Свидетели

Плотину прорвало.

Одна за другой в наших издательствах и журналах появляются книги, которые годами скрывались под спудом или выходили за рубежом.

Звучат голоса тех, кто, казалось, молчал, тех, кому зажимали рот, кто был брошен за колючую проволоку, изгнан или убит. И оказалось, что «годы безвременщины» не были мертвыми, не были лишь мумией, покрытой казенным глянцем. Оказалось, что чума, губившая человеческий дух и культуру, была не веселой. Что под мертвым слоем асфальта сохранялась жизнь, тревожно билась мысль, не умирало творчество.

Это поразительно. Но это бесспорный факт.

Он стал свидетельством о неистребимой силе «слабых», противостоявших машине, тех, кто был способен сохранять в своего рода подполье достоинство и свободу человека. И не день, и не год, а на протяжении жизни трех поколений.

К таким свидетельствам духовного Сопротивления относится и книга Надежды Мандельштам «Воспоминания» (М., Книга, 1989).

Писалась она под гнетом страха. Н. Я. и не скрывала этого. Но властно знал все тот же импульс, который некогда заставил Льва Толстою произнести слова «Не могу молчать».

«Звоните всегда два раза, — сказала мне Н. Я., когда я впервые пришел к ней. — Если звонят один раз, я знаю, что это чужой». Она любила повторять, что, хоть времена теперь сравнительно «вегетарианские», ей все время кажется, что «они придут». Придут за ней. Как уже бывало в ее жизни. Такое не забывается. Остается словно шрам на душе, по которой прошлись грубые чужие сапоги, топча самое интимное и дорогое.

И все же она писала. Рассказывала о горькой судьбе поэта. О бедах и маленьких радостях, о людях мужественных и робких, о предательстве и героизме. Получился некий срез эпохи. Портрет российской интеллигенции в годину погрома. Пусть портрет не полный и субъективный. Очень субъективный. Но кто и когда писал объективные мемуары? На это способен разве что компьютер.

Признаюсь, когда я первый раз взялся за книгу Н. Я., меня больше интересовала личность ее главного героя — Осипа Мандельштама. Ведь, кроме стихов, мы тогда мало что о нем знали. Его имя едва–едва высвобождалось из искусственно созданного плена забвения.

Но с каждой страницей «Воспоминаний» мне становилось все яснее, что личностью поэта они не исчерпываются. Рядом с ним я находил меткие характеристики и наброски портретов современников. А главное — вырисовывалась фигура самой Н. Я., человека острого ума, наблюдательного, задорного, бескомпромиссного.

Это жесткая книга. Книга о капитуляции многих мыслящих и одаренных людей, о глубинных истоках драмы. В каком–то смысле катастрофа была предопределена нравственным и духовным разбродом в интеллигентской среде начала века. Особенно в среде символистов. О них Н. Я. говорила всегда особенно резко. И тут нельзя все сводить к отголоску борьбы литературных групп, к «акмеизму» самого О. Мандельштама. Причины, по мнению Н. Я., были более глубокими. Они–то и повлияли на позицию, занятую Блоком, Белым, Брюсовым в момент кризиса.

Единственным (но зато каким!) исключением были представители русской религиозно–философской мысли. Еще до революции они выступили с предупреждением, но оказались в роли Кассандры, которую никто не желал слушать. Я часто заставал Н. Я. за чтением Бердяева. Его мысли были ей необычайно близки. И вообще она видела в свободной христианской философии один из островов, уцелевших среди всеобщего потопа.

Вечные истины Евангелия справедливо представлялись Н. Я., подлинной опорой, которая не подведет в любых обстоятельствах.

Она верила в бессмертие. Верила естественно и органично, что особенно поражало в таком здравомыслящем, порой даже скептичном человеке. «Я не боюсь смерти», — часто говорила она мне. И это была не фраза. Не самоутешение. К фразерству и иллюзиям у нее не было никакой склонности. Это была вера. Цельная, как и вся ее натура.

Вера и давала ей энергию Сопротивления.

Читатель ее «Воспоминаний» погружается в атмосферу тех черных лет, видит сцены обысков, споров, слышит пересуды, сплетни, жаркие дискуссии. Видит поэта, ставшего бездомным, душевно и телесно, чувствует вместе с ним ужас сжимающегося кольца…

Однако трудно избавиться от ощущения, что «Воспоминания» написаны счастливым человеком. Парадокс? Да, но объяснимый.

С ней было легко, хорошо, весело. Как магнитом она притягивала к себе разных людей. Особенно молодых. Кто только не перебывал на ее убогой кухоньке, которая надолго стала приютом свободной мысли и душевной открытости.

Здесь можно было встретить и старых друзей Н. Я. — оригинального историософа Льва Гумилева, и исследователя рукописей Мертвого моря Иосифа Амусина, и физика Михаила Поливанова, и молодых тогда Сергея Аверинцева, Симона Маркиша, москвичей и ленинградцев и людей из–за рубежа.

Для многих общение в этом кругу было настоящей школой. Оно давало глоток живительного воздуха среди удушья «застойных» лет. Здесь обсуждались вопросы философии, политики, религии, искусства.

И душой всего была эта измученная страданиями, больная старая женщина.

Да, она была остра на язык. Порой пристрастна. Многие считали, что несправедлива. Но друзей это не шокировало. «Колючесть» как бы шла ей. Была неотделимой чертой ее натуры.

Свет привлекает. Она привлекала светом. Он отразился и в ее книге. Для постороннего взгляда судьба ее была изломана. На самом же деле Надежда Мандельштам — удивительный пример человека, который до конца сумел выполнить свое призвание на земле. Вот почему ее можно считать счастливой.

Она спасла наследие поэта. В неимоверно трудных условиях собирала и запоминала созданное им. Она дожила до публикации его стихов. Донесла до нас свидетельство эпохи.

И вот ее первая книга перед нами. Изданная не где–то за океаном, а на родине Осипа Мандельштама, на родине Надежды Мандельштам.

Едва ли сама писательниц могла мечтать о лучшей публикации. За ее качество можно лишь благодарить издательство «Книга». Текст подготовлен врачом и литературоведом Ю. С. Фрейдиным, близким другом Н. Я. Великолепное послесловие также написано любящей талантливой рукой близкого человека, поэта Николая Панченко.

Поскольку книги Мандельштама все еще остаются библиографической редкостью, для читателя необычайно ценно приложение, включающее его стихи, Огромного труда потребовали примечания и указатель, составленные А. А. Морозовым. Это настоящий путеводитель, который во многом помогает сориентироваться в жизни и творчестве поэта и его верной спутницы. Словом, «Воспоминания» — настоящий подарок для всех, кто любит отечественную культуру и радуется ее воскрешению после долгой ночи.

Есть творческие люди: писатели, художники, мыслители, которых «открывают» лишь после того, как кончился их жизненный путь. И таких немало. Порой современники еще не могут понять и оценить их; порой этому препятствуют внешние обстоятельства, Сергея Алексеевича Желудкова едва ли можно целиком отнести к подобной категории, хотя лишь незначительная часть его литературного наследия увидела свет, и то за рубежом. Его хорошо знали во многих кругах интеллигенции Москвы и Ленинграда какличность удивительную, яркую, неповторимую. Общение с ним давало людям не меньше, чем чтение его книг и статей.

Трудно передать обаяние этого человека, бесконечно доброго, открытого, с живым эмоциональным темпераментом, с острым чувством правды. Он отличался какой–то своеобразной, немного старомодной учтивостью, которая, впрочем, никогда не превращалась в угодливость. Люди чувствовали себя с ним легко, светло, свободно. Редкая тактичность, скромность, непритязательность, «безбытность» Желудкова, свойственная лучшим представителям российской интеллигенции, только подчеркивали значительность его фигуры. Природная сила ума легко восполняла пробелы в его эрудиции. Сам не подозревая об этом, он создавал концепции, которые на Западе считались новаторскими.

С. А. Желудков был оригинальным мыслителем, блестящим стилистом, неутомимым искателем истины. Его мировоззрение было динамичным, свободным от застывшего догматизма, однако он всегда оставался христианином, честно и смело пытавшимся осмыслить свою веру. Будучи священником (в последние годы заштатным), С. А. Желудков и в саму Церковь вносил дух пытливого вопрошания, экспериментаторства, творческих поисков. В своих беседах он напоминал мне Сократа, который, как известно, не декларировал идеи, а помогал людям самостоятельно открыть их. Он будил мысль, поднимал острые проблемы. Любимым его литературным жанром были письма, которые позволяли ему в свободной, непринужденной форме обсуждать многие жгучие вопросы жизни, веры, мысли.

