Становление человечества 11 страница

Хронологически история палеоантропов вмещается в довольно широкие хронологические рамки примерно 35000—150000 лет. Совершенно очевидно, что на протяжении такого длительного времени физические особенности палеоантропов не могли не претерпеть значительной эволюции, детальные контуры которой все еще недостаточно ясны. Неясно пока, какой вид архантропов послужил основой для формирования неандертальского вида. Но несомненно, как явствует из предшествующего изложения, что последний лег в основу происхождения человека разумного. Этим определяется его роль в истории семейства гоминид.

Тенденция к укрупнению объема систематических категорий

На предыдущих страницах изложена авторская трактовка систематики гоминид, опирающаяся на результаты собственных специальных работ, лишь часть из которых указана в сносках, и на итоги исследования многих ископаемых находок, описанных в значительном числе монографических работ, опубликованных во многих странах мира. Приведенные выше ссылки на исследователей, разделяющих изложенные или сходные взгляды, показывают, что защищаемая позиция по вопросам систематики гоминид опирается на принципы, разделяемые многими и достаточно глубоко разработанные. Я подчеркиваю это обстоятельство специально, так как наряду с тенденцией пользоваться в научной антропо-

==125

логической работе детальной классификацией всех форм, относящихся к гоминидам, существует и противоположная тенденция к укрупнению объема всех систематических категорий и распределения всех ископаемых форм древних предков человека между очень небольшим числом видов и родов. Выше упоминалось о том, что палеонтолог, сделавший ту или иную находку, непременно хочет возвести ее в как можно более высокий систематический ранг, и с этой точки зрения указанная тенденция к укрупнению должна рассматриваться как прогрессивное явление в систематике вообще и в систематике ископаемых людей в частности. Но при последовательном проведении в жизнь любого, даже эффективного, подхода велика опасность схематизации в выводах, утери диалектического богатства действительности при переводе ее на язык научной информации. В нашем конкретном случае при неумеренном укрупнении объема категорий систематики, заранее можно сказать, будут стираться морфологические различия между отдельными формами и весь процесс антропогенеза приобретет удручающую монотонность, тем более что эти морфологические различия отражают реальное разнообразие генетических взаимоотношений между локальными группами древних гоминид.

Стремление к расширению рамок систематических категорий в антропогенезе и, как следствие этого, к уменьшению их общего числа началось с доклада американского зоолога Э. Майра, выступившего на специальном симпозиуме (материалы симпозиума были опубликованы в 1951 г.), посвященном расширению фронта генетических исследований в антропологии и вообще внесению методов и постулатов современной генетики в теоретическую антропологию. Э. Майр, один из выдающихся современных теоретиков эволюционной биологии, выступал с позиций своей дисциплины, во многих случаях совершенно справедливо критикуя антропологов за неоправданно родовое обозначение ископаемых форм, с чем и мы столкнулись в предшествующем изложении. Узкая специальность Э. Майра — орнитология, в которой он является одним из ведущих специалистов,— почему же орнитолог и эволюционист выступил с трактовкой проблем антропогенеза, выдвинув свое оригинальное понимание некоторых из этих проблем и успешно защищая его на международном форуме? Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо рассмотреть саму предложенную Э. Майром систему идей. В противовес критикуемой им позиции палеонтологов, сужающих границы систематических категорий, он, опираясь на данные эволюционной биологии и палеонтологии и сопоставляя современные виды и роды с ископаемыми, защищал гипотезу объединения всех ископаемых предков человека, включая австралопитеков, в один род Homo с тремя видами — Homo transvaalensis, или человек трансваальский, Homo erectus, или человек прямоходящий. Homo sapiens, или человек разумный. Первый вид охватывал всех австралопитеков, второй — всех ар-

==126

хантропов, третий — палеоантропов и современных людей. В английской научной литературе в последнее время распространились два термина, перешедшие и в другие языки, в том числе в русский,— систематиков-объединителей называют ламперами (анг. lump— «смешивать в кучу»), систематики-дробители получили наименование сплитеров (анг. split — «раскалывать» или «раздроблять»). Предложение Э. Майра, как легко понять,— крайнее выражение точки зрения ламперов в антропогенезе.

«Ламперизм» распространился очень широко в последнее время в палеонтологии, представляя собой закономерную реакцию на предшествующий «сплитеризм». Естественно, такая реакция, соответствующая духу времени, оказалась очень сильной в антропогенезе, и предложение Р. Майра встретило либо полную, либо частичную поддержку специалистов, непосредственно работавших над палеоантропологическим материалом и особенно пытавшихся воссоздать более или менее целостную картину хронологической динамики древних гоминид. Любопытно отметить, что одним из первых в 1961 г. принял объединение всех настоящих гоминид в один род тот самый Дж. Робинсон, чье подразделение австралопитеков на два рода — Australopithecus и Paranthropus до сих пор, как мы пытались показать выше, сохраняет все свое значение. Сам Дж. Робинсон, защищая тенденцию объединения по отношению к архантропам и более поздним гоминидам, остался на своей прежней точке зрения по отношению к австралопитекам. И в более поздние годы до настоящего времени вышло много работ с самой разнообразной таксономической оценкой австралопитеков, но продолжающих ту же тенденцию объединения в отношении более поздних гоминид '.

Легко понять из предшествующих разделов этой главы, что автор критически относится к «ламперизму» в антропогенезе, каким бы прогрессивным он на первый взгляд ни казался, какими бы объективными причинами в палеонтологии он ни был вызван к жизни, какой бы произвол в изобретении все новых и новых систематических категорий он ни прекращал. Но основной вопрос состоит в том, какие аргументы могут быть выдвинуты в поддержку этого критического отношения и в чем состоит принципиальная слабость гипотезы «ламперизма» в антропогенезе. Два аргумента, как кажется автору, имеют существенное значение в этом отношении. Некоторые сторонники этой гипотезы подразумевают, другие утверждают в явной форме, что между локальными группами древних гоминид не было генетических барьеров и представители этих групп могли свободно скрещиваться между собой подобно тому, как иногда скрещиваются в природе представители близких видов. Если абсолютизировать критерий скрещивания, то все древние гоминиды действительно принадлежат к одному виду и их над-

См., например· Wolpoff M. Paleoanthropolo^

==127

видовая дифференциация маловероятна. Однако, во-первых, подобное явление — скрещивание представителей близких видов — представляет собой и природе не правило, а редкое исключение, а во-вторых, гипотеза отсутствия генетических барьеров па ранних этапах эволюции гоминид противоречит всему опыту изучения этих барьеров генетиками и антропологами в современном обществе. Их роль, особенно роль географических барьеров, огромна и сейчас, тем более мощно должны они были действовать на заре человеческой истории. Усиливалось действие генетических барьеров и малой плотностью населения. Таким образом, о свободном скрещивании внутри древних гоминид (если даже биологические предпосылки к нему имели место, оно не могло реализоваться на практике) не приходится говорить, а следовательно, нет оснований видеть в них представителей единого вида. Этот аргумент все;ке тем не менее носит косвенный характер. Но он подтверждается прямыми наблюдениями над масштабом различий между отдельными группами древних гоминид по черепу и скелету в сравнении с млекопитающими '. Этот масштаб больше соответствует родовым и надродовьш различиям, чем видовым и внутривидовым. И прямой аргумент, следовательно, говорит против «ламперизма» и в пользу принятой нами детализации в гоминидной классификации.

После всего сказанного, казалось бы, логичен был переход к рассмотрению факторов формирования и динамики предков человека, тех движущих сил, которые управляли процессом антропогенеза и вызывали прогрессивные морфологические изменения при переходе от обезьяны к человеку и на протяжении эволюции гоминид. Однако глубокое убеждение автора этих строк состоит в том, что все биологические закономерности этих процессов действовали через социальные каналы, созданные трудом, и поэтому рассмотрение факторов антропогенеза будет заключать следующую главу о трудовой деятельности древнейших и древних людей.

' См.: Харитонов В. М. Сравнение масштабов различия между черепами ископаемых гоминид и современных млекопитающих.— Вопросы антропологии, 1973, вып. 44.

==128

00.htm - glava06

Глава 4. Происхождение и ранняя история орудийной деятельности

Возникновение и структура орудийной деятельности

Ясное понимание того, что представляет собой орудийная деятельность, совершенно необходимо для проведения точной границы между тем, что мы называем поведением животных, и совокупностью тех действий, которые обозначаются как трудовые операции и подлинно общественное поведение ближайших предшественников человека. В названии этой главы словосочетание «история орудийной деятельности» не сопровождается дополнительным разъясняющим словосочетанием «ранних гоминид», ибо, по глубокому убеждению автора, орудийная деятельность и имеется только у гоминид. Она есть целесообразный целенаправленный результативный труд. Все попытки говорить об орудийной деятельности животных фактически малодоказательны и несостоятельны теоретически. Отдельные случаи употребления животными предметов в качестве орудий не есть орудийная деятельность, как не есть орудийная деятельность возведение бобровых плотин и хаток, строительство муравьиных и термитных куч, постройка птичьих гнезд и т. д. Говорить в данном случае о трудовой, или орудийной, деятельности — значит следовать вопреки очевидности определенной, заранее заданной гипотезе, извне, от теории навязанной результатам визуально очевидных наблюдений, и поэтому не необходимой, и поэтому искусственной, заслуживающей критического разбора.

Речь идет о гипотезе дочеловеческого, животного, инстинктивного, или рефлекторного, труда, предложенной и широко используемой такими несходными по своим взглядам на первые этапы социогенеза исследователями, как Б. Ф. Поршнев и Ю. И. Семенов. Первый много сделал и представил на суд научной общественности остроумную аргументацию, чтобы биологизировать ранние этапы человеческой эволюции, продемонстрировать не то чтобы отсутствие ощутимой границы между животными и ранними людьми, а полное их тождество, появление человеческой сущности только с человеком современного вида — человеком разумным. Второй сделал не меньше, чтобы, наоборот, насытить ранний этап антропогенеза конкретным социологическим содержанием и детально проследить зарождение многих социальных связей и отношений в недрах ячеек именно древнейших и древних гоминид. Отношение обоих названных исследователей к инстинктивному, или рефлекторному, дочеловеческому труду различно, как и их

==129

взгляды, они трактуют это явление по-разному, но для нас важно то, что их сближает,— вера в реальное существование самого феномена животного труда и попытки доказать его существование. Неандерталец, или палеоантроп,— животное, так полагает Б. Φ Поршнев и поэтому доводит историю животного труда, труда в инстинктивной форме, до появления человека современного вида, не видя никакой разницы в этом отношении между деятельностью пчелы и неандертальца, наоборот, уверенно, упорно, демонстративно постулируя отсутствие такой разницы. Ю. И. Семенов, как и многие другие исследователи, резко восстает против подобных умозаключений, для него демаркационная линия между животными и людьми проходит, отрезая питекантропов и синантропов, то есть древних архантропов, от животного мира, рефлекторный труд переносится на предшествующую им стадию, но подход к проблеме от этого принципиально не меняется: речь идет все о той же границе между настоящим, подлинно человеческим и дочеловеческим, животным трудом, разногласия лишь в том, по какому хронологическому рубежу провести эту границу.

В чем теоретический смысл гипотезы инстинктивного труда, каково место такой формы труда в понимании эволюционной динамики человечества? К сожалению, при современном перепроизводстве информации и краткости изложения результатов любой научной работы исследователи очень редко приподнимают завесу над психологическими мотивами, руководившими ими при выборе направления исследований или той или иной научной гипотезы Я думаю, что основное в интересующем нас случае лежит в целенаправленном поиске промежуточных форм между низшими формами жизнедеятельности животных и высшими формами активности человека, то есть в конечном итоге в обосновании, может быть до какой-то степени и неосознанном или малоосознанном, эволюционного подхода в изучении динамики сферы поведения подобно тому, как это процветало сотню лет тому назад в области морфологии. Но от прямолинейного эволюционного подхода в морфологии современная биология отказалась, еще менее он приемлем с теоретической точки зрения в изучении эволюции поведения феномена несопоставимо более сложного, чем морфология, обусловившего все многообразие связей и контактов между разнообразными формами живого вещества, породившего бесконечно изменчивое, часто непредсказуемое, богатое неуловимыми оттенками человеческое поведение с трудовой деятельностью, социальными отношениями, ритуальными действиями, сферой идеологии и т. д. Более эффективен, несомненно, диалектический подход с признанием возникновения на основе предшествующего развития качественно новых явлений, принципиально отличающихся от того что им предшествовало. Орудийная, или трудовая, деятельность предков современного человека — древних гоминид относится,

К оглавлению

==130

как я думаю, именно к таким качественно новым и своеобразным явлениям.

Теоретически малооправданная гипотеза инстинктивного труда имеет и слабое фактическое обоснование. Какие аргументы можно выставить против нее? Зоопсихологическая литература переполнена наблюдениями над тем, какими нелепыми, бесполезными и часто даже вредными для животного становятся инстинктивные поведенческие акты, когда животное попадает в непривычные обстоятельства, а его инстинкты выработаны в иной сфере и не приспособлены к новым условиям. В основе инстинктивного поведения всегда лежат адаптивные психофизиологические программы, наследственно детерминированные и выработанные, как правило, в процессе жесткого отбора к определенным средовым условиям. Поэтому инстинктивное поведение образует узкую сферу поведенческих актов и никак не исчерпывает всего многообразия поведения той или иной животной формы. Автор этих страниц не принадлежит к числу сторонников подавляющего преобладания автоматических инстинктивных действий в поведении животных и очень ограниченной сферы рассудочной деятельности, а защитники этой гипотезы и посейчас многочисленны ', несмотря на заведомо противоречащие ей результаты экспериментальной физиологической работы 2.

Разумные поведенческие действия животных реализуются, по-видимому, не на основе, или не только на основе, безусловнорефлекторных механизмов. Поэтому строительная и иная «созидательная» деятельность животных прежде всего тем отличается от подлинно созидательной деятельности людей, что она узко запрограммирована, от нее практически нет отклонений, индивидуум подвержен зову наследственности и отвечает на него, даже если он находится в условиях, в которых ответ на этот зов грозит гибелью. Инстинкт ограниченно целесообразен, так как он неизменен, или почти неизменен, и автоматичен. Поэтому бобровые хатки, птичьи гнезда, пчелиные соты монотонно одинаковы или варьируют в малых пределах, бобр не может построить муравейник, а муравьи возвести плотину на ручье, даже если ручей будет заливать их муравейник.

Разумеется, инстинкт не полностью неизменен в эволюционном отношении, он меняется, если группа особей попадает в иную экологическую обстановку, происходят какие-то изменения инстинктивного поведения и при переходе от поколения к поколению, коль скоро изменяются географические обстоятельства жизни или взаимоотношения с другими особями или представителями других видов Однако все сказанное относится к групповой эволюции инстинктивного поведения, его динамики во времени. Ин-

' См Фабри К Э Основы зоопсихологии Μ, 1978

См Крушинский Л В Биологические основы рассудочной деятельности Эволюционный и физиологе генетический аспект поведения M, 1977

==131

стинкт в то же время неизменен и строго автоматичен в другом смысле — в смысле его полной повторяемости и тождественности у отдельных особей. Действия каждой особи повторяют действия других особей и образуют поведенчески0 копии, сумма которые и дает строительный или вообще рабочий эффект. Один бобр делает то же самое, что и другие бобры. Изучив последовательность действий одного рабочего муравья, мы можем не тратить времени на подобное же наблюдение за деятельностью других муравьев — нам уже знаком жесткий стереотип видового поведения, все птичьи гнезда в пределах отдельных видов на одно лицо и т. д. Модификации и малозаметны, и, что самое главное, малозначащи в рамках поведения всей группы, они носят скорее случайный характер. В связи с подобной стабильностью видового поведения можно думать, что и его рабочие результаты в тех случаях, когда они имеют место — гнезда, хатки, другие постройки, мало изменяются во времени. Точными наблюдениями над палеонтологическим материалом это доказать трудно, но в тех редких случаях, когда мы знаем палеонтологическую историю видов, основные поведенческие характеристики, можно думать, мало подвержены эволюционным изменениям и, как уже отмечалось, изменяются чрезвычайно медленно и вслед за трансформацией самого вида в новых условиях жизни, когда он в них попадает. Между тем орудийная, или трудовая, деятельность, даже примитивная, как у первых гоминид, в качестве своей чуть ли не основной характеристики имеет высокую временную динамичность, в ней значительную роль играют акты творчества, она быстро меняет свою форму в деталях, в ее истории часты революционные переходы на качественно более высокую ступень. Принципиальная разница с так называемым животным трудом здесь очевидна.

Чрезвычайно существенной особенностью рабочей активности, в высшей степени сильно выраженной в первую очередь у насекомых, является разделение функций, развитое иногда настолько сильно, что отдельные функционально специализированные особи и морфологически очень заметно отличаются друг от друга. Этим достигается большое разнообразие рабочих операций, при слаженности инстинктивных действий прямо поражающее воображение своей целесообразностью и даже кажущейся целенаправленностью. Но внесите в эту удивительную симфонию ноту беспорядка, разбейте мерный рабочий ритм какой-нибудь искусственной помехой — и вы увидите то, что наблюдали десятки и сотни энтомологов-энтузиастов, начиная со знаменитого Жана Фабра: порядок сменяется хаосом, функционально специализированные особи оказываются совершенно беспомощными в условиях изменившейся ситуации. Таким образом, физиологически обусловленное разделение труда, усложняя формы рабочей активности животных и представляя собой биологический путь обеспечения этой усложненности, в то же время крайне неперспективно в эволюционном

==132

отношении, косно,· специализированно. Оно есть не широкая магистраль эволюционного развития, а отходящие от нее тупики эволюции, являющиеся результатом активного приспособления, но направленного на сужение сферы жизненной активности, на ее приуроченность к определенным экологическим нишам. Место каждой особи при разделении функций эволюционно, наследственно предопределено, а ведь в процессе человеческого труда специализация практически очень редко опирается на биологические особенности отдельных индивидуумов, да и то недостаток силы, например, при совершении тех или иных трудовых операций может быть с успехом восполнен профессиональным умением. И в этом лежит фундаментальное различие между тем, что называют инстинктивным трудом, и трудом человеческим.

Последнее, о чем нужно сказать в связи с обсуждаемой нами проблемой,— использование орудий труда. По вопросу о том, что можно, а что нельзя считать настоящим орудием, идет длительная дискуссия, в которой было высказано много и умозрительных, и основанных на конкретных наблюдениях точек зрения. Мы частично коснемся этой дискуссии в дальнейшем, здесь же будем считать орудием любой предмет, который употребляет животное, чтобы быстрее достичь или вообще достичь стоящей перед ним цели. Можно определенно заявить, и тому есть многочисленные экспериментальные подтверждения в опытах над животными, да, они пользуются орудиями, а из них — над высшими обезьянами, из которых выделяются шимпанзе и гориллы, они употребляют палки, чтобы что-то достать, и камни, чтобы расколоть, например, орех, слоны, держа в хоботе ветки, обмахиваются ими, спасаясь от мух, но... но все это делается спорадически, изредка, такое использование предметов — скорее случайность, чем правило, здесь нет необходимой регулярности, оно может иметь место, может и не иметь, не оно определяет жизненную активность видов и удовлетворяет их жизненные потребности. Этологам, изучающим поведение обезьян, давно известно, что обезьяны могут угрожать друг другу палками и ветками деревьев, но когда дело доходит в редких случаях до серьезной драки, в ход пускаются кулаки и зубы — об этом еще несколько десятилетий тому назад писал такой блестящий исследователь психики человекообразных обезьян, как немецкий зоопсихолог В. Келер. Тем более это справедливо по отношению к более низко организованным животным — основным и в подавляющем большинстве случаев единственным орудием, обеспечивающим их нормальное функционирование и обслуживающим все их рабочие операцги, являются органы их тела. Употребление же в дополнение к ним каких-то предметов в качестве орудий — эпизод, скоротечные миги, ничего не меняющие в жизни соответствующих видов.

Вывод из всего сказанного напрашивается сам собой. Повторяю, я не вижу смысла в гипотезе инстинктивного труда, она излишня

==133

с теоретической точки зрения, так как вызвана к жизни для объяснения несуществующего явления, и бездоказательна фактически. Полагаю, что об орудийной деятельности, или труде, можно говорить только как о труде человеческом, а он начинается с возникновением человеческого общества. Против подобной точки зрения можно было бы выставить тот аргумент, что К. Маркс в первом томе «Капитала», рассматривая труд как структурный компонент экономической системы общества, употребил выражение «первые животнообразные инстинктивные формы труда» и писал о том этапе в истории труда, когда он еще не был свободен от «своей примитивной, инстинктивной формы». Что можно возразить на это? К. Маркс ни в коем случае не противопоставляет животный труд подлинному, и поэтому нет никаких оснований выделять, опираясь на это его высказывание, две специальные стадии в истории труда — труд животнообразный, инстинктивный, и труд подлинный. Конечно, и К. Маркс, не владея той полнотой информации, которой располагает современная наука, прозорливо увидел это, трудовые операции первобытных людей были пронизаны инстинктивными актами в большей степени, чем все формы современного технического труда, но ими. в большей степени, чем в современном обществе, была пронизана вся сфера поведения древних гоминид. Вслед за К. Марксом мы не отрицаем, а признаем известную роль инстинктов в реализации первых примитивных трудовых процессов, но от такого признания далеко до ипостазирования их в форме гипотезы животнообразного, инстинктивного, труда.

Итак, орудийная, или трудовая, деятельность начинается с человеком, подразумевая не только современное человечество, но и длинный ряд его гоминидных предков. Что собой представляет эта деятельность как совокупность поведенческих актов, как значительная сфера деятельности вообще? Совершенно очевидно, что она представляет собой процесс, в котором взаимодействуют различные структурные компоненты, между этими компонентами существуют меняющиеся взаимоотношения и в то же время сохраняется целостность и результативность самого процесса. К нему подходили под разными углами зрения, в многочисленных исследованиях выяснялись разные стороны этого процесса — мотивационные установки, формы трудовой активности, результативность трудовых операций, возможности общей оценки продуктивности трудовой деятельности и многие другие аспекты. Все исследования на эти темы принадлежат перу экономистов, психологов, социологов. Они реконструируют картину трудовых процессов с большой полнотой, но нам нет необходимости на них всех останавливаться — для сквозной темы этой книги, рассмотрения процесса становления человечества, важны лишь генезис трудовой деятельности и формирование основных структурных ее компонентов. В качестве примера очень усложненной классификации структурных компонентов трудовой деятельности можно

==134

привести недавно опубликованную классификацию Г. Ф. Хрустова ', претендующую на восстановление исходных состояний трудовой деятельности, но в то же время вводящую в анализ такие моменты, генезис которых может быть реконструирован лишь умозрительно и никак не связан с реальными и практически единственными остатками и маркерами первых этапов развития трудовой деятельности — орудиями труда. Разумеется, можно и даже должно анализировать подобные теоретически восстанавливаемые в их генезисе аспекты орудийной, или трудовой, деятельности — лежащие в ее основе мотивации и их общественную обусловленность, психофизиологические особенности трудовой активности, но нужно отчетливо подчеркнуть, что все это составляет предмет философского, а не конкретно-историческою анализа, которого мы придерживаемся в этом случае.

Выделение основных и наиболее фундаментальных структурных компонентов трудовой деятельности, осуществленное К. Марксом в первом томе «Капитала», как мне кажется, исчерпывающим образом охватывает все стороны трудовой деятельности и в то же время позволяет заглянуть в самые интимные уголки ее внутренней структурной организованности. Таких фундаментальных структурных компонентов — три: сам труд, то есть совокупность трудовых операций, создающих, собственно, то, ради чего весь трудовой процесс возникает,— результаты труда; объект труда, то есть то, на что труд направлен и к чему он прилагается, и средство труда, то есть то, с помощью чего труд осуществляется,— орудие труда. В этой тройной системе, повторяю, отражены все основные структурные компоненты труда. И каждый из компонентов, даже сами трудовые акты в виде своих результатов, имеет материальное воплощение в виде археологических остатков, позволяющих не только восстанавливать их хронологическую динамику, но и приподнять завесу над их возникновением. Особенно богато аргументирована история средств труда — орудий, изучение которых на первых стадиях истории человечества составляет едва ли не основной предмет первобытной археологии. Изучение орудий при отсутствии следов самой трудовой деятельности и следов первоначальных объектов труда все равно дает нам возможность судить о возникновении орудийной, или трудовой, деятельности в целом, так как само орудие только и возникает как средство труда, как удовлетворение трудовых потребностей и не имеет никаких других функций. Было орудие — был труд, нет следов орудий — об орудийной, или трудовой, деятельности можно только гадать.

' См.: Хрустов Г. Ф. Человек деятельный I. Структурная классификация жизнедеятельности гоминоидов. Социальный синтез.— Вопросы антропологии, 1980, вып. 66; Он же. Человек деятельный II. Феномен совмещения в структуре деятельности. Эволюционная классификация совмещений деятельности гоминоидов.— Вопросы антропологии, 1981, вып. 67.

==135

В этой связи не последнее значение начинает приобретать правильное понимание того, что представляет собой подлинное орудие и как можно распознать его, отличив от похожих предметов. Речь идет, разумеется, не просто об отличительных признаках орудий — нам с детства знакомы топор, молоток и многие технически более сложные орудия, мы не нуждаемся в их определении, чтобы знать, с чем мы имеем дело. Речь идет о том, как отличить примитивное орудие, сделанное из камня, дерева, кости или рога, от необработанного камня и необработанного дерева. На первый взгляд это кажется совсем простым делом, однако история археологии древнекаменного века показывает, как подчас бывает сложно признать в грубом желваке орудие и, наоборот, отказаться видеть его в камне иногда довольно замысловатой формы. Еще 50 лет тому назад многие археологи серьезно относились к так называемым эолитам (греч. «эос» — «заря», «литое» — «камень») — камням, которые обнаруживали как будто какие-то следы искусственной обработки, но на самом деле оказались естественными поделками природы, чаще всего результатами работы речной воды. Да и после эолитов часто возникали дискуссии (с некоторыми из них мы познакомимся) о том, считать тот или иной набор простейших примитивных орудий подлинными или кажущимися орудиями; дискуссии эти лишний раз показали, как непросто выделить подлинные критерии орудия, но они же и углубили наши знания в этой области, наше понимание предметной формы и технологии простейших орудий, научили более уверенно распознавать следы искусственной обработки и, следовательно, выделять подлинные орудия из совокупности естественных природных предметов.

Дата добавления: 2015-10-21