Во время

Никто не может без перемен

http://ficbook.net/readfic/3277148

Автор: Danya-K (http://ficbook.net/authors/92277)
Фэндом: Ориджиналы
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Юмор, Драма, Психология, Повседневность
Предупреждения: Нецензурная лексика
Размер: Миди, 42 страницы
Кол-во частей: 2
Статус: закончен

Описание:
К лучшему или к худшему...
Всё меняется.
Двадцать четыре года — от распада Советского Союза до наших дней — из жизни мальчика, позже юноши, потом мужчины.

Публикация на других ресурсах:
Только с разрешения автора

Примечания автора:
Саундтреки:
Виктор Цой и группа «Кино» — Хочу перемен
Високосный год — Звёздный мальчик
ДДТ — Ветер
Наутилус Помпилиус — Одинокая птица
Король и Шут — Жизнь
Stigmata — Одиночество
Multipass — Другой жизни не будет
Jane Air — Бог уснул за рулём
Neversmile — Напишут наши имена

До

Когда Советский Союз развалился, Андрею было одиннадцать.
До этого, в августе — у Белого дома ещё стояли танки, — отец достал из серванта бутылку коньяка, стукнул ею о круглый стол в гостиной — на кухне мама готовила и читала газету, туда не стоило соваться, даже если бы снова, как в сорок первом, напали немцы, — сказал:
— Всё, что было у нас, уничтожили, — и грузно опустился на стул.
За его спиной работал телевизор: только кончились восьмичасовые новости.
— Помяните моё слово, Дарья Михайловна, — он вскрыл бутылку. — Ничего хорошего из этого не выйдет.
Дарья Михайловна — Андреева бабушка, мамина мама, — достала из шкафа две пузатые рюмки, села напротив отца. Рюмки мягко опустились на вязаную белую узорчатую салфетку, квадратом укрывавшую стол. Андрей тихо сидел на диване, смотрел на портрет Владимира Ильича — бабушкину гордость. Ему казалось, что губы Ленина шевелятся и пытаются что-то сказать, должно быть, согласиться с отцом.
— Мы сильны, когда вместе, — проговорил он, разливая коньяк. — А сейчас что будет? Всё идёт к развалу, и никто это уже остановить не сможет.
— Ох, и не говори, Коленька, — бабушка вздохнула, взяла рюмку.
Они выпили, не чокаясь. Потом отец разлил ещё раз. Андрею думалось, что раз Союз разваливают, значит, они почти стоят на обломках, значит, всё изменится кардинально. Звучало жутковато и безнадёжно. Он смотрел на портрет Ильича — его уберут со стены через три года, слишком неуместным он станет казаться, — думал, что ломать всегда легко, а вот строить в разы сложнее. По крайней мере, об этом им не раз говорила учительница литературы. Бабушка, кстати, тоже преподавала литературу, только не в той школе, где учился Андрей. Она легко и непринуждённо цитировала поэтов и прозаиков, гордилась не только портретом Ленина, но и своей большой библиотекой. Раз в неделю она сажала Андрея за стол, устраивалась напротив, доставала толстую общую тетрадь на девяносто шесть листов и ручку. Андрей сжимал пластик в руках и писал диктант, который она потом, то кивая, то хмурясь, проверяла, перечёркивая его синие буквы красным. Иногда хвалила, иногда ругалась. Потом спрашивала, что он сейчас проходит на уроках литературы, читала ему стихотворения, рассказывала о писателях. Когда Андрей пытался отвертеться от этих занятий, она говорила, что ей станет невообразимо стыдно, если её внук не будет успевать по русскому и литературе. И на Андрея почему-то тотчас как по заказу накатывал стыд, припоминалась каждая тройка за диктант или сочинение, и он покорно садился за стол.
Через семь лет, после того как бабушка, случайно поскользнувшись, сломает лодыжку, а потом из-за диабета промучается с ней три месяца, она в школу больше не вернётся, и в дом потянется вереница учеников, родители которых решили, что им нужны дополнительные занятия русским языком и литературой с опытным педагогом. Андрей тогда будет уже учиться в университете, приходя домой, здороваться с бабушкой, посмеиваться над любопытно-пугливым взглядом очередного двоечника, отчаянно страдающего за всё тем же накрытым салфеткой столом, где раньше мучился сам Андрей.
Но пока что бабушка и отец глотали коньяк, а Андрей рисовал в воображении картины одна страшнее другой. Ему представлялось, что вся страна в руинах и над ней вьётся гаденький смех и ломаная речь.
— Рюсский нет, — коверкая слова, говорит человек. Он даже не в военной форме — на нём рубашка, не застёгнутая доверху, выглаженные идеально белые брюки, он в солнцезащитных очках, весел и улыбчив.
— Совсем нет, — подтверждает другой, одетый так же.
В конце бутылки в гостиную вошла мама в тонком цветастом халате, раскрасневшаяся, с волосами в пучке, вытирающая ладони полотенцем. Она упёрла руки в боки, поглядела на мужа и мать.
— Людочка, — сказала Дарья Михайловна, — не обессудь.
— Я вам сейчас ссужу... ещё как ссужу! — брови мама свела к переносице, повышая голос. — Вот этим вот полотенцем и ссужу! — погрозила она им.
— Людочка, ничего уже не будет как прежде, — патетично заявил уже хмельной супруг.
— Мы заканчиваем, — заверила бабушка, переносившая алкоголь лучше.
Под взглядом Люды муж закрутил крышку. Бутылку она отобрала и поставила обратно в сервант.
— Мама, а это всё так плохо? — спросил Андрей.
Люда наконец обратила внимание на сына, а потом заявила, обращаясь ко всем:
— Будем жить, как жили.
Маме Андрей верил больше, чем бабушке, хотя она жила дольше и знала много всего. Заснул он потом легко, даже несмотря на то, что на соседнем диване храпела бабушка, а за стеной вполголоса ругались родители.
Жить, как жили, однако, не всегда получалось. Родители, оба работники ВНИИ (мама — бухгалтер, папа — инженер-технолог), попали туда по распределению после вузов, там и познакомились, ещё когда жили в общежитии, поженились, родился Андрей, получили квартиру. Потом Люда уговорила свою маму, у которой как раз умер муж, переехать к ним из провинции, раз родственников там почти не осталось. Дарья Михайловна поворчала, но приехала, чтобы помогать следить за внуком, делать что-то по хозяйству и не чахнуть в одиночестве. Родители Андрея продолжали работать во ВНИИ. В 90-х денег выделять стали меньше, отец мотался, как проклятый, по командировкам, пытался урвать то там, то тут, но всё равно выходило не так много, как хотелось бы, а запросы у него стали больше. Пытался даже устроить бизнес, но прогорел и чуть не разжился дополнительными проблемами в лице подозрительных братков, явно связанных с криминалом больше, чем с бизнесом. По выходным он выпивал. Иногда даже без бабушки и гораздо больше, чем стоило. Летом втроём — Андрей, мама и папа — ездили к родителям отца и его брату — уже в Санкт-Петербург, а не Ленинград. А Дарья Михайловна по-прежнему усаживала Андрея раз в неделю за злополучный стол. И ему всё больше казалось, что ничего не развалилось.
Хотя не было больше комсомола, сменился флаг и гимн, с Новым годом поздравлял из телевизора Ельцин, из школы убрали бюст Ленина и красное знамя, жизнь продолжалась, не лучшая, не худшая — просто другая.
Андрей проходил в художественную школу два года и бросил, решив, что это недостаточно мужественное занятие. Выпросил у родителей денег на кассетный магнитофон и часами слушал Цоя, «ДДТ», «Наутилус Помпилиус», «Сектор Газа» и «Король и Шут».
Он нашёл девчонку, и они тайком целовались за школой. У девчонки были просто потрясающие, интересные на ощупь импортные колготки, и Андрей любил под аккомпанемент её хихиканья исследовать их до самого верха, забираясь под школьную юбку. На большее девчонка не соглашалась.
Отец купил видеомагнитофон, и на полках теперь книги теснились с безликими кассетами, на которых отец своим ровным инженерным почерком подписывал названия фильмов и года выхода. «Криминальное чтиво (1994)», «Полицейский из Беверли-Хиллз (1984)», «Смерть ей к лицу (1992)» и вереница боевиков, которые в двухтысячных уже никто не вспоминал.
Примерно в то же время — Андрею было лет шестнадцать — он спас от хулиганов Лёву из соседнего подъезда. Хулиганов, не особо дородных, было двое, Лёва трясся перед ними, таращился в ужасе глазами, точно блюдцами, понимая, что быть ему битым, и пройти мимо Андрею не позволила совесть. Лёва потом буркнул: «Спасибо», передёрнул плечами, и Андрей чуть не утонул взглядом в ямке Лёвиных ключиц. Он смотрел на Лёву, пока тот не скрылся в подъезде. Подумалось, что ноги у него под брюками и без колготок очень интересные. Андрей помотал головой. Чернявый Лёва, ровесник Андрея, был из семьи ортодоксальных евреев. Они даже ходили в синагогу. И Лёва скорее откусил бы руку хулиганам, которых встречал частенько, чем притронулся бы к свинине. С тех пор, как Андрей спас Лёву, тот стал с ним здороваться, что можно было считать проявлением глубокой благодарности, потому что до этого Лёва причислял себя к какой-то особой интеллигенции, которая презирала вечно помятых и громко смеющихся подростков.
С девчонкой Андрей вскоре расстался, а потом потянулась подготовка к экзаменам: бабушка, казалось, хотела его либо прикончить, либо натаскать к сдаче выпускных сразу из вуза. Отец ночами чертил, устраивая листы ватмана на кухонном столе. Однажды Люда наорала на него за то, что он работает так поздно, а потом в институте ходит, словно покойник, и спит в КБ, а ей на него жалуются. Он в ответ проорал, что для блага семьи старается, а не просто так, и демонстративно ушёл из дома, прихватив коньяк. Трое суток он провёл на работе — начальник отдела по старому знакомству не возмущался, — а потом помирился с мамой.
Иногда Андрею снились чёрные, курчавые волосы и ключицы гордого Лёвы. А временами Лёва из сна дефилировал по комнате в колготках, и Андрей просыпался не отдохнувшим, уверенным, что мозг совсем свихнулся.
Бабушка начала приглашать домой учеников, со стены в гостиной упал ковёр, и отец всё никак не мог найти время, чтобы его привесить.
Недавно он купил себе компьютер. И говорил о ПК с гордостью, заявляя, что теперь работа будет спориться. Большая коробка заняла место на специально купленном письменном столе в комнате родителей.
Семья Лёвы из соседнего подъезда куда-то переехала.
Мама считала, что Андрей должен стать бухгалтером, потому что это всегда оплачивается. Папа полагал, что идти надо на инженера, потому что это достойная профессия, а не какая-то дурь. Бабушка заявила, что учителем он становиться не должен, потому что работа эта неблагодарная, зато ему стоит стать врачом, чтобы в семье был личный доктор. Андрей не послушал никого: подался в Академию управления.
Полчаса на электричке — и он в институте.
Москва.
Свобода.
Друзей у него было много, а учился он с удовольствием. Русский язык был только на первом курсе, потому занятия с бабушкой прекратились окончательно, хотя иногда, по вечерам, когда мама читала на кухне свою газету, а отец, ссутулившись, таращился в громоздкий компьютер — звонко щёлкали клавиши, — они устраивались вдвоём на диване — не за столом — и говорили о литературе. Читать Андрей всё-таки любил с детства, и полки шкафа в его комнате были забиты приключенческими романами. И пусть он был уже взрослым, сердце томилось и ждало путешествий и подвигов. Которых — он не сомневался — никогда не будет. Иногда бабушка пила коньяк и была особо словоохотлива, тогда она рассказывала, как пятнадцатилетней девчонкой плакала, когда умер Сталин. Андрей понятливо кивал, хотя не мог взять в толк, как можно рыдать из-за смерти правителя. Ну, может, грустно, но не настолько же! Это ведь не родной человек, а кто-то далёкий, хоть, может, и великий. Его уже не пугало, как в одиннадцать лет, что Союз развалился: они ведь не стояли в руинах, а продолжили жить. Разве так важно при каком режиме?
Родители и бабушка, однако, считали иначе, и их неудовольствие только усилилось, когда пропали, обесценившись, деньги, отложенные на новую машину и поездку на море.
— Ельцин-Ельцин, всё говорили у нас на работе, — кривился отец, как обычно, распивая с бабушкой коньяк. — Они считали, что он что-то изменит. Ха-ха. Мы всё глубже катимся в жопу!
Потом дома появился интернет. Это Андрея заинтересовало больше, чем графический редактор, пасьянсы и «Word» с «Exel»'ем, и теперь компьютер делили на двоих, хотя отец на правах старшего пытался забрать его в единоличное пользование, но Андрей напомнил, что в папке «ВАЗ-2101», находящейся в папке «Авто», он хранит фотографии голых женщин и что маме это может не понравиться. Отец сказал, что такой ерундой его не проймёшь и ничего ему Люда не сделает, однако стал без пререканий пускать сына за компьютер почти каждый день. Тогда же Андрей открыл для себя программирование, которое в школе не сильно его интересовало.
Правда, посиделки мужчин за компьютером не нравились бабушке и маме, к которым в это время никто не мог дозвониться. Мама вдобавок причитала:
— Лучше бы ремонт сделали!
— Будет тебе ремонт, — отмахивался отец. Андрей кивал.
Несколько раз в неделю ученики приходили к бабушке после уроков, обычно у неё их было по трое, все в разное время. Однажды, Андрей тогда учился на втором курсе, когда он сидел у себя в комнате и читал, городской телефон разразился истошными короткими звонками, бабушка сказала, что засиделась у подруги, так что опоздает, и пусть он пришедшему ученику Ванечке скажет, чтобы он полчасика, может, даже меньше подождал. Отец с матерью ещё были на работе, и Андрей со вздохом согласился.
Ванечка оказался выше не низкого, в общем, Андрея, шире в плечах и на вид не был похож на школьника. Но взгляд у него был такой же пугливо-любопытный, как у всех учеников. Он, кажется, смутился, когда Андрей открыл дверь.
— Якдарьмихалне, — пробубнил он, глядя в половичок, и поскрёб щетинистую щёку.
— Проходи, — сказал Андрей. — Она чуть припозднится, но скоро будет, — он глянул на мнущегося Ванечку и добавил: — Не волнуйся.
— Невлнуюсь, — буркнул Ванечка и зашёл в квартиру. Была зима, и он долго шуршал курткой и сапогами, пока Андрей думал, нормально ли оставить ученика в гостиной, а самому вернуться к книге или придётся сидеть с ним. В конце концов, спросил:
— Хочешь чаю?
— Ага, — дёрнул белобрысой, ушастой головой Ванечка.
Андрей грел на газу чайник, доставал из шкафчика печенье и сушки, которые Ванечка схомячил так быстро, словно его хорошо не кормили со времён «хрущёвской оттепели». Потом он пил чай, обхватив чашку двумя огромными ладонями, а Андрей таращился на его пальцы и на ключицы: большие, чётко очерченные ключицы невразумительно бурчащего Ванечки, бабушкиного ученика.
Потом Андрей видел его не раз, Ванечка здоровался и улыбался так, будто они были по меньшей мере лучшими друзьями, а не просто однажды вместе пили чай. Бабушка, к слову, Ванечку не очень любила, то есть как в человеке души в нём не чаяла — Ванечка даже вернул на стену ковёр, до которого у отца так руки не дошли, — а вот как ученик он её доводил до безудержного поглощения валерьянки, потому что правила выветривались из его головы почти сразу же и, как она ни билась, пытаясь втемяшить в его глупую голову хоть что-то, всё это было бестолку.
Андрея к Ванечкиным ключицам и ладоням тянуло, как магнитом, потому вскоре он завёл привычку гулять по вторникам и четвергам, когда Ванечка занимался с бабушкой. Когда Ванечка без успеха, но и без провала окончил школу, Дарья Михайловна от радости выпила с Колей бутылку коньяка, а Андрей вздохнул с облегчением.
Путин заявил своё эпохальное: «Мы будем преследовать террористов везде. В аэропорту — в аэропорту. Значит, вы уж меня извините, в туалете поймаем, мы в сортире их замочим, в конце концов». В Чечне начались военные действия, и бабушка с отцом всё чаще садились за стол, накрытый узорчатой салфеткой, чтобы выпить и обсудить новости.
Отец купил себе мобильный телефон. Чёрно-белый «Siemens». Завидев его лежащим на полке, Андрей каждый раз брал его в руки, вертел, тыкал по кнопкам, мечтал о таком же, желал заработать поскорее больше денег.
Вскоре поле того как с Новым годом впервые поздравил Путин, отец пришёл домой довольным и заявил, что настало время ремонта. Между катастрофой на атомной подводной лодке «Курск» и пожаром на Останкинской телебашне ремонт закончился. В гостиной появилась новая мебель, только старый стол с салфеткой вернулся на своё законное место и ковёр бабушка не разрешила выкинуть. В этот раз его вешал не Ванечка с большими руками и неспособностью к правописанию, а отец.
Бабушка со вздохом заметила, что Андрей-то уже взрослый: ему нужна своя комната.
— Не на кухне же ты будешь, — отмахнулся Андрей. — Всё в порядке.
Дарья Михайловна глянула на внука внимательно. И под этим взглядом ему стало почему-то неуютно, будто бабушка поняла, что он хочет поскорее съехать из родительской квартиры. В Москву. Чтобы было больше места, больше удобства, больше свободы.
Самые долгие Андреевы отношения продлились два месяца. Девушка была красивой, и Андрей уже и не думал о её колготках, больше о нижнем кружевном белье. Она училась в том же вузе, что и он, жила с мамой-врачом. Когда её мать была на ночных дежурствах, Андрей оставался у неё, обнимал голое, разнеженное тело в темноте и засыпал с улыбкой — почти — счастливым. Ночью ему снился курчавый еврей Лёва, только уже выросший, с большими Ванечкиными ладонями, и просыпался он в раздраенных чувствах.
Когда однажды бабушка заболела и стала хрипеть просто невозможно, Андрею пришлось по её просьбе сидеть с Владом из соседнего подъезда — может, это его семья въехала в квартиру Лёвы? — и объяснять ему правила. Влад был не безнадёжным случаем, хотя явно ленился. Узнав, что один день Дарью Михайловну будет заменять её внук, он удивился, но всё равно вёл себя прилично и не возмущался. После разговора об односоставных предложениях он писал текст под Андрееву диктовку, а потом Андрей черкал в его тетради красной ручкой старые добрые распространённые ошибки, которые сам допускал не раз. Тогда ему показалось, что круг замкнулся.
Окончив университет, Андрей ушёл в армию, из неё его не ждала ни одна девушка. И он сам не мог сказать, что представлял чаще: то, что скрывалось под бельём его немногочисленных подружек, или ключицы гордого курчавого Лёвы и большие ладони Ванечки. Два года тянулись невообразимо долго.
Вернувшись, он первым делом напился со старыми друзьями в щи. Кто-то уже женился, кто-то даже жаловался на нежданных детей, кто-то работал после техникума и армии, кто-то пытался тащить собственный бизнес. Наутро, придя в себя, Андрей решил найти работу.
Удалось ему это довольно быстро: Лёха, лучший друг, посоветовал обратиться к знакомому знакомого — толковому мужику, которому вечно не хватает кадров. Полчаса на электричке и чуть больше на метро — и он у большого офисного здания, где в пяти кабинетах ютится фирма Сергея Петровича. Он организовал своё дело в 90-х, но не особо раскрутился, занимаясь продажей компьютерного оборудования. Андрей пошёл в отдел продаж и работал без продыху, со вкусом и с удовольствием. Благодаря красноречию и любви к технике работа у Андрея спорилась. Сергей Петрович был более чем доволен объёмом продаж.
Бабушка водила учеников, но, возвращаясь поздно, Андрей их уже не видел. Иногда по выходным они пили коньяк на троих: бабушка полную рюмку, Андрей тоже, а отец на донышке (с тех пор, как однажды он напился так, что отрубился под дверью, мать за ним следила не хуже, чем КГБ за антисоветскими элементами).
На выборах бабушка всегда голосовала за коммунистов. И всего каких-то тринадцать лет назад никто бы не подумал, что это станет предметом извечных препирательств её и Коли.
— Дарья Михайловна, — говорил отец, подвыпив, — сейчас ж не так, как раньше. Это только шуты. И если клоун станет президентом, что мы делать-то будем, а? Хуже будет только.
— Куда уж хуже! — отбривала его бабушка.
— Смешной он, Зюганов, не чета тем, кто раньше был. А этот Харитонов тоже никакой просто.
— Смешной — это Жириновский, — ответствовала Дарья Михайловна. — А ты, Коленька, — приспособленец.
— Так разве плохо?
— Так разве по совести?
— А совесть развалили, — усмехался отец.
Бабушка хотела обычно что-то брякнуть в ответ, но тут приходила мама, бдительно следящая за мужниными пьянками и не терпевшая политику, и разговор моментально затухал.
Во ВНИИ дела шли всё хуже, но отец уходить не хотел: привык; он старался, как мог, даже придумал крупный проект для завода в Тольятти и не вылезал из чертежей и командировок. На кухню купили маленький телевизор, повесили на подставку над старым, шумным «Саратовом». Газеты мама читала теперь реже, говорила, что новости ей перестали нравиться.
Андрей поражался, когда узнавал, что на некоторых предприятиях всё ещё печатают документацию по старинке на пишущих машинках.
Ещё до того как Путина на посту президента по результатам выборов сменил Медведев, бабушка умерла. Ей шёл семьдесят первый год. Инсульт — и всё. Мать и отец долго спорили, где хоронить Дарью Михайловну. Мама хотела на родине, где все родственники, ведь на кладбище поблизости никого из родных, только знакомые и коллеги по работе, рано — люди никогда не умирают вовремя — ушедшие из жизни. Отец в ответ заявлял, что это не дело — везти гроб через полстраны, да и тогда они не смогут часто приходить к ней на могилу, будут навещать, как и остальных умерших родственников, раз в год, а то и в несколько лет. Не дело это. В конце концов, мама согласилась с отцом. Андрей не плакал на похоронах, зато позже разрыдался дома, на бабушкиной кровати, уткнувшись носом в подушку, от которой пахло её лекарствами. Перед глазами стояли бабушкины юбки, её пуховый «зимний» платок, очки в роговой оправе, крашеные каштановые волосы, уложенные пышной шапкой, пальцы с кольцами, сжимавшие красную ручку, сжатые губы («Опять ты, Андрюш, не можешь правильно написать „палисадник“!»), улыбку («Да, Андрюша, Некрасов, он душевный, в нём и плач народа, и его счастье»).
Вскоре Андрей купил квартиру. Взял в ипотеку на десять лет, помахал родителям, хряпнул коньяка с отцом, глянул на ковёр, погрузил все вещи в отцовскую «девятку» и съехал. Стал жить на окраине Москвы: на работу теперь ездил на маршрутке, а потом на метро.
Иногда он навещал родителей. Отец возмущался, говорил о политике. Андрей по большей части молчал. Даже когда началась война в Грузии, только смотрел телевизор и пил с отцом, который неустанно повторял, что во времена СССР такого быть просто не могло.
Андрей начал ходить в спортзал. Никогда не жаловался на лишний вес, но внезапно понял, что сидячая работа скоро сделает из него рыхлого урода.
Отношения были, дважды Андрей даже цеплял парней не в гей-клубе, а в обычном, но выходило это на удивление непринуждённо, хотя ни во что серьёзное такие встречи не выливались. Хотелось ли чего-то большего, Андрей и не думал: хотел повышение, хотел выплатить ипотеку, хотел купить машину, обязательно иномарку. А остальное — мелочи, а времени впереди — вечность.
С Сергеем Петровичем они иногда по-свойски выпивали. Начальник, правда, предпочитал виски, а Андрей, привыкший к любимому отцовскому коньяку, хотя не раз заливал в себя с друзьями дешёвое пойло — было в этом какое-то особое удовольствие, какое никогда не получишь, смакуя дорогой и пафосный алкоголь, — всё равно к виски привыкнуть так и не смог. Андрей даже был знаком с женой Сергея Петровича — красивой женщиной, рядом с которой хотелось улыбаться. Сергей Петрович часто рассказывал о том, как, ещё учась в школе, она потрясающе пела и что она до сих пор любит петь песни из советских кинофильмов. И как-то побывав у них в гостях, Андрей убедился в том, что голос у неё приятный и говорить с ней — одно удовольствие. Они были вместе со школы, и Сергей Петрович в ней по-прежнему души не чаял, хотя ему было за пятьдесят и свои дети уже выросли.
— Только ни черта в них нет твоих амбиций, Андрей, — жаловался он иногда. — Близнецы, всего на семь лет тебя младше, а будто другие люди, всё им разжуй и положи, а не разжуёшь, будут лежать и причитать, ничего не делать, пока на разжалобят родительское сердце. А сами — ни-ни. Слишком мы их с Катериной баловали.
Андрей обычно дипломатично заявлял, что время ещё не пришло и, стоит им понять, чего они хотят в жизни, они попрут к этому с целеустремлённостью отца. Сергей Петрович вздыхал и выказывал надежду на то, что слова Андрея воплотятся в жизнь.
Андрея же он считал своей большой удачей, говорил, что никому не удаётся работать с такой отдачей и с таким успехом. А ещё так чутко чувствовать новые веяния в мире, который меняется с поразительной быстротой, и умело доказывать другим, что не нужно цепляться за старое.
Фирма уже занимала целый этаж. Штат сотрудников разрастался. Андрей со всеми был в хороших отношениях, но не близких.
— Дурдом творится в стране, — говорил отец, когда Андрей приезжал в гости, и доставал коньяк. — Кто победит на грядущих выборах, а? Ни для кого не секрет. Так это хвалёная западная демократия? Свобода выбора?
Андрей молчал: от политики он был не то чтобы совсем далёк, просто не видел смысла болтать без конца о том, что всё плохо, когда это совсем не так. Есть множество возможностей, нужно только за них хвататься и двигаться к желаемому.
— При Союзе было лучше, — этой фразой неизменно заканчивал свою долгую речь отец. Андрей кивал. Приходила мама и отбирала бутылку, пока не допили. Охала и ахала, расспрашивала Андрея о жизни, интересовалась, есть ли у него «девочка».
— Ма-а-ам, — только и говорил он, закатывая глаза.
Она кивала, как бы признавая неуместность вопроса: конечно, дела-дела, работа. Это важнее.
Потом к Андрею пришло метро. Новенькая, блестящая и яркая станция в духе минимализма была теперь едва ли не у самого дома. Только метро ему уже было не нужно: выплатив досрочно ипотеку, Андрей, сдав на права, купил в кредит машину — серебристый «Фольксваген».
— Продался немчурам, — заявил отец, хлопнув покупку по капоту.
Андрей усмехнулся. «Фольксваген». Народный автомобиль. К созданию концерна по производству машин для народа в 30-х годах приложил руку Гитлер. Только какая разница, как это произошло, если он уже шестьдесят девять лет как в могиле?
Однако покупку отец всё же оценил, повздыхал, потому что ему такая уже не светила, и напросился в гости обмыть. Пожалуй, так Андрей не напивался ни разу даже с друзьями. С утра его всё ещё потряхивало, в спазмически сокращавшемся пищеводе колыхался то ли коньяк, то ли желудочный сок, и с таким ужасом Андрей представлял, как повезёт отца до дома и сдаст матери, что порезался, пока брился. Коля ещё дрых, а проснувшись, нисколько не разволновался, напился по старинке рассола, сжевал цитрамон, выпросил бритву и зубную щётку и привёл себя в порядок. По дороге руки Андрея на руле подрагивали скорее нервно: за ночь он протрезвел окончательно. Мать, впрочем, алкогольный дух учуяла сразу и напустилась на них:
— Рожи мятые, хороши оба!
Отец и сын покаянно уставились в пол — в рыжую плитку лестничной клетки.
— Тебе нельзя: у тебя сердце, — сказала Люда мужу.
— Так сердце — это ж хорошо, — улыбнулся он. — Значит, не бессердечный.
— Паяц, — припечатала мама и обернулась к Андрею: — А ты-то что у него на поводу идёшь? Да какая девушка за тебя пойдёт!
Андрей хотел ляпнуть, что не сдались ему девушки, но с усилием сдержался. Эту тему он с родителями обсуждать не желал.
Вскоре мама вышла на пенсию, но работу не бросила, сказала, что остаться дома — значит, поставить на себе крест.
— А она себя похерить не позволит, — прошептал отец Андрею по секрету в очередной его визит. В его голосе слышалась гордость.
Начальник отдела продаж ушёл в другую компанию, и Сергей Петрович назначил на его должность Андрея. Все теперь звали его по имени-отчеству. Когда не брился, он выглядел гораздо старше своих лет. Презентабельный мужчина — называла его мама.
Каждые выходные Андрей приезжал к родителям, пока не понял, что его печень скоро этого не выдержит. Это случилось в очередную субботу. Только сошёл снег, отец разлил коньяк, пока мама была в магазине, завёл шарманку на любимую тему:
— Если бы Дарья Михайловна была жива, тут бы её удар и хватил. — Выпили, не чокаясь. — Это всё США, хотят развалить Россию, хотя куда уж дальше! А им всё мало, растащить по кусочкам, у-у-у, гады. — Он вновь наполнил рюмки. — Устроили майданы всякие, и русские им теперь не братья, а враги. — Выпили, не чокаясь. — А раньше-то!.. раньше стояли плечом к плечу против немцев, а теперь уже ничего не помнят, история для них ничто, им лишь бы поближе к развращённому западу, там им тёплое местечко обещали, только кому они там нужны, а? — он снова наполнил рюмки. — Хорошо хоть Крым вернули, ещё б Донецк и Луганск хоть: там же наши люди, и говорят по-русски, и думают, а их не пускают.
Они опять выпили. Отец говорил что-то ещё, а Андрей думал, что не понимает, почему все только и говорят, что о Крыме — весь интернет воет: «Крым наш!» — и каждому есть, что сказать об Украине, даже если он там ни разу не был.
А одна девчонка с работы — из бухгалтерии — крепко поссорилась с замдиректора — мужиком не самым приятным, излишне грубым в общении, но толковым, когда дело касалось работы, — и вернулась к себе домой. На Украину.
Вспоминалась фраза из какого-то однодневного романа в мягкой обложке, который Андрей как-то стащил с отцовской полки и вдохновенно прочитал за ночь. Кажется, он был в двух томах и повествовал о Чеченской войне, хотя теперь Андрей бы за это не поручился, всё забыл: и сюжет, и героев, и тему — только фраза, возможно, выдуманная даже не автором, осталась в памяти.
«Война без линии фронта».
Наш-ваш... Ерунда всё это. Чёрт его разберёт, что к лучшему, а что к худшему.
Всё — к переменам.
— Что не развалили, то разваливают, — сказал отец, разливая по рюмкам остатки коньяка.
«Ничего не разваливают, просто каждый хочет справедливости, только никто не разберёт, где она, — подумал Андрей и выпил до дна махом. — Воюют идиоты, а страдают те, кто хочет просто жить».
Вернулась мать, полотенцем попало обоим. Ночью Андрея тошнило, мама вышла, прикрыв дверь в комнату, где храпел отец, и поставила чайник на плиту. Сидела на кухне в темноте, пока он — презентабельный мужчина, — уткнувшись лбом в сидение унитаза, пытался понять, может ли уже встать или стоит ещё посидеть здесь. В ушах звенело, во рту растекался привкус желчи, мама сунула ему в кулак активированный уголь, дала воды запить.
— Плохо, да? — спросила она то ли злорадно, то ли участливо, Андрей не разобрал, только кивнул в ответ. За чаем на кухню он, чуть покачнувшись, вышел сам.
— С сахаром, — сказала мама. — Станет лучше, выспись: завтра воскресенье.
— Работу ещё доделать надо, — хрипло сказал Андрей. — Кое-что на дом взял.
— Выспись и езжай. Успеется.
Андрей кивнул. Тогда он решил прекратить алкогольные возлияния с отцом. Особенно те, что связаны с Украиной. Очень уж много Коля подливал, возмущаясь. Мама не раз порывалась запретить ему смотреть новости.
— Сериалы твои глядеть, что ли? — кривился он в ответ, но под взглядом жены нехотя переключал на другой канал или и вовсе выключал телевизор.
В сентябре Андрей выплатил кредит за машину и даже не обмыл это дело коньяком, что обидело отца, зато обрадовало мать.
К лучшему или к худшему...
Всё — к переменам.
Мир не может без перемен.
Никто не может.

Во время

Дата добавления: 2015-07-08