Сергеи Алексеевич — коренной москвич. Он родился 7 июля 1909 года в семье довольно известного работника торговой фирмы. О детстве и юности его известно мало. Он не любил рассказывать о себе. Хотя те годы были в нашей стране трудными для религии и многие люди отходили от веры, С. А. сохранил не то чтобы традиционную религиозность, а живой дух богоискательства. Это привело его в 1928 году после окончания восьми классов школы в Духовную Академию. Но то была не знаменитая Академия в Сергиевом Посаде (Загорске), которую тогда уже закрыли, а церковная школя, принадлежавшая так наз. «обновленцам». Руководители этого движения, воспользовавшись тяжким церковным кризисом начала 20–х годов, образовали раскольническую группировку, которая нанесла Церкви немалый ущерб. Поскольку «обновленцы» не довольствовались лояльностью в отношении к государству, а шли на политическое сотрудничество, вплоть до доносов, им в те годы разрешалось многое, о чем не могла и помыслить Московская Патриархия. На первых порах «обновленцы» проводили скороспелые и необдуманные реформы, изображая себя «революционерами в Церкви», Их Академия в Москве была открыта в 1923 году. По словам друга Желудкова А. Э. Левитина–Краснова (одно время примыкавшего к «обновленцам»'), это учебное заведение «напоминало студию свободных художников… об учебе думали мало — тем более что никаких экзаменов и никаких зачетов в Академии не было. Организаторы Академии больше всего боялись «семинарской схоластики» и в результате ударились в другую крайность: в обновленческой Академии не столько преподавали, сколько читали лекции, причем читали их в таком духе, как когда–то в Религиозно–философском обществе в Петербурге… Результаты такого преподавания были самыми плачевными».

Однако С. А. выбирать не мог. Другой церковной школы в Москве не было. Годы учебы Желудкова были временем напряженных самостоятельных занятий и чтения. Общительность сблизила со многими интересными людьми, которые помогали юноше найти свой путь.

Академию он не кончил. Да и вскоре она закрылась. Как «сын служащего», Желудков не имел доступа в институты и перешел на гражданскую работу. С этого времени начинаются его скитания, которые стали его «университетами». Он работает в Магнитогорске, Сибири, на Кавказе. Нехватка кадров позволила ему занимать должности экономиста, бухгалтера, нормировщика в различных строительных организациях и быть «вольнонаемным» при лагере. Многочисленные встречи, беседы, напряженные раздумья, чтения наполняют эти годы. Желание служить в Церкви не исчезает, а, напротив, укрепляется. Именно тогда у С. А. зародилась его главная идея — найти такие формы христианства, которые бы соответствовали современному человеку.

Но вот отгремела война. Стали открываться храмы, Ликвидировано «обновленчество», легализуется Московская Патриархия. Осенью 1945 года С. А. поступает псаломщиком в верхнетагильскую церковь, а 29 мая 1946 года принимает сан священника. В 1954 году он блестяще оканчивает Ленинградскую Духовную Семинарию. Музыкальная одаренность, умение понять душу человека, жизненный опыт — все это сослужило хорошую службу в его пастырской работе. Однако активный, деятельный, свободно мыслящий священник не мог трудиться спокойно ни в годы сталинщины, ни в период хрущевского нажима на Церковь. Отца Сергия без конца перебрасывают с прихода на приход, из епархии в епархию. Его «послужной список» содержит причудливую географию: Свердловск и Верхний Тагил, Челябинская, Псковская и Тульская области, Смоленск и Великие Луки.

В конце концов был найден повод избавиться от «неудобного» священника. В 1959 году против него было возбуждено дело, после того как он выступил в защиту больной девушки. Она получила облегчение после молитвы у гробницы блаженной Ксении. Когда слух об этом стал распространяться, ее стали преследовать, требовали отречения. Сергей Алексеевич живо откликнулся на этот факт дискриминации, стал писать в высшие инстанции и в результате сам попал в положение обвиняемого. И хотя дело было вскоре закрыто, служить он больше не смог.

Уволенный за штат, он получил пенсию и поселился с Пскове у своего верного друга и помощника Т. Г. Там прошли последние двадцать пять лет его жизни, наполненные литературной работой и общественной деятельностью. В последние годы он сблизился с такими людьми,как А. И. Солженицын, А. Д. Сахаров, со многими правозащитниками, много беседовал и переписывался с ними, был членом международной организации «Эмнисти интернэшнл».

Скончался С. А. 30 января 1984 года в Москве. Церковное его погребение было совершено в патриаршем Богоявленском соборе при большом стечении народа. Его провожали христиане и атеисты, богословы и ученые, многочисленные друзья, любившие этого необыкновенного человека.

Одной из первых работ, написанных С. А. Желудковым, были «Литургические заметки», книга, содержащая проекты богослужебных реформ. Хотя далеко не все в ней представляется бесспорные, она и высшей степени интересна как кристаллизация опыта приходского священника, много размышлявшего о роли богослужения в наши дни. Полностью «Заметки» опубликованы не были (последний их вариант написан в 1971 г.). Правда, их начали печатать о парижском журнале «Вестник РХД», но из–за протестов консерваторов публикация была прервана.

В начале 60–х годов С. А. начал переписку с разными лицами по основным вопросам веры. В ней участвовали профессора Духовных Академий, священники, миряне (все они писали под условными литерами). Переписка составила целый том в 700 машинописных страниц. Она–то и дала С. А. основной материал для его книги «Почему и я христианин», которая увидела свет лишь за рубежом.

Книга эта — попытка взглянуть на христианство глазами светского, нецерковного человека, найти такие слова и подходы, которые могли бы помочь взаимопониманию христиан и неверующих. Лишь позднее Желудков узнал, что он излагает те же идеи, что и некоторые теологи Запада, например Дитрих Бонхеффер («секулярное христианство») и Карл Ранер («анонимное христианство»). Со строго церковной точки зрения в книге С. А. есть немало спорных мест. Любой православный богослов мог бы многое возразить на его экспериментальное изложение христианства. Мне самому приходилось с ним много спорить. Но, думается, не правы те, кто считал его чуть ли не еретиком. Согласно православной традиции, еретик — это тот, кто сознательно и упорно противопоставляет свои взгляды церковному учению, принятому на Вселенских Соборах. У Желудкова такого намерения не было. Он лишь ставил вопросы, как бы приглашая собеседников и оппонентов к дискуссии. Не раз он говорил мне, что хочет «выбить искру», вызывая спор, подвергая сомнению устоявшееся и привычное. Умственные сомнения, поиск истины он не считал грехоми при всей рискованности многих своих идей оставался христианином.

Сейчас наше общество заново открывает для себя замечательное наследие русской религиозной мысли. Это большое и отрадное событие в истории духовной культуры. Но было бы ошибкой думать, что русская религиозная мысль развивалась лишь в дореволюционное время или в эмиграции. У нее были продолжатели на Родине и в грудные годы безвременья. Пока еще мало кому известны имена о. В. Свенцицкого, С. Фуделя, Н. Фиолетова, В. Васильева, но именно они были преемниками «старой гвардии», сохранившими и по–своему развившими ее заветы, Среди них и Сергей Алексеевич Желудков.

В ноябре минувшего года мне довелось участвовать в удивительных похоронах.

На одной из римских окраин монастырь провожал в последний путь старую француженку. Когда она скончалась, ей шел уже 92 год. Незадолго до смерти эта неутомимая женщина побывала и в нашей стране. В последний раз. Но далеко не в первый.

Ее отпевание выглядело как волнующее событие. Двор перед церковью заполнили сподвижницы умершей сестры Мадлен, съехавшиеся с разных концов мира. Среди них было много смуглых, чернокожих представительниц всех рас и многих народов в скромной орденской одежде: синяя косынка, препоясанная туника, крест на груди.

Заупокойную службу совершали три кардинала и десятки разноязычных священников. У гроба горсть желтого песка. «Откуда?» — спросил я. «Из Сахары…»

Словом, недоумение стороннего человека было бы вполне понятным. Но для тех, кто хоть немного знал об ушедшей и деле ее жизни, все было естественным. Ведь долгие годы сестра Мадлен была душой и руководительницей всемирной общины Малых сестер, которые всецело посвятили себя «униженным и оскорбленным», беднякам и изгоям.

Подобно движению матери Терезы из Калькутты, уже хорошо у нас известному, Малые сестры являются живым доказательством того, что в век войн, национальных конфликтов и геноцида не умер дух любви, открытости и взаимопомощи.

Когда я смотрел на просветленные лица сестер, произносивших молитвы на языках Европы, Азии и Африки (звучали и русские слова), я невольно думал о неистребимой силе добра. Перед ним рушатся барьеры, разделяющие материки и культуры. Поистине у современного мира, уставшего от ненависти, есть надежда, если он имеет таких самоотверженных служителей милосердия.

Само движение Малых сестер восходит к французскому монаху Шарлю де Фуко (1858–1916). В прошлом блестящий ученый, географ–исследователь Северной Африки, он в 25 лет пережил внутренний переворот, побудивший его вступить на путь осуществления евангельского идеала. С этого времени он стал иноком и поселился среди бедуинских племен Сахары.

Он не столько проповедовал Евангелие словом, сколько свидетельствовал о Христе самой своей жизнью. Образцом для брата Шарля были те годы безвестности, которые Христос провел в Назарете до Своего выхода на проповедь.

Это был не просто путь бедности и труда, но прежде всего путь любви. Любви, не знающей границ. Шарль де Фуко не случайно избрал полем своей деятельности земли иноверцев–мусульман. Он хотел показать, что евангельское милосердие не знает «своих» и «чужих».

Сегодня сочинения, письма и дневники Шарля де Фуко входят в золотой фонд мирового духовного наследия. Показательно, что одна из книг о нем включена в серию «Учителя духовности» наряду с биографиями апостола Павла и Паскаля, св. Франциска Ассизского и св. Сергия Радонежского.

За несколько месяцев до гибели брат Шарль (его убили разбойники в Биниабесской пустыне) писал: «Божественный Учитель любил нас, спасая наши души, и мы должны также любить друг друга. Друг друга означает каждую душу… Мы должны заботиться о тех, кто окружает нас, о тех, кого мы знаем, о всех, кто близок к нам, используя наилучшие средства для каждого человека: для одного — слова, для другого — молчание, для всех — силу примера, доброту и братскую любовь, становясь всем для всех, чтобы завоевать всех для Иисуса».

Его начинание было подхвачено группой единомышленников, которые и сформировали движение Малых братьев.

После второй мировой войны оно начинает стремительно расширяться и распространяться по всему миру. А затем возникает и община Малых сестер.

Кончина сестры Мадлен ознаменовала итог первого и весьма плодотворного этапа их истории.

Мадлен Ютен родилась в Париже в 1898 году. Ее отец был врачом, работавшим в Тунисе. Когда ей исполнилось 23 года, она прочла книгу Рене Базена о Шарле де Фуко. И это определило ее судьбу.

Человек неистощимой энергии, доброжелательности, чуткого сердца, она нашла свое подлинное призвание в организации общины Малых сестер, которые решились во имя Христово делить тяготы жизни с теми, кто страдает, кто угнетен бесправием, нищетой, болезнями, предрассудками окружающей среды.

В год кончины сестры Мадлен ее движение как раз справило свой 50–летний юбилей, формально оно было основано в 1939 году, в день Рождества Богородицы, 8 сентября, т. е. сразу же после начала мировой войны. Это было символично. Сестры словно бросали вызов поднимавшейся буре зла и разрушения.

Вечный Рим и далекая Австралия, тропические леса Африки и снега Аляски, закоулки больших городов и бразильская сельва… Всюду незаметно трудятся последовательницы сестры Мадлен. Всюду несут они действенное свидетельство христианской любви, всегда готовые протянуть руку помощи. Их можно видеть в трущобах и тюрьмах, среди проституток и бездомных.

Путешествия сестры Мадлен, которая дарила людям сокровища евангельского милосердия, были в полном смысле слова кругосветными. За свою долгую жизнь она основала общины в 64 странах. Число сестер, включая тех, что проходят подготовку к посвящению, достигло сегодня почти полугора тысяч.

Вот почему проститься с этой женщиной собралось в Рим так много людей. Вот почему ее похороны походили скорее не на прощание, а на торжество. Тех, кто идут за сестрой Мадлен и братом Шарлем, воодушевляют две могучие бессмертные силы: вера и любовь. Они — реальное воплощение того, что заповедал людям Иисус Христос. И недаром сестры черпают поддержку для своего трудного служения в молитве перед алтарем, где постоянно пребывают св. Дары, знак жертвенной самоотдачи Сына Божия…

Для меня было большой радостью, что в тот день я оказался у сестер как бы представителем нашей Церкви и нашей страны. Ведь для всех нас так важен этот чудесный урок. Не отвлеченный, а жизненный, практический. Урок подлинного христианского милосердия и служения людям.

До сих пор в Советском Союзе почти никто не слышал о подвиге Малых сестер. И пусть эти скупые строки будут первым цветком, принесенным на могилу великой француженки из страны, которую она знала и любила. О которой она молилась в последние часы своей земной жизни.

Дата добавления: 2015-07-10