Из-за одного валуна неожиданно вышла женщина, изодранная одежда которой была мокрой от крови, сочившейся из множества ран на её хрупком теле. Она еле шла и тянула ко мне руки, глядя на меня красными от слёз, полными отчаяния глазами, а я с ужасом наблюдал за тем, как после неё на снегу остаются кровавые следы. Попятившись назад, я упал, и яркая вспышка на мгновение ослепила меня, а на месте женщины возник отец. Только борода его была очень длинной и абсолютно белой. «Будь ты проклят… будь проклят! Будь проклят!» — отец медленно приближался, опираясь на палку, и смотрел на меня полным ненависти взглядом, гневно шипя проклятия. Постепенно я стал понимать, что всё это - страшный сон, но проснуться не было никакой возможности, он не кончался. Снег падал всё гуще, и пытаясь отодвинуться от отца, который уже стал замахиваться на меня, я посмотрел на землю рядом, и увидел припорошенный снегом анх Билла на цепочке. Я схватил его, непрестанно шепча имя любимого, но серебро, больно обжигая, стало плавиться в моей ладони. Из него будто бы вырывались языки пламени, и оно растекалось по руке, сжигая кожу расплавленными каплями. В какой-то миг пламя поглотило меня всего, и вдруг я услышал душераздирающий крик: «Том!», это был голос Вильгельма, и это было последним, что я слышал.
POV Author:
Благополучно вернувшись во Фрэмлингхем, счастливый герцог Суффолк готовил свой замок к прибытию наследника, которого любил всем сердцем, и его таинственного друга. Дадли старший внимательно следил за работой прислуги, которая убиралась во внутренних покоях, состоящих из пяти смежных комнат, которые он отвёл под гостевые, а теперь с радостью отдавал их в распоряжение сына, который был ему дороже всего на свете. Старый герцог не женился, завещав все свои владения и богатства единственному наследнику, и когда Томас обратился к нему с просьбой позволить молодому прорицателю у них жить, он лишь рассмеялся, заявив, что все фамильные владения и так уже давно принадлежат Тому, и что мог бы и не спрашивать разрешения, а сам он, в свою очередь, Вильгельму будет рад всегда.
Погрузившись в приятные хлопоты, старик не заметил, как прошло семь дней. В ночь затмения он закрылся в своём кабинете, пересматривая старые рукописи и книги. Ближе к трём часам пополуночи, он почувствовал себя неважно, и прилёг на небольшой, покрытой старым персидским ковром, кушетке, что стояла прямо под окном. Быстро провалившись в беспокойный сон, старый герцог утонул в неприятных, вселяющих страх, видениях: он отчётливо видел горы и реки, как будто парил птицей над землёй, потом видел своих покойных отца и мать, и, наконец, ему привиделась женщина, с младенцем на руках, сидевшая под кустом сирени. Её облик источал любовь и спокойствие. Она улыбнулась, ослепляя жемчужной улыбкой, а её тёмно-каштановые волосы весело блеснули в лучах солнца, так же как и карие глаза, которые лучились загадочным светом. Ступая по мягкой траве, герцог приблизился к ней, не веря своему счастью – он так давно её не видел. Опустившись перед ней на колени, Дадли-старший почувствовал, как по щекам катятся тёплые капли, а сердце пустилось отбивать быстрый ритм, но как только он взял её изящную руку и приложил к своим губам, она громко вскрикнула. Герцог заметил, что она носит плод под сердцем, но по её платью стало расползаться огромное пятно крови… Красавица снова закричала, вскакивая, и выронила младенца, которого герцог не успел поймать, и тот растворился в луже крови, что растекалась у её ног. В то же мгновение сама она исчезла с внезапным порывом ветра.
Герцог проснулся от собственного крика, и вскоре в кабинет вбежали дворецкий Кристиан и слуга-француз Доминик.
— Вы закричали, вы кого-то увидели, сэр? Вам дурно? – стал выспрашивать Доминик, поглядывая на распахнутое окно.
— Я звал кого-то? – герцог не сразу пришёл в себя, пытаясь вспомнить свой сон, в памяти всплывали лишь какие-то урывки, однако вспомнить, что же привело его в такой ужас, он не мог, — Назвал ли я имя? – с надеждой произнёс седовласый.
— Симуна, — тихо ответил дворецкий.
Остаток ночи и утро Дадли-старший провёл в страшных муках. Давным-давно он пообещал себе забыть о некоторых обстоятельствах, некогда происходивших в его жизни, дабы не подвергать опасности себя и всю свою семью – Тома, братьев, племянников. Но последние события, а теперь и это кошмарное видение, которое теперь восстанавливало по кусочкам его память, растеребили старую рану и усилив боль, которую он столько лет пытался заглушить. Он пообещал себе, что заберёт с собой в могилу тайну, которая стоила жизни единственной, которую он любил.
Розоватые облака рисовали на восточном небе какие-то причудливые узоры, и складывались в фигуры каких-то мифических существ, а герцог, наблюдая за ними, в первый раз за многие годы позволил себе слёзы. Сердце сжималось от боли и понимания, что жизнь не повернуть вспять, и не изменить вещей, которые имели место быть. Дадли относился к тем людям, седина которых, как раз, свидетельствовала о мудрости, и потому он постарался успокоить себя, хотя всё внутри бушевало и било тревогу, а нахлынувшие воспоминания лишили герцога сна ещё на несколько дней. Мучаясь сердцем, он постоянно думал о Томе, ожидая их с магом прибытия со дня на день.
***
Тем временем Английский двор пребывал в возбуждении. Девица из рода Болейн родила дочь от короля Ирландии, и поползли непонятные слухи о том, что династия Тюдоров намеревается захватить власть. Дабы успокоить волнения, было принято решение продемонстрировать подданным своё спокойствие и беззаботность — в Лондоне и Ноттингеме почти каждый день устраивались балы и турниры, а местные вельможи, также как иностранные послы, щеголяли по улицам в самых роскошных нарядах, привлекая к себе толпы нищих, которым щедро раздавали милостыню. Общее настроение, царившее в те дни в столице и больших городах, весьма удачно скрывало этими торжествами пламя костров, на которых беспощадно уничтожали протестантов и алхимиков, кровопролитие в Бретани, а также беспорядки, связанные с вышеупомянутым слухом о свержении Стюартов.
Джаред, привыкший быть в курсе всех дел, сам успел побывать в Вестминстере, где встретился с епископом Кентербери, который был очень недоволен тем, что принц не смог удержать Дадли в Ноттингеме. Однако Его Высочество, со свойственной ему самоуверенностью, спокойно заявил, что это лишь вопрос одного-двух месяцев, и сделал вид, что не сильно заинтересован в деле Дадли вообще. Он сделал так именно потому, что заметил нездоровый огонёк в глазах священнослужителя, который не сумел скрыть его, когда заговорил о Вильгельме. Эндрю принц собой не взял, оставив его управлять торжествами в Ноттингеме, к тому же нельзя было, чтобы он знал о том, что они замышляют в союзе с епископом. Джаред предполагал, что неисправимый гуманист Форестер не сможет побороть своих дружеских чувств и обязательно предупредит Суффолков о том, что готовится против них.
По возвращении в Ноттингем, принц был уведомлён о том, что Томас Дадли и его спутник вовсе не собираются возвращаться, а едут в семейное имение Суффолков, где собираются пробыть не менее трех месяцев. К своему великому сожалению, Джаред обнаружил, что ему даже некуда послать Тома, чтобы выиграть хоть немного времени и попытаться снова добиться расположения Билла. А заявиться в замок к Дадли под предлогом погостить – Тому сразу всё станет ясно, а этого делать нельзя, если знаешь его взрывной характер. Стюарт очень соскучился по общению с Биллом. Он привык к магу, пока тот, хоть и избегал его, больше походя на прозрачную тень, обитал во дворце. Страстное желание прижать к себе хрупкий стан, и снова почувствовать сладость нежных уст становилось иногда таким нестерпимым, что Джаред велел посылать за конюхом, чтобы тот закладывал лошадей в дальний путь в направлении Суффолка, но одёргивал себя в последний миг. Эндрю замечал всё происходящее с принцем, но решив держать нейтралитет, он только вздыхал, когда принц, пребывая в дурном настроении, ругал его самого, своего старого советника Винслоу, а также беспричинно срывался на Рамону. Последняя, кстати, и после отъезда мага, главного виновника её вечного раздражения, была по-прежнему зла, срываясь, в свою очередь, на своих фрейлин.
Всё изменилось в тот день, когда из Парижа прибыл виконт Франсуа Луи де Монморанси, младший брат барона Дюпена де Монморанси и Луизы, вдовы герцога Лотарингского. Это был очень изящных манер молодой человек, которого очень жаловали при французском дворе. Собственно, эта самая любовь выражалась в десятке дуэлей каждую неделю, которые были следствием чрезмерного внимания к Франсуа со стороны придворных дам. Ну а главным объектом зависти почтенных господ, было особое расположение к нему их королевы, Элеоноры Австрийской. А внимания этой женщины добивались очень многие, даже нынешний король Англии Генрих VIII не стал исключением. Как королева Франции, она не имела никакого влияния, однако служила связующим звеном между Францией и Священной Римской империей. Всё же, любые обвинения в адрес Франсуа были бессмысленны, поскольку у Элеоноры была одна особенность — она находила утешение в объятиях придворных дам. Этого нельзя было предавать огласке, однако об этом знали, по крайней мере, самые близкие её спутники. Непосредственно же с самим де Монморанси, она имела свои дела – он доставлял ей из провинции дворянских дочерей, которые становились её фрейлинами. Неприятным моментом было то, что девицы, прослужив у неё год-два, либо бесследно исчезали, в то время как всем говорилось, что они вернулись в отчий дом, либо же умирали от неизвестных болезней, как сообщал потом придворный лекарь. Ходили слухи о том, что виконту, как раз, известно всё о судьбе несчастных. Знал он или не знал — об этом было известно ему одному.
— Как тебе эта девица? – Джаред бросил на покрывало камею на цепочке.
Франсуа лениво перевернулся на бок, и поправив смявшуюся кружевную простынь, взял украшение в руку.
— А она красавица… — задумчиво протянул виконт, прищурившись, разглядывая миниатюрный портрет, — Австрийка?
— Ты почти угадал, — Джаред забрал медальон назад, откидываясь на подушку, — Но это юноша.
Франсуа присвистнул и снова забрал камею. Он долго вглядывался в черты, а потом произнёс:
— И каков же твой план? Где живёт? Чем занимается?
В ответ Джаред поведал ему всю историю с самого начала. Монморанси был поражён всем, начиная от необыкновенного дара этого прелестного создания и его покорности, до жестокости Томаса Дадли по отношению к нему, и обстоятельств, что сложились вокруг них сейчас. Виконт хорошо знал Уэльского принца, потому он сразу отметил, что тот в каком-то неясном настроении. А когда они уединились в опочивальне, то это стало лишь более явным. Франсуа обладал даром видеть насквозь, будто бы он читал мысли и самые потайные желания людей. Он сразу понял, что поцелуи, в этот раз предназначались не ему, а некой особе, которая полностью завладела умом Джареда. Выслушав всю историю и рассмотрев приблизительный план, составленный принцем, виконт понял, чего от него хотят.
— Ты предлагаешь мне просто поехать и разузнать, как у них там обстоят дела? Вот что я тебе скажу, мой принц, — слащаво улыбнулся Франсуа, — Не легче ли будет просто совратить твоего мальчика из древней поэмы, чем придумывать какие-то неосуществимые планы?
— Вильгельм? Ха! Да он ни на шаг не отходит от своего Дадли. А если того нет рядом, он всё равно не подпустит. Он как дикая кошка!
— Не забывай, что я – это я…
— Не забывайся.
— О, ну что вы, Ваше Высочество?! Я лишь хотел сказать, что юноше изначально известно о вашей крепкой дружбе с семейством Дадли. Для него вы – близкий друг Тома, вот и всё, а я – неизвестный человек. Да и с самим Томасом мы встречались всего пару раз…
— Не думаю, что он не запомнил тебя, — Джаред бросил полный страсти взгляд на виконта, наготу которого едва прикрывала скомканная простыня. — Тебя невозможно не заметить…
— О да, и у него, я вижу, отменный вкус. Но ты не волнуйся. Ведь зачем мне, по прибытии в Суффолк, сообщать о том, что я уже был в Ноттингеме? Скажу, что направляюсь в Лондон, что прибыл из Кале, к примеру, что…
— О нет-нет, только не Кале! Потому что все, кто хотят сделать вид, что их не было в Англии, говорят, что они были именно в Кале! – хохотнул Джаред, — Придумай что-нибудь пооригинальнее.
— Ну что ж, скажу, что еду из Парижа в Лондон, но из-за недавних военных действий, опасаюсь враждебного отношения, а потому прошу милостиво принять меня в своём замке! – ответил Франсуа, устраивая голову на плече принца, — А там уже посмотрим, может, всё не так сложно, как кажется, — уже в полудрёме произнёс он.
POV Tom:
Глухая, плотная темнота, заполнившая меня всего, стала отступать, будто бы просачиваясь наружу сквозь кожу. Непонятное состояние пребывание в «нигде» стало рассеиваться, давая проход мыслям, первой из которых была: «Где Билл?», а вторая, соответственно: «Где я?»
Я постепенно начал чувствовать. Сначала пальцы, потом руки, ноги, тело. До этого была только голова и гулкие удары сердца ниоткуда. Я всё ещё ничего не видел, очень хотелось произнести хотя бы одно слово, но губы не слушались, а на веки как словно привесили груз, не давая глазам открыться. Кокон обволакивавший меня стал потихоньку рассеиваться, и я почувствовал что-то влажное на шее. Захотелось повернуться и посмотреть. Это было сложно, но через какое-то время я разлепил веки и...
— Том… Томми, любимый, ты… — я услышал тихий шёпот, а мутный силуэт стал приобретать любимые очертания.
— Я искал тебя. Ты мне снишься?
— Нет, я тут. Прости, любовь моя, прости. Я не знал, что так будет, — Билл зашептал мне на ухо, нежно целуя мои руки.
Я лежал на траве, солнце уже взошло, а Билл, по всей видимости, просидел со мной всю ночь.
— Что это было? – моё сознание уже полностью вернулось, ощущения тоже, и теперь я прекрасно себя чувствовал. Я приподнялся на локтях, но Билл уложил меня обратно, прилёгши рядом, и обвив меня, словно лиана своё дерево. Он ничего не ответил, а я, покрепче прижав к себе своё любимое создание, провалился в полноценный сон, где меня ничто не мучило, и было всё, как обычно.
Когда мы вернулись в замок, то на нас сразу же набросился с расспросами наш добрый граф Энтони Уилтшир – почему так долго, и всё ли с нами в порядке? Успокоившись, он велел слугам накрывать на стол, а мы с Биллом, тем временем, отправились в свои покои, чтобы привести себя в должный вид. За трапезой Вильгельм рассказывал множество разных историй и легенд, связанных со Стоунхенджем. Даже Энтони сидел и поражался тому, как хорошо Билл знает историю, хотя он не англичанин. На это Билл спокойно ответил, что на самом деле Стоунхендж строили выходцы из Фландрии, которые, вернувшись на родину, передавали легенду о волшебных камнях из поколения в поколение. Слушая его рассказ о веровании древних друидов, о том, как они чтили священную омелу, я ещё раз понял, насколько он далёк от всех нас.
Когда Вильгельм говорил об этих всех вещах, его глаза загорались пламенем, он рассказывал на одном порыве, оживлённо жестикулируя, приковывая взоры слушающих к его выразительным рукам.
— И вы верите в то, что омела действительно помогает предсказывать? – поинтересовался Уилтшир, не забывая пожевывать свою баранью ножку. Я же вообще не мог ничего в рот взять, я не мог оторваться от созерцания своего сокровища.
— Омела использовалась друидами, в основном, для лечения. Также её использовали при вытягивании жребия и для предсказаний будущего, — улыбнулся Билл, — Но не всякая омела подходит для этого. Для сбора сначала долго выбирают подходящее растение, после чего устраивают церемонию на шестой день новой луны.
— А что ещё ты знаешь об этом волшебном растении? – спросил я в свою очередь.
Билл медленно перевёл взгляд сверкающих глаз на меня, я заметил, как он глубоко вздохнул, и едва заметно облизнулся.
— Да. Есть ещё значения.
Он ответил тихо, всё так же пронизывая меня своим чёрным, затягивающим взором. В этот момент мне показалось, что я совсем не знаю его. Если и знаю, то отчасти. Это был не мой маленький и робкий мальчик, это снова был тот загадочный, тёмный и холодный маг, которого я встретил когда-то в башне заброшенного замка.
— Омела – это растение любви. Она распускается только там, где есть плодородная почва. Если омела чувствует, что дерево не даёт здорового и чистого сока, она уходит так же, как и пришла. Она исчезает. Если источник её питания чист, она будет расти и буять, радуя взор вечнозелёными листьями и похожими на жемчуг плодами. Она будет по-настоящему исцеляющей и будет приносить пользу и счастье, Томас… — он сделал паузу.
— Но ведь тогда она полностью истощит то дерево, на котором растёт, — возразил я, всё так же не разрывая с ним зрительного контакта, — Дерево может высохнуть, если омела будет слишком роскошной. И тогда…
— Ты мыслишь какой-то вечностью, я живу мигом. Если на дереве, за всё время его существования, не выросло ни одной омелы… Оно бесплодно, Том. Потому что дерево – обыкновенно, а омела – волшебна. Если думать о том, что омелы могут поглотить деревья, то тогда их все нужно вырубить, как это делают ваши священники, называя её демонской травой, — глаза Вильгельма зло сверкнули, — Но ты подумай, сколько добра и счастья приносит омела людям. Да, она – словно живущее за счёт другого существо. Однако, если дерево сильно, то оно выдержит и не одну такую омелу. А если за ней правильно ухаживать и вовремя срезать с неё плоды, тогда они с деревом проживут долгую жизнь и засохнут в один день. Но есть ещё одно — иногда стоит пожертвовать деревом, чтобы вырастить омелу, — Билл замолчал, опустив голову. Мне показалось, или в его глазах блеснули слёзы?
— А это правда, что срезают только ту омелу, что выросла на черепах повешенных? – громко кашлянув, гаркнул жующий Энтони, выводя нас из оцепенения. А я и забыл, что он сидит с нами, — Помнится, так делает этот… австриец, как же его имя…?
— О нет, я не считаю, что это необходимо. Я знаю, так делает Филипп Хоэнхайм, он и вправду очень сильный в этих вопросах, — усмехнулся Билл, — Однако зачем же так мрачно? Это его подход. Главное, срезать её золотым серпом. Она не признаёт дешёвых металлов.
Странное настроение Билла передалось и мне, и вскоре мы распрощались с гостеприимным Уилтширом, пожелав ему спокойной ночи. Он даже не заметил нашей с Биллом странной беседы, всё так же поглощая кушанья, которых его повар наготовил столько, будто собирался накормить полк солдат, и дружелюбно улыбнувшись нам, Энтони продолжил своё занятие.
Поднявшись наверх, я запер дверь изнутри, и развернулся к Биллу, который стоял, прислонившись к тяжёлой раме окна, и смотрел куда-то вдаль, на тёмные поля и леса. Я подошёл поближе; где-то далеко послышался волчий вой, и Билл вздрогнул, инстинктивно прижавшись ко мне. Вдыхая свежий ночной воздух, веявший из окна, и сладкий аромат, исходивший от волос моего мальчика, я почувствовал непреодолимое желание предаться ласкам, которых был лишён всё постное время затмения. Развернувшись с моих объятиях, Билл обвил меня своими лианоподобными руками. Наши глаза оказались почти на одном уровне, и я снова стал тонуть в них, чувствуя, как сердце вот-вот выскочит из груди.
— Чтобы вырастить омелу, нужно быть готовым пожертвовать всем, — тихо произнёс Вильгельм, прикрывая глаза и осторожно касаясь моих губ. Я ответил таким же поцелуем, нежно обнимая его тонкий стан, — Ты хочешь её увидеть? Она особенная в эти ночи.
— Хочу, Билл, очень хочу… — я не хотел выпускать его, еле сдерживая чувства, что штормили внутри, но он отстранился, и быстро вскочил на мраморный подоконник.
— Ты что?
— Пошли со мной, — елё слышно произнёс мой эльф, и спрыгнул на крышу большого сарая, что стоял внизу. Я, не думая ни секунды, последовал за ним.
Мы словно тени проскользнули мимо спящих часовых, которые почему-то не вздрогнули даже, когда скрипнула старая дубовая дверь. Территория замка была огромной. Внутренний кордон и ворота были почти всегда открыты, поскольку внешние очень надёжно охранялись десятью солдатами. В южной стороне владений была огромная дубовая роща, в которую Билл и повёл меня. Мы шли молча, крепко держась за руки, а луна, которая уже стала убывать, но ярко светила белым светом, то и дело пряталась за небольшими облаками, создавая вокруг себя размытый ореол. Когда её свет пробивался через густую листву деревьев, я не мог оторвать глаз от чарующей красоты Билла, на лице которого, словно бабочки, то и дело мелькали лунные блики. Его длинная, тонкая шея более не была сокрыта волосами, и теперь я наслаждался, созерцая изящные линии во всей красе. Чёрная, шёлковая сорочка спала с одного плеча, непозволительно откровенно демонстрируя красоту тонких ключиц и молочно-белой груди. Я шёл, постоянно спотыкаясь, потому что совсем не смотрел на дорогу, не в силах оторвать взора от божественной красоты Вильгельма. А он как будто и не замечал моих взглядов или чего-либо вокруг, кроме верхушек деревьев, ища что-то глазами.
— Вот здесь, — указав пальцев вверх, Билл остановился, наконец, позволяя мне перевести дыхание.
Подняв голову, я увидел на нижней ветви огромную, пышную омелу, которая спускала свои ветки так низко, что можно было дотянуться до них рукой, что я и попытался сделать, но Вильгельм остановил меня.
— Нет, не надо, Том. Она может обидеться. Ты подожди, если она захочет, то сама даст нам свой талисман.
Сказав это, Билл повернулся ко мне, и жадно впился в мои губы. Хоть это и было неожиданно, я не заставил себя долго ждать, и через пару мгновений он уже лежал на мягком густом мху, что рос у корней одного из дубов. Омела оказалась прямо над нами, как и хотел мой мальчик.
Билл прижался ко мне, сладко постанывая, когда я наконец освободил его от всей одежды, что на нём была. Его красота затопила меня, и снова не покидало меня чувство, будто я ласкаю и целую его впервые. Это одна из его загадок – его я почувствую везде, я узнаю его почерк из тысяч, я уловлю его запах из сотен духов, я отличу его голос в любой толпе. Но иногда он становится таким, что находясь рядом с ним, я чувствую, что вижу и ощущаю его в первый раз. И сотый раз рядом с ним я буду чувствовать что-то новое и неизведанное, такое, которое не чувствовал и не знал в нём никогда.
Непослушными пальцами Билл стал развязывать ленты на моих одеждах, то и дело облизывая губы, а я больше не мог спокойно смотреть на бледную кожу, казавшуюся прозрачной в серебристом свете луны. Поэтому я рывком освободился от всего лишнего на себе, и с громким стоном прильнул к его прохладному телу своим, пылающим. Дрожь от этого соприкосновения пронзила нас одновременно, Билл вскрикнул, выгибаясь в моих руках, и обнял меня ногами, позволяя ближе чувствовать себя, когда я воспользовался моментом и впился в тонкую кожу на его шее, прокусывая до крови и наслаждаясь солёным привкусом. В голове вспыхнули отрывки того сна, где мы, все в крови, любили друг друга. Найдя мои губы своими, Билл стал жарко целовать меня, и так тоже целует он меня впервые – слизывая собственную кровь с моих губ, проникая своим языком глубоко в мой рот, играясь с моим. Откровенный, страстный, безумный. Я не думал, что он может быть таким.
Спустившись на его грудь, я стал вылизывать его сладко пахнущую кожу, то и дело захватывая соски зубами, и сильно прикусывая их, чтобы снова услышать его громкие стоны, переходящие в крики. Нас всё равно не услышат. Билл нежно поглаживал меня по спине и плечам, иногда наматывая мои косы на пальцы, и дёргая, когда я делал ему чуть больнее. Сцеловывая капельки испарины с плоского живота, я удобно устроился между его широко разведенных ног, предвкушая самое сладкое. Билл тихо постанывал, пытаясь прикрыть рот ладонью, но я услышал своё имя, когда стал ласкать ртом его горячий ствол.
— Не сдерживайся, сюда никто не придёт, — оторвавшись, и тут же сталкиваясь с горящим взглядом чёрных глаз, сказал я. Билл только отнял руку от лица, а я медленно провёл языком вдоль его горячего достоинства, уже не сдерживая собственного стона, и вырывая новый, громкий, из него. Билл чуть сильнее сжал мои волосы в руке, и потянул наверх, чтобы слиться в самом нежном, но самом безумном поцелуе в моей жизни. Он заставил меня лечь на спину, и легко накрыл меня своим воздушным телом, властно терзая мои губы. Потом его нежные уста перепорхнули на мою грудь, и исцеловав соски, продолжили путь, осыпая поцелуями всё моё тело. Его руки творили невероятные вещи, то крепко сжимая, то легко поглаживая. Иногда я находил силы, чтобы приподняться и посмотреть на ночного искусителя, смущённый румянец на щеках которого, был заметен даже против лунного света. Как в нём сочетается такая стыдливость и всепоглощающая страсть?
— Том… Томми… — с придыханием шептал мой Билл, снова зацеловывая мою шею, вылизывая, тихонько прикусывая бьющуюся жилку. А я наслаждался бархатом его кожи, поглаживая тонкую спину и сходя с ума от трения, что возникало между нашими разгорячёнными телами. Казалось, он не может остановиться, не желает отрываться, и я блаженно тонул в его ласках, которые были высшим наслаждением для меня.
Он на мгновение отстранился, неотрывно вглядываясь в моё лицо, будто желая прочитать, что я чувствую. Я одними губами сказал: «Люблю», он смущённо улыбнулся, а потом, бросив на меня какой-то боязливый взгляд, приподнялся над моим пахом, и позволил войти в его тело, со сдавленным стоном опускаясь на мой твёрдый ствол. Я громко простонал, хватая его бёдра, и сильно сжимая, и вжался в него, теряя остатки сознания от узости его тела и невыносимо развратной картины, представившейся моему взору: луна, находясь в зените, освещала Билла так, что казалось, будто сверху на него падает серебряный дождь. Блики лунных лучей мягко ложились на его длинные ресницы, когда он, с томным стоном, запрокидывал голову, в очередной раз насаживаясь до конца. Приоткрытые пухлые губы манили своей нежностью, а тонкие линии его силуэта только подчёркивались белым свечением ночной повелительницы. Собственные стоны не давали дышать, и опустив взгляд на его пах, я увидел степень его возбуждения и сразу переместил руку с гладкого бедра на его член, принимаясь ласкать головку, и заставляя своего мальчика вскрикивать и ускорять движение. Приподняв бