http://mobile.ficbook.net/readfic/794249 14 страница

– Ты увидел его? – спросил он шёпотом, и я молча кивнул, не в силах оторвать взгляда.

– Он такой красивый, – произнёс я зачарованно с широкой улыбкой. В моей детской наивности я чувствовал себя счастливым оттого, что был единственным в мире ребёнком, чей отец сияет в небе, и, хотя я не мог прикоснуться к нему или даже увидеть вблизи, в тот момент, как ни странно, это не причиняло мне боли.

– Да… так и есть, – прошептал мой отец дрогнувшим от волнения голосом.

Понадобилась пара лет, чтобы я осознал: отсутствие Курта, помимо того, что он сиял в небе по ночам, означало также, что когда-то он, безусловно, был человеком, и что его не стало ещё до моего рождения. В ту ночь я был слишком маленьким, чтобы понять значение камня с высеченным на нём именем и двумя датами. Я узнал это из фильма, который мы с отцом смотрели вместе по телевизору; в одной из сцен главная героиня приносила цветы к могиле на кладбище, а потом падала на колени и плакала.

Мой отец застыл, сидя на диване рядом со мной и торопливо схватил пульт, чтобы переключить канал, но прежде, чем он успел это сделать, я спросил:

– Значит, папа умер?

Он заколебался на мгновение, закрыв глаза и резко выдохнув, но потом повернулся ко мне и пристально посмотрел в глаза.

– Да, – сказал он, беря меня за руку.

– Значит, ты сказал мне неправду… он не звезда! – вскрикнул я, пытаясь отстраниться, но он не позволил, крепко удерживая меня.

– Нет! Это правда. Разве ты не помнишь? Ты же сам его видел, – сказал он, как нечто совершенно очевидное. И до сих пор у меня сжимается сердце, когда я думаю, что он сказал это не только, чтобы убедить меня и сделать всё проще, а потому, что сам действительно в это верил, и я убеждён, продолжает верить и по сей день. Я точно знаю, что по ночам, когда его партнёр Ричард крепко спит в их постели, он выскальзывает из дома и поднимает глаза к небу, как делал всегда в те годы, что мы жили в маленьком доме, который мой дедушка Бёрт построил для них с Куртом.

Сейчас там живу только я, потому что он никогда не смог бы разделить это жилище с кем-то другим. Само собой, я хорошо знаю Ричарда: он прекрасный человек, милый и добрый, и очень сильно его любит. Думаю, что и отец тоже любит его.

Но иногда я спрашиваю себя: так ли это на самом деле, или он только думает, что любит, или знает, что нет, но, в то же время, понимает, что ничего большего никогда не сумеет дать другому мужчине. Впрочем, я знаю, что отец счастлив, я читаю это в его глазах, когда приезжаю проведать его в Нью-Йорке. Я знаю, что ему удалось выполнить своё обещание, несмотря ни на что.

Но я бы солгал, сказав, что он действительно пошёл вперёд, потому что папа всё ещё любит Курта. Я вижу это, когда он говорит о нём, даже если сам думает, будто это не заметно; я вижу, как его глаза загораются, и, в то же время, каким-то странным образом, словно бы внезапно, затуманиваются, теряясь в том времени, о котором я смог узнать лишь благодаря их дневнику, который отец дал мне прочитать, когда я вырос достаточно, чтобы суметь понять.

Отец научил меня рисовать и играть на фортепьяно, как Курт; он показал мне оставшиеся холсты, которые не смел продать, и несчётное количество партитур, которые Курт оставил разбросанными на своём столе, которые ни мой отец, ни дед никогда даже не пытались приводить в порядок. Здесь всё осталось так же, как когда-то, даже после всех этих прошедших лет. Его убежище, его маленький храм сохранён нетронутым. Иногда я прихожу сюда, закрываю дверь и представляю себе Курта за мольбертом с кистью в руке и моего отца, что смотрит на него с порога, где сейчас стою я.

Отец всегда говорит, что я напоминаю ему Курта. Он усыновил меня через несколько месяцев после его смерти, выбрав среди множества младенцев, оставленных в больнице их матерями, слишком молодыми и неопытными, чтобы позаботиться о них. Он сделал это, чтобы почувствовать себя менее одиноким, заполнить пустоту в своём сердце и найти другое человеческое существо, которому мог бы дарить всю ту любовь, переполнявшую его, чтобы она не пропадала зря, ведь Курт не хотел бы, чтобы такое случилось.

Отец рассказывал, что остановился напротив стекла, за которым были все мы, брошенные малыши, упёрся в него руками и долго просто смотрел на меня. Он говорит, что мои глаза сверкнули, и, кто знает – может, это был лишь оптический обман, эффект искусственного освещения в комнате, где я находился, невозможно сказать. Но даже по прошествии всего этого времени папа продолжает говорить, что я ему напоминаю его, хоть внешне и не очень похож на Курта.

Мне бы очень хотелось узнать его. Иногда я сажусь на кровати, открываю ящик тумбочки и достаю их дневник, чтобы перечитать несколько страниц… Закрываю глаза и пробегаю по ним пальцами, воображая Курта, который пишет эти слова. Ещё видны побледневшие следы слёз на страницах, написанных в тот короткий период, когда они пытались расстаться.

Думаю, именно поэтому мой отец подарил дневник мне… потому что надеялся: с его помощью мне удастся заполнить пустоту, которую оставил после себя Курт. Или, может, он сделал это, чтобы не позволить себе перечитывать его до бесконечности. Я знаю, он оставил себе альбом с фотографиями, куда в течение лет они с Куртом добавили снимки с их свадьбы и множество других; в конце концов, его теперешний спутник знает, что он был замужем, и вовсе не странно, что он хотел иметь при себе эти воспоминания, но читать слова, настолько полные любви… это причинило бы ему боль. А мой отец не хочет заставлять его страдать.

Должен сказать, мои любимые страницы – те, что написаны после свадьбы, когда мало-помалу они создали некую спокойную и мирную рутину, продолжая любить друг друга, как в первый день, когда были ещё подростками. Даже годы спустя Курт писал, что улыбка Блейна светлее солнца, а Блейн писал, что глаза Курта глубоки, как океан. Хотя они давно жили вместе, но, тем не менее, продолжали делать записи по очереди, создавая коротенькие письма, которые не надо было никуда отправлять.

Знаю, что вы думаете сейчас. Вы спрашиваете себя, что написано на последней странице. Вы задаётесь вопросом, какие слова оставил там Курт, зная, что оставалось недолго, и что ответил Блейн… как они попрощались. Но прелесть в том, что они не сделали этого… они никогда так и не сказали друг другу «прощай».

Последняя страница написана моим отцом утром тридцатилетия Курта. В следующие несколько месяцев ни один из них ничего больше не написал.

Смотрю, как ты спишь… как обычно, ты никуда не торопишься. Я мог бы нанять целый оркестр, чтобы разбудить тебя барабанной дробью, но ты лишь повернёшься на другой бок да заворчишь во сне. Кстати, ты только что пихнул меня ногой. Я начинаю думать, что ты действительно читаешь мои мысли… даже когда спишь.

Ты всё так же красив, как и тогда, знаешь? Как той ночью на берегу озера, и той, другой, когда я поцеловал тебя впервые, и ещё когда мы поженились. Ты – совершенство.

И если бы ты сейчас проснулся, толкнул бы меня локтем в бок и велел прекратить повторять это, а я пожал бы плечами, говоря, что не могу, потому что так и есть.

Кто знает, снюсь ли я тебе сейчас. Надеюсь, что да, потому что ты улыбаешься с закрытыми глазами. Может, позже ты расскажешь мне свой сон, и выяснится, что он не имел ко мне никакого отношения. Так что… если ты читаешь эту страницу до того, как я спрошу тебя об этом, можешь солгать и сказать, что это я был в твоём сне… ладно? И даже если я пойму, что ты врёшь, сделаю вид, будто поверил.

Ох, чуть не забыл… с днём рождения, любимый!

Ещё сегодня я задаюсь вопросом, что снилось Курту тем утром, но я никогда не спрошу об этом моего отца и никогда не узнаю. Просто мне нравится думать, что сон Курта был о нём.

Да, мне хотелось бы иметь возможность узнать его на самом деле. Но, когда я читаю этот дневник или смотрю в ночное небо, мне кажется, что некоторым образом это так, как если бы я был с ним знаком.

Он, сам того не зная, научил меня очень многому. Научил ценить то, что имею, особенно время, но, главное, он научил меня, что любовь способна победить всё. Ведь не может быть иначе, если мой отец, по крайней мере, раз в месяц садится в самолёт, чтобы вернуться сюда, проведать его и каждый раз… каждый раз говорит ему, что любит и что не забывает, как и обещал давным-давно, когда Курт попросил оставить для него уголок в своем сердце.

Откровенно говоря, думаю, что всё его сердце принадлежит Курту. Не знаю, можно ли любить двух людей одновременно; вероятно, попросту существуют разные виды любви. Может быть, та, что он чувствует к Курту, отлична то той, что испытывает к Ричарду, и одна не мешает существованию другой.

Но, думаю, самое важное, это то, что мой отец сумел использовать каждое мгновение с Куртом, делая его незабываемым, как и хотел, иначе он не смог бы жить, как сейчас – без раскаяния и сожалений. Потому что пока он мог, он делал именно то, чего желал: он делал Курта счастливым. Мне кажется, именно эта мысль позволяет ему спокойно спать ночью – уверенность в том, что он сделал всё, что было в его власти.

Как ни странно, иногда я им завидую. Может, это эгоистично с моей стороны, но, честно говоря, я не могу не задаваться вопросом, скольким людям в мире… в истории, довелось испытать такую любовь? Возможно, существует определённое, ограниченное число возможностей, брошенных на Землю кем-то, словно песчинки, в ожидании, что кто-то их подберёт. И я спрашиваю себя, сколько людей проходит мимо, не замечая и грубо топча их.

Сколько людей не отвечает на взгляд или не делает первого шага, думая, что представится ещё случай, будет другая возможность, появится кто-то другой… не зная, что именно тот взгляд, тот телефонный звонок, та встреча могли бы изменить их жизнь, в точности так же, как то объявление, оставленное дедушкой Бёртом в Далтоне, изменило жизнь Блейна.

Но одновременно самое ужасное и прекрасное как раз в этом – в том, что люди не могут ничего знать заранее. Редко люди узнают истинную любовь, когда она перед их глазами, иногда попросту не замечают, смотрят насквозь, будто это стекло. А если бы они были в состоянии разглядеть её сразу, что ж… возможно пропал бы весь интерес искать.

Если бы мой отец мгновенно понял, что ему суждено было встретить Курта, безусловно, он не потратил бы так много времени на сомнения и терзания и не стал бы искать ответы там, где их не было. Но он всегда говорит мне, что если бы можно было вернуться назад, он повторил бы всё сначала, как и в первый раз, потому что то, что он мне рассказал… то, что я рассказал вам – это их история, и он ни за что не хотел бы менять её. Делая эту историю более простой и лёгкой, возможно, удалось бы сделать её менее печальной, да… но она не была бы тогда их. Это были бы не Курт и Блейн, и не их любовь.

И, в сущности, в этом и есть вся прелесть историй. Нравятся они нам или нет, кто их слушает, кто их читает, не в их власти их изменить; они могут лишь ожидать финала, чтобы узнать, удастся ли герою спасти красавицу, победит ли любовь в конце или очередной злодей возобладает.

И в этом случае, в частности, думаю, сложно понять. Может быть, каждому следует решить для себя, победили ли Курт и Блейн, удалось ли смерти разделить их на самом деле.

Но, поскольку я рассказал вам эту историю, позвольте сказать, что я об этом думаю. Думаю, что существует множество способов умереть, и худший из всех – умереть в одиночестве, остаться забытым. Но Курт никогда не будет забыт: ни моим отцом, ни его отцом, ни мной.

Так что я считаю, что, в конечном счёте, он победил. Они победили. Ведь любя, они наполнили свои жизни, любя, они научились улыбаться и жить. Я сказал в самом начале, что любовь никогда не бывает банальной. У неё столько форм, столько ликов… она всегда разная, как рассвет, что Блейн описал Курту, прежде чем стать его мужем, и как цвет, который Курту так и не удалось передать на полотне.

Мне нравится думать, что это было единственным сожалением в конце его жизни. То, что он не сумел воссоздать янтарь глаз Блейна. Но, возможно, это и к лучшему; возможно, если бы он смог это сделать, то этот цвет сразу потерял бы для него свою ценность. Потому что столь прекрасный оттенок нельзя было запечатлеть на холсте, так же, как невозможно изваять, сыграть, нарисовать или сфотографировать любовь. Это можно сделать с её формами и проявлениями, но в следующее мгновение она изменяется, ускользает. Единственное место, где она может храниться неприкосновенной – это память.

И именно поэтому я рассказал эту историю, потому что так останется хотя бы память, и вы будете знать, что где-то, когда-то двое влюбились друг в друга, и продолжали делать это всю жизнь, не переставая.

Где-то, когда-то была тьма, но внезапно это изменилось.

Потому что там и тогда Блейн засиял для Курта, словно летнее солнце.

========== Dawns, Sunsets and Northern Lights. 1 глава. ==========

Уголок переводчика: вот мы снова с нашими мальчиками. Мы увидим их хорошие и плохие моменты. Эта часть уже не от лица Курта-младшего, но о нём ещё будет сказано.

Организационный вопрос: авторской обложки у фф не было, так что, загляните в описание, я там кое-что добавила.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Первая брачная ночь Курта и Блейна

– Прости меня, – произнёс Блейн, под убаюкивающее жужжание мотора самолёта, лениво положив голову на плечо Курта.

– За что? – озадаченно спросил Курт и, поглаживая колено мужа рукой, потерся щекой о его кудряшки.

– За то, что я сказал… после танца, – ответил Блейн слабым и совершенно убитым голосом, словно стыдясь, и Курт не смог удержаться, слегка отодвинувшись и посмотрев ему в лицо.

– Блейн…

– Нет, я знаю, что ты скажешь. Что я не должен извиняться, что это не важно, но это не так. Я не должен был говорить этого. Мне так жаль, – проговорил Блейн на одном дыхании, не позволяя другому вставить ни слова. Курт долго смотрел на него, ища в его глазах знак, чтобы найти причину такого твёрдого убеждения – разгадать, что он на самом деле имел в виду.

Было нечто сдерживаемое в выражении его лица, как если бы он специально тормозил себя, пряча свои истинные эмоции так, чтобы другому не удалось их разглядеть. Так уж был устроен Блейн: всегда старался говорить и действовать правильно, демонстрировать себя зрелым и сдержанным, быть идеальным человеком, которого в Далтоне – а возможно, и в колледже – окружающий мир хотел в нём видеть.

И Курт осознал, что это был Блейн в режиме «муж». Блейн, внезапно ставший взрослым и ответственным, который не хотел, чтобы ситуация давила на его половинку, Блейн, готовый ради этого не говорить, что думает, но не этого желал Курт; он не хотел, чтобы ради облегчения его страданий муж скрывал от него свои. Потому что Хаммел не был всем остальным миром, и идеал ему был ни к чему, он не хотел его. У Курта был Блейн.

– Блейн, послушай, – сказал он тогда, находя его руку между ними и сжимая в своей. – Я понял… понял, что ты хочешь сделать. Но не надо, прошу тебя.

Блейн взглянул на него, как если бы внезапно ощутил себя потерянным, словно кто-то выдернул землю у него из–под ног, и в тот момент, когда он пытался быть старше, чем был, Курту он показался таким ребёнком, что у него сжалось сердце.

– Я только хочу быть рядом с тобой, – жалобно сказал Блейн, взмахнув ресницами над своими огромными, как у испуганного олененка, глазами.

– Ты это и делаешь, всегда делал, Блейн. Но ты не должен делать это… так. Ты никогда, никогда не должен скрывать от меня свои мысли, потому что думаешь, будто это ради моего блага, о чём бы ни шла речь.

– Но я… всё было идеально и так радостно, а я всё испортил, Курт…

– Ты ничего не испортил, – сказал парень, сжимая его ладонь почти до боли и глядя прямо в глаза. – Свадьба была идеальной, потому что она была настоящей. Я бы ни за что не хотел притворства в ней. И не хочу, чтобы мы притворялись. Хочу страдать вместе с тобой, мне это необходимо. Не оберегай меня, прошу, не делай этого.

Мгновение Блейн глядел на него, будто не понимая, но вскоре черты его лица смягчились, и он очень медленно улыбнулся, неуловимо кивая. Потом Блейн вернулся в прежнее положение, прислоняясь к плечу Курта, и вздохнул.

– Правда, свадьба была идеальной? – спросил он тихо. Курт улыбнулся и закрыл глаза, расслабляясь рядом с его тёплым телом, телом своего мужа, и, Боже, если это не было идеальным, что тогда могло им быть?

– Да, Блейн, – нежно ответил он.

Поскольку Блейн занимался организацией церемонии, оставляя Курта в неведении относительно почти всех деталей, Хаммелу было позволено позаботиться о части… после. Об их первой брачной ночи. И Блейн, настолько занятой и полностью ушедший с головой в подготовку, совершенно не обратил внимания на то, что Курт стал значительно чаще наведываться в их ещё не завершённый и абсолютно пустой дом, каркас жизни, которую им предстояло выстроить, и которая началась бы этой ночью.

Но Курт ходил туда не затем, чтобы выбрать краску для стен или решить, какую мебель заказать. Дом по-прежнему был пуст и гол, как и за день до свадьбы, именно поэтому Блейн очень удивился, когда Курт подвёл его к нему в темноте глубокой ночи. Андерсон был уверен, что они проведут её в комнате Курта на вилле его отца, такая мысль была чем-то само собой разумеющимся… до этого момента.

Курт проигнорировал его вопросительный взгляд, аккуратно взял за руку, переплетая их пальцы и тихонько сжимая в молчаливом обещании. И Блейн последовал за ним в тишине, ничего не спрашивая, переступая через порог, где ещё даже не было двери. Впереди открылся коридор, белый и пустой, как и все остальные помещения; но там не было темно, как он ожидал.

Курт заполнил его свечами, прикреплёнными к стенам, одна рядом с другой, в два ряда, словно световая дорожка на взлётной полосе; их трепещущие огоньки манили вперёд, шаг за шагом к неизвестному, а Курт держал его за руку и в торжественном молчании направлял к цели.

Потому что именно это Блейн готов был делать всю жизнь. Если бы Курт подвёл его к обрыву и сказал: Прыгай, Блейн, доверься мне, он бы улыбнулся, закрыл глаза и сделал это. И если бы Курт произнес: Даже если ты погибнешь, прыгни, сделай это для меня, Блейн и тогда бы не отступил.

Когда они пришли, у Блейна перехватило дыхание. Свечи всё так же обрамляли стены в комнате, которая, несомненно, стала бы их спальней. Потому что единственным предметом мебели, который там присутствовал, было именно это: огромная двуспальная кровать, покрытая шёлковыми простынями рядом со стеной, полная, совершенно полная лепестками роз.

Блейн повернулся к Курту, но, что бы он ни собирался сказать, любое спасибо, и я тебя люблю, и хочу тебя… все слова замерли на устах перед его взглядом, ещё раз изучающим и открывающим его заново, словно Курт протягивал руку, чтобы раскрыть его и взять его сердце… и в такие моменты Блейн мог лишь замереть неподвижно в ожидании.

Курт приблизился к нему и поднял руку, чтобы поправить чёрную прядку, убирая её за ухо и трепетно задерживаясь на коже, к которой прикоснулся пальцами.

– Я позабочусь о тебе, – прошептал он в тишине, прежде чем притянуть мужа к себе за шею в жадный и нежнейший поцелуй, что длился минуты или часы, в котором страхи и слабости растворялись в воздухе вокруг них, пока он становился всё горячее, а их движения всё более смелыми и нетерпеливыми.

И даже не зная как, не переставая целоваться, они оказались на постели: Курт лежал, устроившись между ног Блейна, изучая, раздевая и целуя его, потому что той ночью Блейн был наиболее хрупким и ранимым из двоих; он был тем, кто нуждался в том, чтобы быть любимым, ощущая объятия сильных рук, лёжа на спине, откинув голову на подушки, принимая ласки там, где ему нравилось больше всего, и Курту уже не терпелось удовлетворить своего героя.

Потому что Блейн… Блейн был героем. Но верить в то, что герои идеальны, что они созданы для того, чтобы всегда поступать правильно – самая большая ошибка на свете. Сложно быть чьим-то героем. Тяжкий, болезненный и часто неблагодарный труд.

И в тот момент Блейн словно бы вернулся после битвы: он сражался и победил, но его силы истощились, его восковая маска мало-помалу растаяла, начиная с той фразы, произнесённой во время танца на зелёной поляне в сотнях километров отсюда.

Никогда не хочу говорить тебе прощай.

И как все солдаты, как все герои, он нуждался в том, чтобы кто-то сказал ему, что всё в порядке, что он мог перестать… перестать стараться быть идеальным, перестать бороться, сбросить свою маску и позволить кому-то другому позаботиться о нём, омыть его раны и шрамы, разбросанные по всему телу и огнём пометившие его сердце.

И в тот момент Курт знал, что должен будет делать это множество раз в будущем, ведь, сколько бы он ни говорил Блейну, что ему не нужно было притворяться сильным, когда он им не был, что ему следовало разделять с ним свою боль, он достаточно хорошо знал своего мужа, чтобы понимать: на следующее утро маска, скорее всего, снова вернётся на его лицо, а сверкающие доспехи – на его тело, чтобы вновь исчезнуть по прошествии дней, месяцев или лет после слишком тяжёлой битвы.

И Курт окажется рядом, готовый подхватить его в нужный момент и заполнить трещины, как он делал сейчас, любя Блейна всем своим существом, даря ему ритм, и поцелуи, и ласки, в которых тот нуждался.

– Курт, Курт, Курт… – прошептал Блейн внезапно приглушённым голосом, сжимая в руках простыни, чтобы удержаться от инстинктивного желания вцепиться ему в спину. Когда Курт поднял голову от его шеи, прерывая очередной поцелуй, то взглянул в его глаза, видя там, наконец, всю хрупкость и беспомощность, что тот прятал внутри. И всего этого было столько… столько, что единственное, чего Курт мог желать – это принять на себя, впитать каким-то образом, заставить это исчезнуть из сердца и глаз любимого.

– Что такое? Скажи, скажи мне, Блейн, в чём ты нуждаешься? – шёпотом спросил он, глядя ему прямо в глаза и замедляя свои движения. Блейн выдержал его взгляд, но сжал губы, внутренне борясь в очередной раз, чтобы не открыться слишком, чтобы не показать свою слабость в тот самый момент, когда всё между ними было так интимно и открыто, и нечего было скрывать.

– Курт, нет… я не могу, я…

– Я рядом, Блейн. Я здесь, ты можешь сказать мне, не сдерживайся, скажи…

– Я боюсь.

Курт замер на мгновение, его мускулы задрожали от усилия не делать то, чего тело так страстно желало, приковывая взгляд к глазам Блейна.

– Чего? – спросил он, почти касаясь губами его губ, чувствуя на них его порывистое дыхание.

– Потерять тебя. Мне страшно, так страшно, Курт, – произнёс Блейн, слегка приподнимаясь, чтобы отчаянно поцеловать его, прикусывая губы, ища его язык своим, скользя руками вдоль его бёдер, прижимая к себе в бессловесной мольбе дать ему то, чего он желал, помочь забыть и не испытывать больше этот страх. И Курт это сделал.

– Не бойся, Блейн, – сказал он ему на ушко, почти выдыхая слова, в то время как всё вокруг него становилось торопливым, лихорадочным и размытым, заставляя мысли путаться. – Ты никогда меня не потеряешь, я всегда буду с тобой, не бойся, не бойся…

Он произносил это столько раз, что слова слились в своего рода заклинание, колыбельную, чтобы нежно укачать Блейна и, одновременно, успокоить его и себя самого. И под конец, это сработало.

После того, как они закончили заниматься любовью, Блейн почти моментально провалился в сон. Курт наблюдал, как его черты постепенно расслаблялись и смягчались, как его дыхание замедлялось всё больше, пока Блейн бессознательно придвинулся ближе к теплу его тела, пытаясь притянуть к себе. Когда Курт пристроился спиной к его груди, соединив их руки на своём животе, Блейн удовлетворённо вздохнул, щекоча ему шею сзади.

– Лучше теперь? – спросил Курт, надеясь, что тот ещё не уснул.

– Да, – прошептал Блейн, потёршись носом о его волосы.

И потом, в течение нескольких минут, Курт кожей ощущал, как он полностью расслабился рядом с ним и облегчённо вздохнул. Он закрыл глаза, поудобнее устроил голову на подушке и дождался, когда сон затянет его в свои глубины, убаюкиваемый ровным дыханием своего героя.

http://imgdepo.ru/id/i4886044

========== Dawns, Sunsets and Northern Lights. 2 глава. ==========

Уголок переводчика:

Приветствую вас, дорогие! У нас с фичком радость: ему посвящено второе за историю публикации перевода стихотворение. Приглашаю всех почитать! http://ficbook.net/readfic/1207375

Приятного прочтения.

----------------------------------------------------------------------------------------------------

Первая годовщина свадьбы Курта и Блейна.

– Не знаю… я не… я не уверен, что это хорошая идея, – нервно покусывая нижнюю губу, сказал Курт Блейну, который в этот момент почти силком вытаскивал его из машины, припаркованной напротив элегантного и уединённого ресторана на окраине Вестервилля.

– Курт, мы уже опаздываем, – ответил Блейн со вздохом, стараясь подавить раздражение перед очередным приступом нерешительности Курта. Прошёл год – ровно год со дня их свадьбы, и Блейн хотел отпраздновать годовщину в классическом стиле: столик на двоих со свечами, их личный официант, подливающий воду ещё до того, как бокалы опустеют, и терпеливо ожидающий, пока они спорят, как малолетки, о том, кто будет платить, и Блейн непременно победит, как и планировал.

Они вполне могли устроить застолье в саду, сделать так, чтобы ресторан прислал кого-нибудь туда, но… был вечер, нечего было бояться, и всего на одну ночь Блейн захотел почувствовать себя, как все, и сводить своего мужа поужинать. Курт, судя по всему, не разделял его желания. И это было парадоксально, он ведь уже выходил из своего маленького мира без проблем и не где-нибудь, а посреди Нью-Йорка, и, тем не менее, сейчас, казалось, был в ужасе.

В конце концов, Хаммел вышел из машины, маниакально поправляя чёрный жилет, надетый на рубашку и избегая взгляда Блейна, сконцентрировав всё внимание на носках собственных ботинок.

– Курт, – окликнул его Блейн с ласковым упрёком в голосе. Курт поднял глаза, взмахнув своими светлыми ресницами, а потом бросил испуганный взгляд в сторону ресторана, из которого слышались звуки переставляемой посуды, встающих и садящихся людей и их разговоров о жизни вне его дома, о жизни в мире, про который Курт так мало знал. В тот день он чувствовал себя слабым и беззащитным. Ему было страшно.

– Блейн, я…

– Я знаю, – перебил его Блейн, неожиданно подойдя вплотную, прикасаясь ладонью к его щеке и поглаживая скулу большим пальцем размеренными движениями, зная, что это действует на мужа успокаивающе, заставляя его веки опускаться медленнее, точно так же Блейн делал это в их постели, наблюдая, как он мало-помалу проваливался в сон, его взгляд становился всё более затуманенным, а черты расслабленными.

Курт был словно музыкальный инструмент, и Блейн в точности знал, какие струны тронуть кончиками пальцев, чтобы вызвать звуки и их оттенки, которые хотел: от самых высоких и мелодичных нот чистого удовольствия до почти неуловимых, как смена выражения, лёгкий смех, неосознанная улыбка.

– Я знаю, Курт, – повторил он, в то время как муж инстинктивно прикрыл глаза, и его плечи, расслабившись, опустились вниз от ласковых прикосновений. – Тебе страшно.

Курт кивнул, но ничего не сказал, удивлённо вдохнув от нежданного лёгкого давления губ Блейна на его, в то время, как свободной рукой Андерсон обхватил его за затылок, прижимая к себе.

– Не надо… я здесь, – услышал он тёплый шёпот, как только они отстранились, и смущённо потёрся кончиком носа о щёку мужа, получая в ответ коротенькую симфонию смеха, быстро растворившегося в жарком и душном воздухе последнего месяца лета.

– Просто я… здесь всё иначе, – ответил Курт, проведя руками по его спине и останавливаясь лёгкими поглаживаниями на изгибе талии.

Дата добавления: 2015-11-04