Становление человечества 20 страница

' Edinger T Die fossilen Gehirne.— Ergebnisse der Anatomie und Entwicklungsgeschichte, 1929, B

2 См. Орлов Ю A Perunnnae, новое подсемейство куниц из неогена Евразии (К филогении куниц).— Труды Палеонтологического института АН СССР M — Л, '

К оглавлению

==230

мозга предков современных куньих. Палеонтологи имеют дело с организмами, стоящими на очень разных ступенях филогенетической лестницы, отсюда резкие морфологические различия между сравниваемыми эндокранами. Но и эти существенные различия не очень способствуют получению определенных выводов относительно уровня развития высшей нервной деятельности вымерших животных. Т. Эдингер показала, что мозг вымерших зубастых птиц не несет в своем макростроении каких-либо особенностей, близких к структуре мозга рептилий,— этот вывод был использован в филогенетических целях для демонстрации близости зубастых птиц к настоящим птицам, а не к рептилиям. Но он мало дает в понимании их поведения, специфики локомоции, особенностей полета. Ю. А. Орлов сумел показать при функциональном истолковании строения мозга у предков куньих, что они были очень подвижными и ловкими животными; это, строго говоря, более или менее очевидно и по аналогии с поведением современных куньих. Антропологи при разборе вопроса о характере мышления ископаемого человека заинтересованы в гораздо более детальных реконструкциях, но такие реконструкции, как правило, порождают спорность предлагаемых решений.

Наконец, четвертый, и по-видимому последний в настоящее время, источник сведений о психическом мире ископаемых гоминид — все, что рассмотрено было в 4-й главе и что осталось от них в виде материальных остатков их деятельности. 150 лет существования археологии палеолита дали нам много остроумных интерпретаций этих материальных остатков с целью реконструировать духовный мир древних людей. К сожалению, подавляющее число таких реконструкций было предпринято в связи с определением времени возникновения и ранних этапов развития религии и искусства или в связи с формированием и эволюцией ранних форм социальной организации. Психологи почти не прикасались к материальным остаткам деятельности древних гоминид — этому исключительно обильному, критически проверенному и достоверному материалу в своих попытках реконструкции основных стадий человеческого мышления. Здесь практически нужно пахать целину, поэтому и результаты на первых порах не могут быть особенно эффективными. Но сама многочисленность археологического материала, уникального в этом отношении, позволяет видеть в нем отражение процессов, происходивших по всей ойкумене. Теснейшая связь мышления с человеческой деятельностью, которая есть в соответствии с небесспорной, но вызвавшей много положительных откликов гипотезой А. Н. Леонтьева ' как бы предметное

1947, т. 10, вып. 3; Он же. Палеоневрология как один из разделов палеонтологии позвоночных — В кн · Памяти академика А. А Борисека.— Труды Палеонтологического института АН СССР М.— Л., 1949, т.

' См.: Леонтьев А. Н. Проблема деятельности в психологии.— Вопросы философии, 1972, № 9.

==231

воплощение психических явлений (тогда как последние представляют собой деятельность, перенесенную в сферу сознания), делает реконструктивно-психологический подход к археологическим данным чрезвычайно перспективным и настоятельно необходимым.

Итак, четыре источника восстановления законов мышления ископаемых гоминид — историко-психологический, зоопсихологический, палеоневрологический и археологический. Каждый из них имеет свою специфику и каждый предлагает какие-то результаты, неповторимые в рамках исследований другого профиля, но в то же время все они в совокупности могут быть проконтролированы друг другом. Такова сложная диалектика восстановления психических функций человека на ранних этапах его развития. Сравнение зоопсихологических и историко-психологических материалов очерчивает границы восстановления, палеоневрология и археология палеолита помогают восстановить последовательность переходных явлений на хронологическом рубеже от высшей нервной деятельности высших животных до психики современного человека. Само восстановление и составляет содержание той науки, которую можно назвать палеопсихологией человека и которая по специфике предмета исследования заслуживает быть выделенной в специальную дисциплину, так как хотя в ней частично и пересекаются интересы других наук, но она в то же время приносит информацию, несводимую ни к одной из них и чрезвычайно важную для смежных областей знания в целом. В качестве основного метода этой науки выступает метод сравнения; разнородных данных, почерпнутых из перечисленных научных дисциплин. - -

При выделении любой самостоятельной науки чрезвычайно важно четкое определение ее рамок. В этой связи вопрос первостепенной важности — отношение друг к другу палеопсихологии человека и той главы эволюционной физиологии, которая посвящается изучению динамики специфически человеческих функций. Эволюционная физиология,' как особое направление физиологических исследований, предугаданная в трудах К. Льюкаса, Л. А. Ухтомского, И. П. Павлова и выделенная Л. А. Орбели, накопила огромное число фактов о функциях различных анализаторов у животных, о характере переходов от одного уровня функциональной активности к другому, о путях достижения более совершенной работы того или иного анализатора в ходе эволюции. Пожалуй, эволюционная психология, охватывающая зоопсихологию и психологию человека в целом, не достигла такого уровня разработки, как эволюционная физиология, по сравнению с последней в ней не столь длительно применялся эксперимент и существуют свои специфические и чрезвычайно существенные трудности в интерпретации данных опыта и наблюдений. Однако эволюционная психология может выступать сейчас с определенной и достаточно разработанной концепцией поведения от низших форм

==232

к высшим '. Она представляет собой как бы более высокий надстроечный этаж по отношению к физиологическому знанию, последнее есть знание о материальном субстрате психики, представляющей собой в конечном счете сумму знаний об идеальном 2. В развитом виде категория идеального присуща лишь человеку, но истоки идеального, истоки сознательной психической деятельности лежат в антропогенезе, в своих простейших формах восходят, надо думать, к животным. Таким образом, палеопсихология — в конечном счете наука об истоках идеального у человека, она использует эволюционно-физиологический материал, но сама далека по своему предмету от эволюционной физиологии.

Каковы наиболее фундаментальные структурные компоненты психики ископаемых гоминид, подлежащие исследованию в рамках палеопсихологии человека? Естественно, они могут быть определены только через структурную организацию психики современного человека. Это означает, что если в психике ископаемого человека и существовали какие-то своеобразные явления, свойственные только ей, то мы не можем их обнаружить, не имея им аналогий в психике современного человека. Психический субстрат, структура психической деятельности является основным в предмете палеопсихологии, а субстрат этот дан только в психических явлениях, свойственных современному человеку. Что-то, разумеется, вскрывается и при исследовании материальных остатков деятельности ископаемых гоминид, являющихся предметными слепками их психических функций, но это «что-то» может быть разумным образом интерпретировано лишь по аналогии с психической деятельностью современного человека. Развертывая эту аналогию, можно думать, что характер логического, элементарные противопоставления, свойства памяти, образы, символы и воображение, если последнее имело место, уровень развития ассоциаций, социальное поведение — вот те структурные компоненты психики ископаемого человека, которые следует реконструировать в рамках палеопсихологии. Что из этого перечня удастся восстановить сейчас, что не восстанавливается удовлетворительным образом — нам предстоит решить в ходе дальнейшего изложения. Но уже сейчас ясно одно, и это одно составляет самый важный итог предшествующего изложения,— палеопсихология человека представляет собой исключительно существенную область знания, без известных достижений в которой трудно представить себе прогресс в удовлетворительном истолковании многих особенностей ранних этапов развития общественного сознания и общественной жизни древних гоминид. Таким образом, разработка связанной с палеопсихологией человека проблематики — это одновременно разработка важнейших тем истории первобытного общества на раннем этапе его развития.

' См.· Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. 4-е изд. М., 1959. 2 См.· Дубровский Д. И. О природе идеального.— Вопросы философии, 1971, № 4.

==233

Природа логического, сферы сознательного и бессознательного в первобытном мышлении

Еще до осознания длительности эволюционного процесса, приведшего к формированию современного человечества, до осознания самого факта естественноисторического происхождения человека и формирования основных социальных институтов научно-философская мысль обращалась к образам первобытности и идее дикаря, подразумевая под этой идеей исключительно современные первобытные народы и рисуя их жизнь, общественный уклад и культурные традиции в наивно-панегирических тонах. В живо и ярко написанной книге итальянского исследователя Дж. Коккьяры «История фольклористики в Европе», посвященной изучению народной культуры в европейских странах, а также ее преломлению в сознании крупнейших европейских мыслителей начиная с эпохи средневековья, приведено много интересных фактов, иллюстрирующих, как далеки были такие гиганты европейской культуры, как М. Монтень, Ш. Монтескье, Ф. М. Вольтер, Д. Дидро, даже от подобия научного подхода к первобытности, представляя ее золотым веком человеческого общества и культуры. Но для нас в данном контексте интересны не эти давно отжившие свой век взгляды, а отношение к самому первобытному человеку, его психологии. «Дикарь» (а именно этот термин употреблялся для обозначения человека первобытности) добр, честен, добродетелен, лишен корысти, он воплощает в себе все идеалы, уже давно утраченные развитой цивилизацией. Все это сейчас воспринимается как детский лепет европейской мысли, но с него начинается движение к знанию в этой области, и мысли эти можно рассматривать как первую, пусть умозрительную и полностью оторванную от правды жизни, попытку реконструкции психического мира первобытного человека.

На следующем этапе место этих наивных домыслов занимает желание вглядеться в психический мир первобытного человека, осуществляющееся с помощью накопления наблюдений путешественников и первых исследователей многообразия человеческой культуры, раскрытия конкретных знаний о первобытных верованиях, обрядах, обычаях, иногда жестоких и отпугивающих европейских наблюдателей своей дикостью, часто совсем непонятных и не находящих никаких аналогий в общественных институтах цивилизованных народов. Еще египтяне, греки и римляне накопили большой запас сведений об окружающих их народах, то же продолжали делать и средневековые европейцы, но первые шаги по систематизации этих сведений, приведению их в порядок и использованию для построения целостной картины первобытной культуры и первобытного мышления начинаются с середины прошлого века '.

' См.: Токарев С. А. Истоки этнографической науки (До середины XIX в.). М., 1978; Он же. История зарубежной этнографии. М-, 1978.

==234

Они последовательно отливались затем в форму эволюционистских, диффузионистских, фрейдистских идей, в форму функционального и этнопсихологического подходов в истории этнологической мысли, но в интересующем нас аспекте их, за немногими исключениями, объединяло представление о первобытном мышлении как о какой-то психологической структуре, мало или совсем не отличающейся от аналогичной структуры современного человека — представителя развитой цивилизации, но представляющей собой эволюционный этап в развитии человеческого мышления в целом. Иными словами, общая концепция сводилась к тому, что первобытный человек (имелся в виду в первую очередь любой современный носитель первобытной культуры, но взгляд этот мог быть экстраполирован и на ископаемого человека) мыслит по тем же законам, что и человек цивилизованный, но мыслит хуже; и концепция эта оставалась неизменной по существу на протяжении многих десятилетий.

Чтобы не быть голословным, приведу два примера, относящихся к самому началу научного подхода к изучению первобытности, то есть к середине прошлого века и первым десятилетиям нашего столетия, когда уже оформился иной, не эволюционистский взгляд на ментальные, или психические, структуры первобытного человечества. Первый из этих примеров — отрывки из знаменитого описания кругосветного путешествия Ч. Дарвина, совершенного в 1832—1836 гг. Ч. Дарвин на основании собственных наблюдений, довольно подробно характеризуя материальную и духовную культуру огнеземельцев, везде подчеркивал ее исключительно низкий уровень. Любопытны, как уже говорилось, для интересующей нас проблемы его характеристики их умственных способностей. Прежде всего, первое его впечатление от знакомства с огнеземельцами: «Когда мы вышли на берег, дикари казались как будто встревоженными, но продолжали толковать и выделывать жесты с большой быстротой. Мне никогда не случалось видеть более странного и любопытного зрелища; я не мог себе представить, как далеко расстояние между дикарем и образованным человеком,— оно значительнее, чем между диким и домашним животным, только в человеке больше способности к усовершенствованию» '. Далее следует уже какой-то вывод из проделанных наблюдений над жизнью огнеземельцев и условиями, в которых они живут: «Да и очень немногое здесь могло привести в действие высшие духовные способности: какая здесь пища воображению, какая работа рассудку для сопоставлений, суждений и решений? Чтобы снять раковину с утеса, не требуется даже хитрости, этой низшей умственной способности. Ловкость здешних туземцев можно уподобить в некоторых отношениях инстинкту животных, потому что она не совершенствуется опытом: самое замысловатое их произведение —

Дарвин Ч. Сочинения. М.-Л., 1936, т. 1, с. 176-177.

==235

челнок, при всей своей недостаточности, остался в продолжение последних двухсот пятидесяти лет таким же, каким впервые описал его Дрэк» (с. 186). И, наконец, итоговая формулировка, в которой огнеземельцы и представители некоторых других первобытных народов выстраиваются в подобие некоего эволюционного ряда: «Я думаю, в этой крайней части Южной Америки человек находится на более низкой ступени развития, чем в какой-либо другой части земного шара. Островитяне двух рас, обитающих в южной части Тихого океана, сравнительно цивилизованы. Эскимосы в своих подземных лачугах пользуются некоторыми удобствами жизни и в искусстве своих искусно снаряженных челноков обнаруживают довольно высокое мастерство. Некоторые племена Южной Африки, бродящие в поисках за кореньями и кое-как укрывающиеся на своих диких и безводных равнинах, в достаточной степени жалки. Австралиец по простоте своей обстановки наиболее приближается к огнеземельцу, но он все же может похвалиться перед ним своим бумерангом, своими копьями и дротиками, своим способом лазать по деревьям, выслеживать зверя и охотиться. Хотя австралиец в некоторых отношениях ушел дальше огнеземельца, но из этого не следует, чтобы он был сколько-нибудь выше его по своим умственным способностям: из того, что я сам наблюдал у огнеземельцев, бывших с нами на корабле, и из того, что читал об австралийцах, я даже склонен прийти к совершенно противоположному заключению» (с. 196). Расист, расистски мыслящий человек был Ч. Дарвин в начале своих занятий наукой — может подумать читатель. Нет, не расист — к этому времени относятся его ожесточенные стычки с капитаном «Бигля» Р. Фицроем, упорным защитником рабства, практически к этому же времени относится вопрос из записной книжки 1837—1838 гг.: «Животных, которых мы сделали нашими рабами, мы не любим считать равными себе. Не стремятся ли рабовладельцы доказать, что у негров умственные способности иные, чем у белых?» ' Ч. Дарвин ни в коей степени не был расистом, он был последовательным эволюционистом и распространял эволюционный принцип на все в человеке, включая и его психику.

Проходит почти'90 лет, факты из жизни первобытных народов, добытые уже профессионалами, и разнообразные результаты их интерпретации образуют гору статей, отчетов и монографий, и один из крупнейших этнологов XX в.— Ф. Боас выступает с программной книгой «Ум первобытного человека». Программной, потому что в ней обсуждаются самые актуальные проблемы антропологической и этнологической наук, в том числе и расовые предрассудки. Позади десятилетия работы не только по исследованию культуры отдельных народов, но и по выявлению культурных типов и культурных динамических моделей, ожесточенные уже

Дарвин Ч Сочинения M, 1959, т 9, с. 122.

==236

к тому времени дискуссии о едином пути развития человечества или о множестве этих путей. Основной пафос книги Ф. Боаса, написанной и изданной в США, лежит в плоскости публицистически страстного, хотя по форме и вполне научного утверждения идеи равенства умственных способностей представителей разных рас, в первую очередь негров и белых. Касается он и психических способностей первобытного человека, рассматривая их, как Ч. Дарвин, под эволюционным углом зрения, но подчеркивая в соответствии с уровнем науки XX в. ограниченность или полную неприменимость такого подхода по отношению к современному человеку: «Наше краткое рассмотрение некоторых из проявлений умственной деятельности человека в цивилизованном и в первобытном обществе привело нас к тому выводу, что эти функции человеческого ума являются общим достоянием всего человечества. Следует заметить, что согласно нашему нынешнему методу рассмотрения биологических и технологических проблем мы должны предположить, что эти формы развились из низших форм, существовавших в прежнее время, и что, несомненно, некогда должны были существовать расы и племена, у которых охарактеризованные здесь свойства были совершенно неразвиты или лишь слабо развиты; но верно и то, что у нынешних человеческих рас, как бы ни были они первобытны по сравнению с нами, эти способности весьма развиты» '. Цитата пространна, как пространны были приведенные выше выдержки из Ч. Дарвина, но зато сравнение их ясно показывает отсутствие принципиального прогресса в трактовке основных особенностей первобытного мышления и верность эволюционному подходу, пронесенную почти через столетие.

А в это время уже готовилась измена ему, созревшая в недрах европейской мысли и связанная с исследованиями французского ученого Л. Леви-Брюля. Не полевой работник, как Ф. Боас, кабинетный исследователь-социолог, религиовед и психолог, Л. Леви-Брюль имел редкую книжную эрудицию и привлек в своих работах о первобытном мышлении практически всю совокупность фактических данных, доступных в его время. Он не ограничился официальной этнологической литературой. Географы, путешественники, авторы путевых заметок, сталкивавшиеся в той или иной степени с отсталыми в культурном отношении народами,— все были его информаторами, из всех их описаний он сумел извлечь нечто ценное, почему и фактическая база его трудов охватывала не народы той или иной окраины ойкумены, а все примитивные общества Старого и Нового Света. Был он очень вдумчив и нетороплив, к созданию обобщающих трудов о первобытном мышлении подошел, будучи уже известным ученым, но именно эти его труды создали ему славу в этнологии, социальной психологии и теории культуры, именно они составляют предмет споров психологов

Боас Ф. Ум первобытного человека M — Л-, 1926, с. 68.

==237

и философов до сих пор. В двух русских изданиях, носящих название «Первобытное мышление» (1930) и «Сверхъестественное в первобытном мышлении» (1937), сосредоточены переводы нескольких книг Л. Леви-Брюля, охватывающих все им созданное в учении о первобытном мышлении.

Сказав только что о продолжающихся дискуссиях вокруг творчества Л. Леви-Брюля, нужно упомянуть и о том, что ему и не повезло и повезло с оценками в нашей советской научной литературе. Безоговорочно и некритически поднятый на щит в трудах Н. Я. Марра и части его последователей, он затем был подвергнут резкой критике в связи с широким и также некритическим использованием его идей в первом советском учебнике по истории первобытного общества, принадлежавшем перу В. И. Равдоникаса. Критика этого учебника касалась не только фактической стороны, но захватила и теоретические установки, что в конечном итоге вылилось в малооправданное отрицание наблюдений Л. Леви-Брюля над ментальными структурами первобытных обществ. И чрезмерное восхваление на первом этапе, и полное отрицание на втором — все это, с.моей точки зрения, «невезение», и только теперь ему повезло, когда его концепция нашла объективную оценку в общей панораме этнологической и философской западноевропейской мысли в первой половине нашего столетия '. Столь противоречивые оценки, в какой-то мере отражающие очень сложное и неоднозначное отношение к творческому наследию Л. Леви-Брюля, во многом объясняются парадоксальностью его взглядов на фоне традиционного эволюционизма. Академическая манера Л. ЛевиБрюля, бесстрастно излагавшего факты и свои выводы из них, кажется очень спокойной и даже намеренно никого не задевающей, на самом же деле она острополемична — автор не излагает предшествующих концепций, его книги не содержат историографических введений, все строится как бы на пустом месте. И по-своему он прав — его оригинальная концепция первобытного мышления действительно не имела исторических аналогий, была полностью самобытна и оригинальна. Первобытное и цивилизованное мышление рассматриваются синхронно, в одной хронологической плоскости, чтобы выявить и как можно более полно охарактеризовать все аспекты различий между ними. Поэтому Л. Леви-Брюль совсем не касается ископаемого человека, хотя к 30-м годам были накоплены уже достаточно полноценные знания и в археологии палеолита, и в палеоантропологии,— ему нужны точные факты и наблюдения из жизни современных примитивных обществ, чтобы воссоздать всю полноту жизненных ситуаций, в которых функционирует первобытное мышление.

Если обобщить содержательные и богатые частными наблюде-

' См.: Мелетинский Е. М. Мифологические теории XX века на Западе.— Вопросы философии, 1981, № 7.

==238

ниями за развитием отдельных сторон первобытной культуры труды Л. Леви-Брюля и попытаться выявить в них наиболее фундаментальные идеи, составляющие арматуру всей постройки, то нужно назвать два момента, каждый из которых, строго говоря, составляет самостоятельную концепцию, не связанную с другой. Одна из этих концепций имеет (что очень важно) общепсихологическое значение и применима к трактовке динамики социальнопсихологических механизмов и в современном обществе, вторая ограничена, как строго постулировал и сам Л. Леви-Брюль, рамками первобытного мышления. Первая концепция — гипотеза коллективных представлений, вторая концепция — гипотеза так называемого сопричастия. Что такое коллективные представления? В любом обществе не только язык встречает индивидуума с самой ранней поры его развития после рождения, но и вся сумма традиций в материальной и духовной культуре, психологических стереотипов, господствующих в данном обществе. Вся эта сумма традиций обязательна для индивидуума в процессе его развития, она довольно строго программирует это развитие, и отклонений от нее в первобытных коллективах практически нет или они встречаются чрезвычайно редко. Любой индивидуум формируется коллективом, суммой представленных в нем традиций, знаний, представлений, которые Л. Леви-Брюль и назвал коллективными представлениями. В какой-то мере идея коллективных представлений перекликается с идеей информационного поля, о которой бегло говорилось на предыдущих страницах, но отличие, видимо, в упомянутой обязательности коллективных представлений для развития личности, необходимости их усвоения, чтобы стать полноценным членом коллектива, тогда как информация, образующая информационное поле того или иного коллектива, может усваиваться любым индивидуумом с известной избирательностью, тем большей, чем больше объем информационного поля.

Затронутая выше проблема коллективных представлений в жизни цивилизованных обществ — государственных образований с городской культурой,— строго говоря, лежит за пределами нашей темы, но она важна в том отношении, что как-то более наглядно и выпукло рисует нам, что же такое есть эти коллективные представления. Господствующая в обществе религия, определенная система политических взглядов, господствующая идеология — вот то, что формировало социальный климат внутри любого государственного образования на протяжении истории человечества, что так или иначе навязывалось индивидууму и сознательно или бессознательно им усваивалось. Навязывание коллективных представлений осуществляется всем обществом, но от этого оно становится только более непреодолимым и строгим, индивидуум безоговорочно подчиняется коллективу, меньшинство — большинству. Любопытно, что бунт, индивидуальный или коллективный, против общепринятых норм поведения, морали, родительских уз, классово-

==239

го угнетения начинается с классового общества, в истории которого подобные бунты начали играть значительную роль с самых первых этапов становления государства, а в дальнейшем составляют в тех или иных формах мощнейший стимул исторического прогресса.

Что такое сопричастие? Задавая этот вопрос, мы касаемся самой интимной и узловой мысли в концепции Л. Леви-Брюля, которая предопределяет общую оценку, данную им первобытному мышлению и его фундаментальным отличиям от мышления современного цивилизованного человека. Сопричастие — категория логическая, под ней подразумевается ассоциативная связь, которая возникает между представлениями о явлениях внешнего мира при их осознании. У современного человека в рамках развитой цивилизации сопричастие между.вещами, явлениями, процессами устанавливается строго по законам логической связи между ними, выверенным практической жизнью, длительным развитием, в ряде случаев предшествующим научным анализом. Цивилизация и отношения между людьми внутри нее, как, впрочем, и устанавливаемые людьми отношения между вещами,— это царство разума, логики. И чем дальше и больше развивается цивилизация, тем шире царство логики и опирающейся на нее науки. В современном мире научное обоснование признается не только желательным, но и необходимым по отношению к действиям и решениям любого рода. Не так устанавливается сопричастие у первобытного человека. Связь между вещами, явлениями и процессами устанавливается на основании случайных совпадений и поверхностных аналогий. Эти совпадения и аналогии, отражающие подлинную структуру отношений вещей и процессов, фиксируются сознанием, логика рациональная при этом не достигается, заменяясь иррациональной. Любой представитель отстающего общества не то что пронизан предрассудками и суевериями, проистекающими от незнания объективных закономерностей мироздания, он и мыслит не как представитель цивилизованного общества, а по законам своей иррациональной логики. Мышление первобытного человека и мышление цивилизованного человека соотносятся не как две последовательные стадии в развитии единого потока сознания, а как принципиально различающиеся ментальные категории. Поэтому логическому мышлению современного представителя развитого общества Л. Леви-Брюль противопоставляет алогическое или дологическое мышление первобытного человека. В опубликованных посмертно дневниковых записях, относящихся к последним годам жизни, он отказался, правда, от столь резкого противопоставления, но это мало меняет суть дела — концепция его все равно запечатлелась в умах читателей преимущественно в том виде, в каком она изложена и аргументирована в прижизненных публикациях.

Постулирование алогического характера первобытного мышления — наиболее уязвимая сторона концепции Л. Леви-Брюля, то, за что он больше всего подвергался критике и что волей-неволей

К оглавлению

==240

создает по крайней мере снисходительный взгляд на первобытные общества. Л. Леви-Брюля не обвиняли в расизме — слишком он гуманистичен, страницы его книг пронизаны подлинным уважением к первобытным народам, нравы и психологию которых он описывает, но возможность для одностороннего подхода его данные все же дают. Поэтому помимо их объективной оценки, согласия или несогласия с основными положениями концепции Л. ЛевиБрюля остается у части исследователей субъективно-настороженное к ним отношение, спровоцированное именно этими возможными выводами из его учения, за которые он сам не несет никакой ответственности, но на которые он наводит своей интерпретацией собранных им многочисленных и красноречивых фактов. Как интерпретировать эти факты, избежав крайностей самого французского исследователя, и не дать даже малейшего повода к внесению в их интерпретацию субъективных цивилизаторских оценок? Подобная интерпретация представляется возможной лишь на пути синтеза их с традиционным эволюционным подходом, но, разумеется, при полном учете опыта современной антропологической и психологической науки, показывающего все трудности ретроспективной экстраполяции данных о мышлении современных первобытных народов на ископаемых людей и высокую специфику мыслительной деятельности современного человека по сравнению с его животнообразными предками.

Дата добавления: 2015-10-21