости. Даже три раза за год, что должно быть записано. И мне отвечали взаимностью. Не словами, а чем-то несоизмеримо большим. Этого мне было достаточно, чтобы какое-то время чувствовать себя невероятно счастливой. У меня есть это, но еще - и чувство собственного достоинства, и гордость».

Позже я добавила:

«Не чувствую аппетита. Оказывается, под болью скрывалось осознание правильности всего случившегося и, что совершенно неожиданно, радость! Не знаю, откуда она взялась, но она точно тихонько сидит во мне. Где-то в глубине души я знаю, что все хорошо, хотя продолжаю разрываться на части».

Пришли из школы дети. Посмотрели на мое покрасневшее, опухшее лицо и состроили понимающие гримаски. Они тихо делали уроки и, как обычно, с большим воодушевлением уселись за стол, заняв длинную покрытую плиткой скамью. Я спрашивала у них, как дела в школе. У меня получилось говорить ровным голосом и сосредоточиться на их ответах. Они всегда прекрасно чувствовали мое настроение, я знала это. Если бы я стала притворяться, они бы сразу раскусили меня. Поэтому я не пыталась маскировать свое состояние, дав детям возможность самим справиться с ним.

Венди, как всегда, вела себя, как заботливая мать, - она гладила меня по голове, проходя мимо, и крепко обнимала меня перед сном. Энн обычно переживала трудные ситуации, полагаясь на чувство юмора и легкость духа, или видимость такой легкости. Сейчас ее охватила глубокая грусть, сочувствие к моей боли переполняло ее. Я положила руки ей на плечи и сказала, как могла, практичнее: «Не позволяй себе погружаться в мои переживания, милая. Через пару дней со мной все будет в порядке, поверь мне. Горе не убивает, а сердечная рана обязательно заживет. Все будет хорошо».

Брайан, где-то понимавший, что слишком большая близость ко мне может вывести его из равновесия, оказываясь рядом, иногда бросал на меня взгляд, полный беспомощного сострадания. Но большую часть дня он просидел в своей комнате, занимаясь уроками.

Во вторник я пошла на работу и рассказала своим коллегам из отдела медицинских отчетов коротенькую историю о своем любимом родственнике, который неожиданно скончался от сердечного приступа. Мне посочувствовали и оставили в покое. Я держалась целый день, забывая о своем горе лишь на несколько минут, когда нужно было особенно сконцентрироваться на потоке медицинской информации, час за часом вливавшейся мне в уши Я печатала на полной скорости и ушла из больницы в пять часов вечера, с облегчением думая о том, что за весь день мне удалось ни разу не расплакаться и не вызвать подозрений у остальных сотрудниц. Это были хорошие женщины, но они не входили в число моих близких друзей, поэтому волновать их было бы нечестно, да и не помогло бы мне.

Приступ гнева потряс меня лишь по дороге домой, в начале шестого

Я остановила машину посередине серого тротуара, поперек очерченного парковочного места. Я застыла, потому что нахлынувшая вдруг кровавая ярость застлала мне глаза. Ее сила была пугающе велика. Мой Наблюдатель полушутливо сказал «о-о» и пожал плечами, зная, что это было неизбежно. Потом он громко заговорил со мной, напоминая, что подобная ярость может спровоцировать аварию на дороге и что лучше бы обуздать ее любым способом, пока я не доберусь до дома

Я вела машину очень осторожно, следя за каждым своим движением и за движением водителей вокруг, словно была вдребезги пьяна и не доверяла своим рефлексам и концентрации.

Войдя в дом, я сквозь зубы поздоровалась с детьми, сознавая, что я вот-вот начну трястись, и попросила их самим позаботиться об ужине. «Я только что пережила внезапный приступ острой злости, - объяснила я. - Вообще-то такое иногда идет на пользу, но сейчас мне нужно побыть одной пару часов, если вы не против».

Я услышала в ответ «да», «конечно», «ладно». Они просили меня не беспокоиться и обещали, что позаботятся о себе сами.

На кухне я взяла стакан и бутылку клюквенного сока и пошла к себе в спальню. Я открыла ящик, где хранила МДМА, который когда-то давно дал мне Шура, и вытащила оттуда маленький конверт с пометкой «120 миллиграммов» и еще один - с пятьюдесятью миллиграммами на случай, если мне понадобится добавка. Я растворила первую дозу в соке, выпила и легла на кровать.

Ярость была просто ужасной и жгла меня изнутри, где-то глубоко в желудке. Я зажимала ее там, пока ехала домой. Теперь я разрешила ей выйти на поверхность. Вулкан взорвался в районе моего пупка, и поток обжигающей, убийственной ненависти хлынул вверх, подобно раскаленной лаве. Я лежала на спине, стиснув руки. Меня била дрожь. Я уговаривала себя не кричать вслух, потому что в доме были дети. Сила и размах этого бешенства слегка испугали меня. Одно дело - умом понимать, что страдание переходит в гнев, а он, в свою очередь, смягчается до степени принятия ситуации, и что все это часть процесса выздоровления. Совсем другое чувствовать, как сотрясается твое тело, понимать, что такая острая, атакующая ярость заставляет некоторых людей убивать себе подобных, просто чтобы избавиться от этой уродливой боли, передав ее кому-нибудь другому.

Я снова и снова вспоминала Шурину фразу насчет того, чтобы мне сойтись с Дольфом, - раз за разом переживала оскорбительную жалость и заносчивый эгоизм, скрывавшийся в этих словах. И потоки лавы извергались из пышущего огнем вулкана, сжигая деревья и поля, Шуру с Урсулой, и все в пределах видимости, уничтожая все живое вплоть до линии горизонта

Мой Наблюдатель подкинул мне соблазнительную мыслишку, что бедного парня можно было бы извинить с учетом сложившихся обстоятельств за то, что он не сумел понять чужое горе. Да ладно тебе, успокойся ради Бога, говорил мне внутренний голос. Не искажай свое восприятие и свой образ мыслей, даже если ты чувствуешь себя такой кровожадной. Тебе нет нужды оправдывать свой гнев, ты имеешь на него право. Просто переживи это. Пропусти его через себя. После этого ты придешь» себя. Ты выздоровеешь.

Одна мысль пронзила меня. Я подумала о записной книжке, в которой описывала свои чувства после ухода от Шуры. Я подумала о боли, которой дышали последние страницы, о свежей крови, которая упала на них.

Я решила вырвать эти страницы. Я представила, как вкладываю их в конверт из манильской бумаги, запечатываю и адресую письмо д-ру Александру Бородину. Я воображала, как Шура открывает конверт и читает написанные мною строки. Я знала, что это был достойный ответ на его последнее неосторожное и глупое оскорбление. Он никогда не забудет то, что прочтет на этих страницах. Я знала, что такое не забывается. Он будет помнить откровения о моей агонии всю свою оставшуюся жизнь, как буду помнить и я.

Да, разумеется, это было мое решение рискнуть и пойти на это; конечно, последнее слово оставалось за мной, и это я сказала «да», и мне было известно, что я буду страдать, когда все это закончится. Но это не извиняет его нечаянной просьбы уйти мне со своей болью куда подальше, чтобы не омрачать его счастья. Это не извиняет его, испортившего то, что должно было бы стать нежным, красивым прощанием.

Я начала чувствовать первые признаки воздействия МДМА. Во мне появилась точка спокойствия, просто намек на бледное, прохладное, серо-белое предчувствие конца бушующего пожара.

Я снова разразилась рыданиями. Мое тело продолжало дрожать.

Возможно, дрожь объясняется тем, что тело сдерживает избыточную энергию, рождающуюся в гневе. Все правильно. На самом деле это не худшие ощущения.

Я закрыла глаза и почувствовала неясно вырисовывавшиеся, пузырящиеся очертания эмоций, перемешавшихся внутри меня; я видела ярость, подтачивающее меня горе и ощущение потери. Было здесь и что-то похожее на самоуничтожение, что-то, что со стоном молило о помощи и просило прекратить мучившую меня боль. Я позволила себе соскользнуть в эти переживания, ожидая, что они хорошенько встряхнут меня, а потом уйдут, оставив меня очистившейся и, может быть, не такой страдающей.

Вдруг безо всякого предупреждения я услышала голос. Он заставил меня открыть глаза и подпрыгнуть на кровати. Его не было слышно, но произносимые им слова ясно читались у меня в голове. В этом голосе чувствовался непререкаемый авторитет, и можно было почти с уверенностью сказать, что он не принадлежал моему Наблюдателю.

«Прекрати это сейчас же! - сказал голос. - Познай свой гнев, дай ему выйти наружу и избавься от него. Забудь о своем желании отослать в конверте вырванные из записной книжки страницы. Хотя бы на время перестань жалеть себя. У Шуры тоже скоро будет разбито сердце. Возможно, ты понадобишься ему, причем не через полгода, а даже очень скоро. Ты должна оставаться его покровительницей. Будь готова. Он вскоре с тобой свяжется, ты будешь нужна ему».

Голос пропал. Во мне возникло умиротворенное, нежное и довольно необычное ощущение того, что мне стало легче. Я подумала, что странность, возможно, была другим измерением горя и борьбы. В центре моей груди все еще оставалась тяжесть, но ее гнет уже не был таким сильным.

Я никогда прежде не испытывала чего-либо подобного.

Впрочем, подумалось мне, это послание бессмысленно. Урсула прилетает в четверг, всего лишь через пару дней. Она приезжает. Что этот голос имел в виду, говоря, что Шурино сердце будет разбито, что он будет чувствовать боль и очень скоро? Разобьется самолет, в котором летит Урсула? Я не хотела этого, не хотела причинить ей вред. Это ничего бы не решило. В этом случае он любил бы память о ней. Лучше уж постепенно забыть друг друга, чем что-нибудь в этом роде.

Что бы там ни должно случиться, это явно не трагедия. Может ли быть так, что, в конечном счете, она не приедет? В это просто невозможно поверить. Насколько я могу судить, она еще никогда так не делала - не приезжала, перед этим сказав Шуре, что собирается приехать.

Сидя на постели и размышляя о том, что же, черт возьми, это послание означает, еще не придя в себя от благоговейного трепета перед тем, что только что случилось, я вдруг поняла, что больше не чувствую ярости. Она бесследно растворилась. Все, что от нее осталось, - редкие всхлипы, перехватывавшие горло, когда я забывала ровно дышать. Я чувствовала полный покой, какой снисходит на луг после жестокого ливня, - в груди и в желудке, там, где несколько минут назад бурлила ярость, все было кристально чисто и спокойно.

Я даже была способна посмеяться над собой.

Не важно, что это было за посещение, главное, оно излечило тебя, да? И что ты собираешься делать теперь?

Пойти вниз, решила я.

Дети сидели в разных углах гостиной. Венди и Брайан корпели над домашними заданиями. Энн смотрела телевизор, сделав звук потише, из чего я предположила, что со своими уроками она уже расправилась. Я села на диван, улыбнулась им всем троим и сказала: «Знаете, с моим поразительным гневом случилось кое-что забавное. Я ненадолго оторву вас, чтобы рассказать о том, что произошло, а потом обязательно умолкну. Между прочим, я чувствую себя очень даже хорошо».

Я поведала им о МДМА (они уже слышали от меня рассказы о моих опытах с этим наркотиком) и о голосе, который подобно потоку ледяной воды пролился на раскаленные угли внутри меня. Не умолчала я и о том, что сообщил мне голос. Энн смотрела на меня широко открытыми глазами и с облегчением рассмеялась.

Без сомнения, ее приободрило мое взаправдашнее хорошее настроение и отсутствие во мне боли, которой был наполнен наш дом в последние дни. Венди сказала очень мягкое «вау!», а Брайан широко улыбнулся и произнес: «Эй, жду не дождусь, когда время покажет, что все это действительно так!»

- Ну, - протянула я, - даже если все это окажется лишь игрой моего воображения и в реальности ничего такого не произойдет, должна признать, что МДМА подарил мне потрясающее чувство того, что я прошла через самое худшее, что могло быть в этой ситуации, и вышла из нее с другой стороны Может быть, это было не последнее испытание, но я на самом деле чувствую некое облегчение, что-то похожее... ну, будто кровотечение остановилось, можно сказать. И, ко всему прочему, хочу поблагодарить всех вас за то, что так помогли мне, когда я оказалась в таком состоянии. Я очень благодарна вам и очень вас люблю. Конец речи. Продолжайте делать уроки.

Когда я проводила их в постель, обняв каждого покрепче, чтобы они почувствовали своими телесными антеннами, что боль из меня ушла, на часах было 10:00.

Я посмотрела на телефон. Было ясно, что я собиралась поднять трубку, позвонить Шуре и рассказать ему о случившемся.

Мой Наблюдатель посоветовал мне воздержаться от этого шага и сохранить только что пережитое при себе, хотя бы на какое-то время.

Я думала, что это благоразумный и здравый поступок и на самом деле звонить Шуре было бессмысленно. Я повела бы себя, как полная дура, и, больше того, могло показаться, что я пытаюсь омрачить его радость и предвкушение приезда Урсулы. Но внезапное желание разделить с ним свои чувства было настолько сильно, что наводило на мысль о том, что оно было приказом Кого бы там ни было

Когда Шура взял трубку, в его голосе звучал тревожный и полный надежды порыв, подсказавший мне, что он ждал звонка от Урсулы. Я постаралась, как могла, смягчить ему разочарование.

- Привет, мой друг, я почувствовала необходимость позвонить тебе Ты не возражаешь?

- Конечно, я не против, милая Элис. На самом деле не могу даже выразить, как мне приятно слышать твой голос.

Похоже, не врет, будь благословенно его сердце. Знаю, что он надеялся услышать Урсулу, но он сделал так, чтобы в его голосе звучало неподдельное удовольствие.

Внезапно я с абсолютной уверенностью осознала, что после моего отъезда Урсула не звонила ему. Было нелепо подозревать это, но я знала, что так и было на самом деле. Ради вежливости я спросила у Шуры, звонила ли дама его сердца и сообщила ли, каким рейсом ее ожидать.

- Нет, - ответил он, - еще нет, но жду звонка с минуты на минуту.

- Хорошо, - сказала я, - я испытываю какие-то странные ощущения по поводу того, рассказывать тебе о том, что только что со мной произошло, или нет. Но по какой-то причине я уверена, что мне следует рассказать тебе об этом.

Я вкратце рассказала ему о том, что со мной было после приема МДМА, опустив подробности о пике ярости и умолчав о конверте из манильской бумаги, листках из своей записной книжки и жажде мести. Я рассказала ему о голосе, отметив, что такого со мной никогда еще не случалось. Я также выразила свое сомнение по поводу того, что этот голос когда-нибудь снова напомнит о себе Я сказала Шуре, что не имею ни малейшего понятия о том, что означало полученное мною послание. Зато, сказала я, это были очень сильные переживания, крайне меня впечатлившие.

Шура никак не прокомментировал то, что сообщил мне голос, но после секундного молчания он очень тихо сказал в трубку «Спасибо, что поделилась со мной Правда, я ничего не могу добавить к тем объяснениям, к которым ты пришла сама. Мы просто должны ждать».

- Разумеется, я приняла в расчет все обычные причины подобных переживаний, что-нибудь наподобие стресса и желания убежать от него и т. д. и т. п., - сказала я, - но это все, что в моих силах Как ты сказал, все, что нам остается, - посмотреть, выйдет ли все так, как показалось, или нет.

- А как показалось? - в Шурином голосе сквозило смущение.

- О, понимаешь, это как экстрасенсорика, ну, что-то в этом духе Голос, приходящий из будущего или из космоса - откуда-нибудь оттуда...» - во мне заскреблось нетерпение, и я сказала Шуре отправляться в постель и забыть все, что я только что ему наговорила. Мне ужасно захотелось сказать ему кое-что еще, и я уступила этому желанию. - Спокойной ночи и крепкого сна. Можешь мне поверить, эта фигня не кусается.

Шура издал смешок и пожелал мне хороших снов. Напоследок он еще раз поблагодарил меня.

Когда я положила трубку, мой Наблюдатель неодобрительно покачал головой. Но я-то знала, что сделала то, что от меня требовалось. Было бессмысленно сомневаться в этом.

Той ночью мне снилось, что я была хозяйкой скоростного шоссе в горах. По одну руку от меня высились скалы, по другую был отвесный обрыв. Моя работа заключалась в том, чтобы ровно расстелить широкую красную ковровую дорожку на дороге, чтобы вылетающие из-за поворота грузовики не заносило, а шоферы не теряли управление. Настроение у меня было самое бодрое.

Дата добавления: 2015-07-08