Диалоги с незнакомкой

на перроне печальных лиц,

где разлука бродит повсеместно,

а на клочках исписанных страниц,

надпись: «Прости.
Я люблю тебя, честно!»,

я вкопанной замер куклой,

обжег сигаретами пальцы,

и луна светила мне тускло,

и играли прощальные вальсы.

Вот мы – люди…

То закрываемся в себе, то говорим без умолку… то нам хочется свободы, то её становится слишком много. Бывает, каждого из нас что-то неведомое роняет наземь и мы не можем сдвинуться с места, но уже миг спустя складываются фатальные ситуации, которые заставляют «поджечь» свой собственный дом и нестись без устали и сломя голову в неизвестность. Мы работаем, делаем отчеты, развлекаемся, пьём, курим, занимаемся любовью, дышим, моргаем, видим сны, мечтаем и переживаем… переживаем… переживаем, всё это время, невольно строя планы на будущее, совершенно не предполагая каким же оно будет. А стоит ли нам его знать?

Порой мы рассказываем совершенно незнакомому человеку намного больше, чем знают о нас самые близкие люди. Наверное, тем самым мы ограждаем их от излишней информации, наверное, бережем через ложь и обман их сердца. Да, мы делимся новостями, говорим о прошлом и настоящем, находя в незнакомцах ответы на извечные вопросы, а их у нас – людей, как известно, не мало. Пожалуй, мы просто находим себя в других. Но это слишком просто, чтобы взять и согласиться, не задумавшись о том, а почему мы устраиваем, этот самый, требуемый сердцем, поиск. Нам нужна поддержка? Мы связаны одной ситуацией? Или мы любознательные простаки? Может, вдумчивые сумасшедшие?

Я прекрасно помню тот странный майский вечер разбушевавшейся весны, в котором можно было согреться только тёплым глинтвейном или крепким чаем, аромат которого доносился с ветром из каждого вагона поезда. Жаль, что всё-таки глинтвейн не подают в поездах…

Я сидел в купе в полном одиночестве. Уже разложив свои вещи, ждал согревающий напиток и смотрел на то, как по окну бегут струйки воды, гоняясь друг с другом и смывая мою прошлую жизнь. Люди на перроне метались из стороны в сторону. Мужчины держали свои фетровые шляпы, которые срывал с их голов ветер; женщины закрывали свои тонкие птичьи шеи платками, дрожали от холода и едва ли не падали с высоких каблуков. Отяжелелая и мокрая от дождя одежда доставляла им неистовый дискомфорт, отчего все друг с другом ругались, нецензурно бранились и толкались на узких входах в вагоны. XX век терпел крах!

Признаться, никто не ожидал такой погоды! Никто не был готов к ней! Ветер был, действительно, неистов, абсолютно неделикатен, словно, небо над нами и его жители выражали своё недовольство на всё происходящее на земле, а может быть, желали, чтобы хоть кто-то из-за непогоды опоздал на свой поезд… или чтобы у машиниста было скверное самочувствие … чтобы его мучали кошмарные предчувствия или вообще случилась какая-то непредвиденная ситуация и рейс отменили. Не знаю… Есть ли приметы связанные с прохудившимся, как сито небом? О чем оно говорит? Наверное, только одно – пора уйти в себя и задуматься об экзистенциализме.

– Ваш чай, пожалуйста, – предварительно постучав, сказала зашедшая в купе проводница осипшим голосом. – Кхм, два сахара, как заказывали, – прокашлявшись сказала она, достав из аккуратно свёрнутой салфетки пару кубиков рафинада. Я немного ухмыльнулся её красному, слегка шелушившемуся носу – верному признаку всякого простывшего человека. – К сожалению, тростникового у нас нет. Только обычный… кхм…кхм (громче)… или мёд на выбор. Простите, кашель!

– Спасибо. Обычный тоже подойдёт, – ответил я. – Скоро отправляемся?

– Видите какая сегодня непогода?.. Кхм-кхм, узнаём у диспетчера о ситуации на маршруте. Думаю, что… кхм, через 10-15 минут уже тронемся с места. Вы простите, что так долго несла вам чай. Я уже третьи сутки температурю, а заменить меня неким. Поезда сейчас ходят очень часто. Задействованы все смены. В основном люди едут в одном направлении, без обратного билета. Такие времена настали. Все бегут из страны, бросая все пожитки и беря с собой только ценные вещи.

– Наверное, даже не успеваете как следует выспаться?
– Что вы, что вы! Какой тут выспаться?! – удивилась она. – Весь персонал работает за две смены, спим где и когда придётся. Эх!.. Погода-погода, события-события!

– Мда, погодка сегодня скверная… нетипичная… другая!.. И дождь другой! – киваю, соглашаясь я. – Не помню, чтобы за последние десять лет я видел такой долгий и сильный дождь. Но он как-никак под стать всему. Сами виноваты!

– Всё сейчас стало по-другому. Кхм… апчи… Простите! Кхм, пусть лучше весь огонь, весь мир зальёт дождём, чем слезами! – сказала мне женщина напоследок и покинула купе.

Я взял стакан не за ручку, а двумя руками, сжав его пальцами со всех сторон. Тепло… Тепло, которого так сильно не хватает уже несколько лет, с тех пор, как началось настоящее безумие и всё видоизменилось, приобрело новые оттенки. Еще несколько лет назад казалось, что этого не может произойти, что всё вокруг выглядит одним большим спектаклем, где совсем нет зрителей, а актёры полны самодурства, пафоса и фарса. Увы, этот театр захватил всю страну и большую часть жителей. Мы стали марионетками, которыми искусно манипулирует целая труппа кукловодов, подогретая общей идеей – общим вирусом, проникшим в их мозг и уже отравляющий наш. Вы поймете, о чем я говорю, но немного позже….

Задумавшись, я не заметил, как горячо стало моим рукам и резко отпустив стакан, нелепо разлил чай по столу. Схватился за мочки ушей. Вот же… Обжог пальцы!

– Черт! – выругался я, взглянув в окно, где, то обходя, то перепрыгивая лужи, мчалась к поезду с двумя большими черными сумками женщина. Подол платья был весь мокрым, а жалкие попытки перепрыгнуто огромные реки, разлитые стихией по перрону, приводили к тому, что она не допрыгивала до сухого асфальта и с брызгами приземлялась двумя ногами в самое глубокое место луж. Дежурный по станции, укутанный в водонепроницаемый военный плащ, смоля на всю округу, поспешил ей помочь. Остановившись, она что-то грозно крикнула ему в лицо, видимо отказавшись от помощи, и вскоре исчезла из поля моего зрения.

Мда, ураган сегодня на редкость мерзкий. Май совсем ни к черту. В поезде только те, кто навсегда покидает свой дом и страну. Мы в скором времени станем ей чужими. Интересно, обретем ли мы новую Родину? Дом – да, Отечество – никогда.

Дверь резко распахнулась.

– Твою же мать, гадство-гадство… Какое же безумие вокруг, черт побери! Лужи-лужи… вокруг одни лужи, будь они прокляты! Я не узнаю собственного города, – появилась в дверях она, до ужаса мокрая, чихающая, с тяжелым багажом и злым видом, от которого на моём лице появилась ироническая усмешка. – Еще и мужчину подсадили в двухместное купе, да за такие-то деньги. Просто замечательно! Кошмар! И это всё мне, заплатившей за два места! – сбросив накидку с плеч, вновь выругалась незнакомка, оставшись в элегантном модном платье, которое от холодного дождя, позволило мне разглядеть все прелести её утончённой фигуры.

Не спрашивая разрешения, я поставил её вещи сушиться в дальний угол, сел напротив и спросил:

– Нам с вами ехать целую ночь, так может быть, не будем ругаться и закажем чай или кофе, так как свой, я, задумавшись о предстоящей дороге и новой жизни, разлил по столу? Не советую прикасаться! – предупредил я. – Он еще липкий от сахара. Мокрой тряпки под рукой нет, а салфетки едва ли впитывают. Не знаю, из чего их стали делать, но прибраться ими невозможно! Сделаны, словно, из воска! Воду они только отталкивают!

– Ладно, хоть успею высохнуть и что-нибудь выпить, – только и сказала она, косо посмотрев на меня. Ответ мне был не нужен. Я знал, что она будет не против и скоро её настроение изменится, как и у меня – человека, в 35 лет, покидающего родной дом, оставляющего свою газету, коллектив, и куда-то бегущего в неизвестность. Пожалуй, я рад только тому, что не успел обзавестись семьёй из-за большой загруженности на работе и могу спокойно сорваться с места, собрав лишь самое необходимое: фотографии, документы, вещи на первое время, отцовский военный компас с генеральской гравировкой, деньги, любимые запонки и… и воспоминания, которые весят намного больше чемоданов этой женщины, продолжающей сетовать на косой дождь.

– Всё же я закажу чай!

– Раз уж пошли, то извольте мне принести кофе! И без сахара, пожалуйста! Терпеть не могу пить кофе с сахаром или со сливками. Мне кажется, что в этой сладости теряется вся философия черного напитка. Увы, меня мало кто понимает в этом! – стрельнув глазами в мою сторону, попросила дама. Хотя это больше походило на приказ, я не обратил внимания, обрадовавшись тому, что поезд наконец-то тронулся, а на перроне, кроме работников станции, не осталось никого. Да, таких как нас, пожалуй, никто не будет слезно провожать, махая платками, тем более, в шторм сдуревшей весны.

– Подождите-подождите, – одёрнула меня она, когда я подкуривал бензиновой зажигалкой сырые папиросы. – Я тоже была бы не прочь перекурить, ведь вам не сложно будет угостить меня сигареткой?!

Я открыл портсигар подаренный моим другом. Если мне не изменяет память, он купил его в Австрии, куда был отправлен корреспондентом во время Аншлюса год назад. Мы закурили.

– Надеюсь, вы не будете сегодня всю ночь говорить о политике и мировых событиях? Мне и без вас понятно, куда мы движемся! Поэтому давайте не будем…

– Конечно, нет! Весь наш поезд, каждый вагон: первый, второй, пятый, девятый – и все люди в них понимают, от какой жизни мы бежим, – ответил ей я. – Убегая из страны, кто-то покидает свою семью, кто-то оставляет в прошлом свой дом, в котором пару дней назад сделал ремонт, а кто-то светлые чувства, что нашел совсем недавно или едва успел отремонтировать. Скажите, а почему вы решили, что я стану об этом говорить? Вы умеете читать людей?

– Совсем нет. Просто, о чем может разговаривать мужчина в элегантной рубашке с дорогими запонками, интересным узлом на галстуке и в лакированных туфлях, покрытых воском?! Разве, что о деньгах, политике и недвижимости.

Я улыбнулся, зная, что незнакомка в корне неправа и мне были всегда чужды беседы на светские темы, как и большинству из моего близкого окружения.

Фрау посмотрела на меня.

– Только не спрашивайте моего имени. Давайте останемся незнакомцами. У нас всего лишь ночь и ничего больше, поймите меня правильно. Все ваши ухаживания, мужской шарм и даже замечательная туалетная вода ничего не будут значить.

– К чему вы клоните? – выпустив дым, и стряхнув пепел в маленькую пепельницу, которую всегда носил с собой, задал вопрос я. – Я ничего не имел в виду. Не я выбирал это купе и был совершенно не осведомлён, что мне предстоит ехать с вами. Но не сделать комплимент я не могу. Вы, признаться, очень красивая женщина, и мне кажется, от дождя вы еще прекрасней!

– Спасибо, – мило улыбнулась она. – Дождь испортил весь макияж, который я старательно наносила с четырех часов утра, а безумный ветер сломал мой зонт.

– Хотели покинуть город и тленное прошлое красивой и свежей, как никогда?

– В точку. Гордо, красиво и в приподнятом настроении. Увы, непогода не позволила мне лицемерить и сделала всё наоборот. Поэтому оставляю Берлин промокшей с головы до пят не от слёз, как хотелось, а от майской распутицы.

В тот миг, когда мы поднесли правую руку с сигаретой ко рту, мы оба посмотрели на безымянный палец. Ни у меня, ни у неё обручальных колец не было. Приняв этот факт, между нами возникла удивительная тишина… Тишина, которая разрезала пополам звуки поезда. Ту-тут-ту-тут и снова тихо… Ту-тут-ту-тут и еще тише. Мы стояли друг к другу в пол оборота, то встречаясь взглядом, то смотря в окно. Вам знакомо это чувство – чувство, когда хочется заговорить, но ты не знаешь о чем, а каждая тема кажется до боли скучной и неинтересной, как ежедневная газета недельной давности, которую вы предлагаете кому-то прочесть.

– Всё более хилые постройки… Всё больше пустоты и деревьев…Всё быстрее мчится наш поезд Это значит, что мы не вернёмся сюда никогда? – оборвала неловкую паузу женщина.

– Не знаю, – ответил я. – Я знаю только лишь то, что нам срочно нужно выпить кофе, ведь чем меньше в нас остаётся нашего города, тем сильнее мне хочется ощутить горечь. Грустно и скверно всё… Так, говорите, крепкий черный?

– Ваш кофе! – вновь зашла проводница. – Наш поезд движется очень медленно, поэтому мы прибудем в пункт назначения чуть позже. Будет уже светло!

– Ничего страшного, – улыбнулась незнакомка. – Мы отлично общаемся и кофе сейчас под стать. Спать сегодня не собирается никто… Так скажите, у вас, действительно, была своя собственная газета, в которую была просто вложена, а не подшита одна страница? – повернувшись ко мне, задала вопрос фрау.

Я засмеялся.

– Да! Это был эксперимент с моим другом и коллегой. Он был журналистом, а порой и редактором. Однажды мы сидели в ресторане и думали над тем, что же нужно нашим современным читателям. Им наскучили статьи про психоанализ и политику, про знаменитых личностей и выпускаемые книги под строгим контролем министра просвещения и пропаганды, – помешивая сахар, рассказывал я, смотря на то, как внимательно слушает меня эта женщина, успевшая переодеться в сухую одежду и даже надеть новые серьги. Да-да, я всегда замечал такие мелкие детали, которые приоткрывали мне тайны женских сердец, хотя особой популярностью из-за своей скромности и застенчивости у них никогда не пользовался. Мне следовало бы хоть раз не начищать до блеска свои туфли и хотя бы раз не надевать свой стильный галстук, ведь немного безобразия так нравится женщинам. – И тут мой друг предложил гениальную идею – брать интервью у незнакомых людей разных возрастов и социальных статусов, в разных местах города, за работой или отдыхом, у детей и стариков, у военных и гражданских, у мужчин и женщин, у одиноких и влюблённых, у алкоголиков и алкоголиков-вельмож, у трезвенников и тех, кто пытается ими казаться окружающим…

– Интересно… Людям о людях?

– Да! Наверное, вы думаете, что мы оба сразу решили ввести новую рубрику?! Нет… Мы не так просты и решили довериться судьбе, конечно, после стопки настоящего коньяка, какой всё реже появляется на полках гастрономов.

– Бросили монетку?

– Тоже слишком просто! Вероятность 50 на 50 нас мало устраивала. Наши умы придумали другое!

– Заинтриговали…

– Ничего особенного. Мы просто решили сходить в бар, в котором всегда можно найти настольный футбол, выпить как можно больше пива и заключить пари: если выигрываю я, то рубрики не будет, если он – вперед к печатной машинке. Отмечу, что играли мы одинаково, точнее оба совершенно не умели играть. Поэтому шансы были равны.

– А почему вы были против рубрики? – спросила она, рыская в промокшей сумочке свою косметичку.

– Нет, я был не против. Но ведь кто-то должен быть против? Кто если не я?

– Логично!

– В общем, выпили мы порядка трёх литров крепчайшего Bockbier, уже от 0,5 которого душе стало весело и безмятежно. И вот с первой кружки мы превратились в завсегдатаев с красными носами и опухшими веками. Спустя пару часов мы решили играть в настольный футбол до самого рассвета, выпивая шнапс и куря папиросы одну за одной. На улицу я и мой друг выходили только подышать свежим воздухом и взглянуть на звёзды. Они были такие прекрасные, что наши пьяные сердца обливались кровью. Всё портили проститутки, что постоянно сновали рядом, предлагая свои услуги… Счет был не в мою пользу и мне нужно было срочно отыграться.

– Вы не поддавались?

– Ни капельки. Даже наоборот, я вращал пластмассовые фигурки футболистов так рьяно, что мог сломать настольную игру в любой момент… Увы, отыграться мне не удалось. Рубрика получила заслуженное право на жизнь, – ответил я, но по выражению лица женщины понял, что на этом окончить свой рассказ у меня нет права. – Наверное, вас интересует, что же было дальше? После смены власти финансирование газеты существенно сократилось. Режим экономии. Военная политика. Вместо 32 полос и одной дополнительной, мы стали выпускать всего 12, а вкладку печатали на свои собственные деньги, сменив дорогие сигареты на простые папиросы, а рестораны – на обычные подвальные пивные, в которых, между прочим, намного больше интересных людей, чем в тех местах, где самое примитивное игристое вино стоит половину одного выпуска нашей газеты… Тем более я и мой выпускающий редактор полюбили ту самую забаву – настольный футбол, применяя всё тот же способ решения спорных ситуаций.

Невольно, меня захлестнула ностальгия – скверная подруга, когда в ночь ты решил радикально поменять жизнь. Но без неё никуда. Наверное, если бы она имела человеческое воплощение, то была бы представлена в образе угрюмой вдовы в черном балахоне и с черным платком на голове. Печальная, грустная, но с живыми яркими-яркими глазами, в которых читается прошлое всех нас. Стоит ей скинуть свое тёмное рваное тряпьё, как она сиюминутно преображается в прекрасную леди с эпатажной причёской и ярким макияжем. Какая она для каждого из нас? Какая она для вас? Не будем уточнять. Главное, что именно она – ностальгия, последний раз задаёт нам один и тот же вопрос: «А надо ли? Стоит ли уничтожить всё «до» и попытаться творить нечто «после». Вам знакомо это? Уверен!

– О чём вы задумались? – постучав двумя тоненькими пальчиками по столу, спросила попутчица.

– Эмм… так-с… Я просто вспоминал всех людей, что мы успели опросить. Например, в парке мы встретили одну девушку, которая писала письмо сидя на лавочке в моросящий дождь. Мой друг подошел и предложил ей помочь нам с номером, то есть дать интервью и рассказать о себе… Так-с… Коль мы договорились без имён, так давайте будем без имен. Ей было всего 19 лет, а её молодой человек, с которым они вот-вот собирались пожениться, был призван в армию и направлен служить на границу с Польшей…

– Она писала письмо ему?

– Если бы, то я бы не стал вам рассказывать об этом случае… Она писала письмо никому и в ни куда, сказав нам: «Мне не нужно ни конвертов, ни марок, ни почтальона, чтобы общаться с ним на расстоянии. Сегодня я уже отправила ему послание, но в нём я была не настолько откровенной, чтобы спокойно переживать свою тоску под дождём. Слишком много меланхолии, которая может заставить его грустить. Поэтому я взяла у неба вторую попытку, но уверена, что не буду отправлять это письмо», – быстро рассказывал я, отвлекаясь только на глоток горького напитка и свои наваливающиеся воспоминания о прошлом. – Поймите, в ней было столько глубины и неба, и мы утвердили нашу рубрику «Людям о людях». Именно эта девушка рассказала нам, что можно написать письмо, отложить его на время, и адресат, о котором ты думал в тот момент, обязательно его получит. Да-да, звучит странно, но что-то незримое нашему глазу читает написанное послание, а спустя время… спустя неизвестный нам интервал времени шепчет на ухо тому, о ком мы думали, всё то, что мы для него посвятили.

– Потрясающе! – отреагировала моя спутница. – Вы так быстро и захватывающе говорите, что эта рубрика по праву заинтересовала меня.

Я ухмыльнулся, поджав губы.

– Знаете, порой люди что-то рассказывают очень быстро и эмоционально, но затем резко замолкают, понимая, что их совершенно не слушают. Бывает и иная ситуация. С теми, кто готов выслушать все наши переживания и нелепые истории – мы просто молчим. У нас наступает дефицит слов и мыслей, хотя мы очень хотим общения…

Незнакомка не дала мне договорить.

– Но есть и те, кто тембром своего голоса может заставить слушать или своей тишиной и пронзительным взглядом – говорить. Пожалуй, это вы.

– Не смущайте. Я всего лишь говорю о своём прошлом. Ночь сегодня за нас, дождь играет свою утопичную мелодию, а в кармане еще остались сигареты. Всё не так плохо. Пойдёмте, покурим, – прокомментировал я её мысли и мы направились в тамбур.

– После той девушки в парке мы оба загорелись желанием находить таких интересных людей и рассказывать о них людям. Кого только не было, но у нас не так много времени, чтобы я мог подробно рассказать о каждом. Я знаю одно, что никогда не забуду их – ни одного. Все они постоянно появляются в моих снах, а порой даже предупреждают о чем-то… Ха-ха-ха! Только не посчитайте это сумасшествием. Скорее, это игра. Ведь и жизнь наша тоже игра, порой со здравым смыслом, а порой с безумием и любовью. Невозможно узнать, какие истинные правила нам предлагает создатель. Любить? Жить? Растить детей? Заниматься накоплением и преумножением богатства? Или творить и сочинять музыку? Черт его разберёт, эти жизненные дороги…

– Вы так красиво говорите, что вас хочется слушать бесконечно! Правда. И это не просто слова. Обычно я всегда перебиваю, ведь за три десятка жизни устала слушать. Очень устала слушать! – сказала мне она, пристально смотря в мои глаза. От её слов мне стало немного легче, хотя каждый раз смотря в окно, меня снова и снова съедала тоска.

Ветер… Ветер… Ветер… Вьющий звуки непогоды в нашем сердце.

Дождь… Дождь… Ливень… Сводящий своей музыкой с ума.

Гром… Гром… Молния… Освещающие наш путь, фотографирующие нашу дорогу, без права вернуться назад.

Ну почему сегодня именно вы? Почему именно так, а не солнце и тепло, не сухость, а грязь.

Дым… Одинокий дым, танцующий на ветру.

Всё это гимн прощающихся со своей страной навсегда.

– Как же вам удаётся всех помнить? Все лица, все речи и мелкие детали? – спросила незнакомка, стряхнув пепел на пол и растерев его своими туфлями на невысоких каблуках.

– Знаете, наверное, я вам покажусь абсолютно нелепым журналистом, но во время бесед с незнакомцами я ничего не записываю, совершенного ничего не конспектирую, надеясь только на свою память и на то, что проникло намного глубже неё, – ответил я. – Всё, что нужно, чтобы не упустить ни одной важной для людей детали – это умение слушать… умение слушать так, будто ты говоришь сам с собой, будто именно ты рассказываешь своему любимому человеку о самом себе и хочешь, чтобы он запомнил всё – абсолютно всё, что ты хотел, чтобы запомнилось ему. Сложно?

– Нет-нет, я поняла ход ваших мыслей, – улыбнулась она, прикоснувшись к моему плечу своей легкой, как летний пух, ладонью. – Другими словами, вы просто пропускаете через себя их мысли и чувства, находите отражение их историй в самом себе и затем выдаёте это на бумагу. Ведь так?

– Да, вы сказали намного проще и понятней. Именно так и только так я могу понять, что будет особенно интересно моим читателям. Сомневаюсь, что в другой стране, зная только немецкий и английский языки, я смогу продолжить заниматься своим делом, и уж тем более, вновь создать газету и сплотить вокруг неё коллектив единомышленников.

– Мда, это будет не просто. Но отчаиваться не стоит. Мы что-то теряем, что-то находим. Вот например я… Я и не думала, что в такой ураган, покидая родной дом, многое теряя и от многого убегая, я встречу вас… То есть… Ммм, я хотела сказать… – замешкалась она, пряча свои прекрасные светло-голубые глаза от меня. В них отражался вечерний дождь и красный… чёрно-красный закат, какого я никогда не видел за свою жизнь. – Я просто хотела сказать, что в такой день мне не захочется ни с кем разговаривать, что я сяду у окна с любимой книгой, буду бесконечно много пить чай и читать стихи про героев, которые так же, как и мы мчатся в никуда.

Это было мне знакомо. Я и сам не надеялся с кем-то вести сегодня беседу. Мне хотелось, чтобы как можно быстрее наступила ночь, луна усыпила своим млечным светом, на секунду появляясь и вновь скрываясь за грозовыми тучами, мчащимися и впереди и позади состава поезда.

– А почему бы вам не взять интервью у меня? – совершенно неожиданно предложила она. В её глазах появился огонь надежды, ресницы быстро захлопали, на щеках появился видимый румянец. – Не сваливайте всё на весеннюю апатию, усталость, позднее время, нежелание интересоваться жизнью такой скучной и строгой женщины как я. Не ищите причины, чтобы не творить – творите. Не думайте, что получится плохо – хуже, если не будет ничего.

– Вы серьезно?

– Да! – сказала фрау, вновь предложив закурить. Я был не прочь и протянул еще одну папиросу, благо взял с собой сразу несколько пачек. – Чем я хуже тех, о ком вам уже довелось написать в рубрику? Чем я не случайность, встретившаяся вам в последнюю ночь старой жизни?

– Вы, правда, этого хотите? – уточнил я вопрос, так как зачастую получал отказ именно в тот момент, когда собирался задать первый вопрос. И это объяснимо. Нам кажется, что мы можем говорить о самом себе часами, что самая толстая книга с твёрдым переплётом не способна уместить в себе истории и переживания, нашу судьбу, наши воспоминания и чувства. Но как только мы задеваем всё это – мы задеваем больные нервы, невольно вздрагиваем внутри себя и затихаем, не находя и пары эгоистичных слов о своём отражении.

– Конечно! Может быть, я хочу кому-нибудь сниться? Может быть, я хочу, чтобы мои слова, скомканные мысли и эмоции в печатных буквах и сновидениях читателей пронеслись через время и остались оформленными в предложения и абзацы, многоточия и дефисы… – эмоционально говорила она, вдыхая и выдыхая едкий желтоватый дым. – Тем более, хоть и не хотела говорить, у меня есть бутылочка Бордо. Пожалуй, это самое дорогое, что я забрала из своего дома. Сомневаюсь, что мы сейчас сможем найти красивые фужеры, но чем чёрт не шутит. Я думаю, проводники понимают, какое настроение у их пассажиров, – подмигнула женщина.

А вино – это всегда заманчиво, грациозно и красиво. Не понимаю людей, которые в шумных компаниях начинают пить именно этот алкогольный напиток. Что за извращенный тон? С вином так обходиться нельзя. Вино – это напиток на двоих или вовсе на одного, если твоя жизнь навек связана с поэзией, музыкой, картинами и другими творческими процессами, что требуют от тебя откровенного и честного диалога со своими образами. Получается, что ты пьёшь не один – ты пьёшь с теми, кого создал, словно Бог бы сошел с неба и предложил нам испить из его кубка. Но всё это фантазии.

– Так вы не против выпить немного вина?

– Конечно, нет! Так, а по поводу интервью… хм, что ж, давайте попробуем. Последнее интервью старой жизни… некий эпилог… звучит интересно… или интервью с незнакомкой из прошлого… диалоги с незнакомкой… – начал прикидывать названия для статьи, понимая, что все они об одном и том же. Выбрать можно было любое, тем более что рукопись, которую я напишу по приезду, вряд ли выйдет в печать в скором времени. На какие средства? Где? В каком издании?

– Тогда готовьтесь. Я скоро вернусь! Звон стекла мне придаст больше уверенности, а ночь станет чуточку короче… Хотя, пусть она будет долгой.

Я вернулся в купе, стряхнул пепел с рукавов своей рубашки, открыл чемодан и достал оттуда подшивку каждой пятой газеты. Забрать всю коллекцию было мне не по силам, тем более часть архива существенно пострадала, после поджога неизвестными людьми, скорее всего нанятыми правительственным аппаратом.

Открыл десятый выпуск. Именно с него я и мой друг Цвихель решили запустить данную рубрику. На двух полосах мы взяли интервью у матери, которая отдала в армию четырех своих сыновей и каждый день теперь начинает и заканчивает одной и той же молитвой. Нет, она молится не о себе, а о своих мальчиках, служащих на границе с Францией и, судя по её рассказу, они часто бывают на учениях по тактике ведения городского боя, удерживанию позиций и быстрой агрессивной атаке – некой новой тактической разработке генерального штаба. Она рассказала нам, что уже больше года их изнурительно подготавливают к войне, которую она чувствует своим материнским сердцем. Изначально она была очень рада смене власти, возрождению государства и даже сама пропагандировала ратное дело своим сыновьям.

Пятнадцатый выпуск. С владельцем музея антикварных часов можно говорить часами. Человек, который коллекционирует часы и время в них, ежедневно подводя сотню механизмов и слушая движения стрелок – намного глубже и философски богаче тех счастливцев, что по известной поговорке, часов не наблюдают. Конечно, глубина и философия неотделима от грусти и такой же глубокой, как океан печали, что я нашел в этом старике-еврее с шестой улицы, которую не так давно зачистили штурмовые бригады, переименовали, выкинув все часы на улицу, а часть самых редких и красивых растащив по партийным домам.

Но до этого прошло много времени, и когда я был в лавке, мне казалось, что эти часы будут идти вечно. Хозяин рассказал, что еще в детстве, когда он приходил лечить зубы вместе со своей матерью, врач давал ему поиграться с песочными часами. Это настолько сильно впечатлило его, как ребенка, что всю свою жизнь он посвятил медицине, став первоклассным стоматологом, а с уходом на пенсию стал коллекционировать часы, необязательно дорогие и редкие, порой выменивая уже неработающие механизмы за сущие гроши, чтобы в спокойной обстановке починить и поставить новое стёклышко. «Я делаю то же, что и вы. К примеру, в этой рубрике вы коллекционируете судьбы и истории… символически вы собираете людей, необязательно дорогих и редких, чаще вообще неизвестных вам…», – смеясь, говорил он. – «Если абстрагироваться, то вы увековечиваете их во времени на страницах своего издания. Я делаю тоже самое. Я увековечиваю время на этих стенах. Ведь кто-то же должен ценить то, что сегодня никто не ценит? Но не это уникально в моей лавке. Совсем иное. Если вы внимательно окинете взглядом моё помещение, то сможете увидеть, что часть часов тикают в других часовых поясах. Я не собираюсь их переводить, пусть служат родному поясу…» – улыбнулся коллекционер, искренне поразив меня этой маленькой странностью со смещением времени.

Ожидая возвращение своей спутницы, что изрядно задерживалась по какой-то причине, я всё глубже погружался в воспоминания. Не прикасаясь сознанием к тексту, с удивительной ясностью ума я вспоминал коллекцию часов этого старика. «Наверное, вы думаете, что больше всего мне дороги вот эти громоздкие и безвкусные настенные часы?» – задал он свой вопрос, показав 10-15 больших часов с кукушками закрепленных в самой дали его лавки. – «Совершенно нет. Конечно, я их очень люблю и не продам ни за какие деньги, но вот…». Он подошел к витрине, повернул маленький ключ, открыл стекло и достал женские часы марки «ZentRa», которые еще называют «часами зрелости» благодаря высокой надежности и стильному дизайну для людей постарше. Это часы моей покойной жены, – грустно произнёс старик. – «С помощью них я могу с ней общаться… в них осталось её время… в них она жива и проживёт еще ровно столько, сколько будет работать этот механизм. А я за ним слежу очень тщательно, правда вряд ли смогу раздобыть маленькие шестерёнки. Почему-то они быстро выходят из строя. Но это не повод грустить, ведь после того, как я умру, эти часики тоже перестанут работать. Вы понимаете, о чем я? Я и моя дорогая – мы умрём в один день, как хотели этого в беззаботной молодости. Я уж и завещание написал, чтобы в мой гроб положили именно эти часы. Ничего другого мне не надо. Пусть всю коллекцию отдадут в итальянский музей, который намного старше и богаче моего. Мне плевать, лишь бы память о моей жене была со мной, – рассказывал он, смахивая скупые мужские слёзы. – Что-то я вас совсем вогнал в тоску. Эх, нет мне прощения!»

Больше двух часов он рассказывал мне о своей яркой молодости, о супруге, её болезни и многом другом, что вряд ли бы поведал тому, кому неинтересно его увлечением временем.

Пожалуй, ни он, ни я еще не знали, что в скором будущем молодчики будут так бездушны к людской памяти, к лавке часовщика и к беззащитным стрелкам. Интересно, где теперь часы его жены? Разломаны, раскурочены и валяются на помойке? Или их носит какая-нибудь кокетка или какая-нибудь юная дурнушка, поверившая в новую идеологию и получившая их в подарок? Не знаю…

Нет, не звуки разъярённого неба, не раскаты грома вернули меня в реальность. Намного проще. Звон выпуклых стеклянных фужеров на длинных и слегка изогнутых ножках. Вернулась и незнакомка, замерев в дверном проёме купе, красивая и грациозная, загадочная и тонкая, мистическая и чем-то манящая в ярких залпах молний.

– Вы потеряли дар речи от того, что я смогла раздобыть фужеры? – улыбнулась дама.

– Нет-нет… Просто за вашей спиной беснуется небо и вспышки молнии настолько яркие, словно, нас с вами кто-то фотографирует на память лет.

Женщина обернулась. Посмотрела в окно через стекло, ничего не сказала, зашла внутрь и принялась искать бутылку вина.

– Ах, вот и она. Как знала, что сегодня алкоголь пригодится. Но знала бы, что мне доведётся выпивать с таким интересным мужчиной, как вы, который может бесконечно рассказывать про незнакомых людей, купила бы целый бочонок.

– Спасибо. От ваших слов мне остаётся только засмущаться и помочь открыть вино.

Перочинный нож. Маленький штопор. Чпок. Бутылка открыта. В серебряном шуме дождя тёмно-красная жидкость сочится в наши бокалы.

– Так вы будете брать интервью у меня? Если да, то давайте выпьем. Я уверена вам понравится моя история! – предложила она, подняв тоненькой ручкой бокал полусладкого.

– Да? Вы уверены? Нет-нет, идея нашей рубрики заключается в том, что мы не ищем великолепные истории, мы просто рассказывали простым людям о простых людях и, что самое необычное – им всегда есть и будет о чём рассказать. Главное не прятать свои чувства, не лицемерить и говорить только правду. Знаете, по моему опыту, я могу сказать, что у многих скелеты помещались в шкаф, у других их не было вовсе или тот самый шкаф был намертво забит гвоздями, а у третьих эти костяные создания души настолько сроднились с хозяевами, что живут прямо в доме, а спят прямо в их кровати. Конечно, я говорю абстрактно, – быстро протараторил я, постукивая пальцами по портсигару в такт звукам поезда. – Что же у вас?

Признаться, я ожидал услышать какую-то сопливую историю любви, думая, что она затронет тему мужских измен, неверности подруг, козней коллег и многое тому подобное, что представляет наименьший интерес читателю. Ах, как я ошибался…

– Не знаю, как же начать, – сама чокнувшись со мной, проговорила спутница и сделала большой глоток. – Я родилась в совершенно обычной семье. Мой отец был военный, мать была врачом. Жили мы в арендованной трёхкомнатной квартире неподалёку от центра Берлина. Мама говорила, что у меня еще был старший брат, который умер в четыре года из-за воспаления легких и нехватки пенициллина в аптеках. Всё случилось очень быстро. Увы, или к счастью, меня еще не было…

Мне приходилось слушать максимально внимательно, чтобы не упустить ни одной важной детали из её рассказа. Она говорила то громко, делая акцент на том, что сильно тревожило её сердце, то тихим шёпотом, как бы утончая свои собственные мысли. Крик или шёпот громче? Это всегда останется загадкой. От одного можно оглохнуть, из-за другого – ничего не услышать. Или наоборот?

– …наверное, мама и папа были очень счастливы, когда я появилась на свет на смену скоропостижно скончавшемуся мальчику. Я называю его мальчиком, потому что не была с ним знакома, потому что не считаю его своим братом. Простите меня за холодность в характере, но это так.

– Говорите. Я внимательно слушаю. Это ваша история и я чувствую, что в ней много интересного, – откровенно сказал я, чтобы вселить в свою собеседницу хоть долю уверенности. Пожалуй, вино вселяет в нас намного больше сил и мыслей, чем чьи-то случайно брошенные напутственные слова. Красному вину мы верим всегда, людям – отчасти.

– Не помню точно, но по рассказам матери в год и три месяца мне поставили самый страшный диагноз. Для меня он не был страшен, я еще ничего не осознавала, но слова доктора громом прозвучали для родителей. «Ваша девочка слепа от рождения!» – вот и всё, что он тогда сказал, но этого было достаточно.

Конечно, можете списать это на моё воображение, уважаемые читатели, но чем больше она рассказывала, тем сильнее я понимал, что нас кто-то подслушивает. Нет, он не прячется за кроватью, не маскируется под моим пальто, он где-то наверху, в аду или раю, а быть может, глубоко под землей у теплого ядра. Откуда такие выводы? Не иначе как раскаты грома и вспышки молнии, приходящиеся в такт словам моей героини, навевали эти умозаключения. Да-да, кто-то хочет проникнуть к нам в купе и не дать ей закончить своё повествование…

– Я была слепа и помню прекрасно свои детские вопросы. Почему всё так темно вокруг? Почему я не вижу саму себя? Почему я не вижу папу? Папа, почему я не вижу маму?.. Они для меня просто два голоса: мужской и женский!.. Хм, знаете, но даже это еще не было самым ужасным, ведь я училась читать специальные книги, слушала пластинки и даже привыкла к нашему дому и вязкой темноте в глазах. На самом деле это просто! Самое главное, чтобы все вещи находились на одних и тех же местах, хотя… черт побери, – она отпила еще вина. Я последовал её примеру. – Черт побери, но вы не можете представить, что я действительно чувствовала. Я осознавала, что ножом режут хлеб, что он очень острый, что отец его регулярно носит точить в лавку, которая находится на соседней улице, но представить его себе было непостижимо трудно. Образ ножа рисовало моё воображение… цветы и дождь рисовало опять же моё воображение… родителей и друзей по специальной школе, преподавателей, мать и отца… весь мир творила только моя фантазия, погружая мою юную душу в тепло иллюзий и грёз…

– Что вы имеете в виду?

– Всё было вокруг меня словно из пластилина, ведь во мне не было знания о том, как Бог создал человека, как выглядят уши, нос, ноздри, глаза, волосы, руки и ноги… Ничего… ничего… ничего. Обострённый слух, запах и ощущения хоть как-то позволяли мне быть частью общества, а не увядающим в молодости растением.

Я задумался. Как сейчас помню, насколько глубоко я задумался над этими абстракциями. И ведь, правда, как можно представить своих сверстников, лучших друзей и близких, если у тебя нет представления о человеческой форме. Только пустота и бесконечное черное полотно безумного художника, который закрыл весь мир своим тёмно-черным рисунком, безвкусно измазав полотно черными масляными красками в несколько слоёв?!

– Рассказывать все подробности бессмысленно. За окном уже ночь, да и выпивки у нас осталось чуть больше половины… Мда, моё взросление… Оно было столь драматичным, что если бы я знала о крови чуть больше, чем её медный вкус… если бы я хотя бы понимала, что такое красный, багровый цвет последний зари, то обязательно бы вскрыла себе вены… но и от этого оградил меня чертов Бог… Вместе с отцом я регулярно посещала врачей. Примерно один-два раза проходила осмотр и видела… ха-ха-ха, забавно оговорилась! Конечно, не видела… Не сочтите за враньё, маленькая оговорка… Просто… сейчас грустно и смешно вспоминать, как на вопрос моего папы: «Доктор, как результаты?», я не слышала ответа, лишь маленькое дуновение ветра, от того, что медик отрицательно покачал головой из стороны в сторону. Но это было намного громче, чем «нет», к которому мы привыкаем всю жизнь… это можно было почувствовать кожей… горький поцелуй.

– Но ведь вы прозрели? Как? Ведь только сейчас начинают вести масштабные работы по офтальмологии? Не существует никаких операций и конкретных методик, – вспоминая интервью с одним доктором медицинских наук и его мнения насчет современной медицины, спросил я.

– Не торопитесь! – прикоснувшись к моей руке, попросила она. – Не спорю, я и сама слегка спешу… тороплюсь… тороплюсь, как торопятся наши жизни вперёд, но, знаете, это просто фантастика, что мы видим друг друга впервые, но понимаем, словно прожили бок о бок n-е количество лет и m-е количество жизней. То ли ночь сегодня необычная, то ли мы больше никогда не увидимся, но я не хочу, чтобы вы запомнили обо мне лишь то, что я чудесным образом прозрела. Совсем не в этом заключается мой рассказ, ведь вы правы. Через 10-20 лет зрение будут возвращать повсеместно, а на белом свете не останется ни мальчиков, ни девочек, которые несколько десятков лет плавали в бездне своего внутреннего мира, живя в нём на ощупь, видя его чувствительными кончиками пальцев своих рук…

– Надеюсь!

– На специальных курсах по адаптации незрячих я познакомилась со своим будущим мужем. Он тоже был слепой от рождения. Мне необычайно сильно понравился его тембр голоса, его удивительная эрудиция и остроумие, а ему – тонкий запах духов, исходящий от меня в солнечный тёплый весенний день… Кстати, вы с ним чем-то похожи. Знаете чем?

– И чем же? – удивлённо спросил я, смотря как на её щеках появляется легкий румянец, а руки невольно прикасаются к собственным волосам, не зная, куда же им спрятаться от моих глаз.

– Не смотрите на меня так. Я не скажу ничего нового. Просто вы замечаете, что окружены людьми, а не люди окружены вами. Вы живёте ради них, а не они ради вас. И такой вывод я сделала практически сразу, когда увидела вас. Сейчас редко, кто из мужчин смотрит на капли дождя по окну, делая в своём уме ставки на левую или правую каплю.

– Перестаньте, – отмахнулся я, подлив немного вина. – Просто дождь, тоска и ничего больше.

Мы открыли окно и, игнорируя внутренний распорядок в вагоне, закурили. Нам обоим хотелось что-нибудь нарушить, чтобы запомниться друг другу навсегда. Мы стояли настолько близко, что прикасались друг к другу плечами, и я очень жалел, что не надел рубашку с коротким рукавом и теперь не могу почувствовать тепло или холод её кожи.

– Не понимаю, почему рассказываю всё это незнакомому мужчине. Вы… да никто больше из новой жизни не должен знать обо мне ничего. Иначе, зачем менять город или страну?! – она не задавала вопросы. Просто говорила, и в этом я видел продолжение нашего интервью. – Поменять место жительство… Нет ничего лучше, чем создать нового себя там, где о тебе ничего неизвестно.

– Если только есть, что забывать и совершенно нечего вспомнить! – уточнил я, улыбнувшись, хотя, судя по её грустному выражению лица, моя улыбка была излишней.

– Ах, как я невыносимо устала… Боже мой... Кажется, твёрдо стою на земле, но мир постоянно переворачивается. Друзья становятся врагами, враги – предлагают обняться и выпить вино. Совсем перестала понимать этот мир.
– И не надо. В нём нет ни правил, ни законов, ни морали. Есть только одно – возможность нарушать всё это, а это мы отлично умеем, дымя прямо в купе одну за одной.

– Вы правы! – ухмыльнулась фрау.

Она курила очень быстро, запивая дым вином и после глотка выпуская остатки не осевшего в легких дыма. Я замечал, как незнакомка пьянеет на глазах и в ней просыпается еще больше эмоций, а ночь становится всё темнее и нет ни одной звезды на небе, способной осветить наше полночное рандеву.

– В общем, у меня появился муж. По запаху, по скрипу половиц, по дуновению ветра вокруг мы научились осязать друг друга в пространстве, слышать на расстоянии, любить фантазии друг друга. Хм, интересно кем, а точнее чем он представлял меня в своей темноте? Какими формами наделял мой образ в своём сознании, таком же неполноценном, как и у меня… Черт побери, прекрасно помню тот день, когда он принёс мне букет роз из цветочного магазина, и я впервые вдохнула аромат свежесрезанных цветов. Наверное, вы знаете цветочника в нескольких кварталах от Stadtschloss?

– Мне кажется, что его знают все в наше время! – ответил я, выкинув окурок в окно. В купе стало небывало накурено. Желто-молочная дымка табака зависла в ночном воздухе. Уверен, если бы в ту минуту к наш зашла проводница, она бы очень негодовала.

– Тогда вы представляете, насколько это были красивые цветы, но судьба позволила узнать только их запах, только колкие на ощупь шипы и нежные, как бархат лепестки роз. Не сочтите меня за лирика… я не умею говорить красиво и далека от высокопарности. Я не отрывала своего носа от лепестков днями и ночами, я до крови протыкала шипами свои руки, чтобы понять их магию, пока в прекрасный день они не осыпались, а высохшие стебли не сломались. Тогда я поняла, что вся осязаемая для меня, и зримая для полноценных людей, красота – неимоверно прекрасна вначале и ужасно жестока в конце, когда ей дали попользоваться на время, а затем отобрали. Муки отвыкания ужасны и всегда пугали меня.

– Так что стало с вашим мужем, раз вы вспоминаете о нём так, как будто потеряли?

– Вы это обязательно узнаете, и надеюсь, я успею закончить свой рассказ! – быстро ответила она, вернувшись на своё сидение и поправив волосы. В свете ламп, освещавших купе поезда, её скулы на лице приобрели строгий характер, а глаза… Я никогда их не забуду… Да разве можно забыть красивые глаза человека, который большую часть своей жизни не мог видеть мир вокруг нас.

– Верите ли вы в чудеса? Я не спрашиваю про детство и Рождество. Я спрашиваю прямо… Верите ли вы в чудеса?

Замешкался.

– Тогда слушайте! В один осенний день, проснувшись утром и открыв глаза, я опешила от того, что начала различать образы и силуэты. Конечно, все грани были размыты. Всё было, как в тумане… в дыму… в какой-то сепии, словно мой внутренний фотограф плохо проявил фотографии и они стали мутными, а люди на них размазанными.

Я потерял дар речи. Даже зная, что на данный момент она отлично видит и когда произошло чудо, я совсем не подозревал о том, что зрение может возвращаться само, без действия врачей и какого-либо колдовства, в которое всё еще верит много людей.

– Я ничего не сказала об этом родителям и мужу. Они ничего не должны были знать… Наверное, я думала так, потому что сама не верила в случившееся. Несколько дней, списывая всё на дурное настроение, осеннюю хандру и непогоду, я сидела в своей комнате и рассматривала вещи вокруг себя. Со стороны это могло показаться так, будто сумасшедшая морфинистка после очередной инъекции находится в состоянии не то сна, не то яви… будто она не понимает в какой сказке очутилась… и сказка ли это вообще… Что же было дальше? С каждым месяцем я начинала видеть всё лучше и лучше, образы становились всё более четкими. К примеру, я наконец-то увидела дым, ведь раньше совсем не понимала зачем люди курят, сама украдкой выкуривала по одной папиросе, которые воровала у отца, идя к ним в прямом смысле по запаху… Воспоминания. Кожей вторых фаланг пальцев я чувствовала раскаленный уголь сигареты и осознавала тот момент, когда её пора затушить и спрятать окурок… Представляете?

Большую часть своих эмоций фрау показывала жестом, взмахами рук, стрельбой глаз, улыбками или поджатыми губами. Я помню каждое движение её мимики и помню, как мы выцедили последние капли вина в наши фужеры, а поезд сделал первую остановку на окраинах Германии.

Я попросил у двух проводниц накидки, чтобы пройтись по перрону и последний раз вдохнуть полной грудью аромат родной весны. По капюшону стучал свой меланхоличный ритм дождь.
– Скажите, почему вы так откровенны со мной?

– Ответ прост! – улыбнулась она. – Потому что я знаю о вас только то, что вы едете от дома прочь и настолько же печальны сейчас, как и я. Мы оба не хотим покидать свой город, но остаться в нём – значит остаться в своём прошлом и больше не иметь надежду на завтра.

Мы остановились недалеко от поезда.

– Так что случилось с вашим мужем…

– Это будет звучать ужасно! – перебив, громко воскликнула фрау, стряхивая с рукавов холодные капли. – Чем лучше я видела, тем больше понимала, что между нами исчезают чувства. Он мне стал противен ровно настолько, насколько я любила его. Не думайте, что я распускаю нюни, просто сегодня такая ночь и так мало вина, что хочется умереть от тоски прямо на этом мокром перроне.

Я опешил. Я не мог поверить её словам. Только представьте, что она бросила своего слепого мужа, как только, на удивление всем врачам, родителям и самой себе неожиданно прозрела в 26 лет. Больше 26 лет эта женщина не видела ничего, существовала подушечками своих длинных пальцев, любила и…

– Я любила его. Действительно, любила! Но когда я стала видеть, я поняла, что не смогу быть с мужчиной, которого необходимо опекать, как малое дитя! Впрочем, я и сама была ребенком… Я был очень инфантильна для своих лет… Некий слепой котёнок, в стране «глухих равнодушных людей», который не может поймать взглядом даже свою собственную тень.

– Между вами начались конфликты? – случайно наступив своими туфлями в глубокую лужу и промочив ноги, спросил я.

– В своих депрессиях он часто говорил о том, что теперь я зрячая, вижу этот мир и вижу его, и что ему невыносимо тяжело это осознавать… Я понимаю… Раньше мы были связаны одной бедой и наше общее горе, смешавшись в единый, отвратительный для неподготовленных умов, коктейль стало нашей любовью… быть может, просто страстью и сказкой, в которые мы уверовали своими сердцами. Но это было так, понимаете?! В последние дни, когда мы еще были вместе, я корила саму себя за свою же холодность… я проклинала бородатого Бога за такой цинизм по отношению ко мне… Быть может, вы поймете меня как мужчина… Быть может, вы поймете меня как женщину… Представьте, как…. Как мне было тяжело – жить два десятка лет в неосвещаемом погребе слепоты, найдя в этой черной сырости свою любовь, чтобы потом… чудесно прозреть и потерять её…. Да-да-да! – чуть ли не плача кричала она. – До 20 лет я проклинала небо за то, что слепа, чтобы в 26 проклинать его за то, что прозрела. Я попала в совершенно чужой мир, к которому, увы, ничем и никем не приспособлена… у меня не было нормального образования, у меня не было ничего, чтобы жить полной жизнью нормальных людей.

– То есть вы бы хотели остаться слепой? – закурив, спросил я, смотря в её мокрые от слез глаза. Капли на оконном стекле неслись в унисон солёной воде на её щеках.

– Да! Тысячи и миллионы да! Все эти цветочные улицы, сотни незнакомых людей в транспорте и кафе… и один – любимый и чужой человек дома. Парадоксально, да?! Но это так… мой самый дорогой человек, этот мужчина, которого я называла своим милым и самым лучшим, губы которого я целовала в своей темноте, в своей ночи – стал мне просто никем… точнее стал мне до дьявола противен… нарисовался в моих фантазиях слабым маменькиным сыночком, за которым, жертвуя собой, нужно постоянно ухаживать … Господи, да как у меня поворачивается язык говорить такое… – схватившись за голову и сильно сжав виски, сказала она, сделав шаг ко мне навстречу, захныкав и бросившись на моё мокрое плечо. – Я больше не могу носить это в себе… я так устала… я чувствую себя ничтожеством, которое бросило в жестокое одиночество любимого человека. Ведь он разделял свою тоску со мной пополам, но…

Чтобы вы ей сказали? Как бы попытались успокоить? Отставьте этот очерк хотя бы на несколько секунд и задумайтесь. Если рассуждать хладнокровно и эгоистично, то её можно понять. Уже не надеясь увидеть луну и звезды, что своим млечным светом служат музой для поэтов, писателей, музыкантов и художников, она смирилась, привыкла, адаптировалась. Увы, фатальность жизни готовит всем нам множество сюрпризов: приятных и не очень. И один из сюрпризов был уготован специально для неё – прозреть. Что же за этим последовало?.. Бог ты мой, да это просто невозможно вообразить. Весь мир переворачивается… солнечные краски и ночь начинают опьянять, жизнь дарит новые возможности и всё старое хочется оставить в своём прошлом. Ведь так? И тот мужчина, что был с ней, стал для неё совершенно чужим. Да, остались те слова, запахи и ощущения, и дело совсем не во внешности и в том, как его одевают друзья – дело в другом. Теперь она полноценная женщина, а он, да простит меня Бог, калека, инвалид не способный достать, притянуть бездонное небо немного ближе.

Так что вы думаете по этому поводу? Прошу вас, ответьте.

Она стояла и плакала в мокрое от дождя плечо, вздрагивая плечами и обнимая меня. Мы просто молчали, пока она наконец-то не произнесла.

– В ночном купе, когда нас только двое, намного понятней что такое любовь и что раньше я жила совершенно не так, но как ни странно, я улыбалась намного чаще, чем теперь. Поймите, я попыталась быть честной с ним и собой… а он… он проклял меня в миг нашей последней встречи, прокричав эти страшные слова, которые изо дня в день эхом звучат в моей голове. «Я желаю, чтобы ты вновь ослепла. Будь ты проклята!» – заорал он так, словно я находилась в нескольких километрах от него.

– Давайте вернёмся в купе. Поезд скоро отправляется дальше…

Дежурные по станции достали красные флажки.

– …да и мы изрядно замёрзли от этой непогоды. Вам нужно срочно успокоиться. Скоро начинается новая жизнь и вы… послушайте меня… вы просто обязаны начать её заново.

Незнакомка приподняла голову, посмотрела мне в глаза и ответила:

– Пообещайте, пожалуйста, пообещайте, что при первой возможности вы опубликуете моё интервью. Я верю, что вы очень хороший человек и обязательно выполните данное обещание.

– Обещаю, – сказал я, осознавая, что быть может моя новая газета попадёт в руки тому, кто прочитает её откровения брошенному мужчине, и он её простит. Ох, как всё это звучит эфемерно и, возможно, никогда не произойдет в реальности.

– Спасибо, – шепотом произнесла она и поцеловала меня в губы так кротко и легко. – Когда на дне фужера остаётся несколько капель вина, почему-то на небе мигают звёзды и так хочется любить. Уходят все заботы и печали, которые, конечно же вернутся.
– Но когда? Сегодня ли?... Так стоит ли огорчаться, если завтра нас уже не будет?!

– Пойдемте в купе. Пора лечь спать, – только и ответила она.

Горячий кофе. Две дымящиеся сигареты. Ночь неминуемо сокращается. Я смотрю на стрелки наручных часов. Ах, как жаль, что поблизости нет того старика-часовщика, которому бы я с удовольствием вручил свои часы, чтобы он сохранил в них время.

Нам постоянно чего-то не хватает: себя в «других» или других в «себе». Инстинкт самокритики заставляет нас искать конечные логические ответы для разума на бесконечные эмоциональные вопросы сердца. Но умеем ли мы в первую очередь тихо спрашивать «себя», чтобы на что-то громко отвечать "другим"?

Нет.

Совсем скоро мы будем в Швейцарии.

Больше незнакомка не произнесла ни слова. Она снова выпрямила спину, накрасила глаза и губы, приподняла свой носик, гордо встречая май 1939 года в другой стране. Я понимал, что нам не суждено встретиться, но, пожалуй, такая ночь намного лучше возможного продолжения, которого бы нам хотелось. Мы стали очень близки, но так и остались неизвестностью – двумя откровенными письмами без обратного адреса и имён. Мы еще не знали, что совсем скоро начнется Вторая мировая война, а ураган и дождь будут преследовать нас повсеместно, что лучше бы мы оба ослепли в том поезде Берлин-Цюрих навсегда. Мир будет грохотать от вспышек молний, залпов грома и тонуть в ливнях материнских слёз.

P.S. Я сдержал своё обещание. В августе 1945 года моя газета, забытая Германией, получила новую жизнь в Швейцарии. Она стала намного тоньше, зато рубрика «Людям о людях» получила свой заслуженный разворот. Конечно же, после партии в настольный футбол с новым выпускающим редактором.
Как сложилась дальнейшая судьба незнакомки – я не знаю.

Конец!

Дата добавления: 2015-07-10