- Дело не в доказательствах, – объяснил Барби. – Дело в том, чтобы мне не оказаться в тюрьме, если завтра дела пойдут не очень хорошо. Если то, что вам известно, может помочь мне удержаться на свобо-де…
- Если вас беспокоит прежде всего то, чтобы самому не попасть в тюрьму, вы меня разочаровали…
Это была лишь часть проблемы, и Барби знал, что вдова Перкинс это понимает. Во время совещания он внимательно слушал и, хотя Ренни прилагал сладкоречивые усилия, чтобы выглядеть льстиво здраво-мыслящим, Барби был шокирован. Он чувствовал под всеми теми набожными приговорами и клятвами притаившегося хищника. Он будет держаться за власть, пока у него ее не вырвут силой; будет брать все, что считает нужным, пока его не остановят. Это делало его опасным для всех, не только для Дейла Бар-бары.
- Миссис Перкинс…
- Меня зовут Бренда, помните?
- Хорошо, Бренда. Давайте допустим, что Купол устоял; тогда городу должен был бы помогать кто-то другой, не этот торговец подержанными автомобилями с манией величия. Бренда, сидя в тюрьме, я не смогу помочь никому.
- Мой муж считал, что Большой Джим здесь греет себе руки.
- Как? Чем? И насколько?
- Давайте увидим, что сделают ракеты, – ответила она. – Если это не подействует, я расскажу все. Ес-ли подействует, когда осядет пыль, я встречусь и поболтаю с окружным прокурором… тогда, говоря сло-вами Рики Рикардо, Джеймсу Ренни «придется давать объяснения»[175].
- Не только вы ждете, что принесет попытка прорыва. Эту ночь Ренни переждет смиренным ягненком. Если крылатые ракеты, вместо того чтобы пробить Купол, срикошетят, думаю, мы увидим его другое лицо.
Она выключила фонарик и, посмотрев вверх, произнесла:
- Взгляните на звезды. Такие яркие. Вот Малый Ковш… Кассиопея… Большая Медведица. Все как всегда. Меня это успокаивает. А вас?
- Да.
Какое-то время они молчали, засмотревшись на мерцающую бескрайность Млечного пути.
- Но от созерцания звезд я всегда чувствовала себя очень маленькой и очень… эфемерной, – она за-смеялась, а потом довольно неловко спросила: – Вы не против, если я возьму вас под руку, Барби?
- Совсем нет.
Она подхватила его под локоть. Он накрыл своей рукой ее ладонь и повел домой.
9 Большой Джим свернул заседание в одиннадцать двадцать. Питер Рендольф пожелал всем доброй ночи и покинул совещание. Он запланировал начать эвакуацию западной окраины города ровно в семь ча-сов утра и надеялся к полудню очистить всю местность вокруг Малой Суки. Вслед за ним встала и Эндрия, ступая медленно, держась руками за поясницу. Всем присутствующим была хорошо знакома эта ее поза.
Хотя из головы у него не шла встреча с Лестером Коггинсом (и сон, он не против был хоть немного, к черту, поспать), Большой Джим спросил у нее, не могла ли она задержаться на несколько минут.
Она вопросительно посмотрела на него. Позади него демонстративно складывал папки и прятал их в серый стальной сейф Энди Сендерс.
- И закрой двери, пожалуйста, – кротко попросил Большой Джим.
Теперь уже с обеспокоенным лицом, она выполнила его просьбу. Энди продолжал убирать после со-вещания, но плечи у него были напряженно сгорбленные, словно в ожидании удара. Энди уже было из-вестно то, о чем с ней будет говорить Большой Джим. И, судя по его позе, хорошего там было мало.
- Что ты задумал, Джим? – спросила она.
- Ничего особенного, – что означало как раз наоборот. – Мне лишь показалось, что перед совещанием ты подружилась с этим Барбарой. И с Брендой, кстати, тоже.
- С Брендой? Да не… – она уже чуть было не сказала не выставляй себя идиотом, но решила, что это прозвучит слишком сильно. – О чем ты, мы с Брендой знакомы уже тридцать ле…
- А с мистером Барбарой три месяца. Если так, то, значит, поедание изготовленных кем-то вафель и бекона являются достаточным основанием для того, чтобы узнать этого человека.
- Думаю, он теперь полковник Барбара.
Большой Джим улыбнулся:
- Тяжело воспринимать это серьезно, когда вся его униформа состоит из джинсов и майки.
- Ты видел письмо Президента.
- Я видел что-то, что Джулия Шамвей могла своими силами склепать на своем вонючем компьютере. Не так ли, Энди?
- Конечно, – произнес Энди, не поворачивая головы. Он все еще что-то ставил в сейф. А потом в ко-торый раз перекладывал уже сложенные папки.
- А если даже предположить, что письмо действительно было от Президента? – спросил Большой Джим, растягивая свое широкое, с несколькими подбородками лицо в той улыбке, которую она так ненави-дела. Эндрия, наверное, впервые едва ли не с очарованием заметила на тех его подбородках щетину и поняла, почему Джим всегда старается так тщательно бриться. Щетина представляла его в зловещем ник-соновском[176] виде.
- Ну… – ее беспокойство уже граничило со страхом. Она хотела сказать Джиму, что просто старалась быть любезной, но на самом деле не совсем так, там было что-то большее, и она думала, что Джим это заметил. Он очень примечающий. – Ну, понимаешь, он же Главнокомандующий.
Большой Джим пренебрежительно отмахнулся:
- Ты знаешь, кто такой командующий, Эндрия? Я тебе объясню. Тот, кто заслуживает на лояльность и послушание потому, что имеет ресурсы, которыми может помочь нуждающимся. Это должен быть честный обмен.
- Да! – приободрилась она. – Такие ресурсы, как те крылатые ракеты!
- Хорошо, если от них будет какая-нибудь польза.
- А почему бы ей не быть? Он сказал, что каждая имеет боевую головку в тысячу фунтов.
- Принимая во внимание то, как мало мы знаем о Куполе, как можешь ты или кто-нибудь из нас знать что-нибудь наверняка? Откуда нам знать, что ракета не сорвет Купол, оставив кратер глубиною с милю на том месте, где стоял Честер Милл?
Она смущенно смотрела на него. Потирая, разминая руками себе поясницу в том месте, где гнезди-лась боль.
- Конечно, все в руках Божьих, – сказал он. – И ты права, Эндрия, ракеты могут сработать. Но если нет, мы останемся на произвол судьбы, а Главнокомандующий, который не способен помочь своим граж-данам, не достоин и брызга теплой мочи в холодный ночной горшок, как я думаю. Если их обстрел не даст того результата и если они не пошлют всех нас к Славе Господней, кому-то придется заботиться о нашем городе. Кому лучше этим заниматься: какому-то приблуде, которого коснулся своей волшебной палочкой Президент, или выборным, которые уже здесь есть? Понимаешь теперь, куда я веду?
- Мне полковник Барбара показался весьма способным, – прошептала она.
- Перестань так его называть! – закричал Большой Джим.
Энди упустил папку, а Эндрия с испуганным вскриком сделала шаг назад.
Но сразу же встала и выпрямилась, моментально обнаружив в себе тот, присущий янки стальной стержень, благодаря которому когда-то она имела храбрость впервые баллотироваться в выборные.
- Не смей кричать на меня, Джим Ренни. Я тебя знаю еще с того времени, как ты в первом классе вы-резал картинки из каталога «Сиерз»[177]и наклеивал их на цветной картон, так что не кричи на меня.
- Ох, черт тебя побери, она обиделась. – Хищная улыбка расползалась теперь от уха до уха, превра-тив верхнюю часть его лица в какую-то веселую маску. – Как же это никчемно неуместно. Но уже поздно, я устал и выжал из себя весь дневной запас сладенького сиропа. Итак, слушай сюда и не заставляй меня повторять дважды. – Он взглянул себе на часы. – Сейчас одиннадцать тридцать пять, а я еще до двенадца-ти хочу попасть домой.
- Я не понимаю, чего ты от меня хочешь?
Он подкатил глаза, словно был не в состоянии поверить в такую тупость.
- Коротко? Я хочу знать, будешь ли ты на моей стороне – моей и Энди, – если этот их идиотский план с ракетами ничего не даст. А не рядом с этим выскочкой из посудомоечной машины.
Она расправила плечи и отпустила спину, за которую держалась руками. Она сумела посмотреть ему прямо в глаза, хотя губы у нее дрожали.
– А если я считаю, что полковник Барбара – мистер Барбара, если тебе так больше нравится – бо-лее квалифицированный руководитель в кризисной ситуации? - Что же, обойдусь и без тебя, разтудыть-твою-мать, – ответил Большой Джим. – Пусть тебе поможет твоя высокая мораль. – Голос его упал до бормотания, которое пугало больше, чем предыдущие вопли. – Но ты же принимаешь эти пилюли. Оксиконтин.
Эндрия похолодела:
- А что с ними не так?
- У Энди их немалый запас, специально для тебя, но, если ты в этих гонках ставишь не на того коня, пилюли могут просто раствориться. Правильно я говорю, Энди?
Энди начал мыть кофеварку. Вид у него был несчастный, он избегал взгляда беспокойных глаз Энд-рии. Но с ответом не промедлил.
- Да, – подтвердил он. – В таком случае может случиться, что я их просто высыплю в унитаз в аптеке. Опасно держать такие наркотики в полностью отрезанном от мира городе.
- Ты не имеешь права! – вскрикнула она. – У меня есть рецепт!
Большой Джим начал кротко.
- Единственный рецепт, который тебе сейчас нужен, это держаться людей, которые знают этот город лучше всего, Эндрия. Сейчас это единственная разновидность рецепта, от которого тебе будет хоть какая-то польза.
- Джим, мне нужны мои пилюли, – она услышала, как дрожит ее голос, точно, как у ее матери в по-следние, самые худшие годы, когда она уже не вставала с кровати, и Эндрия ненавидела себя за это. – Я в них очень нуждаюсь!
- Знаю, – сказал Большой Джим. – Бог подвергает испытанию тебя большой болью. («Не говоря уже о гадостной зависимости от наркотика», – подумал он.)
- Просто делай, как нужно, – включился Энди. Глаза его с темных кругами под глазами были печаль-ными и убедительными. – Джим лучше всего знает, что надо нашему городу, и всегда знал. Не нужно, что-бы какой-то чужак рассказывал нам, как делать наше дело.
- Если я так буду делать, буду ли я получать эти таблетки против боли?
Лицо Энди просветилось улыбкой:
- Безусловно! Возможно, я даже под свою ответственность немного увеличу дозу. Скажем, на день на сто миллиграммов больше? Разве тебе не пойдет на пользу? Вид ты имеешь крайне нездоровый.
- Наверное, мне следовало бы немного увеличить дозу, – глухо ответила Эндрия. Голову она накло-нила. Она не пила алкоголя, ни бокала вина после выпускного бала, когда ей там стало так плохо, никогда не выкурила ни одного косяка, сроду не видела кокаина, кроме как по телевизору. Она была замечатель-ной женщиной. Очень приятной личностью. И каким образом она попала в такую ловушку? Когда упала, идя за почтой к своему ящику? И одного этого достаточно, чтобы превратить кого-то в зависимое от нарко-тика существо? Если это так, то как же это несправедливо. Как ужасно. – Но только на сорок миллиграм-мов. На сорок, и не больше, этого мне будет предостаточно, думаю я.
- Ты уверена? – спросил Большой Джим.
Но она совсем не была в этом уверена. Тут-то и притаился дьявол.
- Ну, может быть, на восемьдесят, – сказала она, вытирая слезы с лица. А потом шепотом: – Вы меня шантажируете.
Это шепот был едва слышен, но Большой Джим расслышал. Пододвинулся на шаг ближе к ней. Эн-дрия отшатнулась, однако Большой Джим только взял ее за руку. Нежно.
- Нет, – произнес он. – Это был бы грех. Мы тебе помогаем. А взамен хотим только одного: чтобы ты помогала нам.
Послышался стук.
И Сэмми сразу проснулась в кровати, хотя, перед тем как упасть в десять часов вечера, выкурила полкосяка и выпила три Филовых пива.
Она всегда держала в холодильнике пару шестибаночных коробок и до сих пор думала о них, как о «Филовом пиве», хотя сам Фил ушел от нее еще в апреле. До нее долетали слухи, что он и сейчас где-то в городе, но она не верила. Наверняка, если бы он крутился неподалеку, она его, вероятно, хотя бы где-то, но и увидела на протяжении последних шести месяцев, так же? Это маленький город, прямо как поется в той песенке. Бах!
Она села в кровати, прислушиваясь, не скулит ли Малыш Уолтер. Он молчал, и она подумала: «О Господи, наверное, развалился этот чертовый манеж! А он даже не заплакал…»
Она откинула одеяло и поспешила к дверям. И тут же врезалась в стену левее их. Едва не упала. Проклятая тьма! Проклятый Фил, который убежал и оставил ее в таком состоянии, и не кому за нее засту-питься, когда такие, как Фрэнк Делессепс ее обижают и пугают и…
Она ощупала руками верх шкафа и нашла фонарик. Включила и поспешила к дверям. Не успела она свернуть налево, к спальне Малыша Уолтера, как вновь послышался бух. Не слева, а прямо впереди, от дальней стены захламленной гостиной. Кто-то бухал во входные двери. Теперь оттуда послышался еще и приглушенный смех. Кто бы там не был, звучало это пьяно.
Она бросилась через комнату, майка, в которой она спала, скомкалась на ее рыхлых бедрах (с той поры, как ушел Фил, она немного потолстела, фунтов на пятьдесят, но когда этот сраный Купол исчезнет, она собиралась сесть на «Нутрисистем»[178], чтобы вернуться к своему школьному весу), и настежь рас-пахнула двери.
Фонари – четыре, и все мощные – вспыхнули ей прямо в лицо. Те, кто прятался за светом фонарей, вновь засмеялись. В одного из хохотунов его и-го-го выходило точь-в-точь, как у Кучерявчика из Трех Ко-миков[179]. Она узнала, чей это смех, потому что хорошо помнила его еще со школы: это хохотал Мэл Ширлз.
- Не, ну ты прикинь! – воскликнул Мэл. – Наша краля легла спать, потому что не у кого отсосать.
Еще более громкий смех. Сэмми подняла руку, прикрывая ладонью глаза, но без толку, люди с фона-рями оставались безликими фигурами. Один из голосов был женским. Это уже к лучшему, как ей показа-лось.
- Выключите фонари, пока я не ослепла. И заткнитесь, вы разбудите ребенка!
В ответ ей грохнул еще более громкий хохот, однако три из четырех фонарей потухли. Посветив из дверей на гостей своим фонарем, она не обрадовалась увиденному: Фрэнки Делессепс и Мэл Ширлз, а рядом с ними Картер Тибодо и Джорджия Руа. Та самая Джорджия, которая днем наступила ботинком на грудь Сэмми и обозвала ее лесбиянкой. Женщина-то она женщина, но опасная женщина.
Все они были со своими значками. И все, по-видимому, пьяные.
- Чего вам надо? Уже поздно.
- Надо догнаться, – сказала Джорджия. – Ты же продаешь кайф, продай и нам.
- Хочу я добраться до красного неба, как это подобает патриоту города[180], – пропел Мэл и засмеял-ся: и-го-го-го-го.
- У меня ничего нет, – ответила Сэмми.
- Не говори глупостей, здесь все дурью провоняло, – сказал Картер. – Продай нам немного. Не будь сукой.
- Вот-вот, – добавила Джорджия. Ее глаза серебристо отблескивали в луче фонаря Сэмми. – Не смот-ри на то, что мы копы.
На это они все вместе взорвались хохотом. Ну, точно, разбудят ребенка.
- Нет! – попробовала закрыть двери Сэмми. Тибодо толчком вновь их приоткрыл.
Толкнул всего лишь тылом ладони, довольно легко, но Сэмми подалась назад. Она перецепилась о чертов игрушечный поезд Малыша Уолтера и второй раз за сегодняшний день села на сраку. Майка на ней вспорхнула вверх.
- Bay, розовые трусы, ждешь какуюто из своих любовниц? – спросила Джорджия, и все вновь зашлись хохотом.
Отключенные фонари вновь вспыхнули, осветив ее, словно на сцене.
Сэмми резко одернула на себе майку, едва не порвав горловину. Лучи фонарей танцевали по ее те-лу, пока она неуверенно поднималась на ноги.
- Где твоя гостеприимность, приглашай нас в дом, – произнес Фрэнки, вваливаясь в двери. – Премно-го благодарю, – обвел он лучом фонаря гостиную. – Что за свинарник?
- По свинье и свинарник, – подхватила Джорджия, и вновь все вместе захохотали. – На месте Фила я бы рискнула прийти сюда вновь только для того, чтобы надрать тебе сраку! – подняла она кулак. Картер Тибодо церемонно стукнулся с ней костяшками.
- Он все еще прячется на радиостанции? – спросил Мэл. – Прется по мету? Тот же самый бред на те-му Иисуса?
- Я не понимаю, о чем ты… – ее уже это не злило, ей уже было страшно. Так беспорядочно говорят в своих кошмарах люди, накурившись перед этим травы, притрушенной ангельской пылью[181]. – Фил ушел от меня!
Ее незваные гости переглянулись между собой и рассмеялись. Идиотское и-го-го Ширлза перекры-вало остальные голоса.
- Ушел! Драпанул! – веселился Фрэнки.
- Типа, съебался! – откликнулся Картер, и они все вместе стукнулись костяшками кулаков.
Джорджия сгребла с верхней полки кучку книжек в мягких обложках и листала их.
- Нора Робертс? Сандра Браун? Стефани Меер?[182] Ты это читаешь? Ты что, бля, не знаешь, пра-вило Гарри Поттера? – протянув руки перед собой, она разжала пальцы, и книжки посыпались на полу.
Ребенок все еще так и не проснулся. Это было просто чудо.
- Вы уйдете прочь, если я продам вам травы? – спросила Сэмми.
- Конечно, – заверил ее Фрэнки.
- И давай быстрей, – сказал Картер. – Нам утром рано на службу. Обеспечивать э-ва-ку-а-цию. Итак, шевели своей жирной сракой.
- Подождите здесь.
Она пошла в кухню и открыла холодильник (теперь уже теплый, скоро все растает, почему-то от этого она всхлипнула) и достала оттуда пластиковый пакет травы. Один из трех галлоновых[183] пакетов, кото-рые она там держала.
Она уже начала поворачиваться, и вдруг кто-то обхватил ее за плечи, а кто-то другой вырвал у нее из рук пакет.
- Я хочу вновь взглянуть на твои розовые трусы, – произнес Мэл ей прямо в ухо. – Посмотреть, есть ли надпись ВОСКРЕСЕНЬЕ у тебя на сраке. – Он задрал ей майку выше талии. – Нет, я так и знал.
- Перестаньте! Прекратите!
Мэл засмеялся: и-го-го-го-го.
Ей прямо в глаза ударил луч света, но она успела узнать узкую голову того, кто держал фонарь: Фрэнки Делессепс.
- Ты огрызалась мне сегодня, – сказал он. – К тому же ты меня ударила, сделала больно моей ручень-ке. А я всего лишь сделал это. – И он вновь схватил ее за грудь.
Она попробовала отбить руку. Нацеленный ей в лицо луч света моментально уперся в потолок. И тут же резко опустился вновь. Боль взорвалась у ней в голове. Он ударил ее фонарем.
- Ой! Ой, как больно! ЧТО ты делаешь!
- Это, бля, еще не больно. Тебе повезло, что я не арестовал тебя за продажу наркотиков. Стой спо-койно, если не хочешь получить еще.
- Как-то эта трава воняет мерзко, – произнес Мэл деловым тоном. Он так и стоял сзади, задрав ее майку.
- Да и сама она тоже, – добавила Джорджия.
- Должны конфисковать эту траву у тебя, сучечка, – сказал Картер. – Извиняй.
Фрэнки вновь ухватил ее за сиську:
- Стой спокойно, – крутил он сосок. – Стой спокойно, говорю. – Голос у него стал хриплым. Дыхание участилось.
Она поняла, к чему идет. Закрыла глаза. «Хоть бы только ребенок не проснулся, – подумала она. – Хоть бы они не сделали чего-нибудь другого. Худшего».
- Давай, – подначила Джорджия. – Покажи ей, чего ей не хватает с тех пор, как смылся Фил.
Фрэнки махнул фонарем в сторону гостиной:
- Давай на диван. И раздвигай ноги.
- А ты не хочешь сначала зачитать ей ее права? – спросил Мэл и засмеялся: и-го-го-го-го. Сэмми по-думала, если она вновь услышит этот его смех, у нее лопнет голова. Но двинулась к дивану, наклонив го-лову, с опущенными плечами.
Картер перехватил ее на полдороги, развернул к себе, подсветив фонарем снизу свое лицо, превра-тив его в маску какого-то гоблина.
- Ты кому-то расскажешь об этом, Сэмми?
- Н-Н-Нет.
Гоблин кивнул.
- Умная девушка. А никто тебе и не поверит все равно. Кроме нас, конечно, а мы тогда вернемся сю-да, и уже надлежащим образом тебя заебём.
Картер толкнул ее на диван.
- Трахай ее, – вскрикнула Джорджия взволнованным голосом, нацелив фонарь на Сэмми. – Трахайте эту суку.
Трахнули ее все трое молодчиков. Фрэнки был первым, он прошептал:
- Держи лучше рот на замке, пока тебе не прикажут сосать, – и вошел в нее.
Следующим был Картер. Во время его на ней прыганья проснулся и начал плакать Малыш Уолтер.
- Заткни глотку, мальчик, а то мгне придець зачтайт тебе твой пгава! – проревел Мэл Ширлз и засме-ялся: и-го-го-го-го-го-го.
Уже было около полночи.
На своей половине кровати крепко спала Линда Эверетт; день ей выпал изнурительный, завтра утром вновь на службу (обеспечивать э-ва-ку-а-цию), и даже беспокойные мысли о Дженнилл не помешали ей заснуть. Она не храпела, нет, лишь тихонькое ху-ху-ху звучало с ее половины кровати.
У Расти день был не менее изнурительным, но заснуть он не мог, и мешало ему не беспокойство из-за Джен. С ней все будет хорошо, думал он, по крайней мере, в ближайшее время. Если ее судороги не будут усиливаться, он их сможет сдержать. Если закончатся запасы заронтина в госпитале, он достанет лекарство у Сендерса в аптеке.
А думал он о докторе Гаскелле. И о Рори Динсморе, конечно. У Расти перед глазами стояла окро-вавленная, пустая дыра, там, где у мальчика раньше был глаз. Он слышал слова, сказанные Гаскеллом Джинни: «Я еще не оглупел, то есть не оглох».
Вот только он умер теперь.
Расти перевернулся на другой бок, стараясь прогнать эти воспоминания, но вместо этого вспомни-лось бормотание Рори: «Это Хэллоуин». А вслед за этим голос его собственной дочурки: «Это Большая Тыква виновата! Тебе нужно остановить Большую Тыкву!»
У его дочери были судороги. Рори Динсмору в глаз срикошетила пуля, и ее фрагмент застрял в его мозгу. О чем это говорит?
Ни о чем. Как тот шотландец сказал в «Затерянных»[184]? – «Не принимай ошибочно случайность за судьбу».
Может, и да. Может, и нет. Но «Затерянные» были давно. Тот шотландец мог бы сказать и наоборот: «Не принимай ошибочно судьбу за случайность».
Он перевернулся на другой бок и теперь вспомнил черный заголовок вечернего спецвыпуска «Демо-крата»: БАРЬЕР БУДУТ ПРОБИВАТЬ ВЗРЫВЧАТКОЙ!
Все напрасно. Сейчас заснуть не удастся, и наихудшее в таком состоянии – силком загонять себя в страну сна.
Внизу лежалая половинка знаменитого пирога Линды, с апельсинами и калиной; когда пришел домой, он видел его там на полке. Расти решил пойти в кухню, посидеть за столом, съесть пирог, а заодно и поли-стать свежий номер «Американского семейного доктора»[185]. Если какая-нибудь статья о коклюше ему не навеет сон, то ничто другое уже не поможет.
Он встал, упитанный мужчина в голубой куртке и санитарских брюках, обычной для себя ночной оде-жде, и тихонько вышел из спальни, стараясь не разбудить Линду.
На полдороге к ступенькам он остановился и склонил, прислушиваясь, голову.
Одри подвывала, очень мягко, потихоньку, из спальни его дочек. Расти подошел и деликатно приот-крыл двери. Золотистая ретриверша, ее силуэт едва угадывался между девчачьими кроватями, подняла голову, взглянув на него, и выдала очередной тихий скулеж.
Джуди лежала на боку, подложив себе руку под щечку, дышала она медленно и ровно. Другое дело Дженни. Она безустанно крутилась со стороны в сторону, стараясь снять с себя одеяло, и что-то бормота-ла. Расти переступил через собаку и присел на кровать Дженни под плакатом ее очередного любимого бой-бэнда.
Ей что-то снилось. И что-то нехорошее, судя по встревоженному выражению ее лица. А бормотание ее похоже было на протесты. Расти постарался разобрать слова, но она уже затихла.
Снова заскулила Одри.
Ночная рубашка Джен вся сбилась. Расти ее поправил, натянул одеяло и убрал волосы у Дженни с лица. Глаза под ее закрытыми веками быстро двигались туда-сюда, но он не заметил у нее ни дрожания конечностей, ни скрюченных пальцев, ни характерного чавканья губами. Скорее фаза быстрого сна, чем эпилептический припадок, это почти наверняка. Из чего следовал интересный вопрос: неужели собаки слышат еще и запах плохих сновидений?
Он наклонился и поцеловал Джен в щечку. Сразу за этим глаза ее раскрылись, но он не был уверен, что она его видит. Это мог быть и симптом незначительной эпилепсии, но Расти почему-то не верилось в это. В таком случае залаяла бы Одри, считал он.
- Спи, сладенькая, – сказал он.
- Папа, у него золотой бейсбольный мяч.
- Я знаю, милая, засыпай.
- Это плохой мяч.
- Нет. Он хороший. Бейсбольные мячи все хорошие, а особенно золотые.
- Ох, – вздохнула она.
- Засыпай, дочурка.
- Хорошо, папочка. – Она перевернулась на бок и закрыла глаза. Немного пошевелилась под одея-лом, а потом затихла. Одри, которая лежала на полу, подняв голову, и смотрела на них, вновь положила морду себе на лапы и сама заснула.
Расти немного посидел там, послушал дыхание своих дочерей, уверяя себя, что нет никаких причин для беспокойства, все люди изредка говорят во сне. Он уверял себя, что все обстоит благополучно – дос-таточно было лишь взглянуть на спящую на полу собаку, чтобы в этом убедиться, – но посреди глупой ночи тяжело быть оптимистом. Когда до рассвета еще оставалось несколько длинных часов, плохие мысли вернулись и начали блуждать. Посреди ночи сны превратились в зомби.
Наконец он решил, что ему не хочется пирога с клюквой и апельсинами. Ему захотелось вернуться в кровать, прижаться к своей теплой спящей жене. Но, прежде чем выйти из спальни, он погладил шелко-вистую голову Одри.
- Карауль, девочка, – шепнул он ей.
Одри открыла один глаз, взглянула на него.
Он подумал: «Золотистая ретриверша. – И, естественно, следующая ассоциация. – Золотой бейс-больный мяч. Плохой мяч».
В ту ночь, вопреки новоявленной женской приватности, Расти оставил их двери открытыми.
Когда Большой Джим вернулся домой, Лестер Коггинс сидел у него на крыльце. Коггинс читал Биб-лию при свете фонарика. Большой Джим не проникся такой ревностностью преподобного, настроение, ко-торое у него и так был плохим, еще больше ухудшилось.
- Пусть благословит тебя Господь, Джим, – поздоровался Лестер, привставая. Он ухватил и пылко сжал протянутую ему Большим Джимом руку.
- И тебе благословения, – смело ответил Большой Джим.
Коггинс еще раз крепко сжал его руку напоследок, и, наконец, отпустил.
- Джим, я здесь потому, что получил откровение. Прошлой ночью я просил его, потому что мне было очень тяжело, а сегодня днем это случилось. Бог вразумил меня и через Писание, и через того мальчика.
- Через сына Динсмора?
Коггинс зычно чмокнул губами свои сложенные ладони и воздел их к небу.
- Именно так. Через Рори Динсмора. Пусть находится он в Божьей благодати во веки веков.
- Именно сейчас он ужинает с Иисусом, – произнес Большой Джим машинально. В свете своего фона-ря он изучал преподобного, и ему не нравилось то, что он видел. Хотя на ночь резко похолодало, кожа Ког-гинса блестела от пота. Глаза были вытаращены. Волосы у него скатались в какие-то дикие кудри и свиса-ли. И вообще он имел вид человека, который сбился с правильного пути и скоро упадет в канаву.
Большой Джим подумал: «Это нехорошо».
- Конечно, – подхватил Коггинс. – Я уверен. Пирует… в объятиях предвечных рук…
У Большого Джима мелькнула мысль, что тяжело делать эти два дела одновременно, но он удержал ее при себе.
- И более того, Джим, смерть его не была напрасной. Вот, чтобы рассказать тебе это, я и пришел.
- Расскажешь в доме, – сказал Большой Джим, и прежде чем проповедник сказал хоть слово, спросил: – Ты видел моего сына?
- Джуниора? Нет.
- Ты долго здесь ждал? – Большой Джим включил в коридоре свет, при этом благословляя генератор.
- Где-то с час. Может, немного меньше. Сидел на ступеньках… читал… молился… размышлял.
Большому Джиму хотелось знать, не видел ли его кто-то, но он удержался от вопроса. Коггинс и так был сам не свой, а такой вопрос мог еще больше выбить его из колеи.
- Идем ко мне в кабинет, – позвал он и пошел впереди, со склоненной головой, плоскостопо перева-ливаясь медленными широкими шагами. Сзади он был похож на одетого в человеческую одежду медведя, старого, медленного, но все еще опасного.
Кроме картины, которая изображала Нагорную проповедь, за которой прятался сейф, на стенах каби-нета Большого Джима висело также множество почетных отличий, которые свидетельствовали о его слу-жении на благо города. А также обрамленное фото самого Большого Джима, который пожимает руку Сар-ре Пейлин, и еще одно, где он ручкается с Дейлом Эрнгардтом[186], когда тот находился в Оксфорд-Плэйнз на шоу Краш-Эй-Рама[187], собирая средства для какого-то благотворительного детского фонда. Там висело также фото Большого Джима с Тайгером Вудсом[188], весьма приятным на вид негром.
На столе у него находился только один памятный сувенир – позолоченный бейсбольный мяч на пла-стиковой подставке. Под ним (также под прозрачным пластиком) хранился автограф: Джиму Ренни с при-знательностью за вашу помощь в проведении в Западном Мэне благотворительного турнира по софтболу 2007 года! А ниже подпись: Билл Спэйсмен Ли[189].
Усевшись за столом в своем кресле с высокой спинкой, Большой Джим взял мячик и начал перебра-сывать его из руки в руку. Его приятно была перебрасывать, особенно, когда ты немного не в себе: хоро-шая, тяжеленькая вещь, золотые швы утешительно целуют тебе ладони. Большой Джим иногда задумы-вался: а если бы вот иметь такой же мяч, только полностью золотой. Он, наверняка, займется этим вопро-сом, когда закончится эта проблема с Куполом.
Коггинс примостился на противоположной стороне стола, на стуле для клиентов. Стулья для проси-телей. Именно там его и хотел видеть Большой Джим. Глаза у преподобного бегали туда-сюда, как у чело-века, который смотрит на теннисную игру. Или, скажем, на хрустальный шарик гипнотизера.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |