Ассоциативное мышление. Метафоры

В фундаментальной «Истории идеологии» сказано, что создание метафор - главная задача идеологии. Поэтически выраженная мысль всегда играла огромную роль в соединении людей и программировании их поведения, становилась поистине материальной силой. Метафоры, включая ассоциативное мышление, дают огромную экономию интеллектуальных усилий. Именно здесь-то и скрыта ловушка, которую ставят манипуляторы сознанием.

Разумеется, разделить в акте внушения или убеждения воздействие на рациональное мышление, на ассоциативное мышление, на чувства или воображение можно лишь абстрактно. В действительности воздействия на все эти мишени слиты в одной «операции». Однако удельный вес и роль разных «родов оружия» сильно меняются в зависимости от конкретных условий операции, прежде всего, от типа культуры аудитории. Общий вывод исследований социодинамики культуры таков:

«При современном состоянии культуры логическая мысль принимает лишь фрагментарное участие в убеждении, выступая в виде коротеньких последовательностей, связующих соседние понятия в поле мышления» (А.Моль). Чем больше давление мозаичной культуры, тем меньшую роль играет логика («полиция нравов интеллигенции»), тем более восприимчиво сознание к манипуляции. Так что нынешнее разрушение университетской культуры в массе населения, наблюдаемое сейчас в России - абсолютно необходимое условие для прочного господства «демократии».

Место рационального мышления занимает мышление ассоциативное. А.Моль пишет о человеке западного общества: «Мозаичная культура, при которой мы живем, все чаще пользуется способами убеждения, непосредственно основанными на приемах ассоциации идей, применяемых творческим мышлением. Главнейшие из этих приемов были определены Уильямом Джемсом: ассоциация по совмещению (изображение на одной рекламе банана и ребенка), ассоциация по неожиданности, свойственная сюрреализму (разрез печени Венеры Милосской, погружающейся в минеральную воду Виши), ассоциация по смежности (текст, состоящий из заметок, связанных только тем, что они напечатаны рядом на одной странице), ассоциации по звуковому сходству, которыми пользуются авторы рекламных лозунгов и товарных знаков.

На практике эти приемы играют очень важную роль при внушении получателю доводов отправителя наряду с эстетическим способом убеждения, при котором получателя не столько убеждают, сколько «обольщают», с тем чтобы он в конечном счете принял соблазнительное за убедительное. Броское оформление книги, агрессивный эротизм очаровательной блондинки, раздевающейся на обертке туалетного мыла, метеосводка в форме «песни о завтрашнем дне», исполняемой хором девушек, - все это примеры того систематического и исключительно эффективного смешения категорий, которым широко и умело пользуется политическая пропаганда и которое стало поэтому неотъемлемой чертой современной мозаичной культуры».

Известно, что человек, чтобы действовать в своих интересах (а не в интересах манипулятора), должен реалистично определить три вещи: нынешнее состояние, желательное для него будущее состояние, путь перехода от нынешнего состояния к будущему. Соблазн сэкономить интеллектуальные усилия заставляет человека вместо изучения и осмысления всех этих трех вещей прибегать к ассоциациям и аналогиям: называть эти вещи какой-то метафорой, которая отсылает его к иным, уже изученным состояниям. Чаще всего, иллюзорна и сама уверенность в том, что те, иные состояния, через которые он объясняет себе нынешнее, ему известны или понятны. Например, патриот говорит себе: нынешний режим - как татарское иго. Он уверен, что знает, каким было татарское иго, и в этом, возможно, его первая ошибка - и первое условие успеха манипуляции. Вторая ошибка связана с тем, что метафора татарского ига в приложении к режиму Чубайса и Березовского абсолютно непригодна. Здесь - второй источник силы манипулятора.

