ОНА, женщина за тридцать

ОН, мужчина за тридцать

По ходу написания было решено отказаться от ремарок действий героев.

ОНА может: лежать в кровати, находиться в ванной, одеваться, пить кофе, накладывать макияж, заниматься маникюром, идти по улице, ходить по офису, ехать в такси.

ОН может: Валяться, делать гимнастику, курить сигарету, бриться, вести автомобиль, перебирать за столом бумаги, говорить по телефону, гулять по городу.

Порядок действий и право выбрать или придумать свои, разумеется, право режиссёра.

В идеале представляется, что женскую и мужскую часть должны режиссировать мужчина и женщина(не муж и жена). Тогда они неизбежно лучше проникнутся происходящим. Впрочем, это не требование, а пожелание.

ТЕКСТ:

ОНА:

Всё-таки он — чудак. Говорят, мол, все они чудаки. Обычно бабы считают, что все. Но сначала-то он нормальный. Был. Ну, как нормальный? Такой. Не то чтоб на всю голову... Короче, не отмороженный. Весёлы весь такой. Начитанный. Нор-маль-ный. Не идеал, тоже, конечно. Не принц, в смысле. А где их взять, принцев этих. Вполне себе, такой, непринц, ничего себе. Шутил всё задорно так. Про себя. А это уметь надо. Стихи читал. Цитировал. Психолог.

Чууудак.

Ну вот, опять помада не так. Что это за губы? Сотрём. Может, другой тон? Вот, этот. Поярче.

Подруга, а ты ничего себе так! Вполне.

Конечно, он меня сразу в койку пытался. Ага, щаззз. Привык там, к шлюхам всяким. Нет, я сразу поняла. Было в нем... Харизма, да. Но и вот это мужиковско-козлиное — было. Но приличный экземпляр. На люди выйти не стыдно.

ОН:

...потом они начинаю кричать: вот, он нашёл себе попроще, простушку. Дурочку, провинциалку. Такая классная и умная — я — оказалось не нужна.

А он? Кого он себе выбрал? Ну ДУРУ же! И... шлюшищу. Да она, она, она ему просто даёт.

Нет таких категорий. Есть женщины, с которыми легко и приятно. Ком-форт-но! Тяжесть мне эта, извините, не нужна. Начальник вытрясет. В пробке настоишься. Гандон подрежет какой-нибудь. ДПС-ники штраф сдерут... И хочется-то ведь спокойствия. Веселья. С улыбками. Без двусмысленных фраз. Нет, ну мы можем, конечно, о проблемах экологии в Африке поговорить. И о свободе слова. Но не каждый же день!

Я и с мужиками всё перетираю. И поверь, не скажешь ты ничего нового. Не ска-же-шь! Можно для этих бесед в неделю один час выделить. Я согласен. Но в остальное время — я хочу наслаждаться.

Так ведь ещё и начинают эти все тараканы свои — умом называть. Да каждая — каждая! - женщина — умна. По-своему. Проблемы эти все. Сложности... Кому хочется о ни говорить? У меня самого этих проблем столько — уххххх...

И с недоступностью своей этой — заканчивайте, мадам, бога ради. Нам не по пятнадцать лет. И даже не по двадцать пять. Мы взрослые люди. Пубертатный период кончен. Скоро, может, кризис... Нет, не мировой. Так, у меня среднего возраста, у тебя — климакс. И мне с этим максимализмом ухаживательным — не по пути.

Очаровать — да. А завоёвывать? Из штанов выпрыгивать?

Вот не надо только тех, с кем ночи провожу, шлюхами называть или как похуже ещё... Просто я предлагаю — соглашаются. Не хотят — не соглашаются. А про этих... самых. Ещё Гребенщиков всё исполнил.

Вот как? Как объяснить ещё?

Помню, ночь. Двое. Я и она. Шампанское. Опьянённость незнакомых тел. Раздеваю её. Она раздевает меня... Жаркие объятия, поцелуи и прочее... Вдруг заявляет: «Знаешь, я больше детей не хочу. Я ещё своего у мужа не отсудила. Так что если что — аборт. Это не обсуждается.» Что? Что, блин? Что мне на это сказать? Девочка, милая... Или другая, так та всё спрашивала, ПОСЛЕ уже, «Презерватив не порвался? Дай проверить!» Не нужно. Не нужно в физиологию скатываться.

А если, извините, вы мне отказали, то и не стоит, в самом деле. Разговоры о девушках лёгкой степени доступности здесь не к лицу. Если у редко бывает секс, то это же всё гордость. Вот эта ваша гордость. И поверьте. Видно же — по лицу. Вы желаете, желаю я...

Когда скажете - «нет», а я найду другую — останьтесь же в рамках. Умны? Я не спорю об уме. При выборе из двух автомобилей — комфортного опеля и феррари без тормозов, со сломанной электроникой, разбитыми стёклами — я лучше опель. Подумайте. Кому нужно что-то с придурью? С депрессиями? С намёками? Этап юношества пройден, этап горящих глаз, холодных алкающих рук, мечтающих губ, похотливых мыслей, готовностей горы свернуть, лишь бы-лишь бы, за ради взгляда благосклонного.

Я не принц на белом коне. Вы — не принцесса. И не королева.

ОНА:

...некоторые считают, что мы живём в наших каких-то розовых соплях. Иллюзиях. Принцев ждём. Не жду я никаких принцев. Какой ты принц? Я по-ни-ма-ния хочу. Чтобы ты не мимо меня слушал, а меня слышал. И внимал. Понял?

Смотришь, блин, глаза — сытые-сытые такие. И всё сразу подавай. Сразу ему секс. Я ещё разобраться не успела, подходим мы друг другу, нет. И не знаю я, сколько мне на это времени нужно. Понятия я не имею. Но во так сразу! Прости. Я не готова. Я так не могу.

И не в приличии дело. Ты меня уважай. Уважай элементарно. Как личность.

Вот помню, был у меня один. Художник. Творческий весь. Красивый? Да нет. Так себе. Но энергетика у него была! Бабы гроздьями вешались. Но я — другая. Я — личность. Женщина. И всё-то ведь хорошо было. Конечно, у меня амбиции. И у тебя амбиции. Это плохо? Это разве плохо? Я же не бесхребетная не пойми что! А ты, ты был, конечно... Мужчина. Натурщиц своих рисовал. Ну, закатывала я иногда скандалы... Хорошо, хорошо, не иногда. А как? Как? Прихожу в мастерскую к тебе — а там баба голая. Лежит. Сидит. Стоит. Рисуешь ты её? Неужели другого не порисовать? Художник. Сраный. Что, нельзя было ради меня постараться? Пейзажи рисуй. Натюрморты. Мужиков, в конце концов. Животных. Хотя не надо мужиков и животных. А то мало ли ещё подумают. А в итоге? Ну, посмотри на себя? Кого. Ты. Нашёл? Технолог, блин, на мясокомбинате. Меня, умную, красивую, талантливую. Шикарную женщину! Ты вот на это променял? Даже не чудовище. Она же... Недалёкая! Господи, о чём ты с ней говоришь? О чём вообще? О Ницше? О Канте? О Гогене? Да она в музее была раза два, когда всем классом в школе водили. Она же дурная. Никакущая. Бабища же. Была бы красавица. Я б поняла! Но ЭТО! Обычная бабища из глубинки. Простушка-простушкой. Нет, конечно, тебе было сорок, кризис там, понимаю, среднего возраста.

Но я! Интеллигентная женщина! Взрослая! Мужики знаешь как оглядывались! Со мной же пойти не стыдно, на приём, в ресторан! А эта? Как тебя угораздило? Меня — на такое? Андрюшенька. Она тебе детей нарожала, разнесло её.

Ну да, да, я тогда, может, не готова была. Но потом-то, через годик...через два... Как ты с ней в одной кровати спишь? Тебя ночью не передёргивает? Спать...с кем там? С технологом. Тебе говорить, кем жена работает не стыдно, художник? Ты же человек искусства. С большой буквы «И», так сказать. Понимаешь? А она сидит дома с детьми, пока тебя по полгода не бывает, варит тебе борщ. Да я помню, помню, как ты сидел в кафе и плакался мне. Что ты один, как перст, что Ларка эта твоя ничего не смыслит, подругам говорит, мол, «малюет мой-то, с выставками ездиит. Олигархи и звёзды у него во всю покупают». А мог! Мог со мной быть! Нет, я, конечно, знаешь, дома бы сидеть не стала. Нянечку бы завели. Да и двое — это много. И мне тогда не хотелось. Я и сейчас не знаю, готова или нет. Врач говорит - пора, а я не знаю, готова или нет. Но я спустя десять лет смотрю на себя в зеркало — я — и шикарная и удивительная и интеллигентная. Женщина! Как ты мог... Вообще! Не поймёшь вас, мужиков.

ОН:

А иногда, утром, просыпаешься так, с трудом. Морда вся в щетине. Опухла с ночи. Немного. Мешки какие-то под глазами. И вдруг понимаешь: ты не мальчишка уже! Тебе не семнадцать лет. Вот, вчера ещё, кажется, только было. А сегодня уже вот. «Возраст Христа» пройден, распять тебя не распяли.... Дальше что? Машина хорошая. Евроремонт в квартире. Денег хватает. Нет, денег всегда мало, но вот в такие утра смотришь на себя и думаешь: а ведь хватает. Если, конечно, на мэрс не начать копить... А счастье-то где? Где оно, то самое, «счастье для всех, каждому и пусть никто не уйдёт обиженным»?

Да. Я помню, на первом курсе, брал себе пива бутылку вместо лекции, шёл, пил, солнышко так светило ещё... И так хорошо было... Денег только не хватало никогда. Но радужное такое было всё... А теперь что?

В пробках этих стоишь. Говнюк бикает какой-нибудь. Ты какому-нибудь говнюку бикаешь. Работа — не пойми. И не любимая. Такая, как орбит изжёванный весь. Привычная. А если пьёшь — то, конечно, Джек Дэниэлз. Или Хеннесси... И они не вкусные! Хотя, приятно. Только радости никакой. Что водку пить, что хеннесси эти...

А раньше, бывало, возьмёшь двести писят фляжку коньяку в стеклотаре, в Доме Кино сел на последнем ряду. И сок из маленького такого пакетика. Смотришь. Фильм. И с каждым глотком — с каждым! - фильм лучше и лучше. К концу зал плавает немного. На экране — шедевр!

Или, если с девочкой пошёл, то руку ей раз — на коленку. Сам весь дрожишь. Она руку, деликатно так, убирает. А ты лицо её за подбородок к себе повернёшь... Глаза горят-горят-горят-сверкают! Романтика... Где она, такая романтика? И я не бабник, но не мало было их у меня. Но Наташку, первую свою, как сейчас помню... И модели... не модели, а одна была у меня, красотка, ноги прямые, как стрелы, от подбородка. Не самая плоская кстати. Да разные были.

А Наташка? Что Наташка? Она ничего такая была. Не конфетка, конечно, прыщики ещё на лице эти, «интеллектом она не блистала, зато за...». Как говорят. Но мне хорошо так с ней было. Уютно. Тепло. Я как сижу в зале, оглядываюсь, острожно, направо, налево. А там — вдруг — она? Как тогда? И смех это её дурацкий. Грохотала так, раскатами. А когда ты молод, совсем, кажется, что это навсегда, что не кончится, а если вдруг, если конец... то обрыв. Всё, дальше не жить лучше. Привыкаешь, конечно. И обрыв-то не обрыв. А так. Склон. И не склон. Повороты очередные на дороге...

Здоровый циник такой, весной о лете мечтаешь, летом ждёшь, когда жара кончится, а осень...осень пугает зимой и можно снова весну ждать. И лето.

Как раньше-то, в походы ходили, палатка одна на всех, рюкзак водки, рюкзак тушёнки, рюкзак гречки и гитара. И ничего больше не нужно было. А теперь — подавай три джи зону, чёрта в ступе. Этот не пьёт, того жена только на день отпустила, чтоб вечером — дома... На машинах все. Музыка орёт. Костёр без жидкости этой не развести! Шашлык — мангал с углём нужен. Сидишь, как прокажённый. Ты им про звёзды, они тебе про курс бакса с евро. А ещё фотки детей показывают. Вау, это он что, с прошлого месяца на пол сантиметра вырос. От это да! Безумно интересно. А видео, видео есть? Показывай, я буду под водку смотреть и умиляться...

И спрашивают, чё ты один, когда уже, пора..

Как будто я сам не знаю, что «пора». Пора от топора. Не подворачивается если. Бабы-то есть. Умные, красивые. Только что им семья? На тридцать восьмом месте. После конных прогулок и пластики носа. И думаю иногда... Найду себе какую-нибудь. Нет, не дуру, но попроще, чтобы без давки интеллектом, замуж возьму её и детей наделаю. Зато она меня слушать будет и в рот смотреть.

А то все — ВСЕ — язвительные такие. Стихи пищу — не нравятся. Машина — как-то не очень. Живу в области. А здесь — воздух чище! Ты сама-то что?Что, Осип Мандельштам? Или Ахматова? Мне, может, помолчать посидеть? Ох, умная моя. Ум — это умение промолчать. Только не нужно удивляться. Язвите? Доказать, что умнее хотите? Отлично. Да, образованнее. Может, милая моя, острее, разум чище. Но извольте не удивляться, если я перестану звонить. И писать. Сами ведь не звоните и не пишете. Первой. Никогда. Хоть одну иициативу я видел? Вообщение там? Может, комплимент? Вот хоть один? Видите...

ОНА:

Вечно что-то «не слава богу». Вот всегда. Не обходится. Вечно у этих мужиков так. Вот Витя. Ну, старше ты меня, положим, на два десятка. Дочка у тебя почти как я. И? Что? Что с того. Как я его соблазняла. Юбку покороче. Вырез поглубже. В кафе рядом сяду, улыбаюсь. И нате вам. В постели, видите ли, как с девочкой. А я уже не дечока. Тридцать лет между прочим тогда было. В дочки гожусь, видите ли. «С ребёнком в кровати кувыркаюсь». Я, может, тоже. Как с отцом! Что за инцестуализм такой? Хорошо ведь вместе? Хорошо! Отлично. Лежим, курим. Нет, вечно что-то не так. «Ты меня брось, я старый.» Тьфу. Может, я сама разберусь, старый или не старый? Мы же не в пещерные времена живём. Я — свободная женщина. Кому хочу, тому себя и дарю. Это не ты меня соблазнил, а я. Я решила. Сама. Так хватит эту бедность, благородство искать, вшивое какое-то. Причины, связи. У меня образование первое — юридический — я всё причинно-следственное сама обозначу. И внезапно слышишь - «Я тебя люблю, но я не хочу красть молодость твою». Ну-ну. Вор, называется. В общем, не знаю, стрельнуло там что-то, сердечко кольнуло, ёкнуло, шальнуло, может.

А теперь ты. Напористый мой. Что, я должа по щелчку с тобой? Разбежался.

Я не шлюшка тебе какая-нибудь. Из твоих. Любитель... Ширпотреба. Что же звал-то меня? В кино? В театр? С другой пошёл. Да, да, эта, небось, простушка дурочка, стихи ей почитал, эрудицию заблеснул — и в койку. И на выход. «Уходи. Но оставь телефонный свой номер». Козёл. Ненавижу. И сиди. Со своей давалкой. Со шлюшкой. Кому ты нужен? Кому — ты — нафиг — нужен? Кому ты сдался? Книжку умную прочёл, умным стал? Да, да, обаяния тебе не занимать — и не таких видали. Пообаятельнее. И покрасивее. Что, я мужиков не видела? «Актёр драматургии скромной жизни»! Нашёлся мне. Нет, честно, одни чудаки на «м». Попадаются.

А если не чудак — так безнадёжно влюблённый. В кровососущую паразитку какую-нибудь. Или бухающий. Или и то и другое. «Периодами пьющий рваных ран гитарных символов струны порывы душ алкающих желающих неблизких глядящих отрешенно пролетающих не низменно но неизменно низко».

И у каждого такого — обязательно — за спиной — любовь большая, и не пойми, то ли за спиной, то ли на спине сидит.

Вот... Что? Что с вами можно? Только дружить? Нет. Видеть, как мужик страдает по эгоистичной манде... Жалкое же зрелище. Даже не жалкое. Недостойное. Словно что-то неприличное видишь. А сколько их таких? Принципиальных. Чётких. Уверенных. Но — мучимых.

Купила тут платье - красное, красивое, шикарное. Друзьям показываю. Они — обалденно. Говорят, такое, что сразу хочется завалить...и эге-гей.

А где такое, такое купить, чтоб хотелось взять и прожить долгую жизнь?

ОН:

Ищут все отношений каких-то. Серьёзных. Необыкновенно серьёзных таких. Чтобы долгих, чтобы сразу и навсегда. На века. Так не бывает. Не бывает так! Мы же не в школе. Чтоб умирать от любви. «Вздыхать и волочиться, фраз пёстрых нож точить; глаза, а взгляд — как выстрел, ресниц вздымания; сердец мерцающих — бойницы»...

Двадцать... Кажется, да, двадцать тогда было. Нет вру, девятнадцать. И она. Она. Ника. Моя соседка. Моя новая соседка. Я влюбился. Нет, как там по-английски? «fall in love». Пропал. Провалился в любовь. Так глупо. Так пространно звучит. Может. Может это была и не любовь. Память склонна вытворять странные фокусы. Плохое затирать, хорошее оставлять.

Ника, ей двадцать четыре, имя — как у богини. Это была страсть. Я сгорал. Нет, слова в горле, правда, не застревали.

Мы часто, часто стояли и курили на площадке. (закуривает). Стояли, курили, я нёс какую-то муть, чепуху какую-нибудь, она смеялась... Я потом искал, в каждой искал, эти искры, искры этого смеха. Она смотрела в окно, в своей короткой юбке. Я обгладывал взглядом её колени, в фантазиях целовал руки. Да много чего. Вожделел. Так, как никого и никогда в жизни.

Я проваливался в её ноги, проникал в них, ноги в чулках, ажурных чулках. И помаду, вульгарную помаду, красную... Нескладный, почти подросток, худой, невзрачный. Это через лет пять я расцвету, буду знать, точно знать, что делать, соблазнять, а не страдать. Но тогда, тогда всё казалось недостижимым, невозможным; даже не мечта, а призрак о мечте, дыхание мечты, когда весь мир сжимался до мыслей о её ногах, затянутых в ажурные чулки... Сжимался в фантазиях об этих ногах; о том, как сладко было бы только прикоснуться... Смешно. Ведь она видела, знала, заходила стрельнуть сигарету и мы с час могли так провести, стоять на лестничной клетке. Может, то был лучший симбиоз: оттенок сочетания моего желания и её знания о моём желании...

Порой я видел, как она водила мужчин, иногда почти мальчишек, на пару лет старше меня, но матёрее, пожёстче; она даже не стеснялась, если в такие моменты мы сталкивались на лестнице. Я завидовал им нещадно; ненавидел их, но не мог удержаться, не мог не представлять их пальцы, стягивающие чулки с её ног, ног, которые должны были быть моими.

Так продолжалось года полтора; однажды она зашла ко мне попрощаться. Она улетала в Европу, навсегда, конечно, нашла кого-то и вот теперь он увозил её туда. Квартира была моя пуста, пуста и никто не должен прийти был до вечера. Теперь, когда я вспоминаю её, как она шваркнула в меня взгляд, как она оглушила меня словами об отъезде; она ждала. Ждала, что сорвусь, схвачу её, затащу в коридор; она ждала, но не было, может, впервые, у меня слов, грло пересохло, я зык не отнялся, нет; я стоял уже на превращении, на прекрасном пути изменения в мужчину, на становлении, когда твоя щетина — это почти, почти сексуально, когда молодые девчонки — иногда, но всё же — оглядываются на тебя... Как хотелось бы соврать, что якобы я решил ничего не портить, что молчал благородно, что не съедал её взглядом, усмирил страсть. Но в том молчании не было ничего благородного, только уродство понимания, что следует сделать и немощь невозможности заставить себя сделать это. Как во всяком из тех случаев, где должен был сказать, но не смел, не сумел... Мои руки много раз потом лежали на её ногах; но дверь на самом деле была закрыта, а я впивался в бездну полумрака проклятой прихожей.

Позже, в каждых новых отношениях я тщетно искал ту страсть, тот трепет, но все они бывали не те, словно качеством, сортом ниже; я не находил ног, способных так носить чулки, так гордо, так независимо; не находил и раз за разом очаровывал, а потом разочаровывался сам.

Всё это, конечно, пропахло духом романтики женских книжонок в бумажных обложках. Не было, разумеется, в той страсти ни великих фатумов, ни фатализма, ни вечной красоты.

Я купил, спустя несколько пар лет несколько пар чулков; не себе; но женщин, которых водил, просил надевать их или натягивал сам. Не всегда и не на всех, конечно. Но иногда...

Только было всё не былее чем игрой в страсть, в бледное подобие той страсти и оттенки желания, вожделения, блёклые, приходили. И покидали меня. Оставляя неудовлетворённость, недосказанность, недопритяжённость, недосопряжённость. Девочки, наверное, чувствовали — и — стоило спасть флёру, налёту обаяния, как мы стремительно расходились. Или тянули всё слишком долго, месяцами, полугодиями. Порой у меня было две или три девушки; порой ои узнавали друг о друге. Жизнь несла достаток и разочарование.

Вдруг однажды она вернулась. На неделю. Кажется, продавать квартиру. Спустя восемь зим. Снова в лето. Тем же вечером мы лежали в постели. Наваждение. Мы трахались яростно и бесконечно. Всю эту неделю. Я не спрашивал ни о муже ни о детях. Я привык тогда уже не обращать на это внимания... А она? Она уже не носила чулок. Вообще, страсть вернулась; в некой мере, больше, чем отражение; только теперь она хотела меня, а я выполнял эти желания; за ту неделю она выпила меня до дна. И уехала.

Мне вдруг стало и легко и грустно и страшно. Неужели это та самая, ради которой я лишал девочек проникновенности, искренности, ласки? Не додавал нежности? Был скуп на слово? Смотрел мимо на признания о любви? Словно отбирал что-то важное у самого себя годами. Все эти годы. Обкрадывал себя.

Но даже с пониманием, что та страсть, та дикая, глубинная, глубокая страсть, пещерная, животная, осталась и не уходила. Но теперь это была страсть к тем ногам, которых, я знал, уже нет, которые не носят больше чулки. И сложно решить, хорошо ли, что я узнал её на вкус или нет? Хорошо, что узнал, что тех ног больше нет? Страсть оставалась. Тенью, печатью, воспоминанием. Хоть и не вернулась до конца.

Едва ли я стал искреннее. Чуть откровеннее, открытее, честнее — да. Жизнь стала спокойнее и свободнее.

Удобнее.

В мечте о серьёзных отношениях, о долгой, чистой любви есть цинизм; каждую новую любовь мы пытаемся сравнить с той первой, которая была не чистой, но сильной. Цинизм самообмана. Цинизм обещания себе чего-то того, где лимит, как на кредитном счету, давно исчерпан, а проценты капают.

Ох, дамы, вы сами-то, да, не девочки осьмнадцати лет, а состоявшиеся, взрослые, вот разве верите в такое? Смотрю и вижу, день за днём — страсть расчёта на будущее вместо страсти мгновения. Желание благополучия, спокойствия и денег вместо желания всеполглощающей и новой любви.

ОНА:

Искала, искала-то больших чувств. Вот утро. Утро одиночества. И в зеркале — ещё не стара, далеко не стара, но уже не молода. Уже не молода. Как страшно это звучит. Одинока и не молода. А когда-то, когда-то одиночество казалось подарком. Что, подарить жизнь мужчине? Просыпаться — день изо дня — с кем-то под боком? Храпящим? Сопящим? Как же чуткий мой сон? Чашка кофе у окна? Та самая, спокойная чашка кофе? Сваренная только себе? Лучшая на свете? Делить с кем-то утро?

Мимические морщины. Лоб не морщить. Улыбаться меньше. Собственно, можно не улыбаться совсем, а вот лоб, со лбом — сложнее. Два часа в выходной с депилятором. Раз в месяц - хна на волосы. Седых пока, кажется, нет. Один был как-то Рвём нещадно. Умна, красива. Оглядываются, пялятся на ноги. Но — одинока. Раньше, раньше... Одиночество — священный дар. Ныне — проклятие, чума, прокажённость. И не в сексе дело. В сексе тоже, но ведь другого не хватает. Максимализма, что ли. Идейности. Культура есть, а одухотворённость? Приходишь в церковь — платочек. Как будто Бог, если он есть, меня без платка не услышит. Ты умная, красивая женщина. Ты старше, мудрее, лучше. Так где же достойные? Отчего одна... Шелупонь?

Мост. Ты, я. Встреча. Вторая встреча. Ни телефонов. Ни имён. Ты старше. На семь лет. Тогда мне, девчонке двадцатилетней, кажется, конечно, что больше. Я, дурочка, накладываю макияж, чтоб школьницей не выглядеть. Почему так? В молодости мечтаешь старше быть... Время раз — и проходит, уносится — и покупаешь все эти омолаживающие крема. Задумываешься — чуть — нет-нет — и промелькнёт в мыслях слово. И слово это — нет, не старость. Слово — ботекс. Не морщить лоб. Не морщить.

Мост, встреча вторая. Ни профессий, ни занятий, ни имён. Мы о другом говорили! Сейчас представлять странно: не о политике, не о кино, ни о какой-то культуре. Просто. Просто говорили. И легко так, легко, что можно с ума сойти.

Без этой всей пошлой романтики, «ты да я, на века». Никогда о работе — ни слова. С тобой? Всё время в текущем моменте. В сейчас. Здесь. Жить здесь, сейчас, это ты умел. Лучше, чем кто-либо. Мгновения. А я? Я так и не научилась. Ты умел видеть этот мир чётко и ясно, как новорождённый. Когда нет предрассудков, понятий... Нет суждений. Нет окружающих, нет законов, морали, норм, согласно которым мы должны делать так-то и так-то, но ни в коем случае не иначе...

Для тебя не было форм. Воздушный шар был не надуман куском резины, заполненным гелием. Он был большим, странным, удивительным. Непонятным. Интересным. Живым! Словно не только люди, как мы привыкли смотреть на мир, а всё, всё живо, неопределённо, загадачно. Мы часами сидели в кафешках и пытались угадать, кто есть кто — посетители. Целые истории придумывали, рассказы, сочиняли свои миры и вдруг обычное кафе становилось...новым.

Интересным Вселенной.

Не могу сказать, встречались ли мы, были ли парой. Тебя постоянно мотало из Питера в Москву. Из Москвы в Новосиб. Потом обратно в Питер. Нам не нужна была эта формальность: слово «отношения». Это слово...задаёт рамку. Оно говорит о факте свершившемся. Оно обязывает к лени. Несёт в себе целый кузов социальной ответственности...Были ли у тебя другие? Может, да. Может, нет. Конечно, ч задумывалась об этом... Но это не имело значения: когда ты был со мной, ты был только со мной. Ни с заботами, ни с проблемами. Ни с бабами....гипотетическими.

Ты никогда вообще про других не заикался. Я чувствовала себя, как чистый лист. Забывала всё. Словно мы — первые. Первые люди на Земле. Идущие по травам и познающие мир. И любые яблоки. В нашем саду не было ни запретных плодов, ни грехов.

Это было тем, чему не нужна форма. «Любовь»? Только слово. Всё — только слова. Слова подразумевают. Слова обозначают, ставят печать постоянства. Слова — это таксидермия образов. Что скажет слово «трава» выросшему в городе? А в деревне? Или вот, картошка. Если был огород, то картошка — это больше, чем нечто в магазине на прилавке. Называя, мы позволяем себе идти по жизни налегке. Любимая кофта — тепло, уют, дом. Дом — ведь даже дом — для каждого - нечто своё. И как часто счастье смешивается с болью при одной мысли...

Я отказываю себе в праве обозначать его и себя парой, а бывшее между нами — любовью. Другое, рождённое там, за концом, за пределом вселенским, за хрупкой гранью привычного омута мира, которую так легко переступить и увидеть магию... Но и так страшно. Жаль, что грань с годами крепчает и становится похожей на пуленепробиваемое стекло. Бродишь, разглядываешь дивные миры, будто в зоопарке. Куски дроблёные живого мира.

А ведь я тогда сама остановила всё. Но как иначе? Наши встречи раз в месяц, раз в два? Окна твоего взора стали открываться так редко... И электронка, почта для связи. Наверное, если бы не ритм жизни, ты предпочёл бы письма в почтовом ящике.

Писал мне, всегда лишь за день или даже за десяток часов. «Прилетаю. Завтра. Наш мост. Во-столько-то». И я, я летела. На встречу. Торопилась.

Но однажды стало понятно. Хватит. Я всегда для себя всё решала сразу. Только с тобой, с тобой тянула и тянула.

Наверное, захотелось постоянства. Но с тобой этого было нельзя. Я не могла. Не хотела всё разрушать. Разрушать этого. Без бытовухи. Без пустых фраз. Без скандалов. Пусть останется что-то...Идеальное. Я, конечно, не идеальная женщина. Но ты — ты идеальный мужчина.

ОН:

Мир не совершенен. И у каждого, и у каждой ведь, господи, обязательно за спиной, как крест — необычайная любовь. А в кармане — личная трагедь. Да ещё и не одна... И ведь всё, всё отпечаталось, всё на лицах. Бывает, смотришь так и сразу, без раздумий, диагностируешь — пять личных трагедий. Там? Несчастный брак. О, а это все бабы — шлюхи. У той — большая любовь на всю жизнь.

Особенно у женского пола. Или не особенно. Для меня — чаще. И рассказывают тебе такие, что всё оставили, что там оно, позади, забыто, убито, покончена, страница отслюнена, перелистана. Но как начнут тебе порой...повествовать... Такое слышишь! Про мужиков! Столько в голове намешано! Наблёвано, пардон муа, у некоторых дам. Есть ещё удивительное. Сначала она абсолютно спокойны. Нормальны. Нет, не обычные, наоборот, все из себя поэтичные интересные, вдохновляющие. Пахнет она цветами, а называть просит не Аней, а Аннет, на немецкий, что ли, манер. И вот — Аннет. Одухотворённая, прекрасная, волшебная. На вопрос о планах — она выдаёт тебе свой список. До конца жизни и ещё лет на пятьдесят поверх. Дни у неё разлинованы на всё десятилетие балижайшее. Она точно уверена, где собирается встретить старость. Кстати, о мечтах — мечты у неё — это огромный «виш-лист». От квартиры и автомобиля — до поездки в Индию с целью духовных практик. И массажа пяток. Иногда тебе хочется спросить — а запланирована в сорок лет подтяжка груди? А лица? Но с Аннет такое не пройдёт. Она ведь совершенно не понимает юмора. Слова Аннет произносит медленно и с расстановкой. Сначала это, безусловно, радует. Потом уже раздражает.

Аннет занимается абсолютно всем, чем только возможно. Вяжет. Шьёт. Пишет. Читает стихи. Складывает оригами. Поёт песни. Играет на гитаре. Ездит на лошади. Роликах. Велосипеде. Даже, наверное, на лошади в роликах. На велосипеде. Если есть что-то, чем Аннет не занимается — это несомненно присутствует в её плане на жизнь. Или в списке «мечты».

И первое время с такой Аннет, конечно, конечно, прекрасно. Она игрива в постели, хотя иногда плачет афтэр сэкс. Она страстна и обладает грацией. Аннет, может, не слишком красива, зато энергечна и привлекательна. После первого секса она спрашивает - «милый, а как мы будем дальше?» Ты лежишь, опустошённый, не уверенный, что «дальше» - будет и ещё не знаешь, что вопрос — симптоматичен. Что у Аннет уже есть глобальные на тебя виды. Нет, не на тебя, а на «вас». Тебя уже нет, есть «мы». И вот теперь, растягивая слова, Аннет начинает тебя в свои «мы» встраивать. Вставлять в свои планы. Копипастом. Контрол цэ. Контрол вэ. Контрол цэ. Контрол вэ.Контрол цэ. Контрол вэ. То есть, уже не она, Аннет, хочет полететь в килиманджару или увидеть брахмапутру, а «мы хотим».

Но ты пока ещё находишься в сладком неведении. И первые недели с Аннет — исключительны. Теплы. Великолепны. Она знакомит тебя с друзьями. Тащит, может, на квартирник или свадьбу. Вы много гуляете и говорите. Хотя больше говоришь ты, а Аннет? Аннет внимает. Она приоткрывает в тебе вдруг дверь рассказчика. Вы сыплете маленькими историями. Аннет слушает и улыбается. Улыбка вообще не сходит с её губ. Она — поразительный слушатель. Не всякий умеет вдохновлённо слушать, это довольно редкий талант. А уж как слушает Аннет...

Первое время Аннет кажется лишённой всяких недостатков. Это даже удивляет, поскольку вы сами их, разумеется, не лишены. Ты узнаёшь, что ты прекрасный, умный, добрый. Честный. Но вот недостатки? Где они в Аннет? Стало быть, сомневаешься — а если с тобой что-то не в порядке?

В какой-то момент, кажется, в конце третьей неделе, Аннет рассказывает о страшной психологической травме. Из детства. Она переживает. Страдает. Ты в первый раз видишь слёзы Аннет. Не после секса.

В тот же день Аннет начинает вглядываться в тебя пристально. Она не уверена. Уже не уверена. Уж не специально ли ты бередишь её старые раны? Не слишком ли много времени она тебе уделяет?

Внезапно, она указывает на твои недостатки. Ведёшь себя, как мальчишка. А с Аннет рядом должен быть мужчина. Как ты сможешь заботиться обо мне? На что мы будем жить?

Ты в недоумении. С Аннет случается истерика. Истерика — это вообще нормальное состояние Аннет. И произойти это состояние может по любому поводу. И без повода.

Аннет вовсе не доставляет удовольствия оскорблять тебя. С её позиции, она лишь констатирует очевидное... и подлежащее немедленному изменению. Сейчас же! Мгновенно! Аннет уверена, что ты — мальчишка, который под её руководством — чутким руководством — обязательно, обязательно может взрасти в мужчину. И не важно, что ты — уже состоявшийся человек. Такой, какой есть.

Ещё ты вдруг узнаёшь, что теперь причастен и введён в каждый пункт плана Аннет. И ответственен за осуществление каждого из этих пунктов. Что ты обязан поддерживать Аннет. Морально. Духовно. Материально. Аннет принципиально нигде за себя не платит. Ведь ты — мужчина! Это твоя обязанность — платить. А женщина? Женщина никому и ничего. Кроме быть красивой.

И вот ты оказываешься вовлечённым, без предупреждений, соучастником планов Аннет на жизнь. Разумеется, на деле ты влезаешь туда со скрипом. Аннет хочет занть, нравишься ли ты её друзьям? А знакомым? А полузнакомым? А как ты ведёшь себя в обществе? Отлично, скажет Аннет, но есть над чем работать. Подругам, в целом, понравился. Не сутуль плечи. Убери со стола локти. Джинсы мы тебе новые купим. Оденем...

Выясняется, что в системе ценностей Аннет — ты должен ей всё. Как мужчина. Поддержка и опора. Понимать без слов. Принимай в гости тараканов! Истерики! Если хоть мысль о шаге в сторону — расстрел. Даже не расстрел — аннингиляция с последующей отправкой в геену огненную. Греть тебе! Гореть там! Как, ты не знаешь? Конечно, у Аннет есть личный, персональный АД для всех, всех, кто не дотянул до стандартов об идеале Аннет. Однажды она с удовльствием и в подробностях расскажет тебе о них. И даже стихи, что писала тогда, почитает. Это, кстати, хорошие стихи. Действительно хорошие.

Претензии? Глобальнее и глобальнее. Пятиминутное опоздание? Повод для страшного скандала и истерики.

А ещё через некоторое время Аннет, поняв, что тебя, (как и любого человека, но только не у неё) — не переделать — прольётся потоками жестоких оскорблений. Скорее всего, узнаешь о себе много нового. Если повезёт, даже расширишь словарный запас. И, разумеется, окажешься причесленным к тем, кто горит в АДУ Аннет...

Скорее всего, через пару дней Аннет даже извинится. У неё вообще довольно часты перепады настроений, это ты знаешь. Возможно, ты даже займёшься с ней примирительным сексом. Возможно, не один и не два раза... А ещё через пару дней Аннет вновь расскажет, кто ты есть и почему...

Однажды ты поймёшь: в голове у Аннет существует тот самый образ идеального мужчины. Который она составила из всего не идеального. С одной стороны — он — прекраснодушный и свободно мыслящий. С другой — услужливы и готовый исполнить любую прихоть Аннет паж.

К сожалению, до тех пор, пока Аннет не осознает невозможность такого сочетания — она будет оставаться несчастной. И пополнять свой пантеон кандитатов на геенну огненную.

Вскоре тебя исключат из всех планов. Свои мечты Аннет расскажет другому. Может, с ним она пробудет чуть дольше...

Аннет — она как смивол человека с призраком идеального в душе. У всех были отношения. Все так или иначе и состоялись и не состоялись. Обсуди их сам собой и... положи на полку. Как кино, сделаем монтаж, оставляя счастье и любовь. Иногда можно пересматривать. Но не слишком часто.

ОНА:

А самое хреновое, это когда мужик о своих бывших говорит. Как будто темы другой нет. Расскажи про машины. Про хоккей. Про футбол. Но только не надо, не смей напоминать мне, что у тебя кто-то там уже был. А то и я могу начать о своих мужчинах рассказывать. Но дамам как-то не к лицу хвастаться своими похождениями. Ведь ещё начнёшь допытываться, сколько и кого было. Неужели не всё равно? Я, знаешь, не считала. Хотя пальцев хватит. Если с ногами. Это что же мне, прибедняться? Было, было, роехало, да сплыло.

Да, я уже не девочка. И на каждого не смотрю, как на суженного-ряженного. И вовсе не хочу я замуж прыгнуть. Кто вбил это в голову. Вариантов-то есть. Хотела бы — хоть завтра, а то и давно уже была бы. При кольце.

Но ты-то, вот ты, ты боишься сильных женщин.

Я всё и везде в своей жизни делала сама. Кто прыгнул — тот в двадцать пять лет прыгнул. А то и раньше.

А вот твой страх — это симптом. Это же раскисающая мужская немочь.

Я, между прочим, вовсе не через постель добилась всего.

А, что, да даже если б и через постель. Это тоже, кстати, талант иметь надо. Начинаются вот эти крики - «ой, насосала, ой, то, ой, это!» Есть план. И есть воля. Кто как умеет.

Воля к реализации тем или иным способом. Каким способом и какие себе ставить границы — это уже личное дело.

Что, мало мужиков, которые жопу лизали, языка из жопы начальника не высовывали? Фигурально. А некоторые — и не фигурально. Чтобы продвинуться.

Это ещё вопрос, где заканчивается человеческое достоинство. А мне...мне...за тридцать, так скажем. Только не нужно, не нужно думать, что нет у меня никого. Достойных нет. А на мелочи растрачиваться? Ха. Не нужны мне эти неясности. По горло уже глупостей, знаешь, хватило. До предела. До упора лёжа отжаться. Порой, конечно, за горло хватает, держит, до ужаса. Утром, днём, идёшь, довольная, успешная. Успешная, состоявшаяся. Состоявшаяся! Женщина. Мадам. Мадемуазель. Но ночью... Хватает.

Детей нет. Мужа — нет. И думаешь, может котика себе завести? Или собачку? Или рыбок? Можно мужика. Конечно, завести, какого-никакого, ни рыбу ни мясо, голая кость. И хоть бы один проявил настойчивость. Я не прошу на Канары меня возить. Или по ресторанам. Ты в театр меня позови. Позови, позови. Или в киношку. Поинтересуйся, может я, прости господи, Диму Билана люблю. Своди на концерт. Билет...я за билет сама заплачу. Инициативу прояви. Понимаешь? И-ни-ци-а-тиву! Только не в кафе. Я по всем кафе ещё в студенчестве пересидела. Я с подругами по кафе постоянно хожу. Хочется, хочется здоровой, нормальной, адекватной романтики. А ещё хуже, если ты обещал и не сделал. Сказал позвоню — звони. Обещала театр — веди. Если ты сомневаешься, молчи уж лучше в тряпочку. Заткнись, зубы сожми или яйца свои или письку и заткнись. К такой-то, той самой, матери. Хуже всего — это мужик, который обещал — сделал. Он — не мужчина. И с таким себя чувствую вторым сортом. По ТУ, а не по ГОСТу.

Это вообще нестерпимо. Что, что, я сама напоминать буду? Ты меня за кого принимаешь? Я в твоих глазах женщина? Я в твоих глазах — человек? Или и с друзьями вот так, на репей-отцепись?

Целоваться он лезет, вечером, герой. Заикнётся про мероприятие культурное. И — привет — пока. Замечательно. Всю жизнь, блин, мечтала. Грезила о тебе, козле, который даже и пальцем двинуть не готов. Так вперёд! Тогда ищи себе дуру. Которая будет терпеть. Нечего тратить время.

ОН:

Короче, годы идут. И даже сорокет уже не кажется такой страшной цифрой. Становишься спокойнее. Гормон — не бурлит. Из наркотиков — никотин. В бутылке — не живёт приключений джинн — размерен — расставлен — построен быт — очаг электрический — фальшиво горит.

Утром тебе на работу. Мысль о ней вызывает не ненависть, а зевоту. Стихи пишешь от случая к случаю. Сексуальная жизнь — эпизодическими случками.

Как много выбито зубов из-за баб! Из-за таких, как ты! Не про драки, я про китов, которых съели коты. И каждая, каждая шишка граблями метафизическими виртуальными набитая. Очередной тоски по любви ячейка закрытая.

Как много хотелось по молодости! Как широко, как чудно дышалось! И влюблённость, мимолётная, всякая, была навсегда. Боролся. Звонил. Набивался. В гости звал. Тусил. По впискам. Добивался. Но девушки же никому ничего никогда не должны. А ты напоминал. Удивлялся всё — обещали ведь, разговор-то был. Но ответом — только безвременье. Тотальное. Там — занята. Здесь у тебя возможности нет. Тут сессия, там в кафе с другами-подругами. Сколько билетов куплено — и не дождался. Короче. Забодало. В конце концов, понял — а — к чертям. Чего я тут строю из себя? Если оно ни одной не нужно? Ни принципиальность, ни честность. Зачем все эти слова — и обещания? Есть у меня друг один. Последний. Принципиальный. И что? Что? Одна счастливая любовь была. Теперь осталась другая, несчастная. Итог десятилетки. И вдруг, понимаешь, вдохновение снисходит. Или так...просто спокойнее ко всему. Размереннее. Вы мне ничего не должны, дамы? Извольте, я теперь тоже ничего не должен. Не кричите на меня потом про мужское слово. Она там же лежит, где женское обещание.

Приходит момент и понимаешь — или так или уже жить нельзя. Боролись за равноправие — это ОНО. И проблема не в нас. И не в вас. Просто больше нет сил. Чувствовать эту немилосердную усталось.

Я живу для себя. В своё удовольствие. Слово я буду давать мужикам, которые своём слово исполняют. А с тобой веду разговор. Я не обещал вечер в шалена берегу моря ТЕБЕ. Я просто сказал, что неплохо бы посетить какую-нибудь постановку... Ты очень вяло поддержала мою мысль. Я не собираюсь, как подросток, часами рефлексировать. Нет интереса? Нет — так нет. А будет — сама вспомни, предложи. Я открыт. Я не сбежал. Я не сбрасываю телефон. Я посещаю социальные сети. Но уговаривать, настаивать, выпрашивать — более не намерен. Если же тебе напомнить, предложить — гордость не позволяет... Будь гордой. Сиди одна со своей гордостью.

ОНА:

Стараешься для тебя. Неужели сразу не очевидно, что ты мне нравишься? Что я — каждому разве улыбаться стану? В глаза смотреть. Голову наклонять. Разве это не ясно? Ну ты и...твердолобый. Пещера. Конечно, не буду же я в самом деле, как в вульгарном кино скидывать туфлю и пальцами по ноге твоей водить под столом. Случайно прикасаюсь. Волосы трону. Былинку сдую с плеча. Ближе придвинусь. Как же ты этого не различаешь, не обнаруживаешь, не понимаешь? Не чувствуешь..?

Вот только целоваться не надо сразу так лезть. ДА ведь мы гуляли и я тебе за руку держала. Разве это было туманно? Мне как прямее-то сказать?

Разумеется, я сразу на всё — не согласна. Мужчина ведь по натуре — кто? Охотник. Должен, выходит, побегать. Постраться. В чём интерес в первую же ночь раздеть и уложить в постель? Нет, ты должен постраться. Добиться меня, чтоб поверить — отдаюсь, заслужил, завоевал. Чтоб желание в глазах разгорелось. Чтоб кровь бурлила. Кипела. Ведь это игра. Такая привычная. Так принято! Так сложилось!

ОН:

Знаешь, милая моя, каждый мужчина с малых лет терпит отпределённые лишения. Пройдя подростка превращение в юношу. И юноши — в мужчину.

Что самое ужасное? Конкуренция. Конкуренция.

Только в голове у женщины десяток вертящихся вокруг неё мужчин — выглядит романтично.

Но, конечно, дорогая моя, по молодости включаешься в борьбу. Во всю эту борьбу, кидаешься, как на стену, головой вперёд, с размаху. И много тех. Кто в этой борьбе навсегда остаётся. Запертый, порабощённый, этой проклятой игрой. Защищает право женщины на эту игру. Пытается добиться. Ради мимолётного намёка на возможную близость. Девушка же купается в лучах внимания. В подарках. В признаниях и комплиментах.

Ты хоть знаешь, как часто приходилось мне находить тайные знаки расположения в поведении. Ах, она ласково шепнула на ушко. Ах, она так чудно оделась в чёрную юбочку и белую блузочку. И юбочка — коротенькая-коротенькая. Конечно, она именно мне только хочет показать свои ножки. Свои красивые длинные ножки. Ах, как мы гуляли рука об руку. А вечером, вечером она позволила даже себя поцеловать...

Молодая дура тем временем собирает вокруг себя гарем болванов. И прискорбно — я в этом гареме. Приношу цветы. Вожу в кино. Покупаю мороженное. А девушка? Что девушка? Девушка никому ничего, только себе, себе, себе! И этсэтэра! Кое-где случается разгадывать знаки. Но чаще история проста. Во-первых, чем сильнее напор, тем больше шансов. Целуй её, трогай, тащи в постель. Во-вторых, если отворот-поворот, положим, крайнее самое — на третьей встрече — адьё — игра дальше не стоит свеч. Разумеется, совершенствуешься, развиваешься, но стоит от попыток трактовать знаки женские перейти к этим правилам — жизнь становится неизмеримо проще. Легче. Продуктивнее. А как это тяжко было раньше, подойти к прекрасной и заговорив, увидеть в глазах равнодушие... Душа разбивалась на части, когда тебе предлогали продолжать дружить и не портить дружбу плотским. Но боли больше нет. Как там у Кипелова - «Я свободен! Ла-ла-ла-ла-ла!» Распределяй усилия и отсекай безнадёжное. Так или иначе, в отличие от дам сложной молодости, за которыми так много я бегал и так много растрактовывал, разъяснял себе знаки и тайные, мне не требуется гарем вокруг себя. Мне достаточно пары любовниц.

ОНА:

И вместо меня, ты, козёл, выбираешь тупую дуру, давалку. Которую просто можно жухать где угодно и когда угодно. И с ней, значит, идёшь в театр. Ведь с простушкой — легче. Ей-то что твои стихи, что Блок. Пушкина она, может, узнает. От Мааяковского способна отличить. А Бродского — узнает?

ОН:

И я так абсолютно, невыносимо устал от этих сложностей, намёков, от женских уверенностей, что их игры мужчине по душе, их непоколебимой веры, что они знают, каким должен быть мужчина. Я не хочу и не собираюсь больше ни в одной этого терпеть!

ОНА:

Достали, до ужаса, эти тюфяки, неспособные ни на шаги, ни на отношения, не знающие, чего ищёт, понятия не имеющие, куда, зачем и почему идут. Если ты, ты не определился, как ты смеешь думать, что достоин идти рядом со мной? Отойди от меня на сто метров! Даже не смотри в мою сторону!

ОН:

И эта нелепая убеждённость, что у каждого должен быть какой-то там глобальный план, прогноз на жизнь. Да ведь жизнь абсолютно непресказуема! Часто куда лучше позволить себе плыть в потоке, чем наблюдать, как поток рушит твои замыслы! Уж чего точно не будет — так это встройки в твои грандиозные планы! Проходили! Мимо! Не хватало позволить распоряжаться мною!

ОНА:

Хуже всего, что ты никогда, никогда до конца меня не слышишь!

ОН:

И когда она мне не даёт закончить фразу, когда она сначала спрашивает, а потом перебивает...

ОНА:

Опять, опять кафе, ну неужели нельзя фантазию проявить? Включить мозг! Хоть немного ромнатики!

ОН:

Мечты эти о романтике, о каком-то ужине на крыше, со свечами, с оркестром, или на скалах! Да там ветер таааак дует, что...за что?

ОНА:

Попытки эти вечные каждую фразу выстроить красиво...

ОН:

Да зачем задавать вопрос, если не хочешь слушать на него ответа?

ОНА:

Я бы вообще с тобой давно рассталась, но только ведь у нас ничего не было...

ОН:

Тяга эта к культуре, кому она нужна, эдакая, ушибленная... Нет, лучше бы с мужиками пиво пошёл пить.

ОНА: И вообще, я давно хочу сказать!

ОН: Глубоко!

ОНА: Фибрами и жабрами!

ОН: Весь род!

ОНА: Каждого козла!

ОН: До дрожи!

ОНА: До ужаса!

ОН: Прокновенно!

ОНА: Всеобъемлюще!

ОН: Бесповоротно!

ОНА: Полностью!

ОН и ОНА(одновременно, глядя друг на друга с разных концов сцены): НЕНАВИЖУ!

Повторяют несколько раз, тише и тише, пока на подъезжающих платформах во тьме не соединяются за столиком в центре сцены. Включается свет. Милый ресторан-кафе.

- Привет, - говорит ОНА.

- Здравствуй, - отвечает ОН.

(целуются)

- А ничего так, миленько, - говорит ОНА.

- Да, здесь отличный Дэниэлз, будешь?

- Я, пожалуй, без алкоголя. Пока.

- Как прошёл твой день?

- В делах, а у тебя?

- Завал. Шеф голову снимет, если...

- Я тут решила, что мы можем за город поехать на этих выходных, - перебивает ОНА.

- Замечательная идея, - притворно восторженно отвечает ОН.

- Знаешь, как в детстве, собирать листья и вкладывать в книгу...

- Официант, - кричит, не слушая ЕЁ ОН. - Мне сто Джека, даме шампанского. С закусками позже. Да, листья, книга...

- Кажется, это романтично!

- Великолепно.

ЗАНАВЕС

Москва, Алтуфьево,

декабрь-февраль 2014 г.

Дата добавления: 2015-07-10