IV. Применимость теории Хорни

Из-за названия ее первой книги теорию Хорни часто считают описанием невротической личности ее времени, то есть жителя Нью-Йорка тридцатых-сороковых годов, представителя верхушки среднего класса. Этот взгляд про­истекает, мне кажется, из усиленного внимания к ее ранним работам, где основное внимание уделено культуре, и из недостатка внимания к ее зрелой теории, приложимой ко многим обществам, как современным, так и при­надлежащим истории. Защиты, описанные Хорни, принимают различную форму в различных обществах, и различные общества благоприятствуют раз­личным стратегиям защиты и способствуют различным паттернам внутрен­него конфликта; но движение к людям, против людей или от людей — это, видимо, часть природы человека, а не продукт культуры. На самом деле, би-хевиорист признал бы их за усложненную, человеческую версию основных механизмов защиты животного: подчинение, борьба и бегство. Источник этих защитных механизмов — инстинкт, и это, наверное, одна из причин, по кото­рым теория Хорни может применяться к самым различным культурам.

Я пришел к осознанию ее широкой применимости через работу препода­вателя и литературного критика. У меня были студенты из многих стран, принадлежавшие к самым разным слоям общества, которые заявляли о том, что теория Хорни подходит к ним самим, к их народу, культуре и лите­ратуре. Я сам использовал ее в своей работе — для анализа авторов и их

—21 —

Кирен Хорни. Невроз и личностный рост

произведений, относящихся не только к любому периоду Британской и Аме­риканской литературы (включая Чосера, Шекспира, Мильтона и многих новеллистов), но и принадлежащих к русской, французской, немецкой, испанской, норвежской и шведской литературе разных веков, а также к древ­негреческой и древнеримской. Насколько я знаю, теория Хорни использова­лась, кроме того, при изучении китайской, японской, индийской литературы.

То, что теория Хорни оказывается полезной для биографов, тоже гово­рит о ее глубине и силе. Существуют хорнианские работы о Роберте Фросте, Чарльзе Эвансе Хьюджесе, о семье Кеннеди, о Сталине, Вудро Вильсоне, Джимми Картере, Феликсе Франкфуртере, Линдоне Джонсоне; да и ряд дру­гих видных общественных деятелей и писателей можно во многом понять в свете этого подхода. Хорошим примером может служить работа Роберта Такера о Сталине.

Такер работал в американском посольстве в Москве в 1950 году, когда был опубликован “Невроз и личностный рост”. Прочтя книгу, он “был пора­жен внезапной мыслью”: “Что если идеальный образ Сталина, изображае­мый день за днем в советской печати, находящейся под контролем партии, и есть идеальный образ в смысле Хорни?” Если так, “культ Сталина должен отражать его собственное чудовищно раздутое представление о себе как о гении всех времен и народов”. Этот кремлевский затворник, “на публике столь сдержанно умалчивающий о себе, просто должен выплескивать свои тайные мысли о своей особе в миллионах газет и журналов, расходящихся по России”. Можно провести психоанализ Сталина, “всего лишь почитав "Правду"!”

Такер убежден, что такие книги о тоталитаризме, как книги Ханны Арендт, “страдают серьезным недостатком — в картине нет ни диктатора, ни его психодинамики”. Диктатор способен “сделать политическими инсти­тутами внутренние защиты своего идеального Собственного Я, вечно под­вергающегося угрозам”, и “мобилизовать аппарат репрессий для мести не только людям, в которых он увидел врагов, но и для мести целым "враже­ским" социальным слоям”. Катастрофа “была, видимо, гитлеровским отыг-рыванием мстительной враждебности, проистекающей из невротической ненависти к себе, спроецированной на евреев как на группу”.

Предположения Такера о роли личности Сталина в советской политике подтвердились после смерти Сталина. Такер считал, что самоидеализация Сталина распространилась на советский народ в целом, а потому он отказы­вал в выездных визах женам иностранцев, поскольку их желание уехать было “оскорблением” стране и ему лично. Он предсказал поэтому, что ею русской жене позволят уехать после смерти Сталина. Это и другие предска­зания, основанные на его работе, оказались правильными. После смерти Сталина атмосфера террора рассеялась, прекратились ужасные чистки, холодная война пошла на убыль, и культ личности закончился.

Несмотря на точность предсказаний Такера, историки все еще сопротив­ляются идее, что при жизни Сталина столь глубокие изменения наступили “вследствие действия психологического фактора”. Однако интерпретацию

Предисловие к русскому изданию

личности Сталина и ее политического значения, которую дал Такер, подтвер­дил секретный доклад Хрущева “О культе личности и его последствиях”.

“Хрущев изобразил Сталина как человека с колоссальными претензиями и с глубокой неуверенностью, которая заставляла его жаждать постоянных подтверждений своего воображаемого величия. Картина, им нарисованная, совершенно в духе Хорни: перед нами портрет личности высокомерно-мсти­тельного типа прямо из “Невроза и личностного роста”. Идеализирующий себя, ненасытно жаждущий того прославления, которое обеспечивал ему культ, Сталин легко впадал в мстительную враждебность к тому, что казалось ему малейшим отклонением от его воспаленного представления о себе как о гениальном Вожде и Учителе. Его агрессия, типичным выражением кото­рой служили чистки... была обратной стороной его самопрославления”.

Получив подтверждение своей гипотезы, Такер продолжил свою работу, два тома которой были опубликованы: “Сталин-революционер” (1973) и “Власть Сталина” (1990). Его истолкования крайне деструктивного пове­дения этой сложной и противоречивой личности имели большой успех.

Многие авторы применяли теорию Хорни для анализа американской культуры. Дэвид М.Поттер в 1954 году опубликовал книгу “Люди изобилия:

экономический избыток и американский характер”. В книге чувствуется сильное влияние Хорни — проведенного ею анализа черт характера, внут­ренних конфликтов и порочных кругов, создаваемых соревновательностью американской культуры. Он связывает их с воздействием изобилия, с озабо­ченностью наблюдая, что возрастающий избыток “означает увеличение воз­награждения в конкурентной борьбе”, а увеличение награды означает увели­чение премии за умение конкурировать. Это приносит с собой повышенную агрессивность, которая создает внутренние конфликты и не приносит поло­жительного результата. Мы обмениваем безопасность на возможность высо­кой награды и затем чувствуем тревогу, которой сопровождается недоста­точная безопасность. Нас влечет участие в соревновании ценой невроза, “потому что само общество рассматривает награду как нечто неотразимое и неизбежно заставляющее каждого кинуться за нею”.

В работе “Нищета богатства: психологический портрет американского образа жизни” (1989) Пол Уачтел также отмечает, что “есть нечто судорож­ное, иррациональное и самоуничтожающееся” в американской погоне за все возрастающим благополучием. Не утверждая, что все население невроти­чески агрессивно, Уачтел считает, что Хорни, описав тенденцию идти про­тив людей, “ухватила нечто важное в явных паттернах поведения, самое характерное” для общественной жизни Америки и работы ее экономиче­ской системы: “мы гордимся, что мы большая, сильная и преуспевающая нация, и в наших героях ценим то же самое”. Американцы поддерживают соревнование, а не взаимную поддержку, и “стремятся побеждать и поко­рять” природу и окружающих. Страна боится, что ее примут “за "колосса на глиняных ногах" и должна совершать безрассудные акты агрессии, чтобы отогнать этот страшный образ”. Оказавшись в порочном круге, американцы в тревоге полагаются “на производство и накопление товара” для ощущения

—23—

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

безопасности и продолжают эту стратегию, несмотря на то, что она усили­вает их ощущение беззащитности.

Поттер опирался на “Невротическую личность нашего времени”, а Уач-тел — на “Наши внутренние конфликты”. В статье “Психологический кри­тический разбор американской культуры”, опубликованной в “Американ­ском психоаналитическом журнале” (1982), Джеймс Хафман использует зрелую теорию Хорни. Но если Поттер основное место уделяет изобилию, Хафман пишет, что на поведение американца более всего влияют ощущение угрозы и ощущение неполноценности. В ранний период американской нации установившиеся европейские государства рассматривали ее как социально и культурно неполноценную, а в период экспансии жизнь на границе продви­жения поселенцев была опасной. В городах жизнь шла по законам Дарвина, и иммигранты, обычно бедные и гонимые на родине, вновь подвергались дис­криминации, и, кроме того, новые сограждане воспринимали их как угрозу.

Под таким давлением вырабатывались компенсаторные защитные меха­низмы, и в результате большая часть американской истории — это погоня за славой, что нашло отражение “в идеальном образе американца. Американцы поверили, что США предстоит стать величайшей страной мира, а затем — что это уже величайшая страна, и так должно быть и впредь”. По-своему каждая эпоха “перестраивала и украшала миф об американском превосход­стве”. Из-за преувеличенного мнения о собственной важности американцы “выставляли преувеличенные требования к другим нациям: чтобы те всегда считались с их желаниями, советовались с ними, прежде чем принять какое-то решение, и относились к ним как к судьям и миротворцам всей планеты”. (1982). Так же, как Поттер и Уатчел, Хафман говорит об “агрессивной борь­бе”, характеризующей американскую экономику “в гораздо большей мере, чем сотрудничество”. Американцы хотят, чтобы их лидеры были воинствен­ны, и прославляют тех, кто в борьбе проложил себе путь наверх. Но, конеч­но же, в американской культуре присутствуют и тенденции, входящие в кон­фликт с агрессивными.

Существуют также хорнианские аналитические исследования елизаве­тинской и викторианской культур. Я считаю, что хорнианский подход будет плодотворен при исследовании практически любого общества.

Хорни называет невроз “личной религией”. Она мало говорила о тради­ционных религиях, но ее теория может быть использована для их анализа, так как большинство из них включает погоню за славой и сопутствующие ей Надо, требования, гордыню и ненависть к себе. Они предлагают сделку с судьбой, при которой обещано вознаграждение за определенную веру, дей­ствия, жесты, ритуалы и черты характера. Большая часть Старого Завета прославляет сделку с судьбой “поклонника совершенства”, при которой человек вовлекается в исполнение набора выработанных ритуалов и прика­заний под ливнем угроз и обещаний. В Новом Завете главная сделка иная. Не покорность закону, но установка на смирение — прощение, веру и уступ­ки — принесет награду. Большинство религий принуждают своих последо­вателей жить в соответствии с идеальным образом, который меняется от

—24—

Предисловие к русскому изданию

теологии к теологии, обещая им славу, если они в этом преуспеют, и нака­зание, в противном случае. Иногда религия включает и защиту от неудачи, признаваемой неизбежной.

Анализ религии по Хорни облегчает наше понимание психологиче­ских потребностей и защит, находящих выражение в различных доктринах и ритуалах, и делает их для нас более осмысленными. Он помогает нам ухва­тить суть: что религия дает человеку, и какую муку он испытывает, когда его вере угрожают. Лишенные с крушением религии общей системы иллюзий, многие наши современники вынуждены изобретать личное невротическое решение, для которого существует слишком мало условленных оправданий и подтверждений. Хотя большинство религий основано на магической сдел­ке, между ними существует серьезное различие, о котором необходимо пом­нить: некоторые религии поощряют, а некоторые запрещают эмоциональное благополучие. Бог может быть воображаемым добрым родителем, любя­щим и заботливым, а может быть и невротическим родителем, требующим, чтобы мы пожертвовали своим реальным Собственным Я ради его славы.

Философские системы также могут быть достойными объектами психо­логического анализа, поскольку и они служат выражением желаний чело­века и его защит. Такие философы, как Артур Шопенгауэр, Серен Кьеркегор и Фридрих Ницше, весьма привлекательны для изучения в хорнианском духе. Главная стратегия Шопенгауэра, видимо, уход, у Кьеркегора — смире­ние, у Ницше — агрессия; и в каждом случае интересно посмотреть, какой искусной разработке подвергается защита в руках гения. Понимание психо­логической ориентации какой-либо философской системы может помочь нам увидеть не только то, из чего она возникла, но и природу ее влияния и цели, к которым она зовет. Иногда это объясняет ее непоследовательность, являющуюся выражением внутренних конфликтов философа.

В моих кратких заметках я мог лишь указать на размах и силу мыслей Карен Хорни. Ее зрелая теория, и в особенности “Невроз и личностный рост”,— заметный вклад не только в теорию личности и психоаналити­ческую практику, но и в культурологию, литературоведение и жанр биогра­фии. Она использовалась Марикой Весткотт при исследованиях в области полоролевой идентификации: “Феминистское наследие Карен Хорни” (1986); “Относительность женственности и идеальное Собственное Я” (“Американский психоаналитический журнал, 1989). Возможности ее тео­рии, как в этих областях, так и в областях политической психологии, рели­гии и философии, только еще начинают изучаться.

Д-р Бернард Перис, Университет Флориды, Директор Международного Общества Карен Хорни.

Дата добавления: 2015-07-10