Похоже, что Запад в его социальных учениях усвоил традицию метафорического мышления больше, чем Россия. А от Запада - и питавшаяся его разработками наша либеральная интеллигенция. Это проявлялось во все критические моменты. Возможно, это произошло в силу дуализма западного мышления, его склонности во всем видеть столкновение противоположностей, что придает метафоре мощность и четкость: «Мир хижинам, война дворцам!» или «Движение - все, цель - ничто!». Душой европейцы, наши троцкисты явно побивали своими метафорами Сталина, который больше напирал на русские пословицы. «Из ста лодок не построить одного парохода!» - вот поэтическое отрицание индустриализации нашей крестьянской страны. На интеллигенцию действовало.

Историк А.Тойнби на огромном материале показал, что глубокие преобразования начинаются благодаря усилиям небольшой части общества, которое он называл «творческим меньшинством». Оно складывается вовсе не потому, что в нем больше талантов, чем в остальной части народа: «Что отличает творческое меньшинство и привлекает к нему симпатии всего остального населения, - свободная игра творческих сил меньшинства».

В 1985 г. не только рычагами власти, но и умами людей овладела особая, сложная по составу группа, которая представляла собой целое культурное течение, субкультуру советского общества - условно их называют «демократы». За эти годы сменилось, как в хоккее, несколько бригад демократов, еще две-три бригады готовится, хотя новых кадров почти не появляется - латают и перекрашивают старых. Давайте на минуту забудем о воровстве и поговорим о «культуре демократов».

В окостенелой, нудной и затхлой атмосфере брежневской КПСС демократы предстали как группа с раскованным мышлением, полная свежих метафор, новых лозунгов и аллегорий. Они вели свободную игру, бросали искры мыслей - а мы додумывали, строили воздушные замки, включались в эту игру. На поверку ничего глубокого там не было, мы попались на пустышку, мы сами создали образ этих демократов - в контрасте с надоевшим Сусловым.

Придя к власти в СССР в 1985 г., демократы вбросили в сознание целый букет метафор и просто подавили на время способность к здравому мышлению - всех заворожили. «Наш общий европейский дом», «архитекторы перестройки», «нельзя быть немножко беременной», «пропасть не перепрыгнуть в два прыжка», «столбовая дорога цивилизации», «коней на переправе не меняют» и т.д. И хотя все это товар с гнильцой, плотность бомбардировки была такой, что основная часть общества была подавлена. Она не ответила практически ничем, кроме наивной ругани. Часто блистала газета «Завтра», но это - не ширпотреб, в массы не шло.

Три сильные метафоры, направленные против демократов, были даны, как ни странно, диссидентами самих демократов. «Великая криминальная революция» Говорухина, «Мы целили в коммунизм, а попали в Россию» Зиновьева и «Убийство часового» Лимонова. Но, если разобраться, все они разоружают оппозицию, их внутренняя противоречивость - в пользу демократов. Возьмем афоризм Зиновьева: ведь он означает, что Россия и коммунизм - две разделенные сущности, так что можно целить в одно, а попасть в другое. Плохо, мол, прицелились, надо бы получше - и Россия осталась бы цела (на деле это все равно что сказать: целился в шинель, а попал в сердце).

А что значит «убийство часового»? Кто были часовые СССР? КПСС, армия, КГБ, Верховный Совет. Кто же из них убит? Члены Политбюро? Председатель КГБ Крючков? Депутаты Верховного Совета СССР? Убиты миллионы трудящихся, которые этих часовых содержали и на них надеялись. Да, кое-кого из часовых обезоружили, подкупили или дали пинка под зад. Но никто их не убивал - не было необходимости. Речь идет о сговоре, халатности или беспомощности часового. Причины этого надо понять, но метафора нас дезориентирует.

Рассмотрим отдельно одну метафору, которая была очень популярна на Западе, но в отношении к СССР. По ее типу («так жить нельзя») потом строилось множество идеологических мифов и внутри СССР.

Один из лидеров мировой социал-демократии, человек очень уважаемый и влиятельный, испанский премьер Фелипе Гонсалес, сказал на заре перестройки в СССР, что «он предпочел бы быть зарезанным в нью-йоркском метро, чем умирать от скуки в Москве». Метафора сильная, первая ее часть сразу воспроизводится воображением. Она загоняет человека в мыслительное пространство аутизма, хотя и с «обратным знаком» - воображение рисует два неприятных положения, связанных нереалистичным соотношением. Но обе воображаемые картины имеют черты действительности, и потому метафора кажется правдоподобной и действует на сознание.

Афоризм Фелипе Гонсалеса имел в среде европейских левых большой резонанс и на время даже стал метафорой, объясняющей суть перестройки за­пад­ному интелли­генту. Она очень выразительна и представляет собой ключевую схему идеологических утверждений западной интеллигенции сегодня[73]. Суть дела в том, что выдающийся деятель использует свой образ и авторитет, чтобы поддержать конкретное политическое течение. Поскольку общественное мнение Запада сильно влияло и на сознание интеллигенции в СССР, заявление Фелипе Гонсалеса представляет для нас и практический интерес.

Не будем обсуждать личные предпочтения Ф.Гонсалеса. Как говорится, «у каждого свой вкус, своя манера - одна любит арбуз, другая любит офицера». Поговорим о методологической кон­ст­рукции построенной им дилеммы. Она проста, и тем хороша для нашего практикума. Пойдем по пунктам.

1. Заданная доном Фелипе дилемма, создающая два образа, расщепляет сознание, потому что со­ста­влена из несоизмеримых частей (более разных, чем арбуз и офи­цер). Умирать от скуки, даже в Москве, - это аллегория, от скуки не умирают. Уме­реть от ножа или бритвы - вещь абсолютная. Составление ди­лемм из двух несоизмеримых частей является инструментом манипуляции.

Почему же манипуляция сознанием в афоризме Гонсалеса эффективна и незаметна? Потому, что этот афоризм заставляет человека поверить в рациональное, логическое утверждение, «включив» воображение человека, которое рисует ему совсем иную картину, нежели та, что содержится в явном утверждении. Разберем, в чем заключается эта тонкая подмена.

Задача Гонсалеса - зафиксировать в сознании оценку советской жизни («жизни в Москве»). Эта оценка дается через сравнение с самым страшным фактом - человека зарезают в метро Нью-Йорка. Если бы было сказано: по мне жить в Москве хуже, чем жить в Нью-Йорке, никакого эффекта это бы не произвело, это совсем не опорочило бы жизнь в Москве. Но эффект производится тем, что сознание фиксирует страшную оценку жизни в Москве («хуже, чем быть зарезанным»), а воображение рисует риск быть зарезанным, а не факт неминуемой смерти. То есть, просто жизнь в Нью-Йорке.

Несоизмеримость частей дилеммы как средство манипуляции дополняется искажением всего ее смысла за счет перехода взятого за эталон образа из рационального мышления в воображение - и эффективность манипуляции многократно возрастает.

2. Предложенная дилемма освобождает человека от минимальной этики рассуждений, ибо сам идеолог лично находится вне каждой из частей дилеммы. Фелипе Гонсалес никогда не спустится в нью-йоркское ме­тро и никогда не будет скучать в Москве. Его конструкция провокационна.

Существует культурная норма (или предрассудок, или даже табу) которая запрещает предлагать как желаемую или приемлемую вещь то, что ты не испытал на собственном опыте. Сказать «я пред­почитаю, чтобы в меня воткнули нож (и советую вам пред­по­чи­тать то же самое)» разрешается только тому, кто это испытал и может сказать, что это, действительно, не так уж страшно. Но есть вес­кие основания предполагать, что наш социал-демократ, как только нож войдет в его тело - немного, на полсантиметра - из­менит свое мнение и выберет альтернативу поскучать в Москве.

3. Имея в виду под воображаемыми «жителями Москвы» советских лю­дей (об их положении и идет речь), афоризм содержит и другой обман - он задает ложную дилемму. В реальности перед типичным жителем Москвы не стоит альтернатива: скучать в своем городе или ехать в Нью-Йорк и рисковать там своей шкурой в метро. То, что в действительности предлагает дон Фелипе, это перенести упомянутый риск в метро Москвы. Иными словами, раз­ру­шить скучный порядок.

При этом Запад устами испанского премьера честно предупреждает, что устранение скучного советского режима неминуемо несет с собой опасность быть зарезанным в метро, как это нередко случается в Нью-Йорке. Но это, заявляет эксперт Запада, ко­торому в Москве в тот момент искренне доверяло большинство населе­ния, наверняка предпочтительно. Тот, кто воспринял это утверждение и включил в свое ми­ро­ощущение, вы­полняет ту часть дилеммы, которая ему доступна, а самая дос­туп­ная часть - способствовать тому, чтобы Москва стала как нью-йоркское метро. По сути, западный идеолог заявил, что создание в Москве обстановки нью-йоркского метро было бы благом для всех жителей Москвы - им стало бы не скучно. Так оно в общем и произошло, обман лишь в том, что это - благо в целом. Ведь за преодоление скуки чем-то пришлось заплатить, а об этом не было сказано.

4. Дилемма отвергает всю предыдущую философ­скую модель западной социал-демократии. Тезис, изложенный в фор­ме тонкой (и потому эффективной) метафоры, предлагает шкалу ценностей, которая в явном виде никогда не утверждалась евро­пей­скими социалистами. Почему честный и культурный человек, по своим качествам соответствующий образу автора дилеммы, скучает в советской Москве до такой степени, что «предпочитает быть зарезанным»?

Очевидно, речь не идет о худшем качестве конкретных благ («хочу слушать оперу в Ла Скала, а не в Большом театре - иначе зарежьте меня»). Значит, дело в каких-то высших ценностях. Пос­­мо­трим, кто реально скучает в Москве, ибо именно идеалы этого че­ловека наш социал-демократ ставит на вер­шину шкалы ценностей[74].

Прекрасно знал Фелипе Гон­са­лес, что в одной Москве было боль­ше театров, чем во всей Испании. За ту цену, которую в мад­рид­ской забегаловке платят за рюмку пи­ва (чтоб знали наши потребители, пиво там пьют рюм­ками), в Москве можно было купить пять хороших книг или дол­гоиграющих пластинок. Доступ к литературе других стран был в Москве того времени несравненно более широким и быстрым, чем в Испании. В Москве рабо­тало около 700 тыс. научных ра­бот­ников и конструкторов, которым сам тип работы давал возможность не скучать (то, что сегодня многие из них предпочли торговать у метро - дело как раз личного выбора). Человек, который вы­соко ставил именно ду­­хов­ные, куль­турные и интеллектуальные цен­ности, не имел ос­нований ску­чать в Москве[75].

Большая часть общества, которую привлекает зрелище спорта, также не имела в Москве оснований для самоубийства от скуки. По своему разнообразию и качеству Москва как спортивная столица имела класс намного выше, чем Мадрид или Саламанка. Тот, кто не только кор­мил, но и воспитывал своих детей, также не скучал - он имел для этого средства и ему не приходилось оглуплять своих бедных ре­бят совершенно идиотскими видеозаписями, которыми сынок сред­него западного интеллигента питается с двух лет.

На душу насе­ле­ния в Москве приходилось несравненно больше дружеских за­сто­лий с выпивкой, смехом и беседой, чем в любой европейской сто­ли­це. Говорят, что не было политических игр, которые многих очень привлекают. Тоже неправда. Откуда же взялись все эти пле­яды демократов и радикалов? Их импортировали из Парижа? Нет, они три десятилетия «игрались» в Москве, да еще наименее скуч­ным спо­собом: с таинственным видом подпольщиков, но под надеж­ной за­­щитой верхушки КПСС и дружественным похлопыванием по пле­чу в многочисленных поездках на Запад. А что некоторых «репрес­си­ро­ва­ли» - так какое же без этого подполье, какая героическая борь­ба и какой тоталитаризм? Все должно было быть, как настоя­щее. Сравнивая две реальности, я утверждаю, что политическая жизнь в Москве, в которую было вовлечено множество интеллиген­тов, была более интенсивной, чем в Мадриде или Нью Йорке.

Так с каким же сортом скучающих солидаризуется наш либе­рал? С очень четко определенной социальной группой. Это те, ко­го не привлекает ни одно из вышеназванных развлечений, чьи пре­тензии съежились до самого жалкого потребительства - до потре­би­тельства образов. Им не хватало витрин, а не продуктов. Они страдали оттого, что вынуждены были пить пиво из бутылок, а не из жестянок (как на Западе). Страдали потому, что девушки их любили бес­платно - а им хотелось шикарных проституток. Даже в политике их привлекали скандалы и пощечины, которыми обмениваются депутаты в демократических парламентах. В Италии депутаты размахивают мочалками - вот это борьба с коррупцией! Вот это политика!

Очевидно, что существовавший в Москве порядок не удовле­творял жизненных потребностей этой социальной группы и делал их жизнь невыносимо скучной. Без сомнения, это большой дефект все­го проекта т.н. «реального социализма». Столь же очевидно, что разрушение этого проекта и взрыв преступности в Москве никак не помогут реально удовлетворить указанные потребности, а предла­гают людям этого типа антисоциальный выход, обманчивое ощущение удовлетворенности, получаемое за счет других граждан - и в этом пункте дилемма дона Фелипе также обманывает.

Но подчеркнем гла­в­ное: в своем афоризме политик апеллирует к интересам и цен­но­стям, которые ни в одном обществе не декларируются как приори­тетные. Он представляет носителями высших ценностей те группы людей, которые даже в своем радикальном потребительстве явля­ются маргинальными. Неужели действительно таков реальный смысл ны­не­шней философии социал-демократии? Нет, конечно, афоризм Фелипе Гонсалеса - просто элемент программы манипуляции сознанием.

5. Предложенная дилемма, если ее принять всерьез, означает крах всей антропологиче­ской модели левых сил Запада. Человек в ней представлен как стерильный про­дукт манипуляции, лишенный всякой личной свободы воли. Это - модель, взятая у крайнего бихевиоризма, проникнутого механициз­мом и детерминизмом, представляющего человека марионеткой, дергающей ручками под действием «стимулов». Разве человек скучает или радуется в зависимости от политического режима? Даже крыса с вживленными в мозг электродами выглядит более сложным и сво­бодным существом!

Если такова, в действительности, антропология социал-демократии, то был прав Достоевский, когда, наблюдая эво­люцию западного современного общества, предвидел именно это - превращение человека в манипулируемое существо. Чтобы это су­щество не скучало, это общество дает ему, кроме хлеба земного, разре­шение на контролируемый грех (подобно тому как на Западе государство субсидирует продажу презервативов) и веселье детских песенок (вроде голливудского популярного кино). Это именно те три вещи, ради которых лидер Социнтерна якобы согласен пожертвовать свою жизнь нью-йоркским хулиганам. Вернее сказать, приглашает сделать это свою духовную паству[76].

6. Наконец, есть еще тонкий подлог, который можно назвать грехом обсуж­да­емой дилеммы. Хотя это слово изъято из языка гражданского об­щества, в моменты тяжелых кризисов, вроде того, который надви­га­ется сегодня, старые понятия приходят на ум.

Любой взрослый знает, что начиная с некоторого возраста человека заботит не столько его собственное существо­ва­ние, сколько жизнь его близких, прежде всего детей. Дилемма, о которой идет речь, была предложена в достаточно общей форме - ведь политики говорят не о собственной персоне, они создают концепцию для общества. Она означает: «для меня, для тебя, для моего сына и для твоего сына предпочти­тель­нее быть зарезанным в метро... и т.д.».

Это не имеет права ут­верждать даже тот, кого уже резали в метро Нью-Йорка - а лишь тот, у кого там убили сына. Вот тогда, действительно, он может выходить в прессу, на телевидение и говорить на весь мир, что у него зарезали сына, и это, оказывается, не так уж страшно («это, чорт побери, все же лучше чем если бы мой любимый сынок ску­чал в Москве!»). Если ты этого не испытал - тяжелый грех обращаться с таким тезисом к миру, в котором с каждым днем по­ги­бает все больше сыновей. Погибают и в России, потому что нашей элите, поддержанной всей западной демократией, стало ску­чно жить в советской Москве.

Дата добавления: 2015-07-10