Все подобные компоненты психики, будучи сами детерми- пированы конкретно-историческими (естественными и общественными) условиями существования этноса, в конечном счете и предопределяют характер его членов б1. Изменение этих условий неизбежно влечет за собой изменение системы побуждений, а вслед за ней и этнического характера б2.
Что касается «механизма» воспроизводства типичных для каждого этноса черт характера, то оно обеспечивается в первую очередь особой, присущей только людям системой межпоколенной передачи опыта. Как известно, индивид не рождается с теми или иными сложившимися чертами этнического характера. Он приобретает их в результате прижизненного усвоения б3, так называемой социализации личности. Притом в отличие от животных у людей в качестве основного средства межпоколенной передачи общест'венно-исторического опыта выступает такой социальный инструмент, как язык [547].
Одним словом, устойчивые черты характера отнюдь не являются имманентным свойством человеческого мозга — они сами продукт определенных внешних условий, прежде всего общественно-исторических [548]. И то, что в рамках той или иной этнической общности подчас на протяжении ряда поколений продолжают функционировать традиционные для нее психические черты, происходит не в силу их полной независимости от изменений внешней среды, а лишь потому, что они обладают некоторой инерцией, обеспечиваемой социальными средствами межпоколенной передачи общественно-исторического опыта 5в.
Общая психология наряду с характером в психический склад обычно включает такие сложные психические образования, как темперамент и способности. Аналогичным образом нередко поступают и представители социальных наук, характеризуя национальные общности б7. Вместе с тем в нашей обществоведческой литературе последних лет можно встретить решительные возражения против такого понимания структуры психического склада этнических (национальных) общностей. В подтверждение делаются, например, ссылки на то, что «нет наций способных и неспособных» п что «у больших наций, части которых расселены
в различных климатических полосах, нет и пе может быть единого темперамента» б8.
Однако эта позиция представляется излишне категоричной. В частности, относительно темперамента более гибким, на наш взгляд, является мнение, что это понятие в качестве одной из характеристик психического склада этнических общностей (наций) следует применять несколько в ином смысле, чем в общей психологии б9. В последней оно выражает, как известно, особенности психической деятельности человека, имеющие в качестве своей основы определенный тип высшей нервной деятельности. Хотя практически в человеческой массе имеются многочисленные вариации основных четырех типов, однако для каждой личности характерно преобладание свойств одного из этих типов [549]. Другое дело народы — этносы. Как правило, мы не можем сказать, что тому или иному из них присущ лишь данный тип темперамента. В каждой этнической общности можно обнаружить как холериков и флегматиков, так меланхоликов и сангвиников. В то же время нельзя не напомнить, что основоположники марксизма неоднократно отмечали своеобразие темперамента отдельных народов [550]. Различие между этническими общностями в глубине, быстроте реакций на всевозможные жизненные ситуации признается и рядом наших исследователей [551]. Правда, при этом речь может идти, как правило, о наиболее характерном для данного этноса типе темперамента [552] или в случае, если имеются в виду крупные общности, — о специфических для них сочетаниях преобладающих типов темперамента [553].
Но вместе с тем не менее ошибочно было бы абсолютизировать значение темперамента как свойства этноса. Во-первых, нельзя
забывать, что речь идет всего лйшь о преобладающем темпераменте. Во-вторых, подобно антропологическому типу темперамент соседних этнических общностей обычно весьма близок. Наконец, следует учитывать как влияние культурной среды на формирование темперамента, так и воздействия на его проявления социальных моментов [554]. Это воздействие, прежде всего «подавление» темперамента, однако, полностью не исключает возможности определенного его влияния, хотя и в модифицированном виде, на поведение социальной группы [555].
Весьма сложным является вопрос о различиях между этносами в такой сфере психики, как способности. На данный вопрос в нашей литературе, как правило, дается категорически отрицательный ответ. И это вполне понятно. Ведь как раз утверждение о существенно неодинаковых способностях народов являются одним из главных оснований человеконенавистнических расистских взглядов. При этом решающий акцент делается на различиях в уровне умственных способностей. Отсюда и разделение народов на интеллектуально [556] неполноценных и особо одаренных. В подтверждение такого рода различий зарубежные психологи, защитники расистских теорий, в последнее время нередко ссылаются на обследования с помощью набора тестов, получившего в психологической литературе название «коэффициента ума». Однако объективный анализ этих и других подобных психотехнических обследований неопровержимо свидетельствуют, что не только отдельные народы, но даже и целые расы не обладают передаваемыми по наследству различиями в уровне умственных способностей. Частной, но весьма яркой иллюстрацией этого тезиса могут служить отдельные случаи воспитания с раннего возраста в семьях европейцев детей, родители которых принадлежали к отсталым народам [557].
Вообще следует подчеркнуть, что равная первичная природная основа способностей (так называемые задатки) обнаруживается у всех народов мира, притом не только в сфере умственных, но и специальных способностей (сценической, музыкальной и т. п.).
Поэтому, если и можно говорить о некоторых различиях между народами и отношении их одаренности [558], большего или меньшего развития отдельных специальных способностей, то, очевидно, только при условии непременного учета того, что в таких случаях мы имеем дело не с просто унаследованными природными задатками, а с прижизненно приобретенными способностями. Правда, последние нередко воспринимаются как врожденные. В подтверждение такого представления о генезисе специальных способностей долгое время делались, в частности, ссылки на то, что «тональная глухота» при отсутствии физиологических дефектов, составляя обычное явление в Англии и Америке, практически неизвестна среди многих африканских народностей, вьетнамцев и т. д. Между тем специальные исследования показали, что формирование тонального слуха происходит у этих народов прижизненно, в ходе овладения родным языком, поскольку он использует интонирование гласных в смыслоразличительных целях [559].
Относительно устойчивые социально-психологические явления, присущие этническим общностям и представляющие их психический склад в широком смысле слова, однако, не исчерпываются, на наш взгляд, лишь такими сложными психическими образованиями, как характер, темперамент и способности. Ведь большая или меньшая стабильность имеет место и в других сферах психики, которые к тому же обладают определенной этнической спецификой. Она, например, обнаруживается у такого «простейшего» свойства психики, как восприятие. Хотя эмпирические данные в этой области еще крайне незначительны, тем не менее некоторые имеющиеся материалы представляют определенный интерес. В частности, специальные психологические экспериментальные исследования позволяют полагать, что люди различных культур по-разному видят цвета и в далеко не одинаковой степени подвержены некоторым зрительным иллюзиям. При этом не исключено, что подобные различия наряду с культурными факторами в какой-то мере детерминированы физиологическими особенностями людей (в указанных экспериментах — пигментацией сетчатки) [560].
Не лишено, на наш взгляд, оснований и мнение, что «у каждого народа, живущего в сравнительно одинаковых, в первую очередь природных, условиях, вырабатывается определенный ди- шамический стереотип художественного видения и воспроизведе- мия действительности». Такое восприятие «выражает некоторые индивидуальные черты природы, а также экономического, политического и культурного (в том числе атеистического или религиозного) развития данной нации» [561]. Для этнических общностей обычно характерны и сравнительно устойчивые вкусы [562]. К психическому складу, пожалуй, следует отнести и так называемые динамические стереотипы [563], лежащие в основе автоматизированных элементов поведения людей (привычек).
Характеризуя в целом этнические функции устойчивых психических свойств (психического склада) этнических общностей, особо подчеркнем, что в интериорной («внутренней») форме эти свойства не выступают в качестве их непосредственных признаков [564]. Такую роль они выполняют лишь в экстериорной объективированной форме, т. е. фактически будучи опосредованными теми или иными видами культуры в широком смысле слова (точнее говоря, в общей зоне психики и культуры). И в этом отношении психический склад, будучи сам в конечном счете детерминирован культурой, является своего рода подоплекой некоторых черт специфического культурного облика этноса.
В последнее время в нашей философской и этнографической литературе можно встретить прямое отрицание реальности психического склада этнических общностей, национального характера [565]. Такого рода взгляды особенно отчетливо проступают применительно к этническим общностям классовых формаций. Существование общего психического склада у этнических образований доклассовых формаций, обладающих однородной социальной структурой, обычно не вызывает сомнений.
Но относительно этнических единиц классовых, особенно капиталистических, обществ неоднократно высказывалось мнение, что представление о наличии у них общего психического склада или характера является фикцией. При этом делается ссылка на то, что признание такой общности противоречит ленинскому положению о двух культурах в каждой буржуазной национальной культуре [566].
Нельзя не согласиться с той неоспоримой истиной, что в буржуазном мире эксплуататоры и эксплуатируемые кардинально различаются пе только по их месту в существующей системе общественного производства и социальному положению, по целям и идейным убеждениям, но и по своим морально-волевым качествам. Наличие общих психических черт у представителей одних и тех же социально-профессиональных групп разных наций отмечал еще Н. Г. Чернышевский[567]. Это же неоднократно подчеркивали и основоположники марксизма [568]. Словом, представляется бесспорным, что в классовых обществах во всей чрезвычайно сложной иерархии устойчивых психических черт, образуемой одновременной принадлежностью одних и тех же людей к различным социальным общностям (нации, классу, профессиональным группам и т. д.), главенствующей является совокупность черт (психический склад), типичных для отдельных классов. Однако это не исключает определенной общности психических свойств и у других разновидностей социальных единиц. Ведь в каждом отдельном явлении могут быть черты, объединяющие его с различными группами явлений [569]. В частности, как уже отмечалось, наличие двух культур внутри буржуазной нации не противоречит существованию в ее рамках определенной культурной общности (национальной культуры) [570]. Стало быть, ссылки на внутриклассовую психическую общность сами по себе не могут служить аргументом для полного отрицания какой-либо общности психических черт внутри буржуазных наций. Весьма показательно, что отдельные противники представления об общности психического склада у буржуазных наций признают в конечном счете не только наличие у каждого из классов своей национально-классовой психологии, но и существование специфических психических черт у самих таких наций [571]. Очевидно, что отрицание в таком случае реальности категории «психический склад нации» касается не существа явления, а всего лишь терминологической стороны вопроса. Ибо то обстоятельство, что специфическими являются отдельные устойчивые черты психики этноса, отнюдь не лишает нас права говорить об определенной психической общности его членов, а соответственно и общности их психического склада (характера). Для этого имеются тем большие основания, что, как известно, однородность психики членов этноса далеко не исчерпывается типичными для него психическими особенностями — ее основу, несомненно, составляет общность «родовых» психических свойств людей. Кстати сказать, как раз эти свойства и отличают прежде всего людей от животных, т. е. являются определяющими для рода человеческого.
Наряду с отрицанием общности психического склада (национального характера) буржуазных наций в нашей философской литературе последних лет можно встретить весьма оригинальное сочетание защиты представлений о его реальности с высказываниями, фактически ставящими под сомнение существование подобной общности в основных этнических образованиях докапиталистических классовых формаций. В частности, утверждается, что «своеобразие этнической психики в донациональный период могло иметь в основном локальное значение, проявлять себя в пределах какой-либо территориальной зоны, быть характерным не для всего народа, а лишь для более или менее компактной и в культурноязыковом или политическом отношении несколько автономной части его» [572]. Действительно, присущие докапиталистическим классовым обществам локальные различия не могли не сказаться и в сфере социальной психологии. Но все же эти различия и в данном случае не исключают определенной общности психических черт в пределах основных этнических подразделений того времени — народностей. К примеру, трудно себе представить отсутствие в раннем средневековье заметных различий в психическом складе даже таких соседних народов, как болгары и византийцы (или несколько позднее болгары и турки). Болео того, представляется очевидным существование устойчивых особенностей психики у таких этнических общностей, как союзы племен (точнее, у семей племен) [573]. В частности, психический склад германцев эпохи Тацита несомненно существенно отличался от устойчивых психических свойств, характерных для римлян того же времени.
Таким образом, судя по всему, есть достаточные основания считать, что относительно устойчивые особенности психики присущи этническим общностям не только формаций, лишенных классовых антагонизмов, — первобытнообщинной и социалистической
(коммунистической), но и классово-антагонистических формаций— рабовладельческой, феодальной и капиталистической. Это обстоятельство и позволяет, на наш взгляд, говорить в целом как о психическом складе этнических общностей, так и об этническом характере, рассматривая соответственно национальный характер (в узком значении слова) в качестве его стадиальной разновидности.
Отрицание национального характера, общности психического склада у буржуазных наций обычно сопровождается сетованиями на их неуловимость 86. Подобные сетования в значительной мере обусловлены трудностями, стоящими на пути выявления такого рода социально-психологических явлений. Это прежде всего сопряжено с тем, что они преимущественно проявляются не в оп- редмеченных видах культуры, а в самой деятельности, в поведении члепов этноса. Однако обычно относительно быстрая смена, чередования действий и поступков существенно затрудняют их "сравнение с аналогичными явлениями в других этносах, без чего, как мы знаем, вообще невозможно выявление этнической специфики. К тому же специфические черты психики далеко не всегда реализуются сразу, они обычно проявляются разновременно, разрозненно.
Вместе с тем на тезис о неуловимости этнического характера несомненно наложила свою печать и склопность обыденного сознания к искажению его черт. Эта особенность обыденного сознания имеет несколько причин. В качестве одной из них могут оказаться межэтнические установки лиц, оценивающих психические особенности другого народа, что во многом зависит от традиций взаимоотношения между субъектом и объектом оценки 87. Нельзя но учитывать и того факта, что «мы воспринимаем и оцениваем поведение и образ жизни чужого народа сквозь призму культурных традиций и ценностей собственной этнической группы» 88.
Но особенно существенна в рассматриваемой связи тенденция обыденного сознания к абсолютизации отдельных черт характера этнических общностей. Более того, подобная тенденция проникает подчас и в научные труды, приводя к стремлению обнаружить у того или другого народа черты характера, присущие ему одному 89. Между тем для такой абсолютизации, как уже говорилось, нет никаких оснований.
86 См., например: Рогачев П. М., Свердлин М. А. Нации — народ — человечество, с. 32; Козлов В. И. Динамика численности народов, с. 39; Козлов В. И., Шелепов Г. В. «Национальный характер» и проблемы его исследования, с. 75—82.
87 Известно, что наиболее негативные чоценки характерных психических свойств другого народа обычно даются во время войны с ним.
88 Кон И. С. Национальный характер — миф или реальность? — Иностранная литература, 1968, № 9, с. 218—219.
89 Такой подход к вопросу уже не раз критиковался в нашей литературе (см.: Яурмистрола Т. ТО. Некоторые вопросы теории нации, с. 100 -107; Лрутт- иян С. М. Нация и ее психический склад, с. 172 -174).
т
т |
Дискредитации представления о существовании психического склада у этнических общностей (национального характера) немало способствовала и гиперболизация своеобразия этих свойств. Именно такого рода гиперболизация (в сочетании с абсолютизацией психической общности всех входящих в нацию классов) и лежит в основе пресловутой теории «национальной апперцепции» О. Бауэра, согласно которой нации не в состоянии достаточно одинаково воспринимать одну и ту же действительность. При этом он ссылается на то, что над восприятием нации довлеет весь их прошлый опыт. Даже методы научного исследования, как и их результат, по мнению О. Бауэра, национально различны. Тем самым им в конечном счете «обосновывается» невозможность сближения и слияния наций; он утверждает, что «об исчезновении национального своеобразия не может быть и речи!»[574]
В действительности, как уже отмечалось, речь может идти лишь от относительной специфике черт национального характера, нюансах их проявления. В значительной мере именно поэтому столь не просто «замерить» и точно описать все оттенки подобных различий [575].
Разумеется, указанные трудности в выявлении отличительных особенностей психического склада отдельных этнических общностей не могут служить основанием для отрицания таких особенностей [576]. Необходимо лишь усовершенствовать методы научного изучения данного компонента психики этнических общностей [577]. Для этого особенно важно теспое сотрудничество психологов, этнографов, социологов, историков и литературоведов. Нельзя не отметить в данной связи, что изучение проявления этнических особенностей в отдельных компонентах психики, отражающих ее направленность, в последнее время у нас несколько продвинулось в ходе этносоциологических исследований. В первую очередь это
относится к такому компоненту национального (этнического) характера, весьма существенного для раскрытия его типичных черт, как ценностные ориентации [578]. В результате национальный характер постепенно перестает быть «вещью в себе» [579].
Скептицизм в отношении познаваемости этнических особенностей психики, пожалуй, наиболее отчетливо проявляется при рассмотрении вопроса о наличии таких особенностей у процессов мышления. И это не случайно. Хотя данный вопрос неоднократно привлекал внимание исследователей, тем не менее он до сих пор остается во многом спорным. Характерно, что в существующей литературе можно встретить совершенно противоположные мнения по этому сюжету [580]. Сказываются и различные подходы к нему, и неразработанность исследовательских методик, а также и то, что при этом нередко имеются в виду его разные аспекты.
Острота проблемы, несущей определенную мировоззренческую нагрузку, требует сразу же подчеркнуть некоторые, связанные с ее рассмотрением исходные соображения принципиального характера. Это в первую очередь уже упоминавшаяся недопустимость распространения представлений об этнической (национальной) специфике на интеллектуальные способности.
Принципиальное значение, на наш взгляд, имеет и заключение, что современная наука не располагает данными «об отсутствии у какой-либо культурной группы какого-либо важного познавательного процесса — абстракции, умозаключения, категоризации и т. п.» [581] Этот вывод принадлежит авторам специального обзора психологической литературы по проблеме соотношения культуры и мышления [582]. Данная работа привлекает внимание не только тем, что она намечает задачи дальнейших исследований по проблеме, но и стремлением ее авторов подчеркнуть слабые стороны проделанных в этой области исследований ". Такой весьма критический подход не помешал им все же признать, что хотя применительно к отдельным группам «нельзя говорить об абстрактном или конкретном мышлении в целом» 10°, однако операции классификации изменяются определенным образом иод воздействием социокультурных факторов; характеризуя же последние, они отмечают, что переход к классификации на основе типологических категорий, традиционно рассматриваемой в психологии как признак абстрактного мышления, особенно ускоряется под влиянием урбанизации и школьного обучения [583].
ГОдин из наиболее дискуссионных аспектов интересующей нас проблемы относится к вопросу о влиянии на мышление таких теснейшим образом сопряженных с ним компонентов культуры, как язык и письменность. В данной связи обращено, в частности, внимание на то, что различные системы письма (например, иероглифическое и фонетическое) вовлекают в процесс их употребления различные зоны коры головного мозга. Специальные исследования дают основание предполагать, что письменность, например, на русском и китайском языках «основана на различных констеля- циях мозговых зон» [584].
Интересные экспериментальные данные, касающиеся локализации в человеческом мозгу речевой деятельности, получены в последнее время японским ученым Т. Цунода [585]. В ходе этого эксперимента были обследованы представители нескольких десятков этнических групп (европейских, азиатских и африканских). Полученные материалы показали, что у всех обследованных слоги вызывали доминантность правого уха (соответственно левого полушария), чистые тона — левого уха (соответственно правого полушария). Однако относительно гласных обнаружились меж- групповые различия. Если у представителей подавляющего большинства обследованных групп они вызывали доминантность
левого уха (правого полушария), то у лиц, родным языком которых был японский или один из полинезийских (тонга, восточносамоанский и маори), — правого уха (левого полушария). Было выяснено также, что такого рода различия в характере доминантности вызваны не генетическими факторами, а лингвистической и слуховой средой. В свете всего этого Т. Цунода пришел к выводу, что причина указанных выше различий заключается в общем для японского и полинезийского языков свойстве: присутствии в них большого количества слов, состоящих только из гласных, и слов, состоящих из двух или более гласных и согласных. «В этих богатых гласными языках сами гласные столь же важны в узнавании слов и предложений, как и согласные. В результате гласные звуки обрабатываются в левом, или «речевом», полушарии» [586]. Это в свою очередь позволило выдвинуть предположение, что у «японского типа» доминантности вместе с гласными в левом полушарии обрабатываются также звуки, связанные с эмоциями, «и эта левая доминантность укореняется но мере развития речевой способности». Отсюда общее заключение, что родной язык, дифференцирующий восприятие человеком звуков из окружающей среды, «тесно связан с формированием уникальной культуры и психического склада каждой этнической группы» [587].
В наиболее общей, концентрированной форме проблема влияния языка на мышление получила выражение в гипотезе Сепира— Уорфа, известной так же как теория лингвистической относительности. Исходные положения этой теории, перекликающейся с некоторыми идеями крупного немецкого языковеда В. Гумбольда, были сформулированы американским этнолингвистом Э. Сепиром. Подчеркивая роль языка в осознании людьми действительности, он утверждал, что «реальный мир в значительной степени бессознательно строится на основе языковых норм данной группы». «Мы, — пояснял он этот тезис, — видим, слышим и воспринимаем так или иначе те или другие явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения» [588]. Развивая это положение, американский инженер и исследователь языков индейцев Б. Уорф выдвинул концепцию, согласно которой мы получаем от окружающего нас мира хаотический поток ощущений, приводимый в определенный порядок нашим языком. «Мы, — замечает он в этой связи, — делим на отрезки и осмысляем непрерывный поток явлений именно так, а не иначе в большей степени благодаря тому, что посредством нашего родного языка мы становимся участниками определенного «соглашения», а не потому, что эти явления классифицируются и осмысляются всеми одинаково. Языки различаются не только тем, как они строят предложения, но и тем, как они делят окружающий мир на элементы, которые являются материалом для построения предложений» [589]. Постулируя обусловленность нашего мышления в широком значении данного слова характером нашего языка, Б. Уорф приходит к принципу лингвистической относительности. Этот принцип, по его словам, «гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или, по крайней мерс, при соотносительности языковых систем» [590].
Абсолютизация данной концепции, как это уже справедливо отмечалось в литературе, неизбежно бы означала: все то, что мы воспринимаем и переживаем, в некотором смысле произвольно 10fl. «Оно в таком случае не обязательно связано с внешним миром — оно связано лишь с тем, что в нашей языковой группе принято говорить о внешнем мире. Изучение мира ограничивалось бы только теми явлениями или чертами, которые закодированы в нашем языке, и возможность межкультурного обмена знаниями была бы, если не исключена, то, во всяком случае, весьма ограничена» [591].
Однако в такой крайней форме рассматриваемая гипотеза не подтверждается фактическими данными, хотя сами по себе лингвистические материалы, которыми Б. Уорф иллюстрирует ее положения, представляют определенный интерес. Доказательство того, что разные языки далеко не одинаково классифицируют мир, он видит как в лексике, так и в грамматике. В связи с первой им, в частности, делаются ссылки на тот уже сравнительно давно отмечавшийся факт, что разные языки обладают различным числом слов, обозначающих цвета, и выделяют разные участки цветового спектра. Действительно, четкое отграничение синего и голубого цветов в русском языке посредством двух самостоятельных и независимых друг от друга слов не имеет своего аналога, например, в английском языке. В последнем слово blue является нейтральным как по отношению к синему, так и голубому цвету, и нюансы от синего до голубого выражаются посредством ряда слов, производных от blue (dark blue, light blue, sky blue) m. А в языке индейцев камайура (Бразилия) отсутствуют отдельные слова для синего и зеленого цветов: пятна обоих цветов обозначаются одним и тем же словом, значение которого — «цвет попугая» [592]. У народности дани (Папуа — Новая Гвинея) цветовой словарь вообще состоит лишь из двух основных категорий (приблизительно «темный» и «светлый») из. Подобные различия в словарном фонде языков народов мира касаются самых разнообразных сфер объективной реальности. В этой связи Уорф, например, обратил внимание на то, что в языке индейцев хопи одним и тем же словом обозначаются все летящие предметы, за исключением птиц (насекомое, самолет, летчик и т. п.). И лишь контекст может уточнить, в каком смысле употреблено это слово. В то же время эскимосы пользуются рядом различных слов, обозначающих снег (падающий снег, талый снег, сухой снег). Для нас это кажется излишней детализацией. А ацтеки, как замечает Уорф, «идут еще дальше нас: в их языке «холод», «лед» и «снег» представлены одним и тем же словом с различными окончаниями: «лед» — это существительное, «холод» — прилагательное, а для «снега» употребляется сочетание «ледяная изморозь» [593].
Но, разумеется, отсутствие в каком-нибудь языке отдельных слов для определенных явлений не означает, что говорящие на этом языке люди неспособны выделять эти явления среди остальных. Как справедливо было замечено в данной связи: «Разве американцы неспособны видеть те различия между различными видами снега, которые видят эскимосы?» или разве «хопи не могут с помощью зрения провести различия между летчиком и насекомым?» Иб. Специальные исследования подтвердили эго представление и в отношении восприятия цвета. Одним из примеров может служить правильное решение индейцами зуни вопроса о том, разные ли или одинаковые два цвета из оранжево-желтой части цветового спектра, несмотря на то, что в их языке нет слов для обозначения различий в этой части спектра П6.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |