Закусив губу и сдерживая порыв подойти к той двери и постучать, Блейн поднялся и покинул комнату, к сожалению, прекрасно зная, куда бы отправился, чтобы не слышать больше в своей голове всех этих вопросов.
––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Поцелуи и укусы, и "О, Блейн!", пока учащённые дыхания смешивались в тишине.
Прошу, сильнее, сильнее... я ещё слышу их... слышу его...
Этого было недостаточно. Не теперь. Чем больше Блейн старался вцепиться в это, тем отчётливее осознавал, что это было ничем, что это было ни к чему. И пока его имя слетало с губ, прижатых сейчас к его шее, он задался вопросом, как бы оно звучало на устах Курта, произнесённое его совершенным голосом, словно строчка песни...
Господи... как же страшно чувствовать так много и всё вместе! С ним никогда такого не случалось, и он был в ужасе, ведь до того дня, до того мгновения самым ярким, что ему доводилось испытывать, было ощущение чужого разгорячённого тела и сильных рук, сжимавших его, приковывая к реальности, к настоящему моменту... которые не имели больше для него значения.
– Блейн...
Прекрати... перестань говорить, целовать, прикасаться... прекрати...
Как если бы он произнёс это вслух и был услышан, Блейн осознал, что всё закончилось... всё закончилось, а он даже не заметил собственного оргазма. Потому что он был... пустым, бессмысленным, как и всё остальное.
Боже, как он допустил такое? Как он мог дать другому человеку такую власть над собой? Курт не имел даже ни малейшего представления о том, что творилось у него в голове, и уж точно это было последней из его забот, в то время как Блейн превратился в жалкое ничто на скомканных, грязных, жарких и одновременно таких холодных простынях, спрашивая себя, думал ли он хоть немного о нём, замерев с кистью в воздухе перед чистым холстом, может, без идей, без вдохновения или с готовым образом в голове, который просился наружу.
И тогда он бы сосредоточился на процессе, слегка покусывая нижнюю губу, как два дня назад, решая тот пример... непослушная прядка упала ему на щёку, он рассеянно убрал её, а потом заметил, что за ним наблюдают, и слегка покраснел, но не улыбнулся... даже чуть-чуть... ни намёка на улыбку, а потом...
– Блейн?
Блейн посмотрел в светлые глаза в нескольких сантиметрах от своих, недоумевая, почему их взгляд не колышется, как водная гладь под ветром. Не понимая, что он ещё там делает.
Спрашивая себя, сумел ли Курт, сам того не замечая, покрыть полотно яркими и живыми красками, в точности как он сделал это с его сердцем.
––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Курт захлопнул за собой дверь, прислоняясь к ней спиной и закрывая глаза. Он глубоко вдохнул, ожидая услышать звук отодвигающегося стула и открывающейся, а затем закрывающейся двери. Когда это произошло, он открыл глаза и торопливо подошёл к центральному полотну, подталкиваемый желанием писать, которое овладевало им, когда что-то было не так, когда он ощущал себя раздавленным одиночеством, злостью или воспоминаниями... как в этот момент.
Курт взял с захламлённого стола кисть и палитру с тёмными и холодными красками и встал перед мольбертом. Обычно, когда его одолевали мысли о матери, он писал пейзажи в голубых и синих тонах, как её глаза, что он унаследовал вместе с её светлой кожей... вместе с её приговором.
Холмы, похожие на волны бушующего океана, голые деревья, словно мачты кораблей, разбросанные в стороны штормом, отчётливые и торопливые мазки, продиктованные инстинктом.
Часто, слишком часто картины теряли изначальную чёткую консистенцию и превращались в скопления ощущений и мыслей; взглянув на них на другой день, Курт выбрасывал их на помойку – в основном просто чтобы не видеть их больше, ведь какими бы запутанными и лишёнными смысла они ни казались, они обнажали его душу так, как только искусство в силах было это сделать... не нуждаясь в словах... и даже в образах, в подобных случаях. Они выставляли перед ним тот хаос, что царил у него внутри с тех пор, как ушла, оставив его одного в мире, который его не понимал, который даже и не знал о его существовании, потому что это было так... Курт словно и не существовал.
Кто бы вспомнил о нём, когда бы и его отец умер? Этот дом? Его сад? Звёзды в небе, которые не были на него похожи... никогда не были? Или бессмысленные листы бумаги, разбросанные по полу, и засохшие краски на его кистях?
Курт был рождён в темноте и в темноту должен был вернуться, он сам был соткан из тьмы, и он не желал больше её видеть... не на этом холсте.
Тем не менее, в тот момент он не знал, что писать. Опустив взгляд на цвета палитры в руке, он понял, что это были не те краски. Тогда он вернул палитру на место и взял другую.
Красный, оранжевый, охристые оттенки и ярко-жёлтый... вплоть до светло-коричневого. Курт смотрел на них, не понимая, что делает.
Лишь закончив, отойдя на шаг и вглядевшись внимательно в искривлённые линии, написанные этими красками, он осознал, что пытался смешать их, чтобы добиться цвета светлых глаз, ярких и прекрасных, словно солнце, которое ему не дано увидеть... но безуспешно.
========== Глава 4 ==========
Угол переводчика.
Маленькое отступление. Меня очень радует, что несмотря на тяжёлую тему вы мне доверились и взялись за этот фик, обещаю - не пожалеете! Недавно на фикбуке мне пришёл отзыв в стихах, меня это очень тронуло, значит стараюсь не зря... и я хочу ознакомить с этими стихами вас всех, автор - Мятный пряник.
На западе пламя. Смеркается.
Поляна в сияньи купается,
Что дарят ей звезды далекие.
Красивые, но одинокие.
И в этом алмазном свечении
В чернильном ночном облачении
На землю богам неугодную
Звезда сошла ночью холодною.
Ласкающим солнцем обижена,
Огнями рассвета унижена
В мирских слепоте, заблуждении
Прекрасна в своем отчуждении.
Душа исцарапана кошками.
Расчерчены щеки дорожками –
Горячими горькими слезами,
Разбитыми сладкими грезами.
Приятного чтения!
***************************************************************************
Каждый в мире потерян и одинок,
Солнца лучом пронзённый:
И наступает вечер.
Сальваторе Квазимодо.
– Ты правда взялся давать частные уроки? – Блейн часто заморгал, застигнутый врасплох неожиданным вопросом.
– Да, – ответил он неуверенным тоном. – А что?
– Да нет, я просто не мог понять, чего это ты вдруг стал такой занятой...
– В любом случае, это не твоё дело.
Блейн встал с постели в своей комнате общежития и босиком отправился на поиски рубашки. Внезапно две руки обвились вокруг него, и чужой подбородок устроился у него на плече.
– Не говори глупостей... конечно, это моё дело, – ответил парень, утыкаясь ему носом в шею. – Мне всегда интересно, чем ты занимаешься, тебе следовало бы это знать.
– Прекрати, Себастиан, – проворчал Блейн, выпутываясь из объятий и оборачиваясь к парню с растрёпанными волосами, одетому, как и он, в одни боксеры.
– Мы оба знаем, что ты проявляешь интерес только тогда, когда мои занятия отнимают время на это, – и он подчеркнул слова красноречивым жестом, указывая на смятые простыни. Себастиан довольно ухмыльнулся и скрестил руки на груди.
– Обожаю это в тебе, – сказал он чувственным голосом, тем самым, который несколько месяцев назад опутал Андерсона, как липкая паутина заковывает в свои сети бабочку. Тогда Блейн позволил этому случиться, потому что ему было всё равно, ему нечего было терять... Тогда ещё нечего... – Как ты всегда делаешь вид, будто тебе это не нравится... после.
Блейн театрально воздел руки вверх, шумно вздыхая, потом развернулся, зашёл в ванную и закрыл за собой дверь, давая этим понять Себастиану, что пора уходить... как всегда.
Парень быстро разделся и встал под горячий душ, блаженно закрывая глаза и позволяя телу расслабиться в облаке белого пара, который делал всё вокруг нечётким и как бы призрачным. В глубине души он надеялся, что это поможет прояснить его мысли.
Его влечение к Курту было несомненным. Откровенно говоря, Андерсон был абсолютно уверен, что если бы Курт мог, как и все, выходить из дома, даже камни и цветы на его пути испытывали бы к парню то же самое.
Но дело было не только в привлекательности Курта, так просто не могло быть. И он не мог дать имя этому, потому что это не было даже любовью. Хотя Блейн никогда не испытывал этого чувства, он просто знал, что это было не оно.
Но именно потому, что он никогда раньше не любил, Блейн не сознавал, что находился уже на самом краю, готовый пасть и влюбиться... влюбиться безоглядно. Слепо. Не зная, что с этим делать, как с этим справляться, потому что не так всё это должно было случиться. Люди проводили вместе время, узнавая друг друга, встречались, чтобы понять, есть ли у них что-то общее.
И самое главное, что его останавливало и заставляло чувствовать себя законченным эгоистом: не в этом Курт нуждался. Блейн хотел сделать так, чтобы его ненавязчивое присутствие позволило парню чувствовать себя лучше, а вместо этого рисковал только осложнить всё то, что должно было быть просто. Помогать Хаммелу со школьной программой и, возможно, стать ему другом... что может быть лучше, чем друг? Дружба – это нечто надёжное, любовь – нет. Не всегда.
А Курт заслуживал чего-то надёжного, чего-то, на что он мог бы рассчитывать. Не того, что перевернуло бы его мир, выбивая почву из-под ног, как происходило сейчас с ним самим.
Да и потом... проклятье! Какого чёрта он вообще мучился, когда даже не знал, мог ли Курт в принципе ответить на его чувства?
Блейн мог справиться. Он говорил себе, что мог, что было ещё не поздно. Что всему виной было очарование столь редкой красоты, тайны, прятавшейся в его глазах, лунного света на его коже. Курт не был обычным парнем, и это сбивало с толку. Поражало. Это вырвало Андерсона из его привычной жизни, принуждая переоценить её, создавая иллюзию, что настоящей реальностью было другое, в то время как это были лишь несколько часов в день, проведённых в стенах дома вне времени, куда свет солнца не мог просочиться сквозь толстые затемнённые стёкла.
Задумавшись, Блейн слишком поздно осознал, что кто-то открыл дверцу душа, тут же прикрывая её за собой. А когда он это понял... то позволил этому случиться снова, чтобы убедить себя, что справится, сумеет сбежать от чувства, которого не понимал, которого слишком боялся... тогда как там внутри, под горячей водой, в облаках пара... всё было просто, понятно.
И это сработало. Но не достаточно.
_____________________________________________________________________
На следующей неделе всё, казалось, пошло лучше. Блейну удавалось сохранять определённый профессионализм, быть немного отстранённым, но, в то же время, дружелюбным. Безусловно, сильно помогал тот факт, что Курт, казалось, больше не был склонен играть в вопросы-ответы после последнего инцидента, да к тому же, регулярный секс с Себастианом притуплял чувства. Так что Блейн решил, что сумел убить в зародыше лёгкую влюблённость, которая могла только натворить бед, и сосредоточился на дружеских отношениях, на которые и был настроен в самом начале.
Курт, однако, сам того не подозревая, свёл все его усилия на нет, когда однажды сотовый Андерсона, продолжавший вибрировать на столе из-за упорно игнорируемых сообщений, возбудил его любопытство.
– Поссорился со своей девушкой? – как бы между прочим, спросил он.
– Что? – Блейн сделал вид, будто не понимает, о чём речь.
– Твой мобильник... не ответишь? Для меня это не проблема, оплата не изменится! – заметил Курт с сарказмом. Учитывая отсутствие улыбок, Блейн научился распознавать его эмоции по другим знакам. Сосредоточенность, когда покусывал губу; нерешительность, когда опускал взгляд; сарказм, когда, как и сейчас, приподнимал бровь. Было странно и удивительно, сколько всего можно было понять по выражению его лица, несмотря на то, что недоставало самого главного. Того, о котором Блейн продолжал мечтать... как друг, разумеется.
– Предпочитаю не делать этого, – ответил он, стараясь звучать спокойно. А потом уточнил, раскаиваясь в этом, как только слова слетели с его губ. – И это не моя девушка.
Курт кивнул и задумчиво опустил взгляд. Блейн снова уставился в книгу, но не смог прочесть ни строчки, словно зная, что чего-то не хватало, что что-то должно было произойти, что Курт задал бы вопрос, который изменил бы всё, уничтожая туман и сомнения, и несказанные слова, что, казалось, окружали их всегда, с самого момента их знакомства, словно защищая их, запертых в золотой клетке... по-своему надёжной, но всё же клетке.
Курт поднял на него взгляд. Ох нет. Не так. Не смотри на меня... так.
– Парень?
Блейн попытался проигнорировать намёк на лёгкий интерес, скрытый в этом вопросе, но провалился самым жалким образом. У Курта имелась врождённая способность задать решающий вопрос или сказать нечто важное, не выдавая ни малейшего волнения. Он ожидал ответа, но так, словно в его распоряжении было сколько угодно времени. Его пристального взгляда оказалось достаточно, чтобы Блейн почувствовал себя голым посреди толпы.
– Да, – ответил он, нервно сглотнув. – Но не... – Блейн заколебался, закусив губу. –... это не мой парень. Он... я...
В кои-то веки он надеялся, что его прервут и вытащат из могилы, которую он сам себе рыл... но другой характеристикой Курта было то, что он не позволял разговору завершиться, если сам этого не хотел. Хаммел продолжал смотреть на него, в ожидании продолжения... Без суровости, без раздражения, просто... в ожидании.
– Мы с ним не вместе, – заключил Блейн.
– Но?.. – с любопытством спросил Курт. Будь он собакой, его уши и хвост стояли бы торчком. Блейн теперь был практически уверен, что для этого интереса была определённая причина. Такое предположение было сладким и пугающим одновременно.
– Мы просто... видимся. Когда хочется, – продолжил он неуверенно. Глаза Курта метнулись в сторону.
– Ох, – ответил он, опуская взгляд. – Не ожидал, – Блейн вздрогнул и вскинул бровь.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я думал, ты ищешь чего-то большего... не знаю, почему. Прости, всё это... неуместно, я не должен был...
Блейн не ответил, размышляя над тем, что сейчас услышал. Курт, очевидно, был о нём лучшего мнения, чем он заслуживал. Или надеялся, что этого большего он хотел с ним?
– А ты? – спросил он, прекрасно сознавая, что вступил в круговерть вопросов без возможности отступления. Многодневные усилия были выброшены на помойку... и он оказался на краю. Снова. Возможно, не зная этого.
– Я... что? – спросил тогда Курт, приподнимая бровь. В этот раз не с иронией, а с чистым любопытством и толикой скепсиса, которые смутили Блейна.
– Извини, это был глупый вопрос, – сказал он поспешно.
– Глупо спрашивать, есть ли у меня девушка или парень?
– Нет, то есть, я... не имел в виду...
– Блейн, успокойся, – сказал Курт, беспечно махнув рукой. – Я просто пытался понять... В любом случае, нет.
Блейн расслабился: его плечи, казалось, опустились сантиметров на десять. Он только собрался вернуться к книге, когда Курт заговорил снова.
– Но, если бы кто-то был... это был бы парень.
Мир остановился... и их взгляды встретились на секунду, но и этого оказалось слишком много... И Блейн понял, что только что проиграл свою войну.
Он попытался скрыть дрожь, что охватила его, когда их визуальный контакт разорвался, потому что эта фраза внезапно делала всё реальным, осязаемым, близким. Он мог позволить себе желать его. Начиная с этого момента, он мог смотреть на Курта, спрашивая себя, думает ли тот о нём, но уже менее абстрактно. Намного менее абстрактно.
Неожиданно, у него возник вопрос, и он не смог удержаться:
– Курт, могу я тебя спросить?
– Конечно.
– Твой отец... он знает?
Курт сморгнул от удивления.
– Почему ты об этом спрашиваешь? – спросил он подозрительно. Блейн отвёл взгляд и покраснел... тогда Курт понял.
– Думаешь, он нанял тебя, потому что ты парень? – спросил он тоном, похожим на обвинение. Но прежде чем Блейн смог ответить, его черты смягчились, и он продолжил: – Объявление было написано для всех, Блейн, по крайней мере, так он мне сказал после того, как нанял тебя... я ведь ничего не знал. Он в курсе, но не думаю, чтобы отец имел такие намерения. Он только хотел, чтобы у меня появился минимум общения...
Блейн слабо кивнул. У него оставался ещё вопрос.
– Почему ты не хотел, чтобы он нанял кого-то твоего возраста?
Курту понадобилось немного больше времени, чтобы ответить на этот раз. Как и после вопроса о его матери, Блейну внезапно показалось, что мысли парня оказались далеко, и он пожалел о своём вопросе, боясь снова увидеть, как тот исчезает за той дверью, не позволяя даже взглянуть ему в глаза ещё хоть на секунду.
– Потому что любые отношения подразумевают доверие, Блейн. А это... я в этом не силён.
Блейн спросил себя, ранил ли кто-то его настолько сильно, чтобы прийти к этому, или Курт просто не ощущал в этом необходимости. В обоих случаях, эта фраза вернула Андерсона к действительности, заставляя вспомнить, насколько всё было уже сложно, и насколько он был близок к тому, чтобы усложнить это ещё больше своим глупым влечением. Если Курт не мог даже просто доверять кому-то, как Блейн мог рассчитывать на то, что он сможет полюбить?
––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
– Курт, это Эндрю. Он сын моей подруги Маргарет, помнишь? Почему бы вам не поиграть вместе?
Курт поднял взгляд на свою мать, переведя потом на светловолосого мальчика перед ним, который смотрел на него с надеждой. Он улыбнулся ему.
– Хорошо, – кивнул он. – Привет, я Курт!
– Эндрю, – ответил мальчик дружелюбно, протягивая свою ручку. Курт её пожал.
– Эндрю, мы с твоей мамой пойдём в гостиную пить чай. Ты помнишь, что я тебе объясняла, верно? – спросила Элизабет, пристально глядя на гостя. Ребёнок вздрогнул под этим неожиданно серьёзным взглядом, но кивнул.
– Хорошо, – сказала женщина. – Курт, в комнате рядом с твоей есть надувной бассейн, можете снять маечки и искупаться, если хотите.
Курт кивнул и поднял ручки, приглашая её сделать это. Элизабет закатила глаза, однако стянула с него майку, ничего не сказав. Эндрю тоже снял свою и посмотрел на Курта. Вдвоём они убежали в его комнату, полную игрушек, какие только шестилетний ребёнок мог пожелать.
Но было лето, и за закрытыми окнами было жарко, ужасно жарко, хоть они и были в одних трусиках. И Эндрю не нравились плюшевые мишки Курта, и его кукольный дом, и коллекция крошечных платьиц, которые он любил менять своим куклам каждый день, устраивая показы мод. Гостю не понравился его чайный сервиз, похожий на настоящий – тот, что был у его мамы, ни пластмассовые сладости, с которыми он устраивал чаепития для всех своих игрушек.
Он даже не захотел искупаться в его надувном бассейне, когда увидел его, потому что, сказал он, это для малышей, а не для них.
Эндрю хотел машинки, роботов, видеоигры или... мяч. У Курта был мяч!
– Этот тебе нравится? – спросил он, надеясь, что на этот раз мальчик кивнёт. Прошло уже десять минут, а они ещё не начали играть, и Эндрю продолжал озираться вокруг, будто отвергая все его вещи... весь его мир. Ему всё это не нравилось.
– Да, – Эндрю широко улыбнулся. – Но нельзя же играть с мячом в доме!
Курт опустил взгляд и уставился на свои ноги.
– Я знаю, но... моя мама не хочет, чтобы я выходил на улицу днём. Солнце мне обожжёт кожу и...
– По-моему, она так говорит, потому что не хочет, чтобы ты испачкался; мамы всегда так делают! – заявил Эндрю, убеждённо кивая головой в подтверждение своих слов. Элизабет предупредила его, чтобы они играли исключительно в доме, что выходить наружу было очень, очень опасно для Курта. Она объясняла всё очень понятно и серьёзно, но в этот момент Эндрю сам себя убедил в собственной правоте.
– Нет, она... она не врёт, – обиделся Курт.
– Ты просто боишься рассердить её, да? Трус!
Эндрю рассмеялся. Ему и правда хотелось поиграть в мяч, а у Хаммелов был чудесный сад, которому его мать всегда завидовала... и внутри было так жарко. И потом, он же поступал правильно: нельзя играть в мяч в доме, так можно было что-нибудь разбить, что-то ценное, вроде той вазы его тёти на Рождество. Она тогда очень разозлилась и начала кричать так страшно, что он заплакал.
– Я не трус! – в глазах Курта закипали злые слёзы.
– Тогда пошли со мной! – ответил Эндрю, и ничего больше не говоря, схватил мячик, обогнул его и выбежал из комнаты, направляясь к двери, ведущей в задний сад. Курт развернулся и побежал за ним с сильно бьющимся сердцем, слишком злой, чтобы соображать, что делает.
А вдруг Эндрю прав? Вдруг мама всё это время не выпускала его из дома только потому, что не хотела, чтобы он пачкался или топтал цветы в саду...
Но она никогда не врала. Она была добрая и милая, и она его любила...
Но он не трус. Курт храбрый. Он хотел показать Эндрю, что он смелый, прямо как принцы из сказок и, может, тогда тот позволит взять его за руку, как в мультиках, когда принцы спускались по широким лестницам с их принцессами. Может, они могли бы поиграть в принцев, и он показал бы, что ничего не боится.
И поэтому, не колеблясь, он последовал за другим мальчиком до той двери и потом – наружу, в сад, под солнце. Свет ослепил его, но не это причинило боль: это была его кожа... повсюду, каждый миллиметр; казалось, она пылала в огне.
По счастью, Курт заслонил лицо рукой, едва выйдя из тени, инстинктивно пытаясь закрыться от света и сразу после этого – от боли. Он споткнулся и упал на гальку, корчась и стараясь зарыться в неё, прижимая руки к груди, где солнце не могло их достать, где не было больно, где было прохладно и надёжно.
Курт попробовал встать, но не смог, потому что пришлось бы поднять голову, опереться руками о землю... но он не мог ничего видеть, он не мог даже думать. Он только знал, что кричал и плакал, и что Эндрю вдалеке развернулся и теперь бежал к дому, чтобы позвать на помощь.
А спину жгло... кожа пульсировала и дрожала, будто стремясь оторваться от тела и улететь... и Курт пожелал, чтобы это случилось, пожелал исчезнуть, только бы не чувствовать больше этой боли...
Боль, боль, боль.
Не осталось ничего другого... и это было слишком сильно, слишком неправильно.
Внезапно он услышал перепуганные голоса, крики, а потом мощное тело отца закрыло его, унося в тень... И всё погрузилось во тьму.
––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Курт проснулся, распахнув глаза, рассеянно отмечая простыни, сбившиеся в ногах от его постоянного движения во сне, в плену кошмара, пытавшего парня почти каждую ночь воспоминанием о его ошибке.
Он ошибся, доверившись. Ошибся, поверив кому-то другому. Ошибся, пожелав доказать что-то, лишь бы не оставаться больше одному.
И этой ночью, после того, как вечером он признался Блейну в том, в чём не должен был, это воспоминание получило новое значение, более глубокое. Это было предупреждение.
Его подсознание таким образом говорило: " Ты снова делаешь это, Курт..." Почему он снова это делал?
Годы, проведённые в одиночестве, с того дня... и всё шло хорошо. Как бы его мать ни настаивала, продолжая представлять ему других детей, как следует предупреждённых о ситуации, даже если она раз и навсегда запретила оставлять днём дверь в задний сад открытой... всё никогда не стало бы как прежде. Он никогда уже не смог бы довериться кому бы то ни было, потому что это было слишком больно.
Настолько больно, что достаточно было воспоминания, чтобы ощутить жжение на спине... У него была его музыка, живопись... они никогда его не предадут. И не попросят о чём-то, чего он не может дать.
Тогда как люди... они только это и делают. Люди не умеют довольствоваться тем, что есть. Да и кто мог бы удовольствоваться... таким? Любой рано или поздно потребовал бы от него чего-то большего... большего, чем жизнь в четырёх стенах, и чем существование во тьме или при свете луны и звёзд.
Только его мать действительно считала его особенным. Для всех остальных Курт был сломанной игрушкой, которую нельзя уже починить... и так будет всегда.
И Блейн не отличался от других... с чего бы вдруг? Да, Курт сказал, что он был другим, и продолжал так думать. Блейн был... лучше.
Но всё равно, когда-нибудь он повёл бы себя, как и все остальные. Курт никогда бы не смог подойти кому-то таким, какой он есть... так к чему питать иллюзии?
Он закрыл глаза, стиснув зубы, стараясь сдержать слёзы, и потом лёг животом вниз. Протянув руку, он прикоснулся к спине, вздрагивая и заглушая тихие рыдания в подушке.
Было больно, и это было правильно. Потому что он допустил ошибку.
Но больше этого не случится.
========== Глава 5 ==========
http://imgdepo.ru/id/i3752731
Я буду росою, а ты – лучом солнца:
И так, мой любимый, одним целым станем...
Сандор Петофи.
Это было похоже на медленный огонь: трепетная искорка вначале, настолько маленькая, что легко было её не увидеть; но независимо от того, заметил ли Блейн эту искру или нет, ей суждено было вырасти. Стать больше и ярче, превращаясь в слабый язычок огня, которому угрожало каждое дуновение ветерка, но который, тем не менее, постепенно становился мощным пламенем, невольно подпитываемый им даже против желания Андерсона.
Пламя, которое однажды, в единое мгновение, вспыхнуло, словно в него плеснули бензином.
Прошло две недели, и Блейн в некотором смысле стал своим в доме Хаммелов. Флинт не спешил больше открывать ему дверь, оставляя её приоткрытой к моменту его прихода; прекрасно зная, как пройти в комнату Курта, не было нужды, чтобы кто-то сопровождал его. Обычно он заставал парня в темноте, сидящим на подоконнике или ожидающим его за столом, но однажды этого не случилось.
Блейн вошёл к нему, закрывая за собой дверь, и удивился, никого не увидев. Привычная жёлтая лампочка в углу едва рассеивала тьму, поэтому парень сразу заметил свет, пробивавшийся через слегка приоткрытую дверь в зал хобби. Ведомый любопытством, он оставил сумку на стуле и прокрался к двери, чуть расширяя щель и заглядывая внутрь. От того, что он увидел, у него перехватило дыхание.
Курт был прямо напротив него, в другом конце комнаты, но стоял к нему спиной и был раздет до пояса. Через свою щёлку Блейн видел, что тот занимался живописью. Рука, сжимающая кисть, занесённая над холстом – Блейн проследил её линию с методичностью, которая могла бы показаться тревожащей. Но тогда он не придал этому значения... он не мог. Потому что рука в какой-то момент стала плечом, а плечо перешло в шею, и ох... изгиб нежный, почти незаметный, от одного вида которого можно было потерять голову.
Могло ли это быть любовью? Испытывать почти благоговение, глядя на такую маленькую деталь? Или, возможно, это просто желание...
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 32 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |