Глава 29. Письмо

Шура часто давал мне письма Урсулы. Он знал, что, читая написанные ее рукой послания, я приобретаю независимое, хотя и ограниченное, мнение об этой женщине. Делать это по-другому я не могла, у меня не было такой возможности. Иногда я становилась для Шуры своеобразным индикатором реальности происходящего. Чувствуя слишком сильную привязанность к Урсуле и чрезмерное доверие к собственным суждениям, Шура мог протянуть мне очередное письмо и спросить, что я думаю о том-то и о том-то. Я внимательнейшим образом прочитывала письмо и отвечала Шуре со скрупулезной объективностью, отключив на время свои эмоции и заставляя работать голову.

Письма Урсулы дышали страстью - не в эротическом, а в духовном и эмоциональном смысле. Она никогда не упоминала занятия сексом, изредка лишь деликатно намекая на эту область отношений, но зато она часто взывала к душе. Когда речь заходила о ее будущей совместной жизни с Шурой, в этих пассажах неизменно сквозило духовное, космическое начало. У нее был хороший стиль, порой просто превосходный, особенно с учетом того, что ее родным языком был немецкий. Проскальзывавшую временами склонность к излишней старательности и медовой приторности следовало отнести за счет того, что ей, влюбленной женщине, пытавшейся донести до Шуры свои чувства, приходилось объясняться с ним не на родном языке. Я избрала себе образ честного и справедливого свидетеля, и он требовал, чтобы я постоянно помнила об этом.

Я не осмеливалась задать вопрос о подлинности эмоций, о которых писала Урсула. Ее стойкость я могла подвергать сомнениям сколько угодно, но то, что я читала в ее письмах, часто походило на сильные переживания и несомненную острую тоску, прожигавшую лист бумаги и заодно - меня.

Потом пришло письмо, изменившее все на свете. Все произошло в субботу, во второй половине дня. Шура вошел в гостиную. Я свернулась калачиком с книжкой на диване. Он молча протянул мне только что полученное письмо. Подняв глаза, я увидела его помрачневшее лицо. Я погрузилась в чтение, продираясь сквозь заостренный почерк Урсулы, которому ее научили в немецкой средней школе. Я все еще с трудом разбирала его.

После обращений к Шуре - здравствуй, моя любовь, мой задушевный друг и прочее в таком же духе - она со всеми подробностями описывала свою поездку в старинный город Нюрнберг, которую она совершила вместе с Дольфом и двумя близкими друзьями. Они поехали туда ради четырехдневных празднеств в честь цикла Рихарда Вагнера «Кольцо Нибелунгов». Она явно испытывала волнение и восторг во время этой поездки.

Я подумала, что это одно из самых приятных ее писем. Она рассказала о платье, которое было на ней в ночь открытия: «Когда я стояла перед зеркалом, то чувствовала как ты, дорогой, с улыбкой смотришь на меня. Я слышала, как ты говоришь мне, как я хороша в этом платье из гладкого белого шелка, в серебристых туфлях и с дамской сумочкой в тон, с этим вышитым шарфиком на плечах. Ты так гордился мной, любимый!»

Дальше она описывала великолепие театра, темно-синий вельветовый занавес, превосходное освещение и декорации сцены. Она писала о том, как сидя на обитом красным плюшем сиденье, она представляла сидящего рядом с ней Шуру - он держит ее за руки, а великолепная музыка Вагнера уносит их души ввысь.

Либо она не знает, либо забыла о том, что он не выносит Вагнера.

Затем следовало описание нескольких женщин из зрительного зала. Урсула на редкость очаровательно сумела обвинить их в дурновкусии, высказав свое мнение об их прическах, драгоценностях и нарядах.

Дольф был упомянут всего лишь раз, да и то мимоходом. «Дольф и наш общий друг Руди сошлись на том, что мужская партия не соответствовала ожиданиям, которые породил остальной божественный состав. Несомненно, в следующем году ему не дадут такую ответственную роль!» - писала Урсула.

Потом она упомянула о напряжении, в котором находилась, пытаясь следить за разговором с ее спутниками, одновременно про себя думая о том, что должно произойти: «О, уже скоро, очень скоро, мой близнец, мое второе «я», мы будем вместе, и никто не разлучит нас. Благодарю тебя за терпение, за то, что даешь мне время, которое мне необходимо для того, чтобы успокоить бурю, терзающую сердце бедного Дольфа, чтобы я могла освободиться, воспарить, подобно музыке, и приехать к тебе уже навсегда».

