Цуладзе А. М. Политическая мифология 7 страница

Наиболее ярко вера в связь физического здоровья вождей и состояния страны проявилась в промежутке между смертью Брежнева и приходом к власти Горбачева. Когда в течение трех лет в мир иной один за другим отошли Брежнев, Андропов и Черненко, физические кондиции и возраст очередного генсека стали играть определяющую роль. На Горбачева возлагали большие надежды не в силу каких-то выдающихся качеств его личности, а в силу его относительной молодости (54 года) и энергичности.

На закате своей политической карьеры Горбачев проиграл физически более мощному Борису Ельцину. На фоне богатырской фигуры Ельцина маленький, юркий Горбачев просто терялся. Опять-таки проведем аналогию с примитивными народами. «После того как обычай умерщвления прекратил свое существование, эфиопы выбирали своих правителей за большой рост, физическую силу и красоту»7. Борис Ельцин соответствовал всем этим трем критериям. (Напомним, что в то время он был очень популярен среди женского населения.)

Подобное преклонение перед физическими кондициями политиков встречается не только в России. Так, низкорослый Майкл Дукакис — кандидат в президенты США от демократической партии — не имел никаких шансов выиграть у высокого, обладающего орлиным профилем Джорджа Буша-старшего. Начиная с Рональда Рейгана (первого «имиджевого президента» Америки), все американские президенты, как на подбор, люди высокого роста с хорошими внешними данными. Рейган, несмотря на возраст, был обаятелен, Буш — значителен, Клинтон — типичный плейбой, а Буш-младший — ковбой.

Здоровье американских президентов также является объектом пристального внимания. Когда во время президентской гонки в 1996 году претендент от республиканцев Роберт Доул, человек пожилой, но утверждавший, что полон сил и здоровья, упал в обморок во время одного из своих выступлений, его участь была предрешена. Избиратели не могли доверить ему страну.

Вернемся, однако, в Россию. Мистическая связь здоровья лидера и страны не оборвалась с распадом СССР. Болезни Ельцина стали одной из основных причин резкого падения его популярности. Экономические неудачи можно было списать на Гайдара, плохих советников, МВФ — да на что угодно. Что, кстати, Ельцин и делал. Но его физическое дряхление бросалось в глаза, и избиратели не могли этого простить «царю Борису». Во время президентской гонки в 1996 году Ельцин отплясывал на концертах, чтобы доказать, что здоров и полон сил. Эти танцы кончились операцией шунтирования, а могли кончиться и летальным исходом.

Весь второй срок Ельцина прошел под знаком его нескончаемых посещений ЦКБ. Эти магические буквы — «ЦКБ» — методично подрывали основы власти Ельцина. Поэтому «преемник» должен был в первую очередь отличаться хорошим здоровьем8. И Путин прекрасно подошел на эту роль. Он молод, в хорошей спортивной форме, энергичен, работоспособен. Не случайно в период президентской кампании 2000 года избирателям постоянно показывали, что Путин здоров и полон сил. То он летал на истребителе, то демонстрировал приемы дзюдо, то катался на горных лыжах. Здоровье и спортивность Путина во многом стали залогом его популярности.

А вот его основного противника Евгения Примакова прокремлевские СМИ представляли больным, немощным человеком, сравнивая с поздним Брежневым. Самый чувствительный удар нанес Сергей Доренко, когда продемонстрировал операцию на бедре, аналогичную той, которую сделали Примакову в Швейцарии. Эта программа имела для экс-премьера колоссальные негативные последствия. И дело не только в его неадекватной реакции. Главным результатом этой передачи была демифологизация образа Примакова. Из всесильного героя он превратился в простого смертного, подверженного физическим недугам. Такому человеку опасно доверять власть.

Доренко было очень важно показать кровь. Кровь ведь сама по себе несет огромный заряд информации мифологического свойства. И хотя на экране была кровь не Примакова, а другого пациента, зрителям доказывали, что с Примаковым врачи делали то же самое. И кровь у него такая же. В символической реальности кровь на телеэкране была кровью Примакова. Таким образом, «пролитая» Доренко «кровь Примакова» привела к демифологизации образа лидера ОВР, потере им своей магической притягательности для избирателей. Древние народы казнили вождей, которые получали ранения, т.е. проливали кровь. Считалось, что они утрачивают магическую силу. Современные избиратели «убили» кандидата в президенты, отказав ему в доверии, — рейтинг Примакова к концу 1999 года опустился до 5%.

Итак, мы можем заключить, что отношение населения к здоровью лидеров обуславливается не какими-то рациональными соображениями, а издревле сформировавшимися архетипами, которые продолжают действовать даже в наш компьютеризированный век.

1 Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1998. С. 286.

2 Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1998. С. 283.

3 Юнг К. Г. Диагностируя диктаторов // Одайник В. Психология политики. М., 1996. С. 345.

4 Там же. С. 345-346.

5 Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1998. С. 284.

6 Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1998. С. 285.

7 Там же. С. 290.

8 Образ Путина ассоциировался с другой магической аббревиатурой — «КГБ». Если аббревиатура «ЦКБ» свидетельствовала о бессилии Ельцина, о его нездоровье и неспособности отправлять власть, то аббревиатура «КГБ», наоборот, сигнализировала о ресурсе тайной власти Владимира Путина, власти, данной ему помимо официальных президентских полномочий.

Жертвы вождей и жертвы вождям

Как уже говорилось выше, у первобытных народов было принято умерщвлять вождей, если те заболевали и тем самым теряли свою магическую силу. Однако даже среди первобытных племен встречались «просвещенные» вожди, которые осмеливались нарушить традиции и не позволяли себя умерщвлять. Так, царь Эфиопии Эргамен, «которого греческое воспитание освободило от предрассудков его соотечественников, решил пренебречь приказанием: с отрядом солдат он вошел в Золотой храм и предал смерти жрецов»1.

Но такие случаи происходили нечасто. Просто со временем обряды реального умерщвления царей заменялись другими. У некоторых народов был распространен обычай избрания временных царей на несколько дней. Они пользовались всеми привилегиями царя, в том числе его гаремом, а потом их казнили. Реальный царь возвращался на трон и продолжал править. В символическом мире он считался воскресшим после казни. Следовательно, власть обновилась, энергии у царя прибавилось.

В современном мире тоже есть «временные цари». Например, Ельцин периодически уходил в тень и какое-то время позволял «рулить» своим приближенным, а потом неожиданно возвращался к активной политической жизни со свежими силами. «Временные цари» покидали политические подмостки, обремененные к тому же грузом ответственности за свои деяния.

Вообще политики хорошо освоили искусство перекладывания ответственности на своих подчиненных: Рейгану удалось уйти от ответственности в скандале «Иран-контрас», пожертвовав ближайшими соратниками; Горбачев чудесным образом оказывался «не в курсе» действий военных в Тбилиси, Баку, Вильнюсе и т.д. Практика перекладывания ответственности с лидера на приближенных настолько Распространена, что считается само собой разумеющимся деянием. Однако для нас важно подчеркнуть, что она имеет «магические» корни. Если лидеру не удается найти оправдание, то он утрачивает легитимность.

Некоторые цари жертвовали богам своих сыновей, чтобы удержаться у власти. Так, Фрэзер пишет2, что шведский король Он приносил в жертву богу Одину каждые девять лет одного из своих сыновей. Он был готов пожертвовать и десятым, но этому воспрепятствовали его подданные — к тому времени Он уже не мог передвигаться и даже есть самостоятельно.

Однако жертвы приносились не только для продления сроков царствования. Например, у евреев «в случае великой опасности правитель города или народа во имя благополучия общины должен был послать на смерть в качестве выкупа мстительным демонам возлюбленного сына своего»3. Здесь мы можем снова обратиться к нашей истории. Почему Сталин не обменял своего сына Якова на генерала Паулюса, как предлагали немцы? Знаменитая фраза «Я лейтенанта на фельдмаршала не меняю» прочно вошла в миф о Сталине, но не раскрывает его мотивов. Некоторые историки объясняют его поступок тем, что он не любил своего старшего сына и, чтобы не ронять свой авторитет в народе, без особого труда пошел на такую жертву.

Представляется, однако, что в эту жертву он вкладывал более глубокий смысл (независимо от степени привязанности к Якову). Сталин понимал, что несет ответственность за внезапное нападение Германии на СССР и катастрофические поражения советских войск в первые месяцы войны. Ему необходимо было искупить свою вину перед страной, и он принес эту жертву. Этот мотив вполне укладывается в рамки христианской культуры. Возможно также, он брал пример и с грузинского военачальника Георгия Саакадзе, оставившего своего сына заложником врагам и принесшего его в жертву своей Родине. Был даже снят художественный фильм «Георгий Саакадзе», сценарий которого Сталин утвердил еще до войны в 1940 году.

Однако был, наверное, в этом поступке и мистический мотив, описанный выше Фрэзером. Желание ублажить некие высшие силы, выкупить у демонов победу в войне. Пойти на обмен для него означало проявить слабость, а обстоятельства требовали от него обратного — проявления максимальной твердости. Таким образом, обменяв Якова, он ослабил бы свою власть, ее магический фундамент.

Жертва Сталина не единичный случай в российской истории. Петр I казнил своего сына Алексея, хотя мог этого не делать. Но этой казнью он доказывал свою власть, укреплял ее, защищал дело всей жизни — создание могучего государства российского.

Иван Грозный убил сына в припадке ярости. Но не исключено, что подсознательно он собирался это сделать, а припадок ярости придал убийству вид несчастного случая. Иван Грозный ведь был опытный лицедей. Возможно, русские цари верили, что подобные жертвы укрепляют их власть, считали их неизбежными, сопутствующими их доле. Во всяком случае, рациональному объяснению эти поступки не поддаются.

Народ ценит жертвы царей. Поступок Сталина до сих пор вызывает одобрение и восхищение его поклонников. Цари приносят жертвы не потому, что им этого очень хочется, а потому, что их к тому обязывает положение. Кстати, самопровозглашенный «царь Борис» оказался неспособен принести в жертву членов своей семьи. Он не отрекся от ставшей объектом народной ненависти дочери Татьяны Дьяченко. Напомним, что обвинения в финансовых махинациях на самого Ельцина не распространялись. Зато Дьяченко фигурировала в скандальных хрониках как одна из ключевых фигур в коррумпированной «семье». Ельцин не стал приносить в жертву других. Он предпочел уйти сам.

Но вожди-боги не только сами приносили жертвы. Они требовали приносить жертвы себе. Например, «на Маркизских (или Вашингтоновых) островах существовал класс людей, которые обожествлялись при жизни. Считалось, что они обладают сверхъестественной властью над природными стихиями: они могли ниспосылать обильные урожаи и поражать землю бесплодием; они же могли насылать болезнь и смерть. Чтобы отвратить гнев таких людей, им приносились человеческие жертвы... Кровожадный монарх Бирмы по имени Бадонасчен... за время своего правления лишил жизни большее число жертв, чем враги государства»4.

В XX веке мы наблюдали нечто подобное. Разве не наслал вождь-бог голод на Украину в 1933 году? Разве не с его именем шли в атаку во время войны? Вдумаемся в смысл фразы «погибнуть за Сталина» — разве не веет от нее первобытным прошлым? А Гитлер, который принес себе в жертву Германию? Есть даже теория, что он с самого начала подсознательно вел Германию к военной катастрофе, движимый суицидальным комплексом.

Любопытным представляется сопоставление советских и немецких мифов периода Второй мировой войны. Советские мифы носили явно выраженный жертвенный характер. Герои погибали, разменивая свою жизнь на жизни превосходящего количества врагов, и таким образом одерживали над ними победу в будущей жизни, в памяти потомков. В то время как немцы рекламировали успехи своих асов люфтваффе, подводников и т.д. Однако «практически все советские жертвенные мифы возникли в наиболее тяжелый для СССР период войны — в первые два года, еще до завершения коренного перелома в войне победой на Курской дуге. В германской пропаганде тенденция к подобному мифотворчеству проявилась только в последний год войны, когда оставалось уже мало сомнений в скором поражении рейха»5.

По мнению Б. Соколова, «здесь проявилось сходство реакции пропаганды тоталитарных режимов на критическую для них военную ситуацию. Как ком­мунистическая, так и национал-социалистическая идеология рассматривали жизнь граждан как достояние государства. В случае необходимости они должны были без колебаний принести эти жизни на алтарь Отечества, обменяв их, как думали вожди, на еще большее число жизней врагов соответственно Советского Союза и рейха»6.

XX век заплатил за возвращение к первобытному мышлению очень дорогую цену. Жертвы вождям и политическим мифам были чудовищными. Однако политическая мифология не отступает. Она остается действенным средством манипулирования огромными массами людей и поэтому используется в качестве эффективной политтехнологии. В XXI веке технологии мифотворчества будут еще больше совершенствоваться. Поэтому следует подробнее изучить миф с технологической точки зрения. Этому посвящена третья глава книги.

1 Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1998. С. 283.

2 Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1998. С. 307.

3 Там же. С. 310.

4 Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1998. С. 107, 110.

5 Соколов Б. Тайны Второй мировой. М., 2001. С. 422.

6 Там же.

Глава III. Миф как политтехнология

• Миф как политический инструмент

• Миф и преемственность власти

• Технологические характеристики мифа

• "Анатомия" героя

• "Теория заговора" как технология конструирования мифов

• Миф и "теория конвергенции"

• Разрушение мифов: опыт "перестройки"

• Миф и политический спектакль

• Миф и террор

• Миф и пропаганда

Миф как политический инструмент

Одним из первых, кто предложил использовать миф в качестве политического инструмента, был теоретик синдикализма Жорж Сорель. Он считал, что мифы должны создаваться искусственно, чтобы воодушевлять массы. Эти идеи, видимо, были навеяны сочинениями Г. Лебона. Но если Лебон осуждал революции и относился пренебрежительно к толпе, то Сорель, наоборот, был певцом революционного насилия. Во всеобщей забастовке он видел мифологическую концепцию, олицетворяющую социализм.

В России выдающимся теоретиком и практиком использования мифов как политического инструмента был Ленин. Он как никто другой в большевистском руководстве чувствовал великую преобразующую силу мифов. Ленин доверял своему чутью и отметал рациональные аргументы соратников. Так, Зиновьев и Каменев считали, что большевикам было бы выгоднее сотрудничать с другими социалистическими партиями в коалиционном правительстве, «ведь в случае вооруженного захвата власти за все придется нести ответственность им одним. Но на Ленина эти аргументы не действовали. «Позиция Ленина была утопической, даже апокалиптической: для него большевики воплощали, в некоем мистическом смысле, народ, и если они захватят власть, то она ipso facto окажется в руках народа»1.

Однако утопическая вера в преобразующую силу социалистической революции не помешала Ленину точно и прагматично рассчитать благоприятный момент для захвата власти, несмотря на все «оборонческие» доводы своих коллег. Он ждал этого момента с тех пор, как загорелся идеями Маркса, и полагал преступным упустить его. Хладнокровный расчет опирался на привлекательный политический миф.

Но конечной целью Ленина была не революция в России, а мировая революция, которая должна была за ней последовать. «В ленинских планах России как слаборазвитой в промышленном отношении стране, с ее огромным крестьянским населением, придавалось гораздо меньше значения, чем западноевропейским государствам с их мощным классом городских пролетариев. В то же время он полагал, что поражение царской России ускорит наступление мировой революции. Победить Россию могла только Германия, а посему долг каждого «настоящего» революционера — помочь Германии в этом деле»2. Логика Ленина была такова: сначала нужно использовать Германию для свержения царского режима, а после установления социализма в России ее примеру последуют народы Европы, и германский империализм будет повержен. Поэтому он и не брезговал германскими деньгами и поддержкой, вероятно, даже упиваясь мыслью, что немцы сами приближают мировую революцию.

Однако мировой революции не последовало. Миф, который был мотором Октябрьской революции, рухнул вскоре после ее победы. Существует мнение, что «если бы эта утопия не владела Лениным, он, возможно, не решился бы на столь рискованный эксперимент»3. Но его последующие действия показывают, что пролетарский вождь умел находить оправдание самым резким поворотам в своей политике.

Главный миф, который владел Лениным, состоял в неотвратимости победы социализма над капитализмом, в объективном характере выведенных Марксом законов исторического развития. Ленин выразил это в формуле: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». Поэтому, когда ожидания мировой рево­люции не оправдались и пришлось заключать позорный Брестский мир, Ленин нашел новые аргументы. «Для мировой революции, считал он, наиболее ценным было существование советского правительства. И его, как ничто иное, нельзя подвергать опасности. Из этого следовало, что единственной возможной политикой было получение «передышки» посредством капитуляции перед германскими требованиями. Следовало сохранить то, что может быть сохранено, а международная революция откладывалась на далекое будущее»4. Это был очередной технологический миф, который позволял решить практические задачи и сохранить реальную власть в своих руках. Вера в близкий крах мирового капитализма от этого не пострадала, и при этом удалось преодолеть кризис власти.

Ленин действовал как непревзойденный кризисный управляющий, умело управляя мифами. Когда ему было выгодно, он с легкостью опрокидывал старые мифы, тут же замещая их новыми. Ленин блестяще владел искусством переключения мифов. Смена доминирующих мифов позволяла Ленину переломить ситуацию. Поскольку он всегда владел инициативой, то перелом оказывался в его пользу. Например, когда российская империя разваливалась, Ленин сумел привлечь на свою сторону ее нерусское население, провозгласив «право наций на самоопределение». Но это не помешало ему вскоре сколотить Советский Союз, фактически вновь отобрав это право.

Ленин знал силу мифов и пользовался ею как никто другой. За короткий период своего правления он так часто и резко менял свои взгляды, что сегодня трудно с уверенностью сказать, а во что же он все-таки верил. Это был политик в чистом виде, идеальный «государь» Макиавелли, который тонко чувствовал требования момента и умел использовать ситуацию в своих интересах.

Ленин не боялся давать обещания. Раздать землю крестьянам, отдать управление фабриками в руки рабочих, установить равенство в армии, добиться мира, решить продовольственную проблему, всю власть в стране отдать Советам — большевики все это обещали, не колеблясь. Они сыграли на распространенных среди рабочих и крестьян мифах, чтобы прийти к власти, после чего очень быстро взяли назад многие из своих обещаний. Временное правительство оказалось в какой-то мере более честным. Оно, например, пыталось на самом деле подготовить земельную реформу, которую Керенский в своих мемуарах назвал «величайшей в истории Европы»5. Однако это требовало времени, а массы хотели решить проблему одним махом. Ленин обещал «Землю — крестьянам!», и его поддержали. Ленин поддержал анархистский лозунг «Вся власть Советам!». А придя к власти, «задушил» Советы в объятиях партии.

Любопытно, что некоторые левые публицисты ставят этот поступок в заслугу вождю пролетариата: «Ленин, возглавив движение «Вся власть Советам!», смог овладеть этим процессом, а не встать у него на дороге. А овладев процессом, он смог «укротить Советы» и направить их энергию на самопостроение сильного государства»6. Насчет «самопостроения» сильного государства можно поспорить. Но ленинская технология описана верно. Ленин умел овладевать силой мифа и использовать ее в своих интересах. Выражаясь современным языком, он действовал как «черный пиарщик», обещая все, что от него хотели услышать, лишь бы получить власть. Так что современные российские политтехнологии опираются на славные традиции.

Ленинские методы манипуляций массовым сознанием успешно применяли и преемники вождя. Например, любопытные метаморфозы претерпела советская мифология после нападения Германии на СССР. Сталин, понимая, что революционная мифология уже не справляется с задачей мобилизации всех сил и возможностей страны, сумел скрестить революционную и русскую национальную мифологию. В своей речи на параде 7 ноября 1941 года он, подобно шаману, вещал: «Дух великого Ленина и его победоносное знамя вдохновляют нас теперь на отечественную войну так же, как 23 года назад»7.

Но «духа Ленина» Сталину показалось недостаточно. Поэтому он апеллировал к национальному сознанию русского народа: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!»8 Любопытно, что грузин Сталин назвал русских героев «нашими предками». Тем самым он дал понять, что является не только пролетарским вождем, но и русским царем.

Итак, мы видим, что к мифологии политики обращаются в переломные моменты истории, в годы кризисов и революций. Миф обеспечивает доступ к рычагам управления массовым сознанием в условиях острого дефицита властных ресурсов. Суммируя вышесказанное, перечислим преимущества мифа как политического инструмента. Миф позволяет:

• в корне переломить сложившуюся на политической арене ситуацию, резко изменить расстановку сил в свою пользу;

• перераспределить властные ресурсы, не встречая серьезного сопротивления со стороны деморализованных противников;

• получить доступ к новым рычагам власти.

Примеров переключения мифов в современной истории тоже достаточно. Так, во время выборов 1999 года Кремль сделал ставку на возрождение патриотического мифа, начав войну в Чечне. Именно обращение к мифу позволило власти выйти из, казалось бы, безнадежной ситуации. Был обновлен образ Кремля. Из «гнезда коррупционеров», пропагандируемого оппозиционными СМИ, он превратился в оплот российской государственности. Угроза «распада государства», которую педалировал Путин, позволила переключить массовое сознание с оппозиционных мифов на государственнические. Вообще события 1999—2000 годов во многом можно объяснить, только анализируя их мифологический подтекст. Так, процесс передачи власти от Ельцина Путину прошел удачно благодаря тому, что был обставлен как мифологическое действо. Рассмотрим этот ключевой эпизод недавней российской истории подробнее.

1 Хоскинг Дж. История Советского Союза. М., 2000. С. 42.

2 Керенский А. Россия на историческом повороте. М., 1996. С. 283.

3 Синявский А. Основы советской цивилизации. М., 2001. С. 87.

4 Соколов Б. Тайны Второй мировой. М., 2001. С. 422.

5 Керенский А. Россия на историческом повороте. М., 1996. С. 209.

6 Кара-Мурза С. Манипуляция сознанием. М., 2000. С. 612.

7 Сталин И. Речь на параде Красной армии 7 ноября 1941 года на Красной площади // О Великой Отечественной войне Советского Союза. М., 2002. С. 36.

8 Там же. С. 37.

Миф и преемственность власти

Когда Ельцин назначил Путина премьер-министром и объявил своим «преемником», многие комментаторы расценили это как «смертельный поцелуй». Казалось, что выдвиженец непопулярного президента обречен.

Однако в жизни все вышло иначе. Уже накануне президентских выборов обозреватель оппозиционного журнала «Итоги» Г.Ковальская удивленно писала: «Не верится, что с того дня, когда Борис Ельцин вытащил из своей изрядно замусоленной кадровой колоды маленького невзрачного директора ФСБ и провозгласил его своим преемником, прошло немногим более полугода. Кажется, век миновал. Тогда к назначению Путина одновременно премьером и преемником отнеслись как к очередной президентской «загогулине» — чудит Б.Н.! Чтобы вот эдакий, блеклый, ничем не запоминающийся, напрочь лишенный не то что харизмы, но малейшего намека на обаяние, сумел «отбить» избирателя у стремительно набиравшего силу дуэта Лужков — Примаков? В тот момент думалось, что ставка на Путина сделана ельцинской командой просто от отчаяния»1.

Успех Путина был ошеломляющим. И российские и зарубежные наблюдатели терялись в догадках, пытаясь объяснить «феномен Путина». Но вразумительного объяснения нет до сих пор. Видимо, и не будет — по той простой причине, что взлет популярности «преемника» Ельцина невозможно объяснить ни рациональным выбором электората, ни воздействием пропаганды. Глубинный смысл перемен в общественном сознании можно понять, лишь рассматривая произошедшее через призму мифологии.

В древних мифах получение власти часто связано с мотивом отцеубийства. Зевс убивает Кроноса, Эдип — своего отца Лая и т.д. «Выросший герой находит своих знатных родителей или псевдородителей и мстит им: либо родному отцу-предателю, либо псевдоотцу-узурпатору — и, в конце концов, занимает (телесно или духовно) их место в новом качестве и получает признание как сверхчеловек»2.

Назначив Путина премьер-министром и одновременно своим «преемником», Ельцин сразу отошел в тень, хотя формально оставался действующим президентом. В своих мемуарах он пишет: «Я сознательно и целенаправленно начал приучать общество к мысли, что Путин — это и есть будущий президент... Мне было очень важно, чтобы люди начали привыкать к Путину. Начали воспринимать его как главу государства»3.

Однако власть Путина стала легитимна лишь после того, как Ельцин досрочно подал в отставку. Подсознательно это читалось так: Путин сверг «отца» с престола и занял его место. Если бы Ельцин ушел со своего поста, как положено, по окончании срока своих полномочий, то такой трактовки не возникло бы. Именно досрочная, вынужденная отставка обрела мифологический смысл. «Сын» сверг одряхлевшего «отца» и сам стал правителем.

Как это ни парадоксально, но именно низкая популярность Ельцина была залогом успеха его «преемника». Ельцин, на которого молились в конце 80-х и начале 90-х, к концу своего правления стал средоточием всего зла, творимого в России, виновником всех ее бед. Поэтому нужен был новый герой, который сверг бы тирана. «При отсутствии в глазах народа положительных результатов, при наличии поражений, природных катаклизмов, катастроф («проклятия свыше»), самодержцы превращаются по законам коловращения мифа из богочеловеков в носителей тьмы, являющихся из прошедшего времени в демонизированном облике, в образе «силы реакции», узурпаторов, самозванцев, тиранов и т.п.»4.

Мог ли Ельцин не объявлять Путина своим «преемником»? И как бы тогда это было истолковано общественным сознанием? Скорее всего в этом случае шансы Путина были бы гораздо ниже. Он воспринимался бы не как мифологический герой, а лишь как один из претендентов на президентское кресло, а значит, стал бы уязвим для критики оппонентов («маленький, невзрачный» и проч.). «Наличие в общественном сознании всех основных компонентов его триадической структуры, условно названной «отец-мать-сын», является совершенно необходимым, ибо без отца или без матери нет и сына, а значит, нет и не будет сверхчеловека-героя. Более того, отсутствие у героя легитимного мифического «отца» выводит его за рамки непрерываемой преемственности истории и превращает в самозванца!»5. Объявив Путина своим «преемником», т.е. «сыном», Ельцин одновременно даровал ему право на завоевание власти, передал ему, по собственным словам, «шапку Мономаха»6. Без этого никакие имиджмейкеры не смогли бы создать «феномен Путина».

Для полноты мифологической конструкции необходим был и образ матери. В данном случае был использован архетип Родины. «Родина-мать» оказалась в смертельной опасности после того, как подверглась нападению террористов (вторжение боевиков в Дагестан). «Отец» не в состоянии ее защитить. За дело берется «сын». Ельцин вспоминает: «Новый премьер решил использовать предоставленные ему, как он думал, два-три месяца для решения одной-единственной задачи — спасения федерации, спасения страны... Он понимал, что ситуация в Чечне грозит перекинуться на весь Северный Кавказ, а затем, при таком развитии событий, мусульманские сепаратисты при поддержке извне могли бы начать процесс отделения от России и других территорий.

Дата добавления: 2015-08-28