Становление человечества 15 страница

Язык как средство человеческого общения, мышления и выражения не составляет исключения из этого общего правила. Но его специфика в качестве предмета научного исследования огромна. Во внешних своих проявлениях он представляет собой результат технической работы наших голосовых органов и в то же время обслуживает все сферы социальной жизни, без него жизнь общества даже в простейших своих формах была бы невозможной. Формы реализации речи биологичны, но вся функция языка социальна, поэтому его нельзя безоговорочно отнести ни к кругу биологических, ни к кругу социальных явлений, он входит в обе категории лишь какими-то своими гранями, оставаясь особым явлением, изучающимся с разных сторон и различными специфическими методами. Лингвистику, языкознание, принято относить к гуманитарным наукам; она считается даже одной из основных гуманитарных дисциплин. Так сложилось исторически — в древности в индийской и античной науке к языку шли от текста, на основе тек-

==174

стов, представлявших собой более или менее выдающиеся литературные произведения, выводились правила нормативной грамматики, языковые факты входили в сознание вместе с филологическими, то есть вместе с изучением текста. Отсюда грамматика, как часть филологии, входила в сокровищницу гуманитарного знания, была до какой-то степени одним из краеугольных его камней. И действительно, языкознание на протяжении двух с половиной тысячелетий оставалось гуманитарным, применяя характерные для гуманитарной науки чисто описательные методы изучения языка и тесно переплетаясь сначала с филологией, а затем и с другими гуманитарными дисциплинами — историей литературы, анализом исторических источников и т. д. Интересное освещение этих аспектов истории лингвистики содержит книга Т. А. Амирова, Б. А. Ольховикова и Ю. В. Рождественского «Очерки по истории лингвистики», изданная в 1975 г. На биологические, чисто материальные стороны речи, ее воспроизведение голосовым аппаратом человека обращалось мало внимания. Между тем без органов речи, воспроизводящих звуки, не было бы и никакой языковой коммуникации. Как ни сложна она, она сводится к работе речевого аппарата и воспринимается ухом. Без достаточно развитого мозга — органа мысли — также не могла бы развиться никакая языковая коммуникация. Лишь в последние десятилетия в лингвистику влились и стали в ней широко использоваться данные антропологии о структуре и хронологической динамике мозга у предков человека и данные нейрофизиологии о разнообразных функциях мозга. В недрах самой лингвистики одновременно стали использоваться экспериментальные биофизические методы для изучения именно той стороны языка, которая и является биологической,— работы голосовых органов.

Не есть ли это внесение со стороны чуждых самой языковой науке методов? Языкознание использует лишь результаты применения этих методов, но сами они, может быть, остаются для него посторонними, входят в сферу языкознания лишь от случая к случаю и как чужеродное тело? Ведь не изучается же в языкознании звук сам по себе, он интересен языковедам только лишь в связи с его языковой нагрузкой и местом, которое он занимает в языке. Но в том-то и дело, что для характеристики речевого звука все равно используются среди прочих и физико-акустические параметры '. Исследование всех языковых процессов теснейшим образом сомкнуто с изучением мышления, и, оставляя в стороне мышление, невозможно ни понять, ни истолковать эти процессы. Это означает, что и биоакустика языка, и палеоневрология, как сейчас часто называют ответвление антропологии, занимающееся эволюцией мозга, и анатомия речевых органов какими-то своими частями органически входят в языкознание, образуя в нем специальные разделы.

См.: Фант Г. Акустическая теория речеобразования. М., 1964.

==175

Примерное распространение языковых семей до эпохи Великих географических открытий. 1 — эскр-алеутская, 2 — на-дене, 3 — алгонкино-вахашская, 4 — пенути, 5 — ютоацтекская, в — хока-сиу, 7 — миштеко-сапотекская, 8 — майя-соке, 9 — миското-матагальпская, 10 — чибча, 11 — аравакская, 12 — Карибская, 13 — тупиеуарани, 14 — жес, 15 — кечуа и аймара, 16 — арауканская, 17 — пузльче-техуэльче, 18 — алакалуф, она и ямана, 19 — койсанская, SO — пилотская, 21 — суданская, 22 — банту, 23 — афро-

азийская, 24 — кавказская, 25 — индоевропейская, 26 — финно-угорская, 27 — баскский язык, 28 — мунда, 29 — дравидийская, 30 — самодийская, 31 — тюркская, 32 — тунгусо-манчжурская, S3 — монгольская, 34 — корейский и японский языки, 35 — айнский язык, 36 — китайско-тибетская, 37 — тайская, 38 — индонезийская, 39 — папуасская, 40 — австронезийская.

==176

==177

Много внимания в лингвистике уделяется биоакустике речи, армия языковедов специализируется в фонологии — учении о звуковой стороне языка, но пока еще немногие лингвисты занимаются психофизиологией речи, она остается сферой действий нейрофизиологов. Однако происходящий на глазах разворот собственно лингвистической работы в этой области, обогащение общей лингвистики антропологическими и нейрофизиологическими данными, оформление психолингвистики показывают, что языкознание постепенно становится тем, чем оно в действительности и должно быть,— не чисто гуманитарной дисциплиной, а специфической наукой, частично объединяющей в себе и гуманитарные, и экспериментальные естественнонаучные методы и изучающей все стороны языка в полном объеме, а не только его социальные аспекты.

Как в свете всего сказанного отнестись к генезису языка? Сталкиваемся ли мы здесь с каким-то процессом, настолько далеко в хронологическом отношении отстоящим от современности, что судить о нем на основании современных лингвистических фактов нет никакой возможности? Ведь процесс этот не реконструируется удовлетворительным образом, и максимум, на что можно рассчитывать,— это получить о нем лишь некоторую косвенную информацию, опираясь на данные многих дисциплин, изучающих самые ранние этапы первобытной истории, таких, как антропология, археология, этнография и т. д. Многие лингвисты так и считают, и именно на этом основании сформулирована гипотеза, согласно которой происхождение языка представляет собой экстралингвистическую проблему, то есть проблему, целиком лежащую за рамками лингвистической науки, комплексную, то есть решаемую усилиями разных дисциплин, а то и вообще не решаемую не только на современном уровне развития науки, но и принципиально. Известный французский лингвист Ж. Вандриес в книге «Язык», переведенной на русский язык в 1937 г., писал, например (с. 19): «Когда говорят, что проблема происхождения языка не относится к языковедению, это всегда вызывает удивление. Однако же это истина. Непонимание ее вводило в заблуждение большинство писавших о происхождении языка за последние сто лет. Главная их ошибка была в том, что они подходили к своей задаче со стороны лингвистической, смешивая происхождение языка с происхождением отдельных языков.

Языковеды изучают как устные, так и письменные языки. Они изучают их историю, пользуясь наиболее древними документами, имеющимися на этих языках. Но в какие бы древние времена ни проникал исследователь, он всегда имеет дело только с языками уже высоко развитыми, имеющими за собой большое прошлое, о котором мы не знаем ничего. Мысль о том, что путем сравнения существующих языков можно восстановить первичный язык,— химера. Этой мечтой тешили себя когда-то основатели сравнитель

==178

ной грамматики: теперь она уже давно оставлена». И далее (с. 20—21): «Таким образом, идет ли речь о наиболее древних из известных нам языковых памятников или о языках, на которых учатся говорить дети, языковед всегда имеет дело только с организмом, давно сложившимся, созданным трудами многочисленных поколений в течение долгих веков. Проблема происхождения языка лежит вне его компетенции. В действительности эта проблема сливается с проблемой происхождения человека и с проблемой человеческого общества: она относится к первобытной истории человечества. Язык возникал по мере того, как развивался человеческий мозг и создавалось человеческое общество».