Шура сидел в кресле, дожидаясь, когда я прочту письмо до конца. Когда я отложила его, он спросил:

- Ну, что ты думаешь об этом?

Да что же его так разозлило?

- Ты не должен забывать, - осторожно сказала я, - что я не могу читать эти письма твоими глазами. Что тебя задело?»

- Разве ты не заметила? - спросил он с напряжением в голосе. - Она расписывает эту восхитительную поездку, эти несколько дней, проведенные в компании Дольфа и приятелей, на «Кольцо Нибелунгов». Ее письмо ничуть не похоже на рассказ женщины, не находящей себе места из-за суицидальной или еще какой-нибудь...альной депрессии мужа! Я не нахожу в этом письме ни одного указания на то, что Дольф чувствовал себя хуже остальных, а ты?

- Ну, она не собиралась на этот раз говорить о Дольфе, милый. Это письмо посвящалось поездке и театру...

Шура не дал мне договорить, ударив кулаком по подлокотнику кресла:

- Или я схожу с ума, или... Разве так надо поступать, когда хочешь отдалить от себя мужа, чтобы он смирился с распадом брака? Она отправляет свои книги через океан, а потом берет мужа, которого с минуты на минуту собирается оставить, и парочку друзей, и они все вместе едут слушать это чертово «Кольцо Нибелунгов» в старом Нюрнберге!

Я что-то упускаю. Мне это не показалось странным.

- О, я просто не знаю, не знаю! - с этим словами Шура ударил себя по лбу. - Это показалось мне таким... таким бредом, полной неожиданностью. Все это веселье и игры в опере, и это в тот момент, когда предполагается, что Дольф мучительно страдает от предательства, а Урсула нянчится с ним, стараясь помочь ему смириться с мыслью о ее скором отъезде. И на фоне такого напряжения и боли - этот поход в театр! Это потрясает не меньше отчаянно фальшивой ноты!

Я на секунду задумалась, восстанавливая в памяти сочетание очевидного восторга с окрашенным печалью и тоской желанием Урсулы видеть рядом Шуру.

Будь максимально объективной.

Тщательно подбирая слова, я медленно заговорила:

- Ну, я вполне допускаю, что таким образом она просто хотела сгладить ситуацию, потому что, ты же понимаешь, обстановка у них дома становится слишком напряженной. Может быть, она подумала, что всем станет легче, если они просто расслабятся и съездят на «Кольцо Нибелунгов». Она пишет, что скучает по тебе и жалеет, что тебя не было рядом.

- Да, - кивнул Шура. - Похоже, ей запомнилось каждое прекрасное мгновение, а потом она наговорила кучу ласковых слов, чтобы я не подумал, будто ей было по-настоящему хорошо. Но ведь ей на самом деле было хорошо. Каждая строчка в ее письме говорит мне об этом. Это просто не... я не могу встроить это в общую картину. Ничего не стыкуется. Все это бессмысленно.

Урсула допустила грубую ошибку. И что теперь?

Пока я смотрела на Шурину львиную голову, спрятанную в ладонях, мне в голову пришла кое-какая идея. Я решила сыграть на его страхе перед тем, что такое положение дел никогда не изменится, что эта ситуация никогда не разрешится по-настоящему, на его прячущемся в глубине души подозрении, что его дергают за ниточки, словно куклу, - по неизвестным и непостижимым причинам.

- Я только что подумала кое о чем, что могла бы сделать, любимый, - сказала я. - Думаю, пришла пора немного подтолкнуть очаровательную дамочку, и я знаю, как это сделать. Я собираюсь написать ей.

- Что? - Шура поднял голову и посмотрел на меня, на лице - полнейшее непонимание.

- Позволь мне заняться этим, ладно? Конечно, я дам тебе прочесть письмо, и лишь от тебя будет зависеть, отошлем мы его или нет. Но если да, то должно казаться, что я написала его исключительно по собственному желанию. Ты же не хочешь, чтобы она подозревала тебя в том, что тебе хоть что-нибудь известно. Иначе этот шаг будет выглядеть тем, чем он на самом деле и является, - хитростью. Толчком. Просто выждем и посмотрим, что получится.

- Даже не знаю, - пожал плечами Шура. - Если хочешь что-нибудь попробовать, я не могу тебя останавливать, но... черт возьми, что ты ей напишешь?

- Я вложу письмо в твои горячие руки, когда все будет готово. Сейчас нет смысла подробно излагать его содержание. Мне потребуется пара дней, чтобы написать его, потом посмотрим, что ты скажешь.

Это было самое странное письмо, которое мне доводилось писать. Слова шли прямо из сердца, и после того, как я переписала его в четвертый раз, я могла назвать его настоящим шедевром (по крайней мере, оно было таким для меня), хотя и знала, что для Шуры, если только он решит отправить мое письмо, оно станет лишь средством, которое заставит его любимую женщину почувствовать ревность и неуверенность и, возможно, побудит ее поскорее покончить со всеми делами в Германии.

Берясь за письмо, я руководствовалась простыми рассуждениями. Если Бен был, в конце концов, прав, то мое послание могло бы стать для нее поводом для разрыва с Шурой. Иначе говоря, это письмо сняло бы ее с крючка. С другой стороны, если она действительно хотела Шуру, намеревалась приехать и навсегда остаться на Ферме, наслаждаясь счастливой жизнью, но не могла, потому что ее задерживали многочисленные причины, то почти наверняка письмо дало бы ей импульс, в котором она нуждалась. Даже если потом ей придется узнать, что все это не навсегда, в любом случае, события начнут развиваться быстрее, какая бы ни была развязка. С этой точки зрения, рассуждала я, все, что ускорит дело, будет хорошо; Шура становится слишком подавленным. С этим надо что-то делать.

«Урсула,

я осмелилась обратиться к вам напрямую, без ведома Шуры, поскольку полагаю, что вы должны узнать о происходящем, а также потому, что он очень страдает, читая ваши письма, или, скорее, от того, чего он в них прочесть не может.

Я влюбилась в Шуру осенью прошлого года, сразу после нашего знакомства. Наши отношения продолжаются уже многие месяцы. Мы позволили себе сойтись, потому что оба страдали от одиночества и, будучи интеллигентными людьми с необычными, как наши, интересами, испытывали трудности с поиском партнера, в котором нуждались.

О своей любви к вам он рассказал мне во время первой нашей встречи. Он никогда не избегал упоминать ваше имя, говорить о вас как. о любимой женщине, с которой он хочет прожить остаток жизни. Полностью осознавая это, я все же решила завязать с ним отношения, которые, разумеется, должны закончиться, когда вы, наконец, приедете, чтобы остаться с ним, жить вместе с ним и сделать это место своим домом.

То, что я пытаюсь сделать, отправляя это письмо, - это сказать вам следующее. Я верю, что этот мужчина стоит той боли, которую доставляет мне сознание того, что его сердце не может принадлежать мне. Боли, от которой я буду страдать, когда мне придется отказаться от нашей близости и удивительного общения. Я могла бы оградить себя от этой боли - и в прошлом, и в будущем, если бы решила не становиться частью его жизни. Но я сделала другой выбор. В первый раз в своей жизни (и почти уверена, что в последний) я позволила себе попасть в любовный треугольник - я позволила себе влюбиться в мужчину, который любит другую. Я старше вас, Урсула, но не лишена привлекательности и, безусловно, гордости, так что для меня это было непростое решение.

Хочу, чтобы вы знали, что на его воссоединение с вами я смотрю без ревности или враждебности, потому что я люблю его и хочу, чтобы он получил то, к чему стремится. Он считает - и поэтому так должна считать и я - что вы единственная женщина в мире, которая может дать ему подлинное счастье. Раз так, я лишь могу надеяться - и буду молить об этом - на то, что ваша любовь к нему окажется достойной его любви к вам. В этом случае я буду довольна и даже удовлетворена.

Пожалуйста, поймите, что сейчас многие сомнения и душевные муки заставляют его страдать. Возможно, вы осознаете, что ему необходимо от вас какое-то ясное подтверждение того, что процесс действительно идет и вы прилагаете все силы, чтобы оставить ваш брак и вашу родину. Эта ситуация все сильнее его обескураживает, и я прошу вас, пожалуйста, сделайте или скажите что-нибудь, что придаст ему уверенности.

Я верю, что в конце концов вы бы узнали о моих отношениях с Шурой, поскольку он ничего не хочет от вас скрывать. Наша странная, сложная и наполненная заботой друг о друге связь основана на абсолютной искренности и не допускает полуправды. И я знаю, что он будет настаивать на абсолютной честности и открытости в вашей будущей совместной жизни. Я чувствую, что после того, как вы придете в себя от удивления и от шока, открыв, что кто-то еще разделяет похожие на ваши чувства к Шуре и близок к нему, вам понравится то, что я должна сказать: он любит вас одну.

Шура постоянно говорит мне о вас как о единственной и настоящей его любви. Еще лучше услышать это из уст «другой женщины». И от меня вы это услышали. Он ваш, леди, его сердце и душа принадлежат вам. Я лишь прошу вас беречь это сокровище так, как берегла бы я, если их подарили бы мне.

Нет необходимости мне отвечать. Надеюсь когда-нибудь стать вашим другом, но это целиком и полностью зависит от вас.

Храни вас Господь,

Элис Парр».

Я от руки написала свой обратный адрес на конверте и взяла письмо с собой, когда в следующую пятницу поехала на Ферму.

Я сидела на табуретке в Шурином кабинете, когда он читал мое письмо, и в уме воспроизводила его содержание.

Ну, хорошо, вы та, которую любит мужчина, с которым я хочу прожить всю свою оставшуюся жизнь; если вы действительно такая, какой он вас видит и в какую верит, вы достойны быть неоспоримой владелицей этой территории, и я уступлю и стану Великодушной неудачницей. Но если вдруг выяснится, что вы играете в какую-то игру, милочка, я буду поблизости, чтобы собрать кусочки. И не только. Если вы останетесь здесь, а у меня появится причина полагать, что на самом деле вы не любите его, я сделаю все, что в моих силах, чтобы побороться с вами за него!

Когда Шура закончил читать, я сказала: «Решение я оставляю за тобой. Ты можешь отправить письмо или нет - как хочешь. Это решение должно быть твоим, потому что невозможно узнать, как она отреагирует на что-нибудь в этом роде, а если запахнет жареным, я не собираюсь нести ответственность».

Он кивнул и вложил письмо в конверт.

Его заставили прочесть о моих чувствах, увидеть их в полном объеме. От этих слов не спрятаться. Да, не надо причинять ему боль, напоминая об этом.

На следующее утро Шура объявил мне:

- Мы с Дэвидом разработали новое семейство и назвали его 2С-Т. К сегодняшнему дню мы закончили синтез 2С-Т-2, 2С-Т-4 и 2С-Т-7, и я довел Т-2 до активного уровня.

- Что-что? - пробормотала я.

- Довольно любопытно. Я подумал, что тебе могло бы захотеться попробовать его со мной сегодня.

- Что верно, то верно, - ухмыльнулась я.

- Просто хочу убедиться, что ты обладаешь полной информацией и правильно опишешь наркотик в своих записях, - Шура со значением посмотрел на меня, а я резко кивнула, подтверждая, что, разумеется, напишу отчет. - Полностью его название звучит как 2,5-диметокси-4-этилтиофенэтиламин гидрохлорид.

- Премного благодарна. Именно это мне и нужно было услышать. Какая дозировка?

- Ну, я принял пятнадцать миллиграммов и дошел до плюс двух, так что, полагаю, мы могли бы рискнуть и пойти дальше, приняв по восемнадцать, и посмотреть, можно ли поставить ему плюс три.

Раздался телефонный звонок. Звонил прокурор, который хотел, чтобы Шура выступил со свидетельскими показаниями в суде со стороны защиты по делу, связанному с грибами Psilocybe. Потом позвонил один журналист из Сан-Хосе. Ему была нужна информация о МДА. Шура сказал ему то, что обычно говорил в таких случаях: «Я с радостью предоставлю вам любую информацию, которой располагаю, но только не для печати. Я не хочу, чтобы мое имя упоминалось в прессе». Я сидела рядом и смеялась, наблюдая за его бессловесной пантомимой, которую он разыгрывал передо мной в ответ на обычные протесты и аргументы собеседника.

Шура объяснил мне, что предпочитает играть, что называется, скромную роль. Ему нет никакой пользы оттого, что его имя время от времени мелькает в газетах. Если желание репортеров получить необходимые сведения было искренним, то они должны соглашаться на его условие. По словам Шуры, они всегда спорили с ним, но, в конечном итоге, соглашались.

Я приняла ванну. Вернувшись в кабинет Шуры, я обнаружила, что он снова разговаривает по телефону. «Это был мой старый друг, Тэрри Мэджор, - сказал Шура, закончив разговор. -Он входил в мою экспериментальную группу в ту пору, когда там еще был Сэм Голдинг. Терри и его жена Паула были со мной, с Элен и с Клоузами в тот день, когда Элен решилась на опыт с мескалином».

- О да, - вспомнила я. - Сверкающая драгоценностями змеиная кожа.

- Они мои давние друзья, и мы провели с ними немало исследований. В последние несколько лет их стало гораздо меньше. Терри работает психологом в университете, а в остальное время они с Паулой выращивают грибы, обычные съедобные грибы, а не галлюциногены, и читают литературу об уходе за ними. Хорошие люди. Как-нибудь я тебя с ними познакомлю. Дольф и Урсула подружились с ними и общались, когда бывали здесь.

Надо сделать так, чтобы он выбросил из своей головы и Урсулу, и Дольфа, и эту Германию.

Я присела и сообщила Шуре, что готова принять как там его...

- 2С-Т-2, - напомнил он. - Это двууглеродный аналог, фенэтиламиновый аналог Алефа-2. Буква «Т» значит «тио» - так химики обозначают замещение атома кислорода атомом серы.

- О, - сказала я. - А почему два?

- Какое два?

Сколько здесь этих проклятых двоек? О, да.

- Второе два.

- Потому что Алеф-2 - это второе синтезированное мной соединение из семейства Алефов.

- О, это все объясняет, - сказала я без тени сомнения в голосе. - Спасибо тебе огромное.

Шура улыбнулся мне своей фирменной улыбкой сукиного сына и поднялся. «Тогда я пошел отмеривать дозу», - сказал он.

- Я уже приняла ванну, так что ты можешь использовать воду, чтобы принять душ.

- Сначала давай примем нашу Экспериментальную Субстанцию. Плато наступает в промежутке между часом и двумя после приема. Так что для душа будет полно времени.

- Сколько длится все воздействие?

- От шести до восьми часов, если судить по моему опыту. Учитывая последний эксперимент, возможно, ты растянешь его на все десять или двенадцать!

Я рассмеялась. «Хорошо, - сказала я. - Прежде всего - Экспериментальная Субстанция».

Мы пошли на кухню и чокнулись там стаканами. Шура посмотрел на часы над раковиной и засек время: «Два часа, плюс-минус». Мы выпили за себя любимых и за чудесную теплую субботу. Я свернулась клубочком на голубом диване и стала листать книги по искусству, которые заранее выложила на кофейный столик. Рассматривание картин настолько захватило меня, что я забыла о том, что приняла 2С-Т-2, пока организм не напомнил мне об этом, - у меня по спине, вдоль позвоночника, побежали мурашки. На моих часах было тридцать пять минут третьего.

Я встала с дивана и включила телевизор. По каналу Discovery, одному из моих любимых, показывали документальный фильм про Непал. Я посмотрела его от начала до конца с неослабевающим интересом. В три часа я уже оценила свое состояние на плюс один, и это еще было только начало. Я села за Шурину пишущую машинку, устроившись у окна, и приступила к своему отчету. Сначала я зафиксировала принятую дозу, дату и время приема. Потом отметила, что на отметке плюс один чувствую себя нормально.

Вошел Шура и поинтересовался моим состоянием. Я ответила, что все хорошо, что воздействие медленно нарастает, и тоже спросила его о самочувствии.

«Довольно твердое плюс два. А сколько дашь ты?» - спросил он.

«Чуть поменьше двух». «Хочешь побыть какое-то время одна?» Я ответила, да, спасибо, и сказала ему, что, как примерная девочка, пишу отчет об эксперименте. «Да не оскудеет свет чудесами!» - сказал Шура и вышел из гостиной.

В течение следующего получаса я почувствовала легкое напряжение в теле и сильный поток энергии, который только еще давал о себе знать; поначалу он концентрировался лишь в области лопаток, но вскоре распространился по всему телу. Мой желудок начал задавать вопросы, однако тошноты не было, одна тревога. Ощущая легкое беспокойство, я вышла на улицу и стала поливать из шланга новые кусты роз у Шуры во дворе. Их посадил Тео в самом начале весны.

Ко мне подбежали Шурины кошки, Мейл и Мисс, и стали активно тыкаться носами мне в ноги. Обычно они вели себя очень дружелюбно, но человек в измененном состоянии сознания действовал на них, как кошачья мята. Я нагнулась и легонько ударила их.

Спустя несколько минут мы с Шурой уединились за закрытой дверью в спальне, чтобы не слышать телефонных звонков, и сели на кровати, скрестив ноги, лицом друг к другу.

- Как он для тебя пока?

- Пока нормально, - ответила я. - Во время перехода какое-то время я сомневалась, все ли будет в порядке с моим желудком, но все обошлось. Энергетический поток заставляет меня сильно дрожать, но я начинаю привыкать к этому. Думаю, мне понравится твой этот два как его там.

- Какую оценку ты бы сейчас поставила?

- О, плюс три, совершенно точно.

- Я тоже, - сказал Шура. Он не отрываясь смотрел на меня,

его глаза и губы улыбались, пока он снимал халат.

Из радиоприемника лилась изысканная, величественная музыка, которая, согласились мы друг с другом, могла принадлежать только Генделю.

Шура выключил ночник.

У основания моего языка распростерлись угольного цвета небеса с рассыпанными по ним звездами. Там действует какая-то другая магия. Интересно, что чувствует сейчас Шура.

Я увидела какую-то речушку с низкими берегами. Вдоль берегов стояли особняки с заботливо ухоженными лужайками, друг от друга их отделяли цветники; передо мной мелькали розовые деревья, ноготки, островки голубых и фиолетовых лобелий. Мне показалось, будто перед одним из больших домов я видела греческие колонны.

Земля аристократов. Сплошной Гендель. Умиротворенность, размеренность, а потом нежное, игривое звучание цветов. Мило, мило, ничего не скажешь.

Пот стекал у меня по лицу. Огромный шар ярко-красного цвета, похожий на миниатюрное солнце, вставал над рекой. Я знала, что это был за шар. Я услышала, как Шура стал задыхаться от нехватки воздуха и как из его горла вырвался продолжительный финальный крик.

Мгновение я оставалась неподвижной, положив голову на его бедро и разделяя с ним уходящую красоту.

Потом я забралась под одеяло и легла рядом с Шурой. Он приподнялся на локте и посмотрел на меня сверху вниз. Я закрыла глаза.

Как легко было достичь оргазма в молодости. Теперь он стал предметом поиска для центра моего «я»; это трудная работа, это битва за необъяснимую вещь, для которой я даже не могу подобрать названия. Сначала нужно, чтобы нити собрала воедино душа, и лишь потом тело может ослабить их.

Музыка Рахманинова рисовала в воображении гигантские лепестки чувственного фиолетового и розового цвета с тычинками мерцающего желтого посередине. Джорджия О'Киф[65], без всякого сомнения. Вдруг где-то вдалеке разгорелось крошечное пламя. Огонь медленно распространялся и нес с собой почти невыносимую сладость, затоплявшую все вокруг. Я чувствовала ее все сильнее по мере того, как пламя становилось ближе ко мне, проходило сквозь меня.

Шура оказался прав: я «растянула» 2С-Т-2 больше чем на десять часов. Около восьми вечера я закончила печатать свой отчет и пошла в кабинет Мастера, чтобы вручить плоды своего труда лично ему в руки. Шура хлопнул себя по щеке и сказал, что глазам своим не верит, не может быть, чтобы я отдала ему свои заметки без обычной задержки в несколько недель. Я продемонстрировала ему полное пренебрежение и бросилась вон из кабинета, очень довольная собой.

Я привезла из дома суп, густой гороховый суп по-голландски, с кусочками ветчины. Мы сели ужинать в гостиной. Я включила телевизор, там повторяли одну из старых серий про Коломбо с Питером Фальком в главной роли. В течение следующих полутора часов мы сидели перед телевизором, как загипнотизированные, отлучаясь лишь во время рекламы в ванную или за добавкой супа.

Ковры и стены теперь вели себя спокойнее, и энергетическая дрожь в моем теле наконец-то превратилась в мягкое приятное жужжание.

Прижавшись к Шуриной спине и уже погружаясь в сон, я вспомнила письмо к Урсуле. С непоколебимой уверенностью я осознала, что Шура отошлет его.

Дата добавления: 2015-07-08