Каким мне видится 1991-й год

Премудрый Дмитрий Быков в одном из самых удачных своих эссе упоминает, что его мать на все расспросы о 60-х, «о вечерах поэзии, о запуске Гагарина и о вторжении в Чехословакию» хмуро отвечала: «У меня была своя жизнь!»[1].

Бессмертный Виктор Цой, в той же самой песне, которая содержит призывное требование Перемен! – ведёт речь и о сигаретах (которые в руках) и о чае (который на столе), констатируя, что «больше нет ничего – всё находится в нас».

Интеллигентский фольклор, открытый Юрием Боревым[2], учит, что нет ничего хорошего в том, чтобы родиться в день Иова Многострадального (это на примере Николая Второго); известный фильм Оливера Стоуна намекает, что родиться в День Независимости – тоже не сахар.

Я родился 1 мая 1992-го года.

В дни двадцатилетия августовского путча (aka Преображенская революция) у меня была своя жизнь.

Вообще рассматриваться кем-то в качестве представителя какого-то поколения, причём поколения небывалого («первое непоротое» или ещё какая-нибудь пошлость), равно как и родиться в день всенародного праздника – дело на мой взгляд малоприятное. День рождения должен быть праздником собственным, а не конкурировать за праздничность с какими-либо всеобщими ликованиями. Ну а когда на меня смотрят как на представителя поколения – в этом вообще есть что-то от медосмотра[3].

В ритуалах, посвящённых датам всегда слишком много искусственности, магизма[4], даже если это, например, ритуалы по случаю окончания учёбы (т.е. даже если дата полноценная), тем более искусственна политическая ритуалистика. Двадцать лет назад Что-то Произошло – поэтому давайте отвлечёмся от того, что кто-то из нас проснулся с простудой и гудящей головой, отвлечёмся от недочитанных книжек (будь то хоть Паланик, хоть Маклюэн), от сериала, досмотренного только до середины второго сезона – и давайте все хором задумаемся о том, какое Что-то таки произошло чётное количество лет назад[5]. Замысел, конечно, подкупает своей новизной; планы, может быть, способны впечатлить своей бессмысленной грандиозностью доисторического флеш-моба; короче, флаг вам в руки, ребята, барабан вам на шею – однако, У Меня Своя Жизнь.

В ночь с 20-го на 21-е августа сего года я, тем не менее, смотрел он-лайн запись пресс-конференции ГКЧП. Виновата в этом блогосфера – и на Страшном Суде, «если есть этот суд», я готов назвать имена, пароли, явки. Интернет делает вопрос «что смотреть?» исполненным истинного отчаяния. Смотреть можно всё. Чтобы просмотреть это «всё» не хватит девяти жизней. Смотреть нечего. «Курицу не накормить, девицу не нарядить» - примитивные проблемы аграрного общества, в сравнении с подлинной постиндустриальной Драмой.

Просмотр исторической пресс-конференции занял примерно полтора часа: некоторые моменты сходу пересматривал, отматывая назад.

Не понимаю, почему все так зациклены на дрожащих руках Янаева. Под юбилей в той же блогосфере появились конспирилогические теории о том, что руки на самом деле не дрожали, но дрожала камера в руках злокозненного оператора или даже сам кадр – и виновен злокозненный монтажёр. Конспирология, такая конспирология. Операторы были предельно корректны: камера смотрела в зал, когда Янаев начинал особенно злостно сморкаться, например. Монтажёр же имел уже такую картинку, или даже можно сказать – такой текст, что никакими спецэффектами участников пресс-конференции Г.Комитета уже не нужно было особенно унижать или шельмовать. Если про Горбачева, с его отметиной пошла в народ присказка про всуе помянутого Бога, который метит шельму – то про ГКЧП смело можно сказать, что они сами отметились. Что, впрочем тоже не раз было сказано, правда в том смысле, что «наотмечались». Задорнов в ту, уже неправдоподобную, эпоху, когда он был относительно вменяемым, сплёвывал со сцены, что путчисты первым делом напились, по комсомольской привычке – что как бы намекает, что они вовсе не сурьёзные путчисты, а прискорбные и смехотворные «путчата».

Руки Янаева действительно дрожали. Пару раз за всю пресс-конференцию. Но, надо отметить, на самых патетических моментах. Возможно, его этим заразил сидящий рядом Пуго, все первые минуты простучавший пальцами – он растопырил пятерни и резко соединял кончики пальцев в неуловимом ритме. Интересно, зачем он это делал, в целом превосходно владея собой?

Лучше бы у Янаева только дрожали руки или даже всё тело. Пусть даже он сморкался бы постоянно, а не всего лишь большую часть времени. Если бы Янаев дрожал всем телом, кашлял, сморкался, грыз зубами микрофон, насвистывал летку-енку, рыдал как гиена и завывал как белый полярный волк, если бы он даже заснул, сидя на своём стуле – но при этом не говорил бы ни слова (из всего того потока бессвязных слов, которые он произнёс) – он бы смотрелся гораздо лучше. Гораздо убедительнее и даже страшнее (а почему бы диктатору не внушать страх?).

Причём я ещё могу понять, почему кадры с дрожащими руками стали неотъемлемой частью мифа о событиях путча – красивая картинка, печальный для обеих сторон конфликта (и для всего общества) символ и всё такое прочее. Сложнее понять, почему легендарным стал вопрос журналистки Слоним, якобы особенно смелый и бунтарский. Только лишь за то, что она произнесла слова «государственный переворот»? – большая часть других журналистов спрашивали о том же, но только гораздо изысканнее и язвительнее.

Вообще, журналисты открыто издевались над членами самопровозглашённого комитета. Зал всего пару раз готов был засмеяться, и то нервно подавил прорывающийся хохот, но с какого-то момента просмотра видео становится предельно ясна атмосфера в зале и настроение публики. Над неудавшимся коллективным Пиночетом журналисты смеялись. Они откровенно глумились над ним. «Как вы-то попали в эту компанию», - спрашивал многомудрый Бовин крестьянина Стародубцева. В ответе – «Пригласили…» – можно было бы услышать согласие с тем, что компания действительно так себе, дурацкая компания, но даже такое согласие в общей обстановке звучало бы тавтологично.

В прозвучавших вопросах было чётко сказано, что и чрезвычайное положение было объявлено не вполне в соответствии с процедурой, и Комитет уж вовсе никакими процедурами и конституционными нормами не предусмотрен. Внятных возражений не последовало.

Ряд элементарных вопросов выявил, что у Г.Комитета нет сколь-либо внятной программы действий, но, что совершенно катастрофично, члены комитета не имеют чётких представлений о том, как вообще обстоят дела в стране. Путчисты не смогли объяснить – а зачем, собственно, они объявили ЧП, что такое они собираются делать, для чего необходимы именно чрезвычайные меры. Полную беспомощность и какую-то фантастическую по масштабам некомпетентность Янаев показал тогда, когда не смог перечислить регионы, в которых вводится чрезвычайное положение, «уверив» при этом присутствующих в том, что ЧП нужно вводить отнюдь не на всей территории страны. Эти робкие попытки успокоить общественность скорее могли бы напугать её, если бы общественности вообще было дело до таких частностей бессвязных речей горбачёвского «преемника». Пуго спросили, какие чрезвычайные меры он будет предпринимать в ситуации, которая была вроде бы достаточно чётко обозначена как критическая – Пуго ответил про совместные патрули. Лебединое озеро показывали, чтобы активнее использовать совместные патрули, которые по словам министра замечательно себя зарекомендовали – то есть уже итак использовались.

Наконец, была обозначена серьёзная и хоть сколько-то волнующая задача: Спасти Урожай – мне даже на мгновение стало тревожно: ну так спасли?

Я напряжённо ждал, когда прозвучат более-менее чёткие сигналы тем социальным слоям, которые могли бы поддержать путч. К широким социальным слоям, чьи кровные или трудовые интересы могли бы быть тесно увязаны с организаторами государственного переворота. Однако, ГКЧП ограничился включением в свой состав представителей промышленности и крестьянства, не выдвинув ни одного предложения, которое могло бы быть подхвачено рабочими, инженерами, директорами заводов, тружениками (и вообще жителями) села, специалистами аграрных отраслей. Если путчистами двигали революционные намерения, то непонятно, на кого они собирались опираться в своих революционных мероприятиях. А даже если это была контрреволюция (или «реакция» по определению Ельцина), всё равно – в чьих интересах она намечалась, исключая личные интересы второстепенных политических фигур, составивших Комитет…

Не предлагая неких базисных предложений, способных воодушевить массы, путчисты не пытались быть привлекательными и в сиюминутно-политическом контексте. Интересно, на кого был рассчитан пространный и на удивление внятный, прочувствованный и конкретный монолог Янаева о Горбачёве? Или совершенно невнятная, беспомощная реплика о Ельцине, собирающем народ у Белого дома? Здесь же можно вспомнить, что не один, наверно, из симпатизантов ГКЧП отреагировал на вопрос иностранного журналиста «не консультировались ли вы с генералом Пиночетом?» примерно таким образом: «ах, если бы ЭТИ консультировались с Пиночетом!».

Прошло двадцать лет. Я могу себе позволить глядеть на события 1991 года эстетически. Ну да, мы теперь можем себе это позволить, принимая всё-таки во внимание предупреждение Поппера о возможном отказе от разума на этом пути[6].

В своё время, даже – не во «время», а – в свой день, в свои пару дней, пресс-конференция ГКЧП могла восприниматься как прелюдия к фуге насилия. Из сегодняшнего дня этот минималистский спектакль, это ожидание Го можно смотреть глазами Генри Миллера, причём такого Миллера, каким знал его по слухам Джордж Оруэлл: «он – крайний пацифист, но вместе с тем жаждет насилия – при условии, что оно будет происходить где-то вдали»[7]. Шульгин вроде бы выдохнул, глядя в лицо Февральской революции: Пулемётов бы! Пулемётов!! – я знаю, что эти слова повторялись как заклинание отдельными рядовыми гражданами в дни путча, а уже лет через десять эта молитва стала одним из общих мест в публицистических рассуждениях о тех событиях. Вместе с тем, понятно, что даже полномасштабное применение насилия не сделало бы путч чем-то более значительным, чем эта плоская картина нескольких одинаковых людей, говорящих одинаковые в своей бессмысленности речи.

Сколько раз, покатившись, твоя голова с переполненной плахи летела в бочку с мёдом?

В городе старый порядок в городе старый порядок осень который день идёт дождь звонкой пеленой наполнил небо что такое осень ни строчки ни звука последние дни настоящие дни это город скользит и меняет названья этот адрес не дом и не улица корчится безъязыкая ей нравится что вы больны не мной мне нравится что я посадил дерево я выключаю телевизор я пишу тебе письмо в пустом конверте и никто не хотел быть виноватым без вина а Кузьмин Кузьма Кузьмич выпил после долгой болезни снова на сцене поезд в огне и нам некуда больше бежать всё снесли и остались вольным компромисс не для нас с вами говорит телевизор это эксперименты конструкции на десяти холмах дом сплетённый красное на чёрном это всё в наших руках это чёрный чулок на загорелой ноге всё что останется шествие рыб гром прогремел по крышам я ж холостыми харкая кровью салютуя маузером лающим время жгло яблоки на снегу окурки в табакерке паломники в Корею старик Козлодоев мальчик в теннисных туфлях одна семья две семьи много настоящих буйных возьмёмся за руки друзья идут по жизни маршем и остановки только у пяти углов получил по небесам что мы делаем тургеневские женщины на улицах здесь на земле пока не меркнет свет все они марионетки время червей и жаб да как же любить их таких неумытых как ты могла себя отдать на чистые пруды на выселках камнем лежать или дальше действовать будем мы вместе последний герой тебе и таким как ты мы выкалываем зенки а люди в серых пальто все от винта а я ей котлеты носил что ж ты бросил коня пристрелить думы мои сумерки думы пролёт в бутылку двора белые розы белые розы я вызываю капитана Африка иди ко мне белый растафари прозрачный цыган скованные одной цепью серебряный зверь в поисках тепла какие нервные лица связанные одной целью имя им легион они мешают нам жить сядем рядом сядем ближе электрички набиты битком не стреляй просто так из ветвей и трав он не проживёт и неделю в этом городе старый порядок. ЛЮСИ!!

Эдуард Лимонов в преддверии выборов 96-го года писал о Зюганове и Ельцине, как об основных кандидатах: «Нормальный, средний даже русский человек интеллектуально выше и Бориса Николаевича, и Геннадия Андреевича… он отёсаннее БН и ГАЗ и разительно современнее. И читал больше и лучше этот средний, и по ящику больше насмотрелся, и хитов больше наслушался»[8]. «В 1991-м было очевидно, что путч провалился из-за того, что советская система прогнила окончательно и у неё просто не нашлось кадров, способных удержать власть»[9]. Не нашлось у неё даже ораторов, способных говорить с людьми, не нашлось не то что искусных полемистов, но просто людей, способных отвечать на простые вопросы незамысловатой журналистской компании. Это был не только крах всего советского союза, но и внезапное растворение в сине-зелёном Ничто всего необычайно яркого культурного расцвета 80-х. СССР всё-таки достаточно долго пребывал в состоянии агонии. Но вот восьмидесятые слиняли буквально за три-четыре дня.

Восьмидесятые, крайне богатые на самые разнообразные хиты, эпоха уникальной эстетики, соединающей в себе разложение позднесоветского быта, возвращение забытых или вытесненных из культурного сознания имён, текстов, образов и предчувствие новой безжалостной, крайне требовательной (деконструктивистской) эпохи – те восьмидесятые, музыка которых до сих пор отзывается в нас, чьи слова мы и сегодня можем соединять в постмодернисткие псалмы. Восьмидесятые заканчиваются с последними словами Янаева на той самой пресс-конференции.

Уже было объявлено, что пресс-конференция окончена. Янаеву кто-то кричит с места: будет ли видеозапись этой конференции показана по телевидению в полном объёме. Он отвечает: Я не знаю. Он мог бы вообще не отвечать, он мог бы – как Голос за кадром – бодро и шаблонно сказать, что это решится в рабочем порядке. Но он несколько раз повторил, что не может ответить даже на этот предельно простой вопрос. Так кончилась эпоха, которую лишь весьма приблизительно можно назвать – Время колокольчиков. Путчисты отвечали на вопросы журналистов сидя на фоне занавеса, который сливался с цветом скатерти и с колером их пиджаков. Это был спектакль абсурдистского театра, представление, в ходе которого занавес не поднимался, он изначально был опущен и действующие лица были на самом деле нарисованы на нём. Звонари чёрными мозолями рвали нерв медного динамика где-то в другом месте, может быть даже у Белого дома или в том переходе, где была пролита кровь. Дождь, который опустился на Москву – тоже был своеобразным занавесом. Виктор Топоров напишет потом в своих мемуарах: «Штурма Белого дома я не исключал, но почему-то не боялся, а вот перспектива провести ночь в одной рубашке под проливным дождём показалась мне чрезмерной. Так я не стал героическим защитником Белого дома (…) Зря я, кстати, туда не пошёл: мои московские друзья разбили палатку на площади, накушались водки и безмятежно проспали всю ночь – та же участь была наверняка уготована и мне»[10].

1991 год видится мне накрытым этим дождём, вместе с ним было накрыто (да, накрылось) и всё предшествующее десятилетие. Из этого дождя потом под зонтиком выйдет Владимир Путин.

Нужно прищуриться всем телом, чтобы разглядеть во второй половине восьмидесятых отдельные годы. То же самое относится и к первой половине восьмидесятых. 1990-й год, год смерти Цоя, выхода альбома «Прыг-Скок» и основания Prodigy – почему-то видится особенным. Про 1991-й этого сказать нельзя. В этот год погибли Янка Дягилева и Майк Науменко, Nirvana выпустила альбом Nevermind. Про Майка рассказывают, что он пошёл за выпивкой, упал, сломал основание черепа, вернулся домой и вскоре скончался. Я не могу смотреть на подобные вещи. Что чувствует человек, у которого сломано основание черепа? Что чувствует целая страна, у которой сломано основание черепа? Можно ли такую страну назвать целой? Разложила девка тряпки на полу.

Я здесь был вполне справедлив к Янаеву, готов настаивать, что это именно так. Однако же я был к нему крайне немилосерден. Всё-таки милость к падшим и так далее – это должно что-то значить. К проигравшему, может быть, нужно быть гораздо снисходительнее. Но разве проигрыш Янаева бесспорен? Разве трудно представить его победителем:? – разве нужна для этого особенная оптика? Он не смог мобилизовать своих сторонников, он не сумел предложить обществу не то что приемлемую, но хотя бы ясную программу действий, он в общем-то не смог сделать то, что называется словами «взять власть». Но – проиграл?

Грызлов, отвечая на вопрос о сотрудничестве с Петриком, говорил, что против этого сотрудничества те, кто хочет, чтобы россияне пили неочищенную воду. Да только ржавая вода разливается по портретам великих дождей.

Путин едет по стране на жёлтом автомобиле и треплется с журналистом Колесниковым. Мы все живём в жёлтом автомобиле, жёлтом автомобиле, жёлтом автомобиле. Тётушка Мэри подошла и сказала: Вечность пахнет нефтью.

Медведев: Не хотел говорить, но скажу, хотя меня и не спрашивали. Freedom is just another word for nothing left to lose.

Вы точно уверены, что Янаев проиграл?

Нет, вы в этом абсолютно уверены?

Если в тебя заглянет Ницше – не забудь заглянуть в него. Так поучала маленькую бездну Большая Бездна.

Каким мне видится 1991 год? – Это, конечно, весьма важный вопрос. Но, отвечая на него, я вынужден задуматься и о том, что со мной происходит, когда я пытаюсь разглядеть 1991 год – что происходит?

Происходит что-то такое, что вывод может быть один – в 1991 год не надо вглядываться. Крайне противопоказано.

Опыт 1991 года – это не только опыт деградиррующего тоталитаризма и рождающейся свободы. Это и опыт мгновенного затухания культуры. Революция по слову одного из лучших учеников школы пророков Серебряного века была гибелью любви – революция 1917-го года, а не «превображенская». 1991 год был годом смерти цветущей культуры колокольчиков. Каким мне видится этот год?

Дата добавления: 2015-07-10