– Просто знаю и всё, – ответил Курт с понимающей улыбкой, сжимая его руку. Он продолжал смотреть ему в глаза, и Блейну показалось, что он задыхается, когда Курт заговорил снова, нарушая молчание. – Ты будешь замечательным отцом, Блейн.
Блейн обессилено согнулся, прислоняясь лбом к их соединённым рукам, будто ища утешения. Он позволил нескольким слезинкам вырваться на волю, потом повернул руку Курта к себе ладонью и оставил на ней лёгкий поцелуй.
– И ты… ты бы тоже им был… – прошептал Блейн едва слышно, и его сердце жгло, как и глаза, от того, что он только что признал нечто, в чём был абсолютно уверен, но никогда не осмеливался произнести вслух. Жгло огнём всех ты бы был, мы могли бы и я бы хотел, потому что было поздно, теперь было слишком поздно.
Когда он услышал слабый прерывистый вздох, сорвавшийся с губ Курта, то мгновенно вскочил и почти вслепую нашёл его лицо, торопливо целуя, лишь бы не видеть его слёз, и вскоре, сами не зная как, они оказались одним сплетением рук и ног, целуя и лаская друг друга, где только могли достать. Блейн начал говорить между поцелуями, даже не замечая того.
– Я буду рассказывать ему о тебе, – сказал он, заглушив новое всхлипывание Курта своими губами, прежде чем продолжить. – Я дам ему твоё имя и расскажу о тебе… о нас. Я научу его музыке и живописи и скажу, что довольно посмотреть в ночное небо, чтобы увидеть тебя.
– Правда… ты сделаешь это? – спросил Курт в сантиметре от его лица, собственнически обхватив мужа за талию, со слегка сбившимся дыханием и поблёскивающими на ресницах слезами. Блейн кивнул и потом ответил:
- Я скажу ему, что ты – звезда.
– Не торопитесь, мистер Андерсон, – сказала медсестра, мягко сжимая его плечо в понимающем и подбадривающем жесте.
– Хаммел-Андерсон, – поправил её Блейн, бессознательно коснувшись кольца на пальце, пока переводил взгляд на стеклянную витрину, отделявшую его от комнаты перед ним. Она улыбнулась, одним кивком попросив прощения, и ничего больше не говоря, удалилась.
Блейн остался стоять там, соединив перед собой руки и глядя внутрь. Он смотрел на четверых малышей, каждый из которых был брошен матерью сразу после рождения, чтобы выбрать, которого из них увезти к себе домой, кто из них станет его сыном.
Кому из них он даст его имя.
Его сердце забилось чуть быстрей и дыхание замерло; Блейн с силой обхватил себя руками, стиснул зубы и закрыл глаза, стараясь сосредоточиться на том, чтобы продолжать дышать, вдох и выдох, вдох и выдох, прежде чем небесного цвета глаза, и Позволь мне быть твоим солнцем, и Я буду любить тебя вечно, Блейн, и Не забывай меня затуманили его взгляд и утащили за собой в пропасть, намертво вцепившись своими острыми когтями.
Он прислонился к стеклу, упершись в него одной раскрытой ладонью, в то время как вторая всё ещё была прижата к груди, к его сердцу, будто бы удерживая его, принуждая оставаться на месте, вместо того, чтобы вырваться и улететь из его тела, навстречу тому, кому оно на самом деле принадлежало.
Было слишком рано, Блейн знал. Слишком рано, чтобы принимать на себя такую ответственность, чтобы совершать столь важный шаг, продиктованный трауром и страданием, чтобы сдержать обещание, которое он дал, но которое вовсе не обязан был выполнять немедленно. Но он чувствовал себя настолько одиноким, настолько потерянным и настолько переполненным любовью, что просто не знал, что с ней делать, потому что Блейн был так устроен. Он не утратил желания любить. Не утратил желания жить. Только вот не знал, как…
Ты будешь замечательным отцом, Блейн.
Вот и вторая ладонь на стекле, а потом и лоб, и дыхание сбившееся и затруднённое, и участившееся… Блейн снова забыл, как дышать, и сердце бьётся слишком быстро – Откуда ты узнал? Откуда ты узнал, что я сумею? – и безжалостная мелодия из одних и тех же слов: Я скучаю по тебе, и Я не знаю как дальше жить, и Я люблю тебя ещё сильнее, и Я скучаю по тебе я скучаю по тебе я скучаю…
Блейн открыл глаза и опять стал смотреть перед собой, ища что-то от Курта в одном из этих младенцев. Он всегда искал что-нибудь от Курта, даже просто гладя вокруг. Чтобы помнить, что он был.
И в этот момент он увидел: сияние. Искру в глазах одного из них, вероятно, это была просто игра света, обычное отражение от лампы на потолке. Но, едва он его увидел, то обернулся, чтобы взглянуть в глаза остальных детей, и внезапно они уже не казались все одинаковыми. Тот малыш был другим. Теперь вдруг Блейн видел, что и кожа его была бледнее, и глаза светлее, и, возможно, однажды его волосы станут каштановыми и гладкими, а улыбка способна будет озарить самую тёмную ночь.
Однажды он встретит человека, который изменит всю его жизнь, и он будет пытаться перенести на полотно цвет его глаз до бесконечности, и займётся с ним любовью, не думая о последствиях на полу, испачканном красками.
– Он, – произнёс Блейн хриплым голосом, слишком тихо, чтобы его могли услышать, продолжая смотреть на младенца за стеклом. Потом он повторил громче: – Он… я хочу его.
Когда медсестра взяла ребёнка из кроватки и передала ему, Блейн осторожно прижал его к груди и стал внимательно разглядывать. Щёчки малыша были покрыты румянцем, как у Курта, когда тот краснел. Взлохмаченные волосы на головке были пока неопределённого цвета, а живые и выразительные глаза смотрели вокруг с любопытством.
Блейн поднял свободную руку и аккуратно провёл указательным пальцем по пухленькой щёчке, наблюдая за движением его маленьких век, которые медлительно опустились и тут же поднялись вновь, как и у Курта, когда он касался его скулы таким же образом. Он ласково улыбнулся, и только тогда одна непослушная слезинка сбежала из плена его глаз, падая на щёчку ребёнка. Блейн заметил это и смахнул её, прижимая мальчика крепче к себе.
– Как Вы собираетесь назвать его? – услышал он голос медсестры, что стояла до этого неподалёку в молчании, позволяя ему насладиться моментом. Блейн слабо улыбнулся, глядя на своего сына… на их сына. Потому что для него это всё равно был плод их любви: Курт был единственным человеком, с которым ему хотелось бы иметь ребёнка, и так и будет.
Ты будешь замечательным отцом, Блейн.
Ты бы тоже им был.
Да, он бы им был. Блейн был настолько уверен, что от этого было больно. Он закрыл глаза, и на одно мгновение всё стало так, как должно было быть: Курт стоял позади него, обнимая за талию и положив подбородок ему на плечо, чтобы взглянуть на малыша, что лежал у него на руках и улыбнуться ему. Он сказал бы Он такой красивый, Блейн, а тот ответил бы Прямо как ты, и тогда Курт усмехнулся бы тихонько и обозвал его глупым.
– Курт, – сказал Блейн, играясь с ручкой сынишки, который успел поймать его палец. – Его зовут Курт.
========== Dawns, Sunsets and Northern Lights. 7 глава. ==========
Как Блейн встретил Ричарда
– Пап… почему ты плачешь?
Блейн поднял голову, убрал локти со стола, торопливо вытирая глаза, из-за чего они сделались ещё краснее и попытался незаметно спрятать от сына раскрытые перед ним дневник и альбом фотографий.
– Всё в порядке, Курт, возвращайся в постель, – сказал он, пока мальчик направлялся к нему, мягко ступая маленькими ножками, одетыми в носочки с резиновой подошвой, по деревянному полу. Курт благополучно игнорировал то, что только что сказал отец – упрямец, такой же, каким был он – и, подойдя ближе, скрестил руки на краю стола и положил на них подбородок, окидывая любопытным взглядом стол. Он молча протянул руку и взял одну из фотографий, что лежали сверху, потому что Блейн вынул их из альбома, чтобы рассмотреть лучше, будто не знал каждую наизусть.
– Это папа? – спросил сын, глядя на фотографию. Это была одна из многих, которые он сделал, наблюдая за тем, как Курт занимался живописью; конкретно на этой его волосы торчали буквально во все стороны, а на носу красовалось синее пятнышко – он почесал его, забыв, что руки были испачканы в краске, подумал Блейн – и искоса поглядывал в сторону объектива с лёгкой улыбкой от осознания, что Блейн сфотографировал его в этот самый момент.
– Да, – ответил Блейн охрипшим голосом, внимательно наблюдая за выражением лица сына, которое слегка изменилось, становясь немедленно более заинтересованным. Он сморщил носик, приблизив снимок к лицу, чтобы лучше разглядеть каждую деталь, каждую чёрточку.
Прошло несколько недель с тех пор, как Блейн объяснил ему, что его второй папа умер, а не был просто звездой в небе. И Курт был ещё таким маленьким, таким чертовски маленьким, что Блейн не мог не испытывать гордости, видя, насколько он был зрелым и способным понять некоторые вещи, даже не спрашивая.
Курт так гордился бы тобой.
– Можно я посмотрю другие? – спросил мальчик, и Блейн вскинул голову, застигнутый просьбой врасплох, но потом молча собрал несколько фотографий и протянул ему. Там была одна с их свадьбы: Курт обнимал его за талию и сиял самой широкой улыбкой, какую он когда-либо у него видел, позади них виднелась белая арка и деревья Центрального Парка вокруг, и два кольца, с трудом различимые на фото, способные, тем не менее, каждый раз привлечь взгляд Блейна.
На другой был запечатлён их ночной пикник: они сидели на скатерти в красно-белую клетку и корзинки с едой стояли вокруг них. Курт поднёс ко рту кусок хлеба, намазанный вареньем – клубничным, его любимым – а незадолго до того как Бёрт сделал этот снимок, он отчаянно отмахивался от надоедливого комара, никак не желавшего оставлять его в покое, и Блейн тихонько посмеивался, держа в руке бутерброд с арахисовым маслом.
– Он кажется симпатичным, – заметил сын Блейна, наклонив головку с сосредоточенным выражением.
– Почему ты так решил? – спросил Блейн, подперев подбородок ладонью и пытливо глядя на него сверху вниз.
– У него красивая улыбка, – ответил ребёнок тоном того, кто вынужден объяснять очевидные вещи, переводя взгляд с одного снимка на другой и кивая сам себе, когда заключил, что это было именно так, как он сказал. Блейн внимательно смотрел на него, пока сердце, медленно сжимавшееся в груди, не взорвалось.
– Папа? – окликнул его Курт обеспокоенно, откладывая фото в сторону и цепляясь за его футболку, когда увидел, как отец снова уронил голову на руки, сотрясаясь в рыданиях. – Прости, я не хотел… я не хочу, чтобы ты плакал, прости… не плачь…
Но Блейн продолжал тихонько всхлипывать ещё, по крайней мере, минут пять, пока сынишка гладил его по спине своей маленькой ручкой, неловкими и неуверенными движениями, и, в то же время, так по-взрослому – воспоминание вспышкой пронеслось в голове Блейна: другая неуверенная рука, другие безудержные рыдания в его комнате в Далтоне.
– А если я найду другого папу? Тебе станет лучше? – спросил Курт, и в одно мгновение Блейн перестал плакать и поднял голову.
Нет.
Он всем телом повернулся к сыну, глядя на него с суровым выражением, чувствуя себя оскорблённым, как если бы тот его только что предал. Курт слегка распахнул глаза и отступил, теребя край пижамки и опуская глаза в пол.
– Есть… есть одна девочка в моём классе, и… её папа ушёл на войну и… не вернулся, – сказал он, слегка заикаясь. – И она говорила, что её мама всё время плакала… но потом она нашла другого папу, и теперь улыбается, тогда я подумал, что…
– Не у всех всё складывается одинаково, Курт, – перебил его Блейн, стискивая зубы. Сын прикусил губу, потянув носом, и Блейн вдохнул и провёл рукой по глазам, стараясь успокоиться. Несколько мгновений стояла тишина.
– Прости, – прошептал Курт, и когда Блейн опять взглянул на него, увидел на его щеке влажную полоску от скатившейся слезы.
– Нет, нет… не плачь, – сказал он, поспешно вставая со стула. Он нагнулся к сыну и поднял его на руки, гладя по волосам с лёгким нажимом, чтобы малыш уложил голову ему на плечо. – Чшшш… ты не сделал ничего плохого, всё в порядке.
– Теперь ты будешь думать, будто я не люблю папу… - всхлипнул Курт, обнимая его за шею. Блейну понадобилась вся его сила воли, чтобы снова не разразиться слезами – веди себя, как взрослый, Блейн, будь отцом, ради всего святого! – и он крепко прижал к себе ребёнка, слегка покачивая.
– Нет, нет… я знаю, что ты его любишь, – ответил он шёпотом ему на ушко. – Он знает, что ты его любишь.
– А откуда он может это знать? – спросил Курт внезапно тихим и беззащитным голосом, напомнившим Блейну, какой груз он возложил на эти маленькие плечи.
– Разве я не говорил тебе? Звёзды всегда всё знают, – ответил он, и одна непослушная слезинка всё же скатилась по его щеке. – Днём их не видно только потому, что светит солнце, но они всё равно есть, они никогда не исчезают.
Курт помолчал немного, и его всхлипывания постепенно затихли, превращаясь в почти ровное дыхание. Блейн поглаживал его по спине и потёрся влажной щекой о волосы, прежде чем поцеловать в темечко.
– О чём задумался? – спросил он сына, абсолютно уверенный, что тот не прекратил размышлять о его словах. Он был из тех детей, которые думают даже во сне.
– Если… если он всё всегда знает… – не обманул его ожиданий Курт, поднимая голову, чтобы посмотреть ему в глаза. – …тогда он знает, что ты грустишь?
Блейн вздохнул и закрыл глаза, прислоняясь своим лбом к его. Он ничего не ответил.
– Ну, как дела? – поинтересовался Блейн, обходя кухонный стол, чтобы открыть шкафчик, где хранил сладости. Он вытащил упаковку печенья, открыл её и рассеянно сунул в рот одно.
– Мы с Чарли делаем примеры на вычитание, – с энтузиазмом откликнулся Курт, качая под столом ногами, не достающими до пола, и Блейн не смог сдержать улыбки, облокачиваясь на стол, чтобы насладиться сценой. Чарли был одноклассником Курта, которого он пригласил позаниматься вместе у них дома; это был робкий молчаливый мальчик, отводивший взгляд всякий раз, как Блейн обращался к нему.
Он остался там, наблюдая за друзьями и подмечая отличия между ними. Чарли продолжал подглядывать, что пишет Курт, в то время как Курт полностью погрузился в собственный мир: язычок зажат между губ в уголке рта – определённый признак сосредоточенности; нахмуренные бровки, голова наклонена набок, ручка крепко зажата пальчиками в усилии аккуратно писать цифры, не вылезая за клеточки.
– Чарли, во сколько за тобой придут родители? Скоро стемнеет, и нам с Куртом нужно… кое-что сделать, – сказал Блейн, метнувшись взглядом к окну, за которым небо постепенно окрашивалось в красный, готовясь к закату.
Мы должны пойти в сад, прилечь на траву и найти самую яркую звезду на небосклоне, чтобы сказать ему, что я всё ещё люблю его.
– Че… через несколько минут, – ответил мальчик, закусив от смущения губу, – Только мама занята, за мной придёт дядя.
– Хорошо, всё в порядке, – рассеянно произнёс Блейн, целиком погрузившись в созерцание кусочка неба, который можно было разглядеть. Когда Курт ещё был… окна оставались затемнёнными, пока не опускалась темнота, и ему было всё ещё странно, что можно смотреть наружу.
В этот самый момент в дверь позвонили.
– Ну, это, наверное, он, – сказал Блейн, тряхнув головой, чтобы вернуться к действительности. Он выпрямился и снова обошёл стол, взлохматив волосы сына, когда проходил мимо. Открыв дверь, он увидел перед собой высокого красивого мужчину с широкими плечами и очень короткими каштановыми волосами. У него были глаза удивительного зелёного, почти изумрудного, цвета. И Блейн почувствовал себя чудовищно виноватым из-за того, что заметил это.
– Здравствуйте, я Ричард, дядя Чарли, – мужчина улыбнулся, протягивая ему руку.
– Блейн Хаммел-Андерсон, очень приятно, – ответил Блейн, пожимая её. – Прошу, проходите, Чарли почти готов.
Отступив, он позволил мужчине переступить порог и зайти в дом. В их дом. И это было странно, потому что кроме Бёрта, Финна и их родных, никто и никогда здесь не был, никто посторонний. Курт почти всегда ходил в гости к своим друзьям, а не наоборот; а в тех редких случаях, когда родители его гостя приходили за сыном, они оставались ждать у дверей.
И, возможно то, что он невольно молчаливо оценил красоту его глаз, заставляло ощущать такую неправильность происходящего. То, как он любовался шириной его плеч, тем, как свитер подчёркивал линии его груди, его безупречным вкусом в одежде… всё это заставляло Блейна чувствовать себя предателем. Он с трудом сглотнул.
– Эй, чемпион! – воскликнул Ричард, обойдя стол и, легонько ущипнув племянника за щёчку, наклонился, чтобы взглянуть, что тот написал. Чарли улыбнулся, но одновременно согнулся над тетрадью, закрывая её и поспешно убирая всё в рюкзак, висевший на спинке его стула.
Перестань смотреть на меня.
– Надеюсь, он не доставил проблем Вам и Вашей жене, – произнёс мужчина, естественно, не подозревающий о том, как обстояли дела в этом доме, и Блейну захотелось буквально провалиться сквозь пол немедленно, не сходя с места. Все мамы старались не касаться аргумента, в общих чертах зная его; судя по всему, родители Чарли не подумали проинформировать Ричарда.
– Я… у меня нет жены, – ответил Блейн, прочистив горло, прежде чем продолжить. – Курт. Его имя Курт.
– Ох, прошу прощения, – извинился немедленно Ричард, смущённо почесав в затылке. – Ужасный ляп. В любом случае… никаких проблем. Знаете… та же команда.
Чёрт, не смотри на него. Не смотри на него не смотри.
– Тогда, надеюсь, познакомиться и с ним, – продолжил Ричард, видя, что Блейн застыл, не собираясь отвечать. Блейн опустил взгляд.
– Хочешь пойти с нами? Мы тебя с ним познакомим! – воскликнул Курт, спрыгнув со стула, пока Чарли осторожно сполз со своего, и поспешил за ним. Курт подбежал к дяде Чарли и ожидающе уставился на него, улыбаясь, снизу вверх.
– Курт… – с лёгким упрёком окликнул его Блейн. Глаза начало пощипывать, а в голове билось: Нет нет нет нет прошу тебя нет
– И куда я должен пойти, чтобы познакомиться с ним? – спросил Ричард, присаживаясь на корточки, чтобы оказаться на уровне глаз Курта. Он ласково улыбнулся мальчику, и Блейн не смог не отметить, насколько мужчина казался добрым, честным, искренним, осознавая, как ему самому не хватало моментов, когда бы кто-нибудь улыбался вот так ему, и… Нет нет нет нет не делай ему этого, Блейн, не поступай с ним так, пусть он просто уйдёт…
– Вместе с нами, в сад, смотреть в небо! – ответил Курт, оборачиваясь к отцу, в поисках подтверждения. Но Блейн не успел отрицательно мотнуть головой, как сынишка продолжил: – Знаешь, он – самая яркая звезда!
Ричард вдохнул и слегка вскинул голову, поднимая глаза на Блейна. Их взгляды встретились.
– Я… думаю, мне нужно идти, – сказал Ричард, прочистив горло. Он встал, разгладил брюки и вернулся к столу, чтобы взять рюкзак Чарли со стула. Блейн наблюдал за ним, обхватив себя руками и всё отчётливее ощущая знакомое жжение в глазах. Он чувствовал себя так, словно только что был раскрыт его самый огромный секрет, будто его обнажили у всех на виду, и мысль о постороннем человеке, который мог бы вместе с ними лежать на траве, глядя в ночное небо, вызывала тошноту.
Не забывай меня. Даже когда ты пойдёшь вперёд, и у тебя появится семья, и ты будешь счастлив… не забывай меня, Блейн. Пусть в твоём сердце останется место… уголок, даже самый маленький и незначительный… сохрани его для меня.
Курт хотел, чтобы он был счастлив. Хотел, чтобы он не останавливался и шёл вперёд, чтобы жил, снова сумел полюбить и чтобы имел семью. Только вот Блейн не знал, как это сделать; прошло шесть лет, а он даже не знал, хочет ли этого сам.
– Папа, папа, давай познакомим его с ним! – настойчиво попросил Курт, подбегая к нему и дёргая за ткань брюк. Блейн взглянул на него стиснув челюсти и кулаки по бокам, не в состоянии найти какой-нибудь мягкий способ сказать ему «нет», потому что единственное, чего ему хотелось, это кричать… кричать во всю мощь своих лёгких, чтобы он перестал… прекратил свои неосознанные попытки подтолкнуть его к счастью, которого он не хотел.
– Сейчас мне действительно нужно идти, Курт, – сказал Ричард, беря Чарли за руку и бросая на Блейна полный понимания взгляд, словно извиняясь без слов. – У меня много дел, может, в другой раз, ладно?
– Ладно, – ответил Курт с надеждой в голосе. – В другой раз.
Блейн сглотнул и отвернулся, наконец, открывая перед ними дверь.
– Курт, иди, возьми пальто, нам тоже пора, – сказал он сыну и подождал, чтобы тот вышел из комнаты, прежде чем перевести взгляд на Ричарда, уже стоявшего за порогом.
– Мне жаль, – произнёс мужчина, прикусив губу и медленно взмахнув ресницами над своими проклятыми изумрудными глазами.
– Ты не виноват, – пожал плечами Блейн. – Просто он очень настойчивый ребёнок.
– Должно быть, непросто… растить его одному, – задумчиво произнёс Ричард, глядя туда, где недавно стоял Курт.
– Иногда бывают трудные моменты, – ответил Блейн. Солнце уже совсем зашло, и он опаздывал. Когда он посмотрел на Ричарда с намерением окончательно с ним попрощаться, то увидел нечто новое в его глазах, будто он сосредоточенно размышлял над тем, что сказать. Блейн затаил дыхание.
– Знаешь, если тебе захочется поговорить, я… я был бы рад… – проговорил мужчина, понизив голос. – … выслушать тебя.
Блейн пристально посмотрел на него, пытаясь освободиться от невидимого узла, внезапно затянувшегося на шее и собирая все свои силы, чтобы не разрыдаться прямо там, в этот самый момент, перед вторым самым красивым мужчиной, какого он когда-либо видел. Перед добрым и понимающим человеком, который наверняка обнял бы его, не задумываясь, если бы он не сдержался. Который сказал бы, что всё в порядке и что ему нечего стыдиться, и который отвёл бы его в дом, усадил на диван и предложил бы приготовить горячего чая.
Потому что он казался как раз одним из таких людей. Искренним. Настоящим. И Блейну так чертовски необходимо было что-то настоящее. Что-то, к чему можно было прикоснуться, что не было всего лишь картиной, или пожелтевшей страницей дневника, или фотографией. Кто-то, кто бы мог ему ответить, погладить по волосам, когда он плакал во сне, кто-то, кто не находится на расстоянии световых лет, сияя в своём недостижимом совершенстве.
Блейну был нужен Курт. Но Курта не было, а Ричард – да. Ричард был прямо там, и если бы он только нашёл в себе смелость, то мог бы сказать «да» и, кто знает, кто знает, что тогда случится. Блейн стоял на распутье, не зная, что делать.
Я продолжил бы жить... потому что это то, чего бы ты хотел. И это то, чего я хочу, Блейн.
Обещай мне.
– Я тоже, – произнёс он на одном дыхании, прежде чем успел бы раскаяться. И тут же ему стало легче, и чувство вины сделалось менее ярким, как краски, разведённые водой на бумаге.
Благодаря этим словам, сам ещё того не зная, Блейн сдержал своё обещание.
========== Dawns, Sunsets and Northern Lights. 8 глава. ==========
Курт II находит давно забытый подарок.
Курт тихо вошёл в комнату Курта, другого Курта – Курта, что жил здесь когда-то, того, которого его отец полюбил много лет назад, и всё ещё продолжал любить. Был один из тех серых и печальных дней, когда ему было необходимо это: закрыться в святилище не своих воспоминаний, надеясь, что, может быть, на этот раз что-то изменится… что, прикоснувшись в очередной раз к клавишам фортепьяно или вглядевшись в незавершённое полотно, он закроет глаза и, вновь открыв их, сможет сказать, что, наконец, действительно знает всю историю.
Ему казалось, что он слишком мало знает об этой истории. Даже перечитав её вдоль и поперёк сотни раз, он продолжал испытывать неприятное ощущение, будто его ладонь пытается ухватиться за воздух, за пустоту. Иногда он начинал чувствовать собственную неуместность, потому что эти трещины в стенах и пятна краски на полу в этом доме знали больше него. Они слышали смех, смотрели, как невинные поцелуи делались всё смелее, как улыбки зарождались в темноте; они были молчаливыми свидетелями того, как две души учились любить, как они плакали и радовались, и как их сердца бились в унисон во сне.
Стараясь прогнать это ощущение несоответствия, Курт медленно, почти с благоговением пересёк спальню; здесь всё было как когда-то, буквально всё… создавалось впечатление, будто время остановилось. Бёрт заботился о том, чтобы в комнате было чисто, но все вещи оставались на своих местах. Иначе дело обстояло с комнатой для хобби: его сын никогда никому не позволял прибирать в ней, и Бёрт решил, что оставит это положение неизменным.
Курт обошёл круглый стол – стол, за которым они занимались, где они учились узнавать друг друга – и бросил взгляд на широкий подоконник, тот, где, попади он сюда до своего рождения, вполне вероятно, застал бы своего отца, которого никогда не знал, сидящим, прижав колени к груди и неподвижно глядящего на затемнённое стекло.
Наконец, он добрался до второй двери и открыл её, остановившись на миг на пороге. Всё тот же хаос из разбросанных повсюду эскизов, испачканных в краске кисточек, готовых и незавершённых полотен, партитур и бесформенных комочков неиспользованной глины. Всё тот же завал предметов, казалось, осуждающе глядящих на него. Закрыв за собой дверь, Курт прошёл внутрь, осторожно касаясь поверхности фортепьяно и стараясь, как всегда, не наступать на листы бумаги, которые никто так и не посмел подобрать.
Если бы Курт и Блейн не почистили за собой, отпечатки их рук, испачканных в краске, до сих пор были бы видны на этом полу.
Он внимательно глядел под ноги, чтобы следить, куда наступает, и резко остановился, увидев надпись, которой никогда раньше не замечал. Она выглядывала из-под других бумаг, скрывавших её наполовину. Курт нагнулся и поднял с пола листок, изо всех сил игнорируя чувство вины.
Когда он, наконец, прочёл, что там было написано, у него перехватило дыхание.
Если ты появишься на свет, это для тебя. Курту от Курта.
Это была песня. И Курт… Курт написал её для него. Блейн никогда ему не рассказывал, что говорил мужу о своём желании назвать сына его именем. Вероятно, это случилось в период времени уже после того, как была заполнена последняя страница дневника в его последний день рождения, и Блейн никогда не говорил об этих днях, как будто их и не было. Это были вещи, о которых знал только он, и, скорее всего, никогда бы их не разделил ни с кем, даже с ним.
И внезапно чувство его неуместности исчезло. Потому что в течение всего этого времени здесь хранился подарок для него, нечто, что суждено было найти именно ему, и эта мысль делала его присутствие правильным. Казалось странным, что песня не была в руках Блейна, чтобы вручить её ему при первой возможности, но, когда Курт получше пригляделся, то понял причину: она была незаконченной.
Обрывающиеся, перечёркнутые и по нескольку раз переписанные фразы, финальные ноты, растворяющиеся в… не финале… в «прощай», не произнесённом вслух. У него не хватило времени, чтобы закончить её, или, может, он пожалел, что написал это, вдруг подумал Курт, закусив губу, но тогда он бы просто порвал и выбросил листок.
Не давая себе времени, чтобы передумать, он развернулся и шагнул к фортепьяно. Усевшись перед ним, он поднял крышку, расправил бумагу с побледневшими от времени строчками на пюпитре и размял пальцы, пробегая привычным взглядом по нотам и словам в поисках смысла и гармонии.
Все говорили, что у него голос его отца. Блейна. Даже не будучи связан с ним узами крови, он походил на него в повадках и пении, возможно, потому, что именно он научил Курта всему.
Однако, когда он начал петь, его глубокий голос зазвучал приглушённо и почти неестественно, искажённый волнением, в то время, как сердце, будто губка, впитывало слова и, ощущение, что, наконец-то, он на своём месте, обволакивало его нежной лаской. Эти слова были для него. Только для него. И это было прекрасно.*
I wasn’t there the moment you first learned to breathe / Твой первый вдох я пропустил,
But I’m on my way, on my way / Но теперь я в пути, теперь я в пути,
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |