убеждений, удовлетворяющих стремлению к истине и направляющих практическую
деятельность; а где их найти среди бесчисленных противоречий, которые осаждают
его со всех сторон? Особенно в такие эпохи, когда высшие представители современного
умственного движения провозглашают абсолютное непознаваемым, когда величайшие
естествоиспытатели, указывая на тесные пределы естествознания, восклицают:
"ignoramus et semper ignorabimus"*(33) человеку волею или неволею остается
искать прибежища в религии. Чем более наука ограничивается ампиризмом, чем
более она признает недоступным человеческому разуму именно то, что составляет
для него самое существенное и важное, вопросы о начальных и конечных причинах
бытия, тем более она кидает человека в объятия религии, которая одна дает
удовлетворение глубочайшим его потребностям. Особенно сильны эти потребности
у женской половины человеческого рода. Женщина по своей природе, менее всего
склонна к чисто логическому сцеплению понятий. Преобладание в ней рассудочности
составляет ненормальное явление. В своих убеждениях и в жизни она руководится
более чувством, нежели разумом. Она воспринимает истину всем существом своим,
а не вт" силу логических выводов. Поэтому религия всегда находила в ней самую
крепкую привязанность и поддержку. Даже во времена безверия женщины остаются
непоколебимо верны своему религиозному идеалу, а это имеет громадное влияние
на весь семейный быт и на самое общество.
Но и всего этого мало. Религия не может быть прочною общественною силой
в образованном обществе, если она не в состоянии привлечь к себе высшие умы.
Факты доказывают, что христианство исполняет и эту задачу. Оно стоит непоколебимо
в течении почти двух тысячелетий, обнаруживая свою способность бороться против
самых сильных нападок. Поверхностные умы на него ополчались, но самые крепкие
приходили ему на помощь. Оно могло удовлетворить таких всеобъемлющих мыслителей,
как Лейбниц, Шеллинг, Баадер, не потому, что они разочаровывались в силе разума
и искали в религии убежища от скептицизма, а потому что они находили в христианстве
самое полное и глубокое разрешение тех нравственных вопросов, которые составляют
неотъемлемую принадлежность человеческого духа. К тому же результату должен
придти всякий мыслитель, который в последовательности и полноте разовьет начала,
составляющие незыблемые основы нравственного мира.
Нравственные вопросы с неотразимою силой возникают в душе человека. В
его разуме и совести запечатлен нравственный закон, как абсолютное требование.
Но это закон свободы; нравственное его значение заключается именно в том,
что он исполняется не принудительно, а добровольно, по внутреннему побуждению.
Между тем, свобода предполагает и возможность уклонения. Это уклонение есть
грех, нарушение нравственного долга. В действительности, при несовершенстве
человеческой природы, уклонения значительно перевешивают строгое исполнение
закона. Люди в своих действиях руководствуются частными побуждениями, следуют
своим влечениям и страстям; нередко голос совести совершенно в них заглушается.
Человеческая природа греховна по самому своему существу; это-мировой факт.
Нося в своей совести сознание высшего нравственного закона, как абсолютного
требования, человек беспрерывно от него уклоняется. Между этими двумя началами
происходит не перестающая борьба. Как же разрешается это противоречие?
Абсолютное значение нравственного закона требует, чтобы всякое его отрицание
было в свою очередь отрицаемо. За грехом должно следовать наказание, то есть
возмездие за уклонение от закона., В этом состоит правосудие, которое есть
непременное и непреложное начало нравственного мира. Кому же принадлежит отправление
правосудия на земле? В области внешней свободы эта задача исполняется внешнею
властью, которая установляет принудительный закон и наказывает всякое его
нарушение. Но нравственная область внешнему принуждению не подлежит; это-область
свободы. Не имеет тут силы и мнение окружающей среды, которая может быть даже
более греховна, нежели подлежащее обсуждению лицо. Иногда единичное нравственное
сознание бесконечно возвышается над окружающею средой и осуждается именно
за свою нравственную высоту. Нравственный закон, написанный в сердцах людей,
не есть дело рук человеческих; как абсолютное требование, он исходит от абсолютного
начала, от верховного Разума, владычествующего в мире. А потому хранителем
нравственного закона и верховным нравственным судьею человеческой совести
может быть только само Божество. Но в земной жизни Божество не проявляется
и не действует непосредственно. Здесь предоставлен полный простор человеческой
свободе, которою человек пользуется для того, чтобы беспрерывно нарушать нравственный
закон. И это совершается безнаказанно; зло торжествует, а праведные подвергаются
притеснениям и страданиям. Если все человеческое существование ограничивается
земным бытием, то нравственный закон теряет всякую силу. Как бы громко он
ни вопиял в единичной совести, действительность ему противоречит. Мысль о
том, что может быть, когда-нибудь, установится лучший порядок, не может служить
утешением. Настоящие и прошедшие неправды не исправляются проблематическим
будущим. Абсолютный закон всегда требует удовлетворения, а это удовлетворение
он может получить только если для человека все не ограничивается земным существованием,
если за пределами гроба его ожидают награды и наказания от рук всемогущего
и всеведущего Божества. Бытие Бога и будущая жизнь суть необходимые постулаты
нравственного закона. Это и было признано Кантом, который с полною очевидностью
выработал эту сторону нравственных требований.
Но кроме правосудия есть и благость, или любовь, которая составляет высшее
нравственное начало. Во имя ее, грешному человеку должен быть открыт путь
к возврату. Сам он, по своей греховной природе, подняться не может; ему нужно
протянуть руку. В этом состоит нравственная обязанность тех, которые носят
в себе высшее нравственное сознание. Павший человек поднимается подвигами
любви и самоотвержения, совершенными для него и за него. В этом выражается
нравственная солидарность человеческого рода Связывая людей, провозглашая
их братьями, нравственный закон делает их нравственно солидарными друг с другом.
Самопожертвованием одних искупаются грехи других и удовлетворяется божественное
правосудие.
Однако и весь человеческий род, по своей греховности, не в состоянии
совершить это искупление. Надобно, чтобы к нему на помощь пришло само Божество,
которое составляет центр всего нравственного мира: от Него исходит нравственный
закон и Оно же есть верховный источник благости. Именно это и совершается
в христианстве, которого вся сущность состоит в том, что Верховный Разум,
или Слово Божие, нисходит на землю и приносит себя в жертву для спасения рода
человеческого, тем самым запечатлевая духовное единство божественной природы
и человеческой и нравственную солидарность всех разумных существ. Не развитием
логических начал, а реальным актом, живым взаимнодействием между человеком
и Богом разрешаются нравственные вопросы, примиряется правосудие с милосердием
и восстановляются цельность и полнота всего нравственного мира. Сила христианства,
покорившая себе все образованные народы, заключалась не в отвлеченной нравственной
проповеди, которую тщетно вели философы идеалисты, а в живой вере в Сына Божьего,
сошедшего на землю для спасения рода человеческого. Эта вера перевернула весь
ход истории и возвела ее на новую высоту; ею человечество питалось в течении
многих веков. Те, которые отвергают христианство, считая его предрассудком,
исчезающим перед светом науки, должны признать, что фантасмагории составляют
историческую силу, подвигающую человечество вперед. Но такое признание есть
абсурд. Серьезная наука не может на нем остановиться. Фактическое значение
христианства в истории человечества объясняется только истиною его содержания.
Отчего же однако, если христианство заключает в себе всю полноту нравственных
истин, оно потеряло свою прежнюю власть над умами? Отчего христианская церковь,
как замечено выше, перестала быть руководительницею человечества на пути его
развития? Оттого, что нравственные истины, как бы они ни были высоки и важны,
далеко не обнимают собою всей человеческой жизни. Нравственность составляет
только одну из областей духа; но есть и другие: наука, искусство, право, государство,
экономический быт. Все они имеют свои собственные, присущие им начала, которых
значение и развитие отнюдь не определяются отношением их к нравственным требованиям.
Средневековой синтез поставил себе задачею подчинение всех этих сфер нравственно-религиозному
началу; но такая насильственная связь не только произвела возмущение мысли
и жизни против церковных притязаний, но она повела к извращению самого нравственно-религиозного
начала, которое из свободного сделалось принудительным. По самой природе,
как нравственного начала, так и светских элементов, соглашение их может произойти
только на почве свободы. К этому светские элементы должны подготовиться собственным
внутренним развитием. Это и составляет содержание исторического процесса нового
времени. Высшая задача его состоит в гармоническом соглашении всех разнообразных
элементов человеческой жизни, в сочетании абсолютных нравственных требований
с свободным движением жизни и с полнотою развития всего ее духовного и материального
содержания. Можно думать, что для окончательного достижения этой цели требуется
новый религиозный синтез, не заменяющий, а восполняющий христианство, синтез,
имеющий своим идеалом совершенство не только нравственной, но совокупной человеческой
жизни. Такой идеал составляет конечную цель всего человеческого развития;
но осуществление его возможно только путем свободы, без которой нет ни совершенства
жизни, ни полноты развития. Это-не дело власти, охраняющей внешний порядок
посредством принуждения, а дело Духа, изнутри действующего и невидимыми путями
ведущего человечество к конечной цели его существования.
В этом подготовительном процессе, христианская церковь, хотя не занимает
руководящего положения, однако играет весьма существенную роль. Все новое
развитие происходит в среде народов, воспитанных христианством и насквозь
проникнутых его духом. Христианская церковь остается высшею опорой всех действующих
в обществе нравственных элементов; она в особенности сдерживает народные массы.
Непоколебимая в своих основах, она стоит, среди борющихся и волнующихся стихий,
как вековечное здание, о которое сокрушаются все натиски враждебных сил. Никогда
ее величие не обнаруживается в такой мере, как среди гонений. И чем яростнее
были нападки, тем сильнее наступает реакция: после периодов распространяющегося
безверия церковь приобретает еще большую власть над умами. Если она перестала
быть руководительницею, то она осталась умерительницею движения.
Но именно в этой роли уместно увещание, а не принуждение. Когда церковь,
воскрешая средневековые притязания, хочет насильственно подчинить себе и человеческую
мысль и человеческую совесть, когда она хочет властвовать в гражданской области
и объявляет войну началам нового времени, она не только возбуждает против
себя все независимые умы, но она отталкивает лучшие нравственные силы, которые
возмущаются притеснением совести. Если за периодами безверия следуют периоды
реакции, то и периоды безверия следуют за периодами угнетения совести. Противорелигиозные
учения ХIII-го века распространились во Франции после отмены Нантского Эдикта
и сурового преследования протестантов. Они находили самую сильную поддержку
в таких явлениях, как казнь Каласа и Ла-Барра. В виду этих ужасов, Вольтер
мог воскликнуть: "ecrasons J'mfame!" и найти отголосок в окружающем его обществе.
Не насилием и борьбой, а миролюбием и любовью поддерживается нравственное
начало; не объявлением войны свободе нового времени и проистекающему из нее
самостоятельному развитию светских элементов, а признанием их законных прав
может установиться нравственное согласие человеческой жизни.
Особенно опасною становится роль церкви, когда она вступает на политическое
поприще. Через это она вовлекается в борьбу партий, делается причастною всем
человеческим страстям, возбуждает против себя непримиримую вражду. То высоко
нравственное, общечеловеческое начало, которое составляет существенное содержание
христианства, низводится с своей недосягаемой высоты, из той чистой области
света и любви, где оно парит над волнениями человеческих обществ; оно становится
средством для земных целей и через это теряет свое высокое нравственное значение.
Обращение религии в орудие политики есть искажение самого ее существа, превращение
высшего, что есть в человеке, отношения души к Богу, в средство для изменчивых
и далеко не всегда нравственных интересов государства. Такой низменный взгляд
на религию хуже самого ее отрицания. И наоборот, обращение политики в орудие
религии есть извращение существа обеих, внесение принуждения в такую область,
где оно не должно существовать. Поэтому, образование политических партий,
связанных религиозным началом, всегда составляет ненормальное явление в обществе.
Оно вызывается либо притеснениями власти, стремящейся поработить себе церковь,
либо стремлением церкви поработить себе светлую область, а всего чаще тем
и другим вместе. Когда клерикальная партия, отстаивая независимость церковного
союза, взывает к.началу свободы, она, без сомнения, стоит на твердой почве,
ибо религиозный союз, по существу своему, независим от политического, хотя
и может состоять с ним в более или менее тесной связи. Но обыкновенно, отстаивая
свободу для себя, клерикальная партия хочет отнять ее у других и тем обнаруживает
свои поползновения. Нередко она вступает в союз и с демократией, ибо именно
в массе народа она находит главную свою поддержку. Мы видели, что в ней проявляются
даже социалистические стремления. Все это мы рассмотрим подробнее в Политике,
при исследовании различных политических партий. Здесь нужно было только указать
вообще на роль, которую играет религия в политической области.
В этом отношении, существенную важность имеет связь ее с тою или другою
народностью. Мы видели, что религии древнего мира были по преимуществу национальные.
Христианство, напротив, есть религия общечеловеческая. Однако и оно, в своем
историческом процессе, принимает различные формы, которые, усваиваясь различными
народностями, кладут на них свою печать и тем оказывают громадное влияние
на весь их общественный и государственный быт. Об отношении народности к религии
мы будем говорить ниже, когда будем рассматривать народность в ее исторической
роли. Здесь же необходимо обозначить в общих чертах существо и свойства тех
различных форм, которые принимает христианство в своем историческим движении,
организуясь в нравственно-религиозные союзы с гражданской подкладкой. Конечно,
тут дело идет не о догматических различиях, рассмотрение которых представляется
богословию, а о различиях в устройстве и способах действия церкви в общественной
сфере, как они проявлялись в действительности.
По идее, христианская церковь едина и имеет невидимым главою Христа.
В символе Веры исповедуется единство церкви. Но в действительности она распадается
на отдельные отрасли, из которых каждая в своей организации представляет преобладание
того или другого из элементов общественной жизни. Мы видели, что всякий общественный
союз заключает в себе четыре основных элемента: власть, закон, свободу и цель,
или идею, которая состоит в гармоническом соглашении всех элементов. Именно
эти начала развиваются в историческом процессе церковной организации.
По самому существу нравственно-религиозного союза, исходною точкой служит
установление закона. И точно, первые века христианства наполнены разработкою
догмы. Происходят ожесточенные споры со всякими ересями, или уклонениями от
истинного духа христианской веры. Верховными решителями этих догматических
споров являются соборы, составленные из духовенства. В то время религиозные
интересы имели первенствующее значение в общественной жизни Однако эта новая
духовная сила и самый подъем духа, вызванный обсуждением высших вопросов,
какие могут занимать человеческий ум, не в состоянии были обновить разлагающийся
греко-римский мир. Дряхлая -Византия, которая наиболее потрудилась над разработкою
догмы, в течении тысячи лет влачила жалкое существование и окончательно погибла
под ударами нехристианских народов. Для обновления человечества нужны были
свежие племена, воспитанные христианством, но носящие в себе всю дикую мощь
непочатой природы и всю энергию личного начала, не признающего над собою никакой
власти. Таковы были варвары.
С появлением на сцену этих новых элементов, римский мир распадается на
две половины: восточную и западную. В последней, под натиском варваров, разрушился
весь государственный строй и водворился хаос буйных сил, над которым возвышалась
одна только христианская церковь, как высшее, примиряющее начало. В восточной
же половине, где поселены были преимущественно славянские народы, более мягкие
и рассеянные на более широких пространствах, сохранялась связь с дряхлеющею
Византией, откуда шли и государственные и церковные предания. С этим вместе
и самая христианская церковь распалась на две половины. Процесс установления
закона был завершен; на сцену выступили другие начала общественной жизни.
В Западной церкви развилось начало власти, в Восточной-идея согласия, составляющая
высшую цель общественного союза. Одно есть выражение внешнего, другое - внутреннего
единства. Каждое из них было вызвано историческими потребностями и состоянием
той среды, в которой призвана была действовать церковь. Каждое в своем развитии
выказало и присущие ему качества и недостатки.
Католическая церковь провела начало всемирного единства не только в догматах,
но и в самом управлении. Не довольствуясь невидимым главою, она создала внешнего
главу церкви в лицо папы, который является всемирным духовным властителем,
совершенно независимым от светских князей. До последнего времени он имел даже
свою государственную область. Такое устройство бесспорно дает католической
церкви такое независимое и высокое положение, каким не пользуется никакая
другая. Все местные церкви имеют в папе центр и опору; им назначаются высшие
церковные сановники. В безбрачном духовенстве и монашеских орденах он имеет
целую духовную армию, всегда послушную его велениям и следующую каждому его
слову. Такого могущественного орудия действия, простирающегося на весь мир,
не имела никакая власть на земле. И когда эта власть стоит незыблемо в течении
многих веков, взирая невозмутимо на все обуревающие ее земные волнения и напасти,
то нельзя не преклоняться перед величием этого здания. О него сокрушались
самые грозные ополчения; оно обуздывало самых могучих владык. Перед нравственною
силой папы Генрих IV-й стоял босоногий в Каноссе, вымоляя прощение; Фридрих
Барбаросса преклонял свою голову под его ноги. Поныне еще папская власть является
самым крепким оплотом против всех притязаний светских правительств, стремящихся
поработить себе церковь. Немецкая культурная борьба доказала это во всей очевидности.
Не только Генрих IV-й, но и князь Бисмарк должен был идти в Каноссу.
При таких громадных и централизованных средствах, католическая церковь
естественно оказывает самое могущественное влияние на человеческие души. Не
было в мире учреждения, которое бы имело такое дисциплинирующее действие на
человеческое общество, не силою внешнего только порядка, а возбуждением радостной
покорности в сердцах. Нигде, под влиянием церкви, не совершались такие подвиги
любви и самоотвержения; нигде в таких широких размерах не учреждались братства
для проповеди Евангелия и для помощи ближним. Католические сестры милосердия
могут служить образцом для всех. И все это делается не в силу сурового сознания
долга, а по сердечному влечению, возносящему человека в высший мир, где он
находит удовлетворение глубочайших своих потребностей. Соединяя гибкость с
неуклонною твердостью, глубоко понимая все изгибы человеческого сердца, поражая
воображение в то время, как она взывает к чувству, католическая церковь явилась
величайшею руководительницей человеческих сердец, какую представляет всемирная
история.
Но эти высокие качества имеют и свою оборотную сторону. Где есть неизмеримо
возвышающаяся власть, там неизбежно рождается и властолюбие. Чем значительнее
было историческое призвание католической церкви, чем более требовалось наложить
нравственную узду на варварские племена, разрушившие Римскую Империю, тем
шире и сильнее развивались ее притязания. Она хотела господствовать во всей
гражданской области, быть верховным судьею царей и народов, подчинить земные
цели цели небесной, не путем убеждения, а путем принуждения, насилуя совесть,
беспощадно преследуя всякую свободу мысли и всякое уклонение от правомерного
учения. На этом пути она не останавливалась ни перед чем; для утверждения
своей власти она совершала злодеяния, перед которыми бледнеют все ужасы революционного
террора. Крестовый поход против Альбигойцев, костры инквизиции, Варфоломеевская
ночь, драгоннады Людовика ХIV-го остаются на католицизме вечным пятном, которое
не смоют никакие исторические заслуги. И в то время, как во имя религии мира
и любви потоками проливалась кровь и пылали костры, представители высшего
нравственного порядка, облеченные неограниченною властью над душами, являли
на папском престоле примеры самого гнусного разврата. Имя Борджиа сделалось
синонимом всех преступлений. Высочайшая нравственная власть в мире превратилась
в орудие самых низменных целей. Мудрено ли, что возмущенная человеческая совесть,
в лице протестантизма, отказала в повиновении этой власти и объявила свободное
отношение души к Богу единственным истинным началом религии?
История осудила притязания католической церкви и сама она, вынужденная
обстоятельствами, должна была на практике от них отказаться. Но прошлое наложило
на нее свою неизгладимую печать, и в теории средневековые ее воззрения остались
непоколебимы. При Пии IХ-м, с высоты папского престола преданы были проклятию
все завоевания нового времени, все требования свободы. Даже при умеренном
и дипломатическим Льве ХIII-м, в Венгрии ведется ярый поход против гражданского
брака и свободы вероисповеданий, то есть против таких начал, которые составляют
неотъемлемую принадлежность гражданского общества. Отрицание гражданского
брака есть прямое притязание на владычество в гражданской области. Брак может
признаваться таинством; но это не мешает ему быть, вместе с тем, гражданским
установлением. Таким он неизбежно является, когда он становится источником
гражданских прав и обязанностей. А между тем, католические прелаты не хотят
признать его законность, то есть право гражданской власти распоряжаться в
принадлежащей ей области. После этого, чего же можно ожидать при папе, менее
склонном к примирению? Отсюда та неисцелимая вражда и то глубокое недоверие,
которое питают к католицизму все защитники либеральных начал. Те искренние
католики, которые пытались сочетать свободу с религией, были формально осуждены
папским престолом. Отсюда, с другой стороны, тот фанатизм, с которым ревностные
католики ополчаются против свободы. В католических странах эта взаимная вражда
составляет источник бесчисленных затруднений и постоянной борьбы. Трудно даже
сказать, какой из нее может быть исход. Примирение католицизма с духом нового
времени представляется почти безнадежною задачей.
Совершенно иные свойства имеет церковь Восточная. Основное ее начало,
как сказано, не власть, а согласие, или любовь. По идее, несомненно, это начало
высшее, ибо верховная цель всякого человеческого союза, а тем более союза
нравственного, состоит в соглашении всех его элементов. Но именно трудность
осуществления этой идеи делает то, что основанный на ней союз гораздо менее
способен к действию. Идеал Восточной церкви состоит не в приобретении власти
над душами, а в отрешении от мира, в монашеской жизни. Поэтому, относительно
практических способностей, она далеко не может сравняться с церковью Западною.
Представляя высокие примеры благочестивой жизни, она не выказала себя руководительницею
людей. Поэтому она не в силах была отстаивать свою независимость от светской
власти. Стремление к согласию рождает податливость, и эту печать Восточная
церковь наложила на воспитанные ею народы. В самом церковном управлении светская
власть нередко распоряжалась по своему изволению. Самые крупные перемены,
как-то, отобрание церковных имуществ, совершались без протеста. При отсутствии
внешнего единства церкви, светские князья не были поставлены в необходимость
вести переговоры с независимою от них всемирною властью, которой принадлежало
верховное слово в церковных делах; нужно было сладить только с внутреннею,
местною оппозициею, а сделать это было тем легче, что Восточная церковь не
выработала организации, которая соответствовала бы ее идеалу и давала бы каждому
элементу подобающее ему место и значение в целом. Все зависело от местных
и временных обстоятельств. Так, в России сперва были митрополиты, более или
менее подчиненные Константинопольскому патриарху, затем учрежден был особый
патриархат, наконец патриарх заменен Синодом, в который епископы призываются
по назначению государственной власти. Также изменялись устройство приходов
и отношение светского элемента к церковному.
При таком недостатке прочной организации, обеспечивающей каждому элементу
принадлежащий ему голос в союзе, согласие могло охраняться только внутренним,
духовным началом, присущим всему церковному телу, именно, неуклонным хранением
церковного предания. Это и делает Восточную церковь самым консервативным учреждением,
какое существует в мире. Отсюда громадная ее важность для государства. Но
и это начало имеет свою оборотную сторону. Привязанность к неизменному обычаю
рождает обрядность. Поклонение внешним формам заменяет живое религиозное чувство.
В необразованной среде самый обряд может с течением времени подвергнуться
постепенному искажению, и когда церковная власть хочет исправить вкравшиеся
ошибки, она неожиданно встречает в пастве совершенно бессмысленное сопротивление.
Это именно произошло у нас при исправлении церковных книг. Когда целые массы
народа выделяются из церкви и предают ее проклятию из-за двуперстного сложения
и сугубой аллилуии, то дело идет уже не о высоких нравственных и метафизических
вопросах, разделяющих человеческую совесть, а о чисто внешних обрядах, не
имеющих в истинно религиозной жизни никакого значения и обличающих только
крайнее развитие формализма в народной среде.
С другой стороны, господство формализма не дает удовлетворения и внутреннему
религиозному чувству, которое ищет убежища в сектах сродных протестантизму.
По своей идее, согласие, представляя сочетание всех общественных элементов,
требует и предоставления должного простора свободе. Но когда оно опирается
на неизменное и неподвижное предание, то для свободы не остается уже места.
Она ищет иного исхода.
Этот исход она находит в протестантизме, который делает свободное отношение
души к Богу коренным началом всей религиозной жизни. Это-последняя, новейшая
форма, которую приняло христианство в своем историческом развитии, форма,
которая отрицает предыдущие, но не в состоянии их заменить, ибо она сама основана
на одностороннем начале.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |