достаточно понимать «общность языка внутри народа» 11в. Соответственно делается вывод, что в качестве этнического признака общность языка не обязательно должна обладать дифференцирующими свойствами [402]. Все эти представления, однако, не лишены некоторой односторонности.
Представители первой из названных точек зрения обычно ссылаются на наличие общего языка у пескольких народов (английского — у англичан, североамериканцев, канадцев, англоавстра- лийцев; испанского — у мексиканцев, испанцев, аргентинцев, кубинцев и т. д.; арабского — у сирийцев, египтян, алжирцев и т. д.). Однако при этом явно не учитывается, что в таких случаях язык отгораживает каждый из соответствующих этносов от всех этнических общностей, пользующихся иными языками. Например, общность испанского языка наглядно отличает аргентинцев от многих (неиспаноязычных) народов (например, бразильцев), хотя одной этой общности, разумеется, недостаточно для выделения их в отдельную нацию. Следовательно, общность языка во всех случаях, когда она налицо, в той или иной мере играет роль этнического разграничителя, хотя подчас и дополнительного. К тому >^е, в том случае, когда несколько этносов говорит на одном языке (английском, испанском, португальском, сербохорватском и т. п.), как правило, каждый этнос вносит в этот язык свою специфику. Она может заключаться в ином алфавите или правописании, в фонетических особенностях, в лексике, в специфических оборотах и фразеологических сочетаниях, но в той или иной форме она обычно присутствует[403]. Явным, например, своеобразием, в известной мере культивируемым, отличается аргентинский испанский й бразильский португальский [404]~[405].
Существование общего языка у нескольких этносов вместе с тем свидетельствует об излишней категоричности тезиса, связывающего выполнение функции этнического признака лишь с тем языком, который свойствен только данному народу. Впрочем, не исключено, что данный тезис имеет в виду всего лишь ту особую функцию языка, которую он выполняет в качестве этнического символа. И действительно, такую роль, тесно связанную с этническими чувствами, этническим сознанием, может выполнять лишь традиционный для данного народа, «данным народом сотворенный» язык ш. Но, обращая внимание на эуу, обычно остающуюся вне поля зрения исследователей, этносигнификативную
функцию язЬтка, Мы, иидимо, не должны смешивать takne не вполне идентичные понятия, как символ и признак.
из |
Точка зрения, учитывающая лишь «внутреннюю» роль общности языка как этнического признака, плохо согласуется со случаями, когда части одного народа говорят на разных языках. Возникающее при этом противоречие обычно пытаются «снять» ссылкой на исключительность таких случаев. Однако в действительности они оказываются не столь уж редкими. В литературе, например, в этой связи ужо неоднократно делались указания на шотландцев, ирландцев 122. Не менее показательны и ссылки на некоторые народы нашей страны; башкир, карел, эвенков, значительные массы которых считают своим родным языком русский. В полном смысле слова «общность» языка отсутствует у советских украинцев: каждый восьмой русскоязычен. Такое явление характерно и для значительной части армян, мордвы и т. д.[406] Нельзя сбрасывать со счета и случаи, когда части одного народа говорят на очень сильно расходящихся диалектах. Это относится, например, к немцам и особенно к китайцам, северные, восточные и южные группы которых не понимают друг друга. У некоторых народов существует даже несколько, хотя и близких, но разных литературных языков: например, у мордвы — эрзянский и мокшанский языки; у норвежцев — риксмол, ланнсмол, самноршк [407].
Нередко основная часть этноса (эсо) обладает традиционным для него языком, а отделившаяся от него этническая группа, живущая в инонациональном окружении, переходит на язык этого окружения.
Все это в целом не оставляет сомнений, что если исходить из идеи «общности языка» (имея в виду при этом общность одного языка) как обязательного этнического признака, то немало народов автоматически окажется за пределами этнической категории [408].
После такого заключения может показаться, что основная слабость рассматриваемого взгляда сводится к некоторому преувеличению значения этого признака. В действительности же главный недостаток такого подхода связан с игнорированием по существу роли языковой общности как этнического разграничителя, без чего подобная общность практически и не может выступать в качестве этнического признака. Даже в этнических общностях, неоднородных в лингвистическом отношении, каждый из языков (в том числе и не традиционный для данной общности) в той или иной мере выполняет этнодифференцирующую роль. Более того, несмотря на такую неоднородность, язык нередко по существу продолжает выполнять внутриэтническую функцию, поскольку языковая коммуникация внутри этноса поддерживается в таких
случаях благодаря двуязычию (а иногда и многоязычию) значительной части его членов. Следует учитывать также, что интегрирующие и дифференцирующие этнические свойства языка представляют диалектическое единство. Поэтому выполнение языком дифференцирующей для данного этноса функции неизбежно предполагает его определенную языковую общность. К тому же дифференцирующая функция способствует выполнению языком функции внутриэтнического объединения [409].
Одним словом, неправомерны не только отрицание обязательного выполнения языком этноинтегрирующей и этнодифферен- цирующей функцией, но и абсолютизация как языкового единства этносов, так и их языковой уникальности. Хотя языковая общность непременно присуща каждому этносу и каждый этнос в процессе становления обычно пользуется одним языком, однако совсем не обязательно, чтобы на протяжении всего своего дальнейшего существования он обслуживался только этим языком. Несмотря на непременное выполнение языком этнодифференци- рующей функции, это не обязательно проявляется по отношению ко всем смежным с ним этносам.
Рассматривая язык в качестве этнического признака, мы должны учитывать еще одно его свойство, которое может быть квалифицировано как иерархичность. Мы имеем в виду как наличие диалектов внутри многих языков, так и вхождение подавляющего большинства их в более широкие лингвистические общности (языковые группы и семьи). В результате, помимо главных линий языкового размежевания, оказывается возможным проведение лингвистических границ и в более узких и в более широких рамках. При этом, если степень внутреннего единства таких общностей ослабевает по мере повышения таксономического уровня (от диалекта до лингвистической общности типа языковой семьи), то наибольшей четкости лингвистическая граница достигает, так сказать, па «среднем» уровне — на уровне отдельного языка, являющегося основной лингвистической единицей. Единицы такого типа обычно и выступают в качестве важнейших этнических признаков. Однако это не исключает выполнения роли этнодифференцирующего фактора и другими лингвистическими единицами, что немало способствует образованию своеобразной иерархии этнических общностей.
Судя по всему, этноразграничительным свойствам языка не на всех этапах всемирно-исторического процесса принадлежала одинаковая роль. В первобытнообщинную эпоху, хотя язык и выступал как важнейший фактор этнического сплочения племен [410], однако, на наш взгляд, ему тогда еще не принадлежала роль важнейшего этнического разграничителя. И это представляется очевидным независимо от того, принимается ли нами или не принимается в целом гипотеза господства лингвистической непрерыв
ности в первобытнообщинную эпоху [411]. Ведь все же, видимо, достоверным [412] является представление, что в первобытную эпоху соседние племена, как правило, составляли сравнительно однородные в лингвистическом отношении группы, внутри которых действительно существовала своеобразная лиигвистическая непрерывность [413].
С переходом к классовому обществу и с образованием новых, более крупных этносов, так называемых народностей, этническая роль языка, судя по всему, возрастает. Этому немало способствует закрепление языка в письменности. Что касается наций, то для их единства, как известно, большое значение имеет распространение литературных языков, влекущее за собой нивелирование разговорной практики.
Характеризуя этническую роль языка, нередко подчеркивают, что языковая общность — важнейшее условие формирования этноса. Действительно, если при этом иметь в виду этносы типа народности и нации, то языковой общности в данном отношении в подавляющем большинстве случаев принадлежит немалая роль ш. Однако было бы ошибочно полагать, будто такая общность обязательно предшествует возникновению этноса. Нередко дело обстоит несколько иначе: формирование этноса и его языковой общности представляет собой одновременный процесс. Впрочем, для прочно «стабилизировавшегося» этноса языковая общность, как уже говорилось, теряет обязательный характер. Этим и объясняется такое нередко отмечаемое в настоящее время явление, как превышение населения, сознающего себя принадлежащим к данной этнической общности, над населением, считающим родным языком основной язык этой общности [414].
При характеристике языка как этнического признака следует учитывать своеобразие самого восприятия этого признака.
Он обычно воспринимается как нечто целостное, единое, т. е. однозначно. Это обусловлено тем, что каждый язык представляет целостную систему со сравнительно постоянными и «жестко» взаимосвязанными частями. Вместе с тем такая «жесткость» позволяет, как правило, распознать язык (отличить от других) уже при соприкосновении с его отдельными элементами. Именно поэтому языковая принадлежность этнической группы обычно может быть выяснена при первых же контактах с ней, при этом для такой цели даже необязательно в совершенстве владеть соответствующим языком!^
Что касается культуры в узком значении этого слова, т. е. духовной культуры, то вопрос относительно ее этнических свойств гораздо сложнее, чем о тех же свойствах языка, и одних аналогий с ним здесь явно недостаточно.
Многочисленные и разнообразные «неязыковые» комплексы духовной культуры в большинстве случаев, хотя и обладают значительной самостоятельностью, однако не представляют целостных систем с «жестко» взаимозависимыми частями. И, следовательно, по одной детали, одному фрагменту той или иной сферы культуры подчас крайне рискованно судить о ней в целом. Из всех таких комплексов культуры, пожалуй, наибольшая степень «жесткости» взаимосвязи отдельных компонентов, как правило, обнаруживается в религии. Данное обстоятельство играет определенную роль в выполнении религией в некоторых случаях функции основного этнического признака.
В отличие от языка лишь некоторые элементы культуры (в узком значении слова) выделяются обыденным сознанием в качестве отличительных черт данного этноса, его основных «опознавательных» знаков [415]; при этом нередко их типичность для данного этноса абсолютизируется — они считаются исключительно его принадлежностью. Остальные же особенности культуры, если и оказываются в «поле зрения» обыденного сознания, то фиксируются им, как правило, весьма неопределенно и неинтенсивно ш. Поэтому для выявления такого ряда особенностей необходимы специальные исследования. Поскольку последние ведутся главным образом этнографами, это делает правомерным наименование таких особенностей «этнографическими» чертами культуры. Хотя обыденное сознание чаще всего не придает им сколько-нибудь существенного значения, тем не менее объективно они отличают один этнос от другого.
Данное обстоятельство в свою очередь и является, на наш взгляд, основанием для того, чтобы всю совокупность несущих этническую нагрузку компонентов культуры (в узком смысле слова) именовать «этнической», помня при этом, что она включает «этнографический» слой.
Сопоставляя этнические функции языка и культуры (в узком значении слова), мы должны прежде всего иметь в виду следующее обстоятельство [416]. Когда в качестве этнического признака фигурирует язык, то, само собой разумеется, что мы имеем дело с явлением, характерным для определенной группы, индивидуальные различия которой в данном («языковом») отношении часто незначительны. Для основной же массы «неязыковых» сфер культуры групповой характер тех или иных черт деятельности индивида, как правило, не столь самоочевиден. Более того, хорошо известно, что культура общности не есть простая сумма индивидуальных культур ее членов.
Однако это отнюдь не значит, что не существует общей групповой культуры. В каждой общности людей имеется «совокупность» произведений, ценностей и способов поведения, которые приняты и признаны группой и приобрели значение для ее членов, определяя нормы поведения, считающиеся «обязательными», например, нормы приличия, принципы общежития и т. д. Такая общность обусловлена не сознательной договоренностью индивидов, как полагают представители конвенциональных теорий, а тем, что производство материальных благ и иная деятельность людей выступают прежде всего как коллективная, общественная. Поэтому сначала формируется содержание общественного сознания, а потом уже и индивидуального [417]"[418]. Соответственно культура общности имеет определенный «приоритет» перед функционирующей в ее рамках культурой индивидов. При этом каждое общество как бы представляет индивиду некоторую возможность оригинальности и отклонения от общепризнанных образцов. Но лишь весьма немногие из подобных отклонений могут затем приобрести характер черт, типичных для данной культуры.
Поскольку, таким образом, в целом культура отдельного индивида не обладает всеобщей значимостью для этноса, она сама по себе не может служить отличительным признаком последнего. В такой роли могут выступать лишь те культурные черты, которые характерны для всего этноса. Именно поэтому феномен групповой культуры представляет важнейшее условие выполнения культурой этнических функций. При этом, однако, не следует смешивать культуру индивида и единичные явления культуры. Последние, как известно, нередко выступают в роли характерных признаков этноса. Ведь такие явления (например, отдельные архитектурные памятники), будучи отраженными обыденным сознанием, могут иметь всеобщую значимость в пределах этноса. Однако и в таких случаях — это всего лишь символы этноса [419], не представляющие непосредственные этнические свойства его членов.
В свя;ш с рассматриваемым вопросом нельзя также не напомнить о том, что в нашей историко-философской литературе последних лет довольно распространено мнение, будто об общности культуры как этническом признаке, если и можно говорить, то главным образом лишь применительно к первобытнообщинной эпохе, когда все члены небольших племенных коллективов, занимаясь одинаковой хозяйственной деятельностью, представляли в социальном отношении по существу недифференцированное целое130. В классовых обществах, согласно этой точке зрещгя, вместе с исчезновением у этнических образований социальной однородности исчезает не только их культурное единство, но и вообще чуть ли не всякая общность культуры. Одним из логических следствий такого представления явилось, в частности, исключение культуры вообще из определения нации [420]. Основным аргументом при этом служат обычно ссылки на известпое указание В. И. Ленина, что «есть две национальные культуры в каждой национальной культуре» ш. Однако в данном случае как бы не замечается, что, подчеркивая наличие внутри нации капиталистической эпохи буржуазной и пролетарской культуры, В. И. Ленин отнюдь не отрицает существования национальной культуры. Он выступал против лозунга «национальная культура» (соответственно — «национально-культурная автономия») не из-за отсутствия национальной культуры вообще, а в силу того, что в каждой национальной культуре в условиях капитализма господствующей является буржуазная культура [421] и есть лишь элементы демократической и социалистической культур [422]. Впрочем, с позиций формальной логики все же может показаться, что наличие двух национальных культур у буржуазных наций противоречит признанию какой- либо культурной общности таковых. Но, если следовать этой ло^ике, то придется неизбежно прийти к заключению, что В. И. Ленин отрицал и само существование буржуазных наций, ибо его тезису о двух национальных культурах в каждой национальной культуре, как известно, предшествует формула: «есть две нации в каждой современной нации» [423]. В действительности же перед нами одно из проявлений диалектической противоречивости самих буржуазных наций, представляющих единство [424] противоположностей [425] как в социально-классовой, так и в культурной сфере [426]. И было бы, очевидно, явным упрощением понимать ленинское указание в том смысле, будто наличие в каждой этнической единице классовых формаций антагонистических компонентов культуры ведет к полному разрушению всякой культурной общности в таких образованиях 148. Ленинская мысль нацелена не на отрицание национальной культуры, как таковой [427], а на акцентацию ее раздвоенности, классовой противоречивости в условиях капитализма [428].
Йо классовая противоречивость национальной культуры отнюдь не исключает ее определенной внутренней взаимосвязанности и даже однородности отдельных компонентов. При этом следует учитывать то чрезвычайно важное обстоятельство, подчас упускаемое в рассматриваемой связи из виду, что классовые различия в культуре в разной мере, с разной степенью остроты проявляются в ее разных сферах [429].
Классовость культуры в антагонистических обществах проявляется прежде всего в том, что значительная часть идеологических форм создается в интересах господствующих классов и обслуживает только их интересы. Сюда относится политическая идеология, в значительной мере религия, многие элементы морали и искусства, философские принципы. Как известно, весьма существенны классовые, различия и в сфере потребления материальной и духовной культуры. Классовый характер могут иметь также различного рода материальные символы и атрибуты социального престижа: приветствия, украшения, манеры, особенности жилища, одежды и т. д.[430]
Но, как справедливо отметил Н. Н. Чебоксаров, хотя культурно-бытовые различия между социальными группами внутри одного этноса и имеют тенденцию углубляться на всем протяжении истории классового общества, они никогда не охватывают всего культурного достояния народа 1б3. Нельзя сбрасывать со счета и довольно частое для классовых обществ религиозное единство различных социальных групп внутри одного этноса [431], не говоря уже об обычной для них языковой общности, соответственно, единой письменности 1б5. Немало общих черт, характерных для всех классов и слоев данной этнической общности, сохраняется в сфере бытовой культуры, притом не только в ее материальных, но и духовных компонентах. К тому же в условиях научно-технической революции многие из этих компонентов
(правда, главным образом материальных, но отчасти и духовных) все более приобретают межнациональный характер 1бв.
Следует иметь в виду и межсоциальную диффузию куль!уры в широком смысле слова, в частности проникновение элементов профессиональной городской культуры в сельскую 157 и, наоборот, традиционной сельской — в городскую 1б8. Одним словом, нет оснований полагать, будто наличие антагонистических классов внутри этносов ведет к полному уничтожению их культурной общности. Более того, такая общность сохраняется как раз в тех сферах культуры (язык, религия, обычаи, обряды, народное творчество, материальная культура и т. д.), которые чаще всего являются основными носителями этнической специфики.
В подтверждение точки зрения, будто культурная общность характерна лишь для этносов родо-племенной эпохи 1б9, нередко ссылаются на то, что в приходящих им на смену крупных этнических образованиях нарушается пространственное единообразие культуры 1G0. Действительно, локальные различия в куль- туре — явление, встречающееся, если не во всех, то во всяком случае в подавляющем большинстве относительно крупных этносов. При этом границы пространственного распространения как отдельных компонентов культуры, так и их целых комплексов зачастую не совпадают ни между собой, ни в целом с территориальными рамками этнических общностей. Многочисленные примеры этого уже не раз проводились в специальной литературе; о том же весьма наглядно свидетельствуют историко-этнографические атласы. Особенно характерны локальные различия для материаль- пой культуры 161, и это объясняется тем, что она непосредственно
156 См.: Арутюнов С. А. Этнографическая наука и изучение культурной динамики. — В кн.: Исследования по общей этнографии. М., 1979, с. 31—44.
Одпако наличие в культуре каждой нации значительного «слоя» заимствованных элемсптов не даст оснований для отказа от понятия «национальная культура». Ведь такие элементы обычно приобретают характерные имспно для дапиой пации этнические (национально-специфические) черты (см.: Куличенко М. И. Расцвет и сближение..., с. 68—70).
157 Например, многие компоненты одежды русского населения конца XIX — [[начала XX в. ведут свое происхождение от одежды горожан (см.: Маслова Г. С. Национальная одежда русских, украинцев и белорусов в XIX — начале XX в. Восточнославянский этнографический сборник. — ТИЭ, 1956, т. XXXI, с. 640-643).
158 Об этом, в частности, наглядно свидетельствует использование материалов сельского фольклора при создании произведений профессиональной художественной литературы.
159 Иногда культуру этнических образований этой эпохи характеризуют даже как однозначную. Но, разумеется, по-настоящему однозначных культур никогда не было (см.: Лем Ст. Модель культуры. — ВФ, 1969, № 8, с. 59).
160 См., например: Козлов В. И. Динамика численности народов, с. 44—46.
161 Этим во многом и обусловлены те трудности, с которыми встречаются археологи, при определении этнической принадлежности той или иной «археологической культуры». Не случайно вопрос о се соотношении с этносом в последнее время весьма оживленно дискутируется как зарубежными, так п советскими археологами (см., например: К пабе Г. С. Вопрос о соотношении археологической культуры и этноса в современной зарубежной литературе. — СД, 1959, № 3; Формозов А. А. Могут ли служить орудии
т
связана как с уровнем развития производительных сил, так и с особенностями природной среды.
Но, констатируя существование внутри крупных этносов локальных вариантов тех или ипых комплексов культуры, не следует их абсолютизировать. Локальные различия в одних сферах культуры отнюдь не исключают возможности ее единства во многих других. И в этом отношении материальная и духовная культура далеко не равнозначны, поскольку последняя дает нам большее число примеров общеэтнического единства и своеобразия. Русские народные песни и танцы, например, явно отличаются от украинских и тем более от грузинских [432]. К тому же локальные комплексы культуры каждого этноса на «своем пограничном участке» могут в известной мере выполнять этнодифференцирую- щую функцию. Наконец, следует учитывать, что даже в сфере материальной культуры, как показывают специальные исследования, гомогенность внутри этноса обычно резко падает у его границ, зато сходство в данном отношении между этносами затухает постепенно, по мере их удаления друг от друга 1сз.
Еще один аргумент против представления об общности культуры как этническом признаке — ссылка на то, что основные формы материальной культуры определяются чаще спецификой локальных хозяйственно-культурных типов (ХКТ), нежели этнической спецификойш. Однако, как уже отмечалось в нашей литературе, абсолютизировать определяющую роль ХКТ не следует. Например, при едишлх в общем кочевом скотоводческом ХКТ и, более того, при сходном даже в деталях его локальных вариантах в некоторых странах этносы тюрко-монгольского происхождения, как правило, стойко придерживаются юрты, как основного типа жилища, тогда как этносы, говорящие на семитских, индоевропейских и тибетских языках, примерно в той же географической амплитуде, столь же стойко держатся другого типа традиционного кочевого жилища, так называемого «черного шатра». Показательно и то, что при единстве ХКТ поливных пашенных рисоводов в значительной части стран Южной и Юго- Восточной Азии в питании одних пародов молоко и молочные продукты занимают важнейшее место, а у других, ничуть не менее
широко разводящих коров и буйволов, напротив, являются совершенно неприемлемыми [433]. с
Ио главное саму специфику’ХКТ^есть достаточные основания рассматривать как этническую. Приfэтом этническая специфика по-разному выражена в ранние и поздние периоды существования хозяйственно-культурного тина. В периоды своего формирования хозяйственно-культурные типы тесно сопряжены с этническими общностями. В сформировавшихся и давно существующих ХКТ происходит обособление от них культуры отдельных этносов [434].
В рассматриваемой связи вместе с тем весьма существенно подчеркнуть неправомерность сведения культурного единства этнических образований лишь к совокупности их отличительных особенностей, т. е. так называемой этнической культуре [435]. Ведь в таком случае из сферы проявления культурного единства того или иного этноса оказываются автоматически исключенными все те компоненты культуры, которые, во-первых, характерны для всего человечества 1GS; во-вторых, присущи всем этносам данного хозяйственно-культурного типа; в-третьих, являются общей принадлежностью соответствующей историко-этнографической области [436].
Одним словом, этническую культуру не следует смешивать с культурой этноса (нации) в целом 17°. Последняя включает не
Только этнические, национально-специфические, но и межэтнические, интернациональные компоненты культуры.
Недавно В. И. Козловым было предложено наряду с этнической и межэтнической выделять иноэтническую культуру [437]. Это предложение интересно, но довольно трудно пронести грань, отделяющую межэтническую и иноэтническую культургт. Судя по всему, В. И. Козлов видит основное отличие иноэтнической культуры от межэтнической в том, что первая, хотя и потребляется членами данного этноса, но ими не создается. Но если придерживаться этого критерия, то из межэтнической культуры придется, например, исключить все художественные произведения, созданные отдельными авторами, не принадлежащими к данному этносу. Поэтому иноэтничными скорее следует именовать те элементы «чужеродной» для данного этноса культуры, которые не стали органической частью этого этноса, т. о., если и потребляются его членами, то лишь как исключение, а не как правило. Точнее говоря, эти (иноэтничные) элементы культуры, хотя и приняты данным эсо, но не подвергнуты этнически специфической адаптации. Разумеется, степень такой адаптации может быть весьма различной. В частности, если произведение иноэтничной литературы переведено на язык данного этноса, это уже можно расценивать как определенный уровень этнически специфичной адаптации [438].
В конечном счете этнос характеризует совокупность этнических, межэтнических [439] (в том числе общечеловеческих) и ино- этнических компонентов культуры. И именно культура этноса в целом обеспечивает его функционирование как системы.
В таком функционировании этноса чрезвычайно важная роль принадлежит общности культуры. Ее символические (знаковые) компоненты, в первую очередь язык, обеспечивают, как уже говорилось, взаимное понимание и взаимную информацию членов этноса, без чего невозможна была бы их эффективная совместная деятельность. Благодаря знаковым системам оказываются возможными накопление, хранение и передача из поколения в поколение информации, обеспечивающей культурную преемственность в рамках этноса. Но «интегрирующая» роль культуры для этноса не исчерпывается лишь ее, собственно, коммуникативной функцией пространственного и временного планов. В интегрирующем отношении существенна также роль сигнификативной функции культуры. Ведь благодаря значениям все культурные явления обладают своеобразной двойственностью. Наряду со своим «внешним», явным выражением они имеют «вторую жизнь», определяемую их значениями. Значения как бы скрыты в предмете, они постигаются разумом, эстетическим чувством, нравственной интуицией, но не открываются в нем с первого взгляда. Н:гпш смысле значения - ключ к пониманию культуры. 1> любой организованной человеческой группе реакция людей на внешние стимулы не прямая, а опосредованная культурой, ее значениями. Не зная значений культурных явлений, невозможно уяснить их сути [440].
Весьма наглядную иллюстрацию этого тезиса мы находим у С. А. Арутюнова, характеризующего знаковые функции вне- языковой части культуры. В этой связи он, в частности, отмечает, что когда говорят друг с другом два человека одной этнической культуры, например немец с немцем, то любое простейшее бытовое указание типа «пойди на кухшо и приготовь себе завтрак» дополняется в сознании самой обстановкой кухни, теми или другими предметами утвари, набором продуктов, которые сами но себе несут информацию, понятную в контексте данной культуры, содержат в себе программу деятельности более широкую, чем та, что была в речевой деятельности, более широкую, чем та, что была в речевой форме. Однако она будет непонятна человеку другой культуры, например эскимосу или эвенку, даже если общий смысл речевого указания им ясен. И, наоборот, эвенк-охотник, входящий в безлюдную таежную избушку, понимает информацию, оставленную его предшественниками в виде предметов культуры, тогда как тот же немец в подобной ситуации может оказаться совершенно беспомощным [441].
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |