Мистицизм: осознанная анархия

Ошо,

мастер дзэн Хотей странствовал с котомкой на плечах, доверху заполненной конфетами. Он раздавал их детям, с которыми играл. Когда ему случалось встретить последователя дзэн, он кланялся и произносил только одну фразу: «Пожалуйста, подайте монетку». А когда его просили посетить храм и провести там беседу, он отвечал точно так же: «Пожалуйста, подайте монетку». Как-то раз Хотей играл с детьми, и к нему подошел дзэнский монах. Он спросил: «В чем смысл дзэн?» Не сказав ни слова, Хотей уронил свою котомку на землю. Тогда монах задал другой вопрос: «Что значит "достигнуть" в дзэн?» Хотей, улыбнувшись, поднял котомку, повесил ее на плечо и пошел прочь. Впоследствии тот монах стал очень знаменитым мастером дзэн. Не мог бы Ты объяснить смысл этого диалога?

И словам, и образу жизни мистиков чужды любые логические построения. В их жизни отсутствует расчетливость, они не придерживаются традиций и условностей. Жизнь мистика — это спонтанность, пульсация. Мы можем ощутить эту пульсацию, можем попробовать ее на вкус, но нельзя дать ей логическое, интеллектуальное определение. Поэтому первое, что следует усвоить, — жизнь мистика не соответствует предписаниям каких-то моральных кодексов, священных книг или традиций. Его жизнь — это не тихая запруда, она похожа на бурную реку. В ней нет места тщательному планированию. Напротив, жизнь мистика — это живая, рождающаяся ежесекундно пульсация осознанности во всей своей тотальности.

Если в человеке есть склонность к злу, мы скажем, что он порочен по складу своего характера. Он живет в соответствии с этим складом характера, в соответствии с неким шаблоном, который и определяет его порочность. Человек совершает кражи, занимается мошенничеством, его путь — это путь порока, и он идет по нему совершенно сознательно; он все рассчитал. Порочность была его собственным решением, такой образ жизни он избрал по своей воле. Если человек сделал своим образом жизни добродетель, мы назовем его добродетельным. Благотворительность, милосердие, добрые дела — все это тщательно им обдумано и признано подходящим для того образа жизни, который он избрал. И жизнь порочного человека, и жизнь человека добродетельного втиснуты в шаблон.

Есть еще и третья возможность. Это жизнь мистика, свободного от любых шаблонов. Так что жизни двух мистиков никогда не будут одинаковыми. Они могли бы стать одинаковыми, если бы их изготовили по единому шаблону — как машины «фиат», которые штампуют на конвейере. Но не бывает двух одинаковых растений. Ведь даже два листика на одном дереве не могут быть совершенно идентичны. На всей огромной земле не найдется двух одинаковых камней, потому что каждый камешек рожден Бесконечностью, его не отлили по какому-то образцу. Вот почему у Сущего не бывает повторений. Ничто не повторяется дважды, все уникально и ни с чем не сравнимо.

Мистик не просчитывает свои действия, не соизмеряет их с понятиями добра и зла. Он не загоняет свою жизнь ни в какие рамки.

Мистик живет в состоянии осознанной анархии.

Этот момент следует очень хорошо усвоить, ведь в состоянии анархии можно пребывать и без всякой осознанности. Если ты живешь в бессознательной анархии, — когда есть анархия, но нет осознанности, — из тебя получится порочный человек. Может быть, ты себя убедил, что твоя жизнь свободна от любых шаблонов и ограничений. Но нет — она все же ограничена. Если ты живешь неосознанно, но при этом не анархично, а в соответствии с некими кодексами морали и поведения, ты являешься так называемым добродетельным человеком. А обычная, повседневная жизнь мистика — это состояние анархии, когда нет ни правил, ни священных книг, когда нет никаких шаблонов, а только осознанность; как будто осознанность — это единственная священная книга, как будто удержание состояния осознанности — единственное и самое главное условие. Но называть это «обычной повседневной жизнью» неверно, поскольку такое определение означало бы, что действия мистика продуманы. Образ действий мистика — это все, что происходит, когда человек живет в состоянии пробужденности. Сознательное поведение — это Божественность. Так что жизни двух не-мистиков будут одинаковы; а если ты пытаешься понять мистика, то для начала воспринимай его жизнь как тайну.

Чтобы разобраться во всем этом, есть два пути. Представь себе распустившийся цветок. А теперь посмотри на него взглядом ученого. Разрежь его на кусочки, отдели лепестки и остальные части, проанализируй химический состав, исследуй весь процесс эволюции, который привел к образованию именно этой формы цветка. Так поступает наука, она все разъединяет и анализирует. Возможно, мы узнаем о цветке все, в самых мельчайших подробностях, но сам цветок будет при этом уничтожен, его красота исчезнет, ведь то, что являлось цветком, существовало в целостном виде. Кода мы отрываем лепестки цветка и разливаем по разным колбам его химические составляющие, мы получаем формулу, которую можно записать на бумаге, но сам цветок гибнет. Его цветение, его свежесть, его красота — все это исчезает. Погиб цветок, который был нотой божественной мелодии, цветок, существовавший как живое проявление Божественного. Вместо него получена формула, которую записали на бумаге. Это научный способ познания.

Вот почему наука совершенно не способна познать душу — ведь ее нельзя разрезать на части, чтобы посмотреть, как она устроена. Наука может разобраться в том, что такое тело, так как тело расчленить можно. Наука способна познать тело, поскольку можно выделить его физические составляющие — столько-то воды, столько-то кислорода, водорода, минералов и так далее. Но душа неразделима; у нее нет составных частей, поэтому исследовать ее нельзя.

Наука утверждает, что если явление нельзя проанализировать, значит, о нем нельзя сказать, что оно существует, поскольку отсутствуют способы его познания. Невозможно даже понять, что оно есть, пребывает. Поэтому наука никогда не сможет признать существования души, если только та не согласится, чтобы ее разрезали на кусочки. А это противоречит самой природе души. Так что наука никогда не сможет принять идею Бога. Она признает мир, творение, но не Творца, поскольку определение можно дать только творению. Это один способ познания.

Есть еще и другой, и владеет им мистик — не ученый, но мудрец. Если спросить у мистика «Что такое цветок?», ему и в голову не придет разрывать его на части, ведь тогда это будет уже не цветок. И что бы ты при этом ни узнал, все это будет не то. Ты искал чего-то другого. Сущность цветка изменилась. Так что мистик даже не сорвет цветок с дерева, поскольку сорванный цветок — это нечто совершенно отличное. Отличие это — в жизни и смерти. Когда цветок рос на дереве, он был живым; сорванный цветок мертв. Такая же разница между тобой и твоим трупом. Мистик скажет, что, сорвав цветок, ты изменил его природу и все, что ты теперь о нем узнаешь, будет мертвое знание. Ты получишь информацию о смерти, а ведь интересовал тебя живой цветок.

Так что мистик даже не будет срывать цветок с дерева. Как же он поступит? Он не сделает даже такой малости, как прикосновение к цветку, ведь прикосновение может быть лишь внешним. Прикасаясь к периферии, мы можем узнать, какой цветок на ощупь — мягкий или жесткий, но как нам прикоснуться к его душе, что спрятана в глубине? К душе прикоснуться нельзя — она вне прикосновений. Мистика интересует не физическое устройство цветка, поскольку красота цветка не в этом устройстве, а в том сиянии, которое излучает его душа. Так что же сделает мистик?

Он станет медитировать, сядет рядом с цветком. Он ничего не будет менять в цветке, он изменится сам, сделает так, чтобы все его мысли остановились. Он вообще не будет прикасаться к цветку; он трансформирует себя, и его душа погрузится в полную тишину; настолько полную, что цветок сможет войти в него. Ему придется избавиться от всех оборонительных укреплений, чтобы цветок тоже смог освободиться от своих защитных средств. Именно потому, что ради собственной безопасности ты готовишься к обороне, другой делает то же самое. Когда ты окружаешь себя стеной, другой из страха поступает так же; но если ты эту стену убираешь, его страх проходит.

Мистик сядет рядом с цветком в медитации любви, он позволит себе раствориться в цветке, а цветок растворится в нем. Наступит момент, когда не будет ни мистика, ни цветка; потоки жизни каждого из них сольются воедино в полной гармонии. Так мистик узнает, что цветок существует. Тогда он скажет: «Тот, кто познал один цветок, познал все Божественное». Таков способ познания мистика.

Та история, о которой ты меня спросил, — случай из жизни Хотея. Он был уникальным человеком; совершенно бессмысленно сравнивать Хотея с другими святыми. Ни один мистик не прожил свою жизнь так, как это сделал Хотей. Всю жизнь он провел в странствиях, переходя от одной деревни к другой и нигде не задерживаясь. Оседлость была ему не по нраву.

Хотея как-то попросили коротко объяснить, что такое медитация. Он ответил одним словом: «Иди!» Если ты остановишься, говорит он, то потеряешь медитацию. Как только ты останавливаешься, рождается ум. Там, где останавливается река, образуется озеро, и там начинается застой. Так что Хотей говорит: «Иди не останавливаясь, не старайся куда-то дойти; в самом передвижении и есть твоя цель». Достигать нечего; достижение заключено в самом потоке — просто теки.

Это представление, основанное на глубинном внутреннем опыте Гаутамы Будды. Будда говорил, что в мире не существует вещей»1 только процессы. Ты — не личность, ты — процесс. Мы все преобразуем в объекты и делаем это главным образом с целью лингвистического удобства. Мы говорим, что «там есть река». Спросите Будду, и он скажет, что ничего подобного не бывает. Река — это процесс, это становление. Фраза, что «река существует», предполагает стабильность, а река никогда не находится в этом состоянии, она всегда в процессе становления. Или мы говорим, что вот стоит дерево; язык все поворачивает так, будто дерево находится в покое, но в каждый миг оно изменяется, становясь другим. Пока мы произносим: «Вот стоит дерево», с него падает пожелтевший лист, а новый лист распускается, ветер обрывает с дерева цветок. Дерево не статичное образование, это течение, процесс. Ты — тоже процесс.

Вот почему Будда говорит, что у человека нет души.

Как только мы говорим «душа», она представляется нам какой-то вещью, неким застывшим образованием. Будда говорит, что человек — это поток, беспрерывное течение, что-то наподобие пламени свечи. Мы можем увидеть это пламя, но это не статичный объект; каждое мгновение пламя меняется, оно принимает все новые очертания. Будда говорит, что нет ничего вечного, кроме изменений. Неизменны только изменения. Не существует никаких вещей, только процессы, происходящие в эту секунду.

В этом заключена сущность медитации. Как говорил Хотей: «Иди!» Уму всегда хочется стабильности, поэтому он всегда стремится обозначить какой-то конечный пункт и готов что угодно назвать таким пунктом, где можно было бы остановиться. Один ум останавливается на деньгах, другой на успехе, третий на чем-то еще. Смысл в том, что ум находит, где бы ему остановиться и обосноваться. Это самое заветное желание ума — отыскать местечко, где он мог бы обосноваться. Как только ты освободишься от этого желания, как только перестанешь искать конечный пункт, ты достигнешь. В миг достижения все напряжение, сковавшее твой ум, исчезнет. Если стремиться некуда, откуда взяться напряжению?

Ты замечал, насколько расслабленным и свободным от всякого напряжения ты бываешь по утрам, когда просто прогуливаешься? Через некоторое время ты пройдешь той же дорогой, в том же направлении, но теперь ты бежишь в магазин или на работу и в тебе сидит напряжение. Дорога та же, направление то же, и ты тот же, но теперь ты идешь куда-то, у тебя есть пункт назначения. Если ты опоздаешь или по какой-то причине туда не попадешь, у тебя будут неприятности. Отсюда и напряжение. Но утром, хоть ты и шел тем же путем, ты никуда не направлялся. Ты шагал легко, беспечно и не торопясь. Не так уж и важно, дошел ты куда-то или нет, ведь ты никуда и не собирался. И не имеет значения, какой дорогой ты вернулся домой. Удовольствие, которое получаешь от прогулки, совершенно невозможно, когда ты направляешься куда-то.

Игра тоже может доставить тебе большую радость. Но как только ты сделаешь игру, увлечение своей профессией, она перестанет тебя радовать. Когда ты играешь в шахматы или карты, для тебя это просто игра. Тебе все равно, выиграешь ты или проиграешь. Тебя интересует не победа, а сама игра. Это один вариант. Но если тебя наняли работать игроком, это совсем другое дело. Твоя игра — уже не игра для тебя, она стала твоим бизнесом. Как только появляется мотивация, все превращается в бизнес. Если есть цель, то это уже работа.

То, что я скажу сейчас, будет немного сложно для понимания, ведь обычно мы думаем, что, если человек забросил торговлю в своем магазине и удалился в Гималаи, он отошел от любых дел. Но если в его голове все еще присутствует некий мотив, значит, он в глубине души по-прежнему занимается бизнесом. Если он думает, что, сидя в Гималаях, достигнет Божественного, он продолжает вести свои деловые операции. Пока существует конечная цель, на которой застыл его взгляд, все происходящее — это его бизнес.

А если он испытывает блаженство лишь оттого, что живет в горах, и не важно, отыщет он Божественное или нет (получится — он будет доволен, не получится — он тоже будет доволен), вот тогда его сидение в Гималаях становится религиозным действом, когда средства стали целью, когда пребывание здесь — это пребывание в месте назначения.

Иными словами, это и есть состояние высшего удовлетворения.

Смысл удовлетворения именно в этом — когда средства становятся целью.

Если ты неудовлетворен, недоволен — это потому, что средства и цель для тебя разные вещи. Ты используешь средства, чтобы достичь какой-то цели. А наш ум живет целями. Так что, пока у тебя в жизни есть какие-то цели, — даже если это освобождение, Божественное, мир и счастье, — пока тебе есть к чему стремиться и чего достигать, ты так и останешься лавочником. И пока это так, в твоей жизни не будет той благодати, которая нисходит на жизнь медитирующего.

Хотей говорит, что смысл медитации таков: «Иди!» Нигде не останавливайся, просто иди вперед. Дело даже не в каком-то определенном направлении. Он говорит: «Плыви! Не останавливайся, не теряй этого состояния, не застывай!» Пруд затягивается тиной, с рекой такого не случается никогда. Даже если не бросать в пруд мусор, вода в нем все равно зацветет. Это потому что нет течения, он замкнут. А в реке вода никогда не зацветает, так как она самоочищается благодаря собственному течению. Если ты живешь деловой жизнью, ты уподобляешься пруду или луже; если же твоя жизнь медитативна, ты подобен реке.

Хотей никогда не оставался на одном месте. И не потому, что следовал каким-то правилам. Это очень интересный факт. Махавира просил своих учеников никогда не оставаться в одном городе дольше чем на три дня. Это правильно. Это наставление он дал после глубоких размышлений, поскольку три дня — это некий предел для ума; с четвертого дня появляется привязанность. Если ты переедешь в новый дом, три дня ты будешь чувствовать себя чужим, а начиная с четвертого у тебя появится ощущение, что это твое место. Вот почему смерть близкого индусы оплакивают в течение трех дней. Именно на четвертый день умерший действительно оставляет этот мир.

Психологи, изучавшие эти явления, подтверждают, что у человеческого ума существует этот трехдневный рубеж. Как они говорят, если ты хочешь сформировать привязанность, нужно провести с человеком три дня. Вот почему Махавира велел своим ученикам нигде не оставаться дольше чем на три дня. Чтобы не появилась зависимость, чтобы река не остановила свой бег. Через три дня появляются всевозможные чувства: стремление с кем-то сблизиться, желание держаться от кого-то подальше; одни люди покажутся тебе хорошими, другие — плохими. Ум возжелает тесных отношений с одним человеком и прохладных — с другим. Так начинает формироваться круг общения.

Но если ты захочешь сделать это наставление своим правилом, то упустишь суть. Три дня — не догма. Встретив предмет своих устремлений, ты можешь привязаться и за три секунды. А если ты не желаешь никаких привязанностей, то можешь провести с человеком хоть три жизни и по-прежнему оставаться свободным. Правила придуманы, чтобы наставлять неумных. Если же ты умен, ты уловишь суть.

Хотей никогда и нигде не задерживался, он проходил через селения с сумой за плечами. Будда, Кришна и Христос никогда не ходили с сумой, как Хотей. В его суме были конфеты, игрушки, цветы, печенье... в общем, всякая всячина для детей. Должно быть, он был замечательным человеком!

Для мистиков мы все — лишь дети, и живем мы совершенно по-детски. Даже вырастая, мы продолжаем возиться с игрушками; меняется только их цвет и размер. Маленькие дети устраивают свадьбы между своими куклами, мальчиками и девочками; а мы женим живых кукол — своих сыновей и дочерей. Но если ты видел то волнение, ту радость и восторг, которые испытывают дети, разыгрывая свадьбы кукол... на свадьбах своих живых кукол мы чувствуем то же самое.

Мы, взрослые, делаем то же, что делают наши дети. Конечно же, наши игры увеличились в размерах, но суть осталась та же. И мы женим не только мальчиков и девочек, мы устраиваем свадьбы даже Рамы и Ситы. Во время свадебной церемонии мы используем изображения Рамы и Ситы и разыгрываем их свадьбу. В этом участвуют даже старики, пожилые люди. Мы ничем не отличаемся от своих детей! Если игрушка сломалась, ребенок очень огорчается, а мы ему говорим: «Какой же ты маленький! Неужели ты не видишь, что это всего лишь игрушка? Скажи спасибо, что это не ты поломался». Но разве наши статуи и портреты святых не такие же игрушки?

Ты скажешь: «Но мы наполнили эти изображения Божественностью». А ты думаешь, что ребенок не проделал то же самое со своей игрушкой? На самом деле приверженность ребенка своей игрушке гораздо сильнее, чем у тебя, ведь ребенок столь невинен. Ты умен и хитер. Ты покупаешь себе идола, затем, в присутствии священников и ученых мужей, под звуки духового оркестра провозглашаешь, что твой идол отныне наделен Божественностью. Но в глубине души ты знаешь, что этот Бог — просто твоя очередная покупка, что даже совершая ее, ты торговался о хорошей цене, что ты всех нанял — и священников, и тех, кто устроил весь этот спектакль, и что ни они, ни ты не испытывали при этом никаких чувств. Все это была лишь деловая операция. И все же ты склоняешься у ног этого божества и в порыве набожности произносишь: «О спаситель грешников...» Поразительное ребячество!

Дети хотя бы честны в своих поступках, ведь они делают все с душой. Для них игрушки становятся живыми. А с тобой не так — Божественное не приходит к тебе живым. И все же, если какой-то нечестивец повредит твою статую, сломает ей руку или ногу, будет большая бойня. Если мусульманин разобьет твою статую или если индуист подожжет мечеть, в ход пойдут ножи и произойдет ужасное кровопролитие.

Человек как малое дитя. Хотей носил в своей сумке игрушки, и тем самым он показывал, что все вы — просто дети. Хотей говорит: «А что тебе еще можно дать? Ты не готов взять что-то другое. Тебе интересны только игрушки, конфеты, печенье. Это все!»

Хотей может дать тебе и Божественное. Он и его носит в своей суме. Но о нем ты просить не станешь, ты его не хочешь. А ведь нельзя дать тебе то, о чем ты не просил, чего ты не пожелал. В сущности, то, что ты на самом деле просишь, — очень странные вещи. Содержимое сумы Хо-тея показывает состояние твоего ума, иначе он не стал бы носить этот груз.

Ко мне приходят люди и обращаются с просьбами. То, о чем они меня просят, приводит меня в невероятное изумление. Один пришел, потому что у него нет работы, другой — потому что никак не может вылечиться от своей болезни, некоторые приходят, чтобы пожаловаться на раздоры с женой. А разве между мужем и женой бывает полное согласие? Разве бывают совершенно здоровые люди? Разве у кого-то есть работа, о которой он всегда мечтал?

В сумке Хотея лежат ответы на твои запросы. Хотей странствует от одной деревни к другой и раздает людям разные безделушки. Вокруг него собираются дети; он раздает им игрушки и конфеты. Всегда идти и всегда отдавать — вот основа Божественного. Это следует понять.

Тому, кто останавливается, отдавать будет страшно; на это способен только идущий вперед, ведь тот, кто остановился, вынужден заняться накоплением собственности. А как иначе? Если ты хочешь обосноваться на одном месте, построить дом, то как ты сможешь отдавать? Тебе придется что-то приберечь для себя. Только странник может все отдавать.

Ты, наверное, замечал, что кочевые племена — белуджи, бедуины — так и не разбогатели. Белуджи не могут быть богатыми, это невозможно.

Ни один белудж никогда не станет Генри Фордом, сколько ни старайся, ведь, чтобы стать Фордом, нужно остановиться, а белуджи все еще кочуют. Кочевник должен брать с собой только то, что сможет унести на себе, и не больше. В языке урду есть слово ханабадош, в нем заключен глубокий смысл. Оно означает «тот, кто несет свой дом на плечах». Хана значит «дом», бадош значит «нести на плечах». Ведь если ты несешь свой дом на плечах, это не может быть какой-нибудь дворец; тебе придется уменьшить его до размеров сумы Хотея, и все, что ты унесешь в этой суме, будет предназначено для того, чтобы раздавать другим людям. Если ты плывешь, как облако, ты будешь отдавать; это неотделимо друг от друга. Но если ты остановишься, то начнешь копить разные пожитки.

Вот почему джайны и буддисты не позволяют своим монахам оставаться в ашрамах. Джайны и буддисты отказались от создания ашрамов, поскольку то, во что превратились индуистские ашрамы, ясно показывает, что их появление заканчивается накоплением богатств. Поэтому их монахам предписан странствующий образ жизни, они должны оставаться паривраджаками — бездомными странниками.

В этом есть и преимущества, и недостатки. Очевидно, что, если монах всегда странствует, он не копит никаких пожитков. Но здесь есть и негативная сторона, которую следует понять и джайнам, и буддистам. Хотей — это сиддха, просветленный. Для сиддхи нет никакой разницы, будет он странствовать или где-то осядет. Даже если сиддха поселяется в каком-то месте, на самом деле он не останавливается, поскольку его внутренний поток продолжает свой бег. Минус в том, что, если ищущий будет странствовать, он никогда не сможет стать сиддхой. Вся проблема постоянного передвижения заключается в том, что у ищущего нет возможности посидеть, а сидение столь же необходимо для медитации, как и ходьба. Сиддха — это тот, кто сидит, даже когда ходит, и кто ходит, даже когда сидит; это тот, кто объединил противоположности.

Поэтому в среде джайнов и буддистов совершенно исчезли медитация и йога. Ашрамы не строились, стяжательства избежали, но вместе с тем была утрачена и возможность углубления медитации в спокойной обстановке ашрама, когда ты сидишь, свободный от всяких забот, и глубоко погружаешься в себя; Так что повседневная жизнь джайнского монаха — то, чем он занят с утра до вечера, очень напоминает трудовую деятельность. Он все трудится и трудится, от рассвета до заката, и отдохнуть ему некогда, и посидеть негде. Не успел ищущий-джайн передохнуть, а ему уже нужно уходить в другую деревню, снова пускаться в путь.

Положительная сторона здесь в том, что монахи у джайнов и буддистов не обременены никакой собственностью, а проблема в том, что они не могут заняться медитацией. Индуисты создали ашрамы именно для того, чтобы помочь людям овладеть искусством медитации. Как только медитативное состояние достигнуто, не имеет значения, будет сиддха странствовать или осядет где-то в одном месте; тогда и то, и другое будет для него естественно.

Хотей продолжает свой путь и отдает все, что лежит у него в суме, но вокруг него собираются только дети. Но ты должен правильно понять слово «дети». Это дети всех возрастов; некоторым из них пять лет, некоторым — пятьдесят. В какую бы деревню Хотей ни пришел, его окружает местная детвора, и он раздает им конфеты. Еще он носит в своей сумке Божественное, но никто его не просит. У каждого, кто к нему подходит, Хотей просит пенни — самую маленькую монету, какая только бывает. Он никогда не просит ни о чем большем. Есть множество причин, почему он просит подать только самую маленькую монету. Тебе будет тяжело отдать даже один пенни, ведь это действие само по себе дается тебе с большим трудом.

Тебе кажется, что приятно получать, а отдавать сложно, но на самом деле все как раз наоборот. Удовольствие, которое можно почувствовать, отдавая, никогда не испытаешь, получая. Когда ты отдаешь, это приносит тебе радость, а когда получаешь, ты эту радость упускаешь. Здесь следует понять вот что: если ты думаешь, что Хотей просит у всех пенни, потому что ему нужна эта монетка, то ты ошибаешься. Он просит тебя подать ему пенни, чтобы ты мог испытать радость, которая случается, только когда ты отдаешь.

Однажды богач пришел повидаться с мистиком. В подарок ему он принес большой мешок, где лежало пять тысяч золотых монет. У дверей дома мистика богач с облегчением опустил мешок на землю. Золотые монеты громко зазвенели. Этот звон был не случайным, хоть богач думал именно так. Наш ум очень изворотлив. Жена думает, что поварешка случайно вывалилась у нее из рук, но это не так. С утра она злилась на мужа. Она думает, что все произошло случайно, и муж думает так же.

Но это не было случайностью. В те дни, когда муж и жена ссорятся, в шесть раз чаще падают вещи, в шесть раз чаще все ломается, в шесть раз больше создается шума. В такой день двери закрываются с

невероятным грохотом; каждый раз, когда ставят какую-то вещь, это слышно во всем доме. Если бы ты спросил, жена, наверное, ответила бы, что во всем виноват сильный ветер. Но ветер и вчера был сильным, и позавчера, может быть, он и завтра будет не менее сильным. Не из-за ветра в этом доме сегодня так шумно. Где-то внутри накопилось много гнева, вот он и проявляется, как только может.

Итак, когда богач с грохотом опустил тяжелый мешок с монетами на землю, он не осознавал, что именно делает. Но когда человек отдает, он хочет это продемонстрировать. Источник нашей радости не в том, что мы отдаем, а в том, что при этом усиливается наше эго.

Мистик не обратил на шум ни малейшего внимания. Богач сказал:

— Я принес тебе в подарок пять тысяч золотых монет.

— Хорошо, оставь их там, — произнес мистик, ничуть не оживившись.

Богач решил, что мистик не понял смысл его слов или просто не осознал, что же это такое — пять тысяч золотых монет и как они выглядят, если их высыпать на пол. Он сказал громким голосом:

— Ты слышал? Пять тысяч золотых монет.

Мистик ответил:

— Со слухом у меня все в полном порядке. Тебе незачем повторять то, что ты сказал. Я все расслышал с первого раза.

Богач сильно разнервничался. «Даже спасибо не сказал», — подумал он. А затем произнес:

— Хоть я и богат, но пять тысяч золотых монет даже для ценя немало.

— Давай ближе к делу, — ответил мистик. — Ведь на самом деле ты хотел, чтобы я поблагода-

рил тебя. Так зачем продолжать этот разговор? Ты хочешь, чтобы я сказал тебе «спасибо»? Как же тебя может порадовать моя благодарность, если ты не рад тому, что отдаешь? Ты уже упустил мгновение счастья: оно было в отдавании.

Если бы тебе случилось встретить Хотея, он попросил бы тебя подать ему один пенни, и ты бы тоже решил, что он просит об этом, поскольку нуждается в деньгах. А он просто дает тебе возможность почувствовать аромат удовольствия отдавания. Тоже самое бывает со всеми буддами: если они приходят на порог твоего дома просить подаяния, то лишь для того, чтобы ты ощутил вкус радости отдавания.

Мистик сказал богачу: «Если ты на самом деле хочешь, чтобы я понял что-то важное, тогда ты должен поблагодарить меня за то, что я дал тебе возможность испытать счастье отдавания. И незачем требовать моей благодарности».

Хотей просил лишь один пенни. А когда монахи, ищущие или санньясины встречали его и задавали вопрос: «Что такое дзэн? Что такое медитация? В чем секрет религии?» — он повторял ту же фразу «Подайте монетку». Он говорит о том, что секрет медитации кроется в самом отдавании и, если ты научишься отдавать, ты обретешь способность медитировать.

Чем больше мы берем и чем больше нас это привлекает, тем больше наш ум заполняют разные мысли. Вот почему у богача такой беспокойный сон: ему не спится, ведь его желание брать заставляет колесо его мыслей вертеться все быстрее. Мышление — это желание брать; беспрерывное составление планов, как бы заполучить как можно больше.

На прием к психиатру пришел фермер, занимавшийся разведением овец. Он жаловался на плохой

сон. Психиатр посоветовал ему считать овец, пока его уму это до того надоест, что он заснет. Фермер пришел через неделю. Он выглядел совершенно измученным. Казалось, что со времени предыдущего приема он вообще не спал. Психиатр посмотрел на него и воскликнул:

— Что случилось? Неужели счет овец не помог?

— О да, — ответил пациент, — он помог, но так, как вы и представить себе не могли. Только я начал считать овец, как уже не мог остановиться. Это было так увлекательно, подсчитывать все эти тысячи овец, что мой ум остановиться уже не мог. Потом я их стриг, и получилось так много шерсти!

А если продать эту шерсть на рынке, можно заработать столько денег! За последние семь ночей у меня сна не было ни в одном глазу.

Как только появляется возможность что-то заполучить, ум приходит в исступление. Он сразу начинает строить планы: «Что мне следует предпринять и что я не должен делать, чтобы наверняка получить...?»

Люди обращаются ко мне с просьбой успокоить их ум. Но пока их жажда брать и получать не уменьшится, никакого покоя их уму не видать. Если ты понимаешь это правильно, ты увидишь, что жадность — это и есть ум, а там, где нет жадности, происходит медитация. Чем сильнее жадность, тем расчетливее должен быть ум, а это означает большее количество мыслительных процессов и большее внутреннее беспокойство. Там, где нет жадности, нет и работы для ума. Обращаясь с просьбой об успокоении ума, ты снабжаешь свой ум работой.

Ум — это компьютер, он живет цифрами. Как только ты произносишь: ^Нужно заработать тысячу рупий», ум начинает размышлять над тем, как этого добиться. Но если ты говоришь уму: «Больше не брать, только отдавать», тогда ему больше нечем заняться, он успокоится и остановится. Вот почему в священных книгах сказано, что нет большего греха, чем жадность, и нет большей добродетели, чем милосердие. Но это следует понять правильно: так говорится именно потому, что милосердный ум станет медитативным.

Так что, если звучит вопрос: «Каков смысл медитации?», Хотей отвечает: «Подайте монетку». Отдавание и есть смысл медитации. Придет день, когда ты будешь готов отдать все и ни к чему не будешь стремиться, тогда ты и получишь все.

Однажды вечером к Иисусу пришел, молодой мужчина. Его звали Никодим, и он был самым богатым человеком в том поселке, где Иисус остановился на ночь. Никодим разбудил Иисуса и сказал ему: «Я боюсь приходить к тебе днем, потому что я здесь — важная персона. Как только меня свяжут с твоим именем, я пропал». Это потому, что Иисус был странствующим санньясином; случалось, что он проводил время в компании пьяниц и мог остановиться даже в доме проститутки — его совершенно не заботило соблюдение приличий. Так что каждый, кто пользовался авторитетом в обществе, вполне обоснованно опасался, что его имя свяжут с Иисусом. Поэтому Никодим пришел к нему под покровом темноты.

Иисус спросил его:

— Что тебе от меня нужно?

Никодим ответил:

— Я пришел, потому что ищу покоя. Как я могу достичь счастья? Я верующий человек, и у меня хороший характер. Ни на одну Женщину, кроме своей жены, я не засматриваюсь. Я ревностно исполняю все, что требует от меня религия. Я регулярно посещаю храм, скрупулезно выполняю все религиозные ритуалы, делаю все полагающиеся пожертвования, я соблюдаю посты, читаю священные книги. У меня нет ни одного недостатка. Я не курю, не пью, не играю в азартные игры; я рано ложусь спать и рано встаю. Я делаю все, что полагается, но счастья в моей жизни нет.

Иисус ответил ему:

— Все это тебе не поможет. Сделай одну-единственную вещь: отдай все, чем ты владеешь, а потом возвращайся ко мне.

— То, о чем ты меня просишь, сделать очень трудно, — воскликнул Никодим.

Он человек с сильным характером, не пьет, не курит. Но это? Это же так трудно! Тогда Иисус сказал ему:

— Этот твой характер ничего не стоит. У тебя столько богатств, а ты думаешь, что, пожертвовав пару монет, станешь щедрым и милосердным.

У тебя столько свободного времени, которое ты проводишь за игрой в карты и шахматы. Конечно же, ты помимо прочего ходишь в храм, и думаешь, что от этого становишься очень верующим. У тебя столько денег, столько времени, такая легкая жизнь, а твоя религия — это просто дань обществу. Оставь все, и пойдем со мной.

Никодим ответил:

— Тогда я ухожу. Я не могу этого сделать!

Нет, оставить, отказаться — это для ума немыслимо. Он способен лишь цепляться. Ум — это цепляние.

Фраза Хотея «Подайте монетку!» — это сущность медитации. Дело здесь не в монетке, на ее месте может быть целое состояние или империя, которые нужно отдать. Дело в том, чтобы почувствовать блаженство и радость отдавания, испытать благодарность, которую оно дарит. И не важно, есть ли у тебя что отдавать, значимо здесь твое внутреннее состояние отдавания. И в противоположном случае ничего не меняется: брать тебе, может, и нечего, но внутренне ты по-прежнему настроен на получение. Если ты сможешь это усвоить, ты поймешь Хотея.

Хотей, конечно же, пробужденный. Он всегда течет, всегда движется, всегда отдает, делясь с другими возможностью насладиться ароматом отдавания. И когда тот, другой святой спросил его, в чем секрет реализации, которая достигается через религию, Хотей просто уронил свою суму на землю. Тогда святой спросил его: «Это все или есть что-то еще?» И вместо ответа Хотей поднял суму, повесил ее на плечо и пошел прочь. Очень важно во всем этом разобраться; это ценное указание.

В дзэн есть такое изречение: «Пока поиск не начался, реки — это реки, а горы — горы. Потом, во время духовного поиска, реки перестают быть реками, а горы — горами. В конце пути реки опять становятся реками, а горы — горами». Это странно, и если ты воспримешь это изречение поверхностно, то не поймешь его смысл. До начала поиска и по его завершении ты находишься в одном и том же состоянии. Да, в конце ты переживаешь трансформацию, но состояние — то же. В процессе поиска все переворачивается с ног на голову. Прямо сейчас ты пребываешь в этом мире, по завершении поиска ты будешь пребывать в Божественном. Но в середине, между этими двумя состояниями, все опрокидывается; отныне реки — это не реки. Когда ты утвердишься в Божественном, тогда реки опять будут реками; но посередине все исчезает, все разрушается. Реки перестают быть реками, горы перестают быть горами.

Обычный человек прочно обосновался в этом мире. Мистик приходит в него. Но между ними — ищущий. И ему очень сложно. Его трудность в том, что одну ногу он из этого мира уже забрал; одна из его ног все еще находится в этом мире, но другая — уже вне его, она в поисках Божественного. Ищущий завис посередине.

Уронив суму на землю, Хотей дает понять, что первый шаг ищущего — отпустить этот мир, сбросить весь груз, выбросить весь свой ум. Сума — единственная вещь, которой владел Хотей. У него не было ничего другого, чем бы он мог показать свой ответ, поэтому он просто уронил свою суму, указывая тем самым, что вначале ищущий должен от всего отказаться. А задача сиддхи, реализованного, состоит в том, чтобы снова поднять суму! Но сума перестает быть бременем, а раньше это было именно так. Ищущий отпускает мир; сиддха, просветленный, возвращается в мир. Он снова становится мирским человеком. Правда, теперь он живет в мире, но не мир в нем. Раньше и он жил в мире, и мир в нем тоже.

Махавира ушел в джунгли; целых двенадцать лет он хранил молчание, он отказался от языка, поскольку язык — это общество. Когда мы говорим, мы всегда говорим с кем-то другим. Даже когда, сидя в одиночестве, мы разговариваем сами с собой, другой все же присутствует в нашем воображении. Так что каждый, кто продолжает использовать язык, пребывает в обществе. Тишина — это прыжок из общества.

Если ты замолчишь, общество исчезнет, даже если ты при этом расположился в самом центре рыночной площади. Ведь общество есть язык. Вот почему у животных общество отсутствует; у них нет языка. У них нет ни государства, ни общества, ни полиции, ни священников, ничего. Потому что нет языка. У человека есть общество, потому что у него есть язык. Ученые говорят, что, если бы исчез язык, исчезло бы и общество. Подумай об этом! Если бы хоть на одни сутки язык исчез с лица земли, развалилась бы вся наша цивилизация, вся культура. Ничто бы не уцелело. Это было бы невозможно. Мы превратились бы в диких животных. Цивилизация и культура опираются на язык.

Так что Махавира отправился в джунгли, и первое, что он сделал, было молчание... ведь нельзя освободиться от общества, пока ты не отказался от языка. В джунгли уйти несложно, но общество, облеченное в форму языка, последует за тобой и туда. Даже когда человек один, он разговаривает сам с собой. Он разделяет себя надвое и разговаривает с собой. Он создает подобие общества, и начинается разговор.

Уединившись в джунглях, Махавира замолчал и хранил молчание целых двенадцать лет. Подобно тому как Хотей сбросил свою суму, Махавира сбросил общество, а постигнув высшую тишину, он вернулся в цивилизацию. Теперь, когда ему уже все было известно, страшиться общества было нечего. Его возвращение — не что иное, как сума Хотея, которую он вновь повесил себе на плечо, после чего отправился своей дорогой.

Ищущий должен оставить общество; сиддха возвращается в общество. Ученик должен освободить себя от бремени; сиддха несет это бремя. Если ученик продолжает сгибаться под тяжестью бремени, он никогда так и не станет сиддхой; а если сиддха боится нести бремя, тогда знай, что никакого просветления он так и не достиг. Для ученика такое бремя — ноша, которая его разрушает; для сиддхи эта ноша невесома, так что ему совсем несложно ее нести. Все святые возвращаются в общество. В один прекрасный день они уходят из него, а в другой — возвращаются. Это два шага на пути к состоянию сиддхи — отпустить бремя и вновь взвалить его на свои плечи.

Все эти вещи Хотей изображает простыми и едва заметными движениями. Но если тебе доведется встретить Хотея, ты его не узнаешь. Ты подумаешь, что он просто играет с игрушками. На самом деле это именно из-за тебя он занят этими детскими играми. Они его совершенно не занимают. Просто он хочет показать тебе, что ты так и остался ребенком и, кроме конфет, игрушек и петард, ты больше ничего не хочешь. Ты не заметишь разницы между тем, как просит милостыню он и как это делают все остальные. Но это будет твоя ошибка. Когда Хотей просит тебя подать ему монетку, он учит тебя отдавать.

Будда стал нищенствовать и создал явление, совершенно уникальное в своем роде. Такого не знала ни мировая история, ни индийская. Нигде больше к нищим не относятся с таким почтением, как в Индии после Будды. Всегда и везде попрошайничество осуждают. И ты не исключение! Встретив нищего, ты или обойдешь его стороной, или набросишься с упреками. Ты выдашь целый ворох разнообразнейших суждений: «От этих нищих проходу нет, они разрушают общество, подать нищему — значит поощрить попрошайничество...» Но все твои рассуждения не имеют ничего общего с правдой; все это ты говоришь только для самооправдания, чтобы ничего нищему не дать. На самом деле тебе нет никакого дела до того, что число нищих растет. Может, ты что-то и подашь, но лишь потому, что ты вынужден это сделать. Ты подаешь, чтобы отвязаться от нищего или показать окружающим, что ты подал.

Нищие очень сообразительны и хитроумны. Они не станут подходить к тебе, если ты один, но когда ты идешь в компании с кем-то еще, они поклонятся тебе и коснутся твоих ног. Они знают, что ты подаешь не из милосердия и великодушия, а потому что знаешь: на тебя направлены взгляды окружающих. Тогда ты подумаешь: «Теперь, когда на меня смотрит столько людей, я лучше подам что-нибудь этому нищему, иначе меня назовут скупердяем». Ты избегаешь нищих, но не потому, что тебе хочется, чтобы нищих больше не было. В сущности, ты помогаешь распространению попрошайничества, весь наш образ жизни устроен так, чтобы плодить тысячи нищих. Нет, ты избегаешь их оттого, что отдавать тебе очень страшно. Ум боится подать даже одну монетку. Стоит тебе только услышать слово «отдавание», и тебе кажется, будто внутри тебя что-то оборвалось.

Но то, что случилось в Индии, — поистине замечательно. Чего стоит само название, которое Будда избрал для обозначения своих саннъясинов, учеников, — бхикху, нищий. Индуисты называют своих саннъясинов «свами», у джайнов саннъясины называются «муни». Во всех этих названиях есть свой скрытый смысл. Муни означает «тот, кто замолчал внутри себя»; свами — это «тот, кто стал хозяином своего собственного существа, кто больше не является рабом своих чувств». Но Будда назвал своих учеников бхикху — нищие. Стоит разобраться в причине, по которой он это сделал. Здесь кроется очень ценная мысль. Он сказал своим бхикху: «Вы должны продолжать просить подаяние, чтобы через вас каждый человек научился отдавать».

Будда отправляется просить милостыню? Ты можешь себе это представить? Будда стоит у твоего порога и протягивает тебе чашу для подаяний? Если бы ты обладал хоть малой толикой осознания, для тебя это могло бы стать мгновением очень глубокой медитации. Но если при виде будды твое сердце не наполняется готовностью отдавать, если даже в эту минуту ты продолжаешь защищаться, размышляешь, как бы тебе избежать прямого контакта с ним, как всучить ему что-нибудь бесполезное, — случится ли вообще в твоей жизни миг настоящего отдавания? Если ты избегаешь будды даже в его присутствии, проявится ли в тебе когда-нибудь медитативное переживание? Нет более глубокого и прекрасного названия саннъясинов, чем то, которое Будда дал своим последователям.

Будда приближался к одному городу. Местный правитель спросил своего первого министра:

— Как ты думаешь, хорошо будет, если я отправлюсь к городским воротам, чтобы приветствовать Будду?

Услышав эти слова, первый министр посмотрел на правителя и сказал:

— Пожалуйста, примите мою отставку!

Старый министр был мудрым, опытным и совершенно незаменимым. По правде говоря, всеми делами княжества заправлял именно он.

Князь очень удивился:

— В чем дело? Я лишь спросил тебя, приличествует ли мне пойти поприветствовать его.

Министр ответил:

— Одного вашего вопроса для меня достаточно, чтобы принять это решение. Будда — нищий, это правда, но сомневаться в том, что следует пойти и приветствовать его, — значит проявить полное отсутствие религиозности. Князь невежествен! Этот бхикху, Будда, когда-то сам был князем; у него было все, что теперь есть у вас, и от всего этого он отказался.

Ценно не то, что ты получил, а то, от чего отказался. В уме, который все гребет себе, нет ничего ценного; ум, который стремится всеми управлять, — заурядное явление. Он есть у каждого. А такой ум, который отказывается, — явление необычайное.

Хотей все просит и просит подаяния. Если бы он подошел к тебе, ты бы счел его обыкновенным нищим и повел бы себя соответственно. Крайне сложно принять его за божество; крайне сложно разглядеть в нищем сиддху. Ты, наверное, смог бы увидеть нищего в императоре, но распознать в нищем мистика не так-то просто. Более того, поступок Хотея, когда он, уронив суму на землю, поднимает ее и снова вешает себе на плечо, противоречит всем нашим представлениям о санньясе, которые сводятся к фразе «Отречение — это все!» Но Хотей говорит, что это лишь одна сторона медали.

Конечно же, санньяса включает в себя и отречение, но вернуться по ее завершении в мир — такое же необходимое условие. Как только ты поймешь, что должен вернуться к тому, от чего отрекся, ты овладеешь искусством превращения в сиддху. Ты отошел от этого и теперь тебе нужно будет вернуться, но мир больше не сможет тебя задеть.

Ошо,

медитация повышает восприимчивость. Но с такой повышенной восприимчивостью жизнь усложняется, поскольку, когда реакции ума усиливаются и обостряются, каждая мелочь заставляет чувствовать себя так, будто на кону вся твоя жизнь. Как нам в этой ситуации отыскать середину, как найти равновесие?

Безусловно, по мере углубления в медитацию восприимчивость будет повышаться. И это только добавит тебе проблем, поскольку сам смысл восприимчивости состоит в том, чтобы каждое ощущение переживать в полную силу. Человек, занимающийся медитациями, прочувствует оскорбление гораздо острее, чем тот, кто не медитирует. Боль от укола шипа будет гораздо сильнее у медитирующего, чем у обычного человека, так как осознанность того, кто никогда не медитировал, затуманена, она не чистая. Чем гуще туман, окутывающий твою осознанность, тем менее интенсивными будут испытываемые тобою страдания. Возможно, именно в этом заключается причина того, что мы предпочитаем проживать свою жизнь со слабой осознанностью, — просто чтобы уменьшить силу своих страданий. Спроси любого психолога, и он скажет тебе, что каждый человек в детстве учится понижать уровень своей осознанности.

Каждый ребенок рождается восприимчивым, но постепенно он начинает давить в себе эту восприимчивость, потому что жизнь, основанная на чувствах, очень тяжела. Когда дети испытывают гнев, они ведут себя как умалишенные; их лицо краснеет, глаза мечут громы и молнии, они размахивают руками и ногами* прыгают. Все их существо охвачено пламенем. Причина может быть совсем пустяковой, но мы совершенно упускаем суть случившегося. Мы пытаемся оправдать их поведение, говорим: «Не волнуйтесь, они же просто дети». А самим детям мы говорим: «Ты должен научиться держать себя в руках. Не годится так себя вести». Мы учим их подавлять свои чувства.

Как-то я гостил у своего друга. Мы поехали на машине к его знакомым, и маленький сын моего друга поехал с нами. Друг был за рулем, а сын сидел рядом с ним. Прибыв на место, мы зашли в дом, а мальчик остался в машине. Когда мы вернулись, он сидел спокойно, но я чувствовал — что-то не так. Мне показалось, что мальчику немного не по себе, будто он пытается сдержаться, не выпустить наружу то, что иначе разорвало бы его на мелкие кусочки. Он закрыл лицо руками, а голову опустил на колени.

Мы вернулись домой, и как только ребенок выскочил из машины, он расплакался. Я спросил его, что случилось. Он ответил: «Когда вы ушли, я заснул и очень больно ударился головой о руль. Но папа сказал мне, что, если я буду кричать и плакать, когда мы куда-то выезжаем из дому, он больше не возьмет меня с собой. Поэтому мне пришлось терпеть».

С тех пор как он ударился о руль, прошло больше часа, а плакать он начал, только когда мы оказались дома. Целый час ему пришлось сдерживаться и терпеть боль! Вот чему мы учим своих детей: «Вы должны сдерживать себя».

Чем больше мы сдерживаемся, чем больше подавляем, тем ниже становится уровень нашей восприимчивости, а мы изобретаем способы, чтобы не чувствовать, в какой беде мы оказались, ведь иначе нам придется что-то с этим делать.

Мальчик играет во дворе в хоккей. Если во время игры он ударится, то, пока игра не закончится, он просто этого не заметит. И только потом он увидит, что поранился. Но пока его ум настолько увлечен игрой, что он не чувствует боли. То же самое происходит и с тобой. Дни напролет, на протяжении всей жизни ты получаешь синяки и шишки, но ты их не замечаешь, ведь твой ум занят разными делами, работой — одним, другим, третьим. Но медленно, постепенно вся твоя личность покрывается ранами.

Когда ты начинаешь медитировать, возрождается твоя детскость, снова оживает восприимчивость, а переживания, ощущения углубляются. Что бы ни случилось, это затрагивает самые глубины твоего существа, превращаясь в проблему для тебя, твоей семьи и друзей, которые не понимают, что с тобой происходит. Они возлагали на медитации большие надежды, думали, что после них человек станет более спокойным. А все происходит с точностью до наоборот. «Пока он не начал медитировать, он не был очень уж злым, а теперь, когда он занимается медитациями, его просто распирает от гнева и злости». Они думают, что медитирующий должен стать похожим на труп: даже если ты его ударишь, он ничего не почувствует или не подаст виду, а просто будет сидеть и смотреть в пространство. Да, так и есть, но это не случается сразу, как только ты начал заниматься медитациями. Это их конечный результат.

В начале медитаций с тебя начнут спадать все бинты, закрывающие твои раны, будут выходить наружу спрятанные в глубине гнев и жадность. Твои чувства и переживания станут гораздо острее, а то, что с самого детства в тебе подавлялось, вновь загорится с неистовой силой. Ты будешь чувствовать себя так, будто тебя лишили покоя. Если ты болен, то ощутишь, что беспокойства в тебе стало больше, чем когда бы то ни было, а когда испытаешь удовольствие, это переживание достигнет невиданной высоты. Даже мелочи сделают тебя таким счастливым, что тебе захочется танцевать, и такие же мелочи будут вгонять тебя в такую тоску, что ты захочешь свести счеты с жизнью. И все это будет происходить, когда ты начнешь медитировать.

Что же следует делать новичку в медитациях? Если ты попытаешься подавить все возникающие внутри тебя чувства, тебе будет сложно продвинуться на пути медитаций, ведь для того, чтобы глубже в них погрузиться, ты неизбежно должен будешь пережить все, что случается внутри твоего существа. Пережить это полностью и до конца. Если тебя одолела тоска, значит, ты должен пройти именно через это чувство. Лишь тогда ты сможешь испытать абсолютное блаженство. Пока ты до конца не пережил этот мир, ты не сможешь пережить и Божественное во всей его полноте. А поскольку именно мир окутал тебя со всех сторон, то первыми ты должен стереть именно те отметины, которые он оставил на тебе. Так что помни: все эти чувства подавлять не нужно; восприимчивость следует углублять и усиливать. Это может осложнить тебе жизнь, но не используй все эти сложности для того, чтобы бередить свои раны.

Да, тебе, наверное, придется очень нелегко. Так что же ты должен делать, если это случится? Ведь на начальном этапе медитаций так, скорее всего, и будет. Как только ты почувствуешь, что овладевшее тобой чувство становится очень сильным, закройся в комнате и побудь там в тишине и одиночестве. Позволь этому чувству полностью захватить тебя, переживи его до конца. Не изливай его на окружающих, ведь тем самым ты положишь начало длинной цепи реакций. Если чувству нужно выйти, закройся в комнате и выплесни его на подушку — вместо того, чтобы изливать его на ближних. Поначалу это покажется тебе очень странным — изливать гнев на подушку. Но пара тысяч попыток, и, я тебя уверяю, избиение подушки в приступе гнева будет доставлять тебе столько же удовольствия, как если бы ты швырял ее в свою жену. К тому же подушка тебе не ответит! Более того, используя подушку, ты не создашь первое звено в кармической цепочке. Тебе незачем опасаться, что в следующей жизни подушка доставит тебе какие-то неприятности или попытается отомстить за то, что ты ее избил. Подушка уже достигла состояния сиддхи\i0

Главное здесь вот в чем: не нужно сдерживать свой гнев, мешать его полному проявлению. Позволь ему достичь высшей точки. Швыряй подушку яростно, ожесточенно. Наверное, тебе покажется, что первые два или три приступа гнева получились какими-то ненастоящими. Но уже с четвертого раза ты почувствуешь, что гнев наполнился жизнью и что на него расходуются все твои внутренние силы. Бей, бушуй, ругайся, круши, делай все, что тебе хочется, без всяких ограничений. И через несколько дней ты обретешь сноровку! Ты удивишься, узнав, что западные психологи вовсю используют эту технику.

Один очень богатый японский промышленник поставил на фабрике свою статую, сделанную из резины. Очень разумный человек! Психологи посоветовали ему разместить эту статую напротив входа в офисное здание. На этой фабрике работает около десяти тысяч сотрудников. Им объявили, что они могут обращаться с этой статуей, как им захочется. Для любого человека, а особенно для наемного работника, впасть в гнев — легче легкого. Ему никакие причины не нужны. Быть в услужении у другого человека, быть чьим-то рабом — достаточный повод для того, чтобы испытывать гнев. Рабочие, а временами даже менеджеры, привыкли к тому, что, прежде чем войти на территорию фабрики, они могли наговорить гадостей статуе хозяина или попинать ее. Это имело важные последствия. В результате между владельцем фабрики и его подчиненными возникло новое психологическое равенство.

Все мы ведем себя точно так же. Даже в наши дни мы все еще сжигаем Равану[11]и, проделав это, испытываем какое-то облегчение. Представь, как легко становилось на душе у тех, кто участвовал в первом сожжении Рава-ны! Мы поступаем так же. Когда нас переполняет гнев на Ганди, Бхутто или кого-то еще, мы делаем их чучела и носим по улицам. Мы бьем их ногами, а затем сжигаем. Все это приносит нам облегчение. Ум избавляется от бремени, и нас переполняет чувство глубокого удовлетворения.

Так что сделай сам для себя то, что ты делаешь, когда являешься частью толпы. Пусть у тебя в комнате, которую можно превратить в место для медитаций, всегда лежит подушка. Если ты разозлилась на своего мужа, считай, что подушка — это его воплощение. Точно так же верующий думает, что божество воплотилось в каменную статую. Весь свой гнев вымести на подушке. И не выходи из комнаты, пока не выплеснешь весь гнев, без остатка. И если ты действительно выпустишь весь гнев, то к своему удивлению почувствуешь, что тебя переполняет доброта, любовь и нежные чувства к мужу. Это напоминает спокойствие, которое наступает после урагана.

Если ты поранишь ногу, закройся в своей комнате и дай себе волю: плачь, как маленький ребенок. Если тебе в ногу вонзился острый шип, ничего не изображай, не уговаривай себя: «Я не должен плакать, ведь я взрослый мужчина». Будь легким и воздушным, как дитя. Все на свете мужчины умеют плакать. Исключение составляют только мертвые мужчины. Но с самого детства тебе внушают, что мужчины не плачут. Странно как-то получается. Глаза и слезные протоки у мужчин и женщин устроены одинаково, но во всем мире плакать позволено только женщинам. Если бы природа пожелала, чтобы мужчины не плакали, она бы снабдила их слезными протоками с другим устройством или вообще не дала бы никаких. Но такое различие между полами природой не предусмотрено. Очевидно, ей хочется, чтобы мужчина тоже плакал.

Плач — это очень странное состояние; он вытягивает из тебя скрытые страхи и душевные раны, истребляя их на корню. Вот почему мужчины чаще женщин совершают убийства. Слезы помогают женщинам время от времени высвобождать свою неудовлетворенность, тогда как мужчины продолжают ее накапливать. Когда же неудовлетворенности становится слишком много, происходит взрыв, причем весьма разрушительный. Женщины меньше склонны к умопомешательству, чем мужчины. Ведь если бы мужчины могли бы так же выплакивать свои печали, они бы не сходили с ума. Если ты вообще не способен плакать, внутри тебя все затвердевает, а тысячи слез, скопившиеся в тебе, превращаются в яд. Так что не думай, что ты взрослый мужчина. Пусть тебя не останавливает то, что вокруг — твои дети или внуки, как же ты можешь при них расплакаться? Присутствие твоих внуков ничего не меняет, разве что так у тебя появится возможность поплакать с еще большим удовольствием.

Если и стоит чему-то выучиться у жизни, то выучи только это: ничего не подавляй, позволь своим чувствам и переживаниям уйти самим, проявив их.

И второе: не нужно выплескивать свои эмоции на окружающих. Зачем их беспокоить? Это совершенно ни к чему. Их можно выплеснуть в одиночестве. Это то, что я называю катарсисом. Каждый человек, занимающийся медитацией, должен пройти через катарсис. Недостаточно просто погрузиться в состояние умиротворения; там, в глубине твоей души, все еще прячутся беспокойство и тревожность. От всего этого нужно очиститься, избавиться. Тогда настанет миг, когда никакого гнева в тебе больше не останется, когда в твоей душе не будет беспокойства, и тогда твоя медитация станет естественной. Тогда ты сможешь освободить подушку от ее обязанностей. Ты должен проводить ее на покой с большими почестями, ведь она оказала тебе гораздо большую услугу, чем ты думаешь. Но до тех пор она тебе пригодится.

Восприимчивость возрастет, переживания станут глубже, и радость, и печаль будут сильно влиять на тебя. Их стрелы устремятся прямо в твое сердце. Подавляй — и ты увидишь: твои занятия медитацией зашли в тупик; изливай свои чувства на окружающих — и твои трудности станут множиться. Пусть твоим убежищем станет одиночество: уединись и выпусти свои чувства. Катарсис — необходимое условие медитации. Твоя медитация может стать полноценной, лишь если ты прошел полное очищение.

Полноценная, чистая медитация — это просветление.

Катарсис идет с медитацией рука об руку: лишь когда медитация становится просветлением, катарсис приходит к завершению. Для сиддхи катарсиса не существует, ведь он ничего не накапливает; но ищущему, саннъясину, он необходим. /

На сегодня достаточно.

Дата добавления: 2015-07-10