Такой скептицизм по отношению к разрешающей силе сугубо лингвистических методов реконструкции объясняется частично падением веры в лингвистическую палеонтологию, развившуюся с 1863 г., когда появилась книга А. Пикте «Происхождение индоевропейцев», и углубившуюся в восстановление истории и общественных институтов народов, но в то же время опиравшуюся на очень спорные и в дальнейшем отвергнутые этимологии. Не говоря уже об идее непознаваемости каких-то явлений и процессов, незаметно вползающей в науку вместе с этой гипотезой, нельзя не отметить, что подобная гипотеза идейно вырастает из упомянутого выше чисто филологического подхода к языкознанию, как гуманитарной дисциплине, ограничивающей себя лишь областью точных исторических реконструкций, опирающихся на сравнительносопоставительные исследования современных языков. Современные языки понимаются при этом в самом широком смысле слова, то есть не только как собственно современные языки, но и все языки, зафиксированные письменной традицией, то есть начиная с начала III тысячелетия до н. э., однако подобное расширение хронологических рамок мало меняет суть дела.

Против такого подхода к генезису языка можно выставить все те общие рассуждения, которые приведены выше,— генезис любого явления должен изучаться в рамках той научной дисциплины, которая изучает само явление, научный подход состоит в рассмотрении явлений в динамике и т. д. Но помимо этих общих рассуждений, носящих методологический характер и обязательных поэтому только для тех, кто их разделяет, большое значение в качестве аргумента может иметь, мне кажется, сама тенденция развития реконструктивной работы в области восстановления древних форм речи и генетических взаимоотношений родственных языков.

Сначала такая работа интенсивно велась лишь в сфере индоевропейского языкознания — детальная изученность индоевропейских языков и наличие письменных памятников позволили объективно подойти к восстановлению древнего строя индоевропейской речи и воссоздать контурй исходной совокупности диалектов или языков, из которых развились известные нам индоевропейские

==179

языки. Работа эта продолжается до сих пор, и она привела к достаточно определенным и однозначным результатам. Но за последние два-три десятилетия фронт языковедческих исследований необъятно расширился в различных странах мира, в орбиту внимания языковедов вошли практически все мировые языки, поэтому и пределы хронологической реконструкции языковых явлений значительно расширились. В качестве очень глубокого хронологического среза, реконструируемого сравнительно-историческим языкознанием, можно назвать гипотезу ностратической семьи языков, которая дальше будет рассматриваться подробно. Здесь следует лишь отметить, что, по мнению многих языковедов и специалистов-смежников, речь идет в данном случае о верхнепалеолитической эпохе. Коль скоро языкознание, пользуясь своими собственными методами, проникает в столь далекую эпоху, можно думать, что вовлечение в сравнительные исследования всех без исключения языков мира позволит заглянуть в эпоху еще более древнюю и восстановить начальные этапы возникновения и развития праязыков. Сейчас это еще остается мечтой, но мечтой, опирающейся на уже достигнутый реальный прогресс лингвистической науки и поэтому не беспочвенной, а, что называется, трезвой мечтой, позволяющей заглянуть в ближайшее будущее. Объективное освещение происхождения языка, базирующееся на самих лингвистических фактах, уверен, завтрашний день в развитии языкознания, и поэтому на этих страницах защищается точка зрения, в соответствии с которой происхождение языка представляет собой сугубо лингвистическую проблему, к решению которой, разумеется, должны привлекаться и факты смежных дисциплин.

Генезис любого явления — процесс чрезвычайной сложности, на который влияют многие факторы, тем более сложен генезис такого сложного явления, как человеческая речь. И прежде всего мы должны разобраться, что, какой комплекс явлений подразумевается, когда речь идет о происхождении языка. И здесь на первый план выдвигается фундаментальное противопоставление языка и речи, наряду с другими языковыми антиномиями прозорливо намеченное и глубоко исследованное Ф. де Соссюром, ставшее одним из краеугольных оснований современной теоретической лингвистики. До сих пор мы употребляли оба обозначения как равноправные, но антиномия между ними, интуитивно осознаваемая лингвистами и до Ф. де Соссюра и действительно отражающая важные стороны такого многостороннего явления, как звуковая коммуникативная деятельность человечества, заставляет нас рассмотреть специфику обоих понятий и наметить демаркационную линию между ними. Несмотря на то что противопоставление языка и речи принимается практически всеми современными лингвистами и является, как уже говорилось выше, фундаментальным для теоретической лингвистики, в трактовке самих этих явлений нет полной ясности. В некоторых определениях присутствует

К оглавлению

==180

элемент нарочитой усложненности, характерный вообще для части лингвистических работ на общетеоретические темы, что не дает возможности детально понять мысли соответствующих авторов и уловить содержащуюся в них идею противопоставления языка и речи. Не претендуя на строгое освещение темы и суммируя то, что кажется правильным в высказываниях других авторов, следует отметить основной момент, который представляется наиболее фундаментальным и в котором отражается действительно разная природа языка и речи. Этот момент — общественный характер языка и личностный, индивидуальный характер речи. Язык — это средство коммуникации общества, речь — это язык индивидуума. Противопоставление подобного рода не является абсолютным: язык как целое образован в своей динамике среди прочего и личными усилиями отдельных индивидуумов: как бы ни была сильна индивидуальная окраска в речи, она формируется на основе общеязыковых норм и бессознательно воспринимается в детском возрасте как стихийная общественная необходимость. И все же, несмотря на условность противопоставления общественного начала в языке и личного начала в речи, только такое противопоставление и кажется логичным в феномене языка, затрагивая его основные и самые существенные стороны.

Осознание подобного противопоставления, находящегося в рамках чисто языковых понятий и не требующего для своего понимания никаких экстралингвистических подходов, чрезвычайно важно в генетическом отношении, так как оно сразу же детализирует проблему генезиса языка и ставит перед нами дополнительные вопросы — возникает ли членораздельная речь вместе с языко,или отдельно от него, как соотносятся происхождение речи и происхождение языка хронологически, с какого времени индивидуальное языкотворчество начинает влиять на общественные функции языка и какова его роль в динамике языковых форм, как языковые формы воспринимались индивидуумом на самых ранних этапах существования человеческого общества и т. д. Совершенно очевидно, что для ответа на эти вопросы мы имеем лишь косвенные соображения, но, повторяю, соображения эти, как и сама проблема, вытекают из лингвистических наблюдений и общей лингвистической теории; в той мере, в какой они подкрепляются данными смежных наук, они все равно нацелены на решение лингвистических проблем. Этим помимо всего вышесказанного лишний раз предопределяется ответ на вопрос, сформулированный в заглавии раздела: происхождение языка не внелингвистическая, а сугубо лингвистическая проблема, но действительно теснейшим образом связанная с происхождением человека и становлением общества.

==181

Звуковое общение у животных вообще и обезьян в частности

В любом, даже пригородном лесу летом человек попадает в мир причудливых, очень разнообразных и в подавляющей своей части необычайно приятных для слуха звуков. На фоне успокаивающего шелеста листвы слышны пение птиц и жужжание насекомых. В лесах с непугаными животными — таежных и тропических — можно слышать иногда не менее причудливые, чем пение птиц, крики млекопитающих. Даже водная стихия, оказывается, не безмолвна. Исследование эхолокации у рыб и водных животных, проведенное с помощью биоакустических приборов, вскрыло огромный мир звуков, издаваемых рыбами и водными животными и доступных уху человека; несколько лет тому назад можно было купить пластинку с воспроизведением этих звуков, немного таинственных, не похожих на звуки птиц и наземных животных, но тоже очень разнообразных. Естественно, явление вокализации, то есть воспроизведения звуков, сразу же привлекло к себе внимание, как только стало изучаться поведение животных. В последние десятилетия к его исследованию привлечена техническая аппаратура, что позволило выразить полученные данные в сравнимой форме физико-акустических характеристик. К сожалению, накопленные данные еще недостаточны, они не охватывают многих видов животных, но и то, что уже сделано, дает возможность понять как механизмы возникновения вокализации, так и ее функциональное назначение.

Представим себе полностью безмолвный органический мир, живое население нашей планеты, не издающее ни одного звука. Холодок пробегает по спине при одной только мысли об этом — такой негостеприимной и страшной в своем молчании и в своей монотонности сразу же начинает казаться наша Земля. Но это — субъективное восприятие, во многом обязанное своим появлением тому обстоятельству, что мы вырастаем и наша психика формируется в звучащем мире. Объективная же сторона дела в другом — как могут осуществляться взаимодействие и согласованная эволюция разных форм живого вещества в этом безмолвном мире? Вся внезвуковая двигательная коммуникация — позы, жесты, движения, выражающие страх, угрозу, подчинение,— действительно эффективна только при дневном свете, что бы ни писалось о ночном зрении животных. Многие виды действительно одарены им в высокой степени, но оно ни в коей мере не составляет общего достояния животных. Остается еще та форма коммуникации, которая выражается. и осуществляется с помощью запахов. Метки охотничьих зон с помощью экскрементов и мочи, мускусные железы, выделяющие острые и пахучие запахи, обнюхивание как разнополых, так и однополых особей — все это широко распространенные коммуникативные явления в мире животных, как и

==182

разнообразнейшая гамма запахов, выделяемых растениями, которые также служат коммуникативным целям, привлекая нужных насекомых. Из воспоминаний современников известно, что замечательно проницательный и вдумчивый по отношению к не лежащим на поверхности явлениям природы В. И. Вернадский готовил специальную работу о геологическом значении запахов. Содержание ее неизвестно, так как она осталась неопубликованной, но можно думать, что речь шла о значении запахов в процессах рассеяния и миграций химических микроэлементов. Эта биохимическая сторона явления, определяющая его роль в биосфере, никак не должна заслонять другой функции запахов — сигнальной. Но запахи распространяются не мгновенно, содержащаяся в них информация достаточно диффузна и неопределенна. При неконтактном, дистанционном их восприятии реакция на них у животных часто ошибочна. В других отношениях, чем позы, но запахи также недостаточно эффективны как аппарат сигнализации, а значит, и коммуникации. Поэтому безмолвный мир — это одновременно и мир со слабыми информативными связями разных форм живого вещества. Ни сложные биогеоценотические отношения, ни единство биосферы, ни ее согласованную эволюцию представить в нем невозможно.

Одно это, без всяких дополнительных соображений, говорит о значительной роли издаваемых животными звуков в качестве сигналов, об их огромной роли в коммуникации как представителей одного и того же вида и даже одной и той же популяции, так и представителей разных видов и популяций. Сигнализация звуками имеет явное преимущество по сравнению с сигнализацией позами и запахами: звуки могут быть более дифференцированы, чем запахи, мгновенно воспринимаются, звуковая сигнализация не ограничена дневным временем, как двигательная, наконец, звуки могут выражать гораздо более разнообразные эмоциональные состояния животного, и поэтому и с этой точки зрения они информативно несравненно богаче других форм сигнализации. Даже у насекомых, не говоря уже о более продвинутых в эволюционном отношении группах животных, акустические средства коммуникации, как показывают результаты новейших исследований, суммированные в вышедшей в 1981 г. книге Р. Д. Жантиева «Биоакустика насекомых», занимают значительное место в общении особей и передаче информации об источниках пищи. Таким образом, хотя человеческая речь и возникает вместе с человеком, но предшествующая ей звуковая сигнализация, так сказать, питательная почва, на которой возникла речь,— широко распространенное явление в мире живой природы, включенное в сферу поведения практически почти на всех этапах развития животного мира и играющее в этом поведении громадную роль '.

Обширная сводка всех данных: Sebeok Th. (ed.). How animals communicate. Bloomington, Indiana University press, 1977.

==183

Подойти дифференцирование к оценке той роли, которую играет вокализация в обеспечении коммуникативной функции, помогает последовательное рассмотрение тех состояний отдельных особей и их совокупностей, при которых звуковые выявления особенно часты и значимы именно в коммуникативном отношении. Для классификации этих состояний предложено несколько схем — от достаточно обобщенных до довольно детальных. Схемы эти исходят из разных принципов, но в целом они могут быть сведены к различным составляющим жизненного цикла животных, более или менее расчлененного по своим фазам. Пример схематичной классификации — разделение всех звуковых сигналов, издаваемых животными, на четыре категории, отражающие различные сферы поведения и соответствующие местоположению и ориентированию, обозначению предметов, оценке предметов и ситуаций, определению поведения соседней или родственной особи. Такую классификацию предложил У. Сладен в 1969 г. Факт значительной обобщенности этой классификации сам по себе мог бы составлять ее достоинство и свидетельствовать о возможности ее широкого и многостороннего использования, если бы не неопределенность в выделении категорий сигналов и отнесении отдельных сигналов к этим категориям. Скажем, одна особь предписывает другой с помощью издаваемого звука или совокупности звуков какое-то действие, другая при этом не остается безмолвной и отвечает первой также какими-то звуками, совершая в то же время то или иное действие,— что это, сигнал, относящийся к категории предписания или.детерминации поведения одной особи со стороны другой? В действительности мы имеем дело с группой сигналов разнообразного назначения, которые можно разбить минимум на две подгруппы: сигналы, исходящие в виде приказа, и сигналы, исходящие в виде ответа, в свою очередь подразделяющиеся на сигналы согласия или сигналы несогласия. Налицо, следовательно, сложный поведенческий акт, охватывающий минимум две особи, сопровождающийся сложной полисемантической вокализацией. Трактовать этот сигнал только как приказ — значит заведомо упрощать и схематизировать действительность. Неопределенность границ самих категорий также бросается в глаза. Как подразделить сколько-нибудь объективно обозначение предметов и оценку предметов? В человеческом языке и поведении это не составляет труда, но для животного предмет представляет, как правило, ценность не сам по себе, а лишь в связи с тем или иным эмоциональным состоянием или пищевым рефлексом. Продемонстрированная замечательным исследованием Н. Ю. Войтониса «Предыстория интеллекта» (оно было опубликовано в 1949 г.) исключительно активная «ориентировочно-исследовательская» деятельность даже у низших обезьян, имеющая своей целью ознакомление с самыми разнообразными, не несущими никакой пищевой ценности категориями предметов, в очень слабой степени представлена у

==184

многих других животных. Поведение этих животных сведено по большей своей частя к утилитарному удовлетворению немногих инстинктов, особенно когда дело касается взрослых животных,— полового, пищевого и т; д., а «ориентировочно-исследовательская» деятельность, если она и имеет место, целиком направлена на сторожевую функцию. Хорошим примером такого поведения является поведение копытных животных, описанное Л. М. Баскиным в книге, вышедшей в 1976 г.

Трудности классификации звуков по выделенным рубрикам и неполнота самих рубрик заставляют отнестись к рассматриваемой схеме звуковой сигнализации весьма критически.

Не лучше выглядят и другие обобщенные схемы. Например, А. С. Мальчевский предложил в 1976 г. схему, в которой были выделены три основных самостоятельных типа вокализации: сигнализационный, ситуативный и эмоциональный, смысловое значение которых видно из их названий. Пользуясь таким подразделением, можно ли достаточно четко отделить первый тип от второго (ведь сигнализация о ситуации есть также сигнализация) и можно ли выделять типы, исходя из разных критериев (третий тип, отражающий состояние эмоциональной сферы животного, явно отличен по своему психофизиологическому генезису от первых двух)? Очевидно, нет, что лишает и эту схему серьезного значения.

Более перспективны схемы типов вокализации, тесно соотносящие эти типы с половым, пищевым, ориентировочным и другими формами поведения. В конечном итоге число таких форм поведения ограничено, и они легко могут быть выделены по контрасту друг с другом. Все они сопровождаются вокализацией, и она как бы фиксирует ту или иную форму поведения, делает ее значимой для других особей. Тот или иной звук или та или иная совокупность звуков есть стигмат, или сопровождающее явление определенного поведенческого акта или группы последовательных актов. С какими-то определенными поведенческими актами, пожалуй, невозможно соотнести лишь тот тип вокализации, который был выделен А. С. Мальчевским как сопутствующий. Под ним подразумеваются любые звуки нецеленаправленного характера, сопровождающие жизнедеятельность животного, так сказать, звуковой фон. Он был выделен у птиц, но характерен и для многих других стадных животных. По поводу смысловой нагрузки этого звукового фона и его значения в общей системе звуковой вокализации можно уже сейчас сказать, что дальнейшее, более детальное изучение на первый взгляд нейтральных звуков, вероятнее всего, позволит дифференцировать их и выявить в них какие-то смысловые компоненты, выходящие за рамки простого щебетания или любой другой вокализации. Весьма возможно, что функциональное значение звукового фона с поведенческой точки зрения именно и состоит в том, что он сигнализирует каждой особи и всему их сообществу в целом о полном благополучии всех членов сообщества в данный

==185

момент времени, а это необходимо и сообществу, и составляющим его членам для нормальной реализации жизненного цикла, необходимо как своеобразная гарантия безопасности, как знак спокойствия и возможности отключения на какой-то промежуток времени сторожевых инстинктов.

Но даже если функциональное назначение звукового шума не целиком исчерпывается этим обстоятельством, трудно согласиться с высказанным Л. А. Фирсовым и В. Ю. Плотниковым в книге 1981 г. «Голосовое поведение антропоидов» мнением о связи его с целенаправленной вокализацией, то есть с тем, о чем только что было высказано теоретическое предположение. Данные об этом, наверное, поступят, как и указывалось, в процессе дальнейших исследований, но приведенный в качестве доказательства случай не кажется убедительным аргументом. Речь идет об описании в известной книге Дж. ван Лавик-Гуддол «В тени человека» случая использования особью шимпанзе внешних предметов для усиления своей вокализации (обезьяна била в оставшиеся от людей и подобранные ею металлические баллоны из-под бензина) и последовавшем за этим мгновенном подъеме ее на высокий уровень в системе иерархических поведенческих связей между особями внутри сообщества. Это типичный случай искусственного усиления вокализации, связанной с агрессивным поведением, что демонстрируется и приводимой Л. А. Фирсовым и В. Ю. Плотниковым аналогией,— таким же искусственным усилением вокализации вожаком стада шимпанзе в лабораторных условиях с помощью ритмичных ударов по решетке, ящикам и другим предметам, причем особо важен самый факт выбора таких предметов, удары по которым особенно звучны.

Возвращаясь от частного случая вокализации — ненаправленного и нейтрального звукового фона к целенаправленной вокализации, соотносящейся с составляющими компонентами жизненного цикла, можно выделить девять поведенческих циклов, сопровождающихся вокализацией, и соответствующих им типов звуковых сигналов: общения с матерью, общения с детенышем, ориентировочный, контактный, игровой, пищевой, половой, защитный и агрессивный. Такая схема ближе всего к классификации, предложенной Л. А. ирсовым в 1980 г., но отличается от нее характером трактовки общих выделенных категорий, выделением дополнительных категорий (общения матери с детенышем и детеныша с матерью) и отсутствием категории общения особей друг с другом, которая, с нашей точки зрения, целиком покрывается контактной. Эти девять типов сигнальной коммуникации, выражаемой звуком, акустически, целиком охватывают всю коммуникативную сферу в поведении животных и в то же время естественно подразделяются в связи с жизненными циклами и психофизиологическими состояниями животных, что обеспечивает широкую приложимость и рабочую ценность этой классификации, возможность ее исполь-

Дата добавления: 2015-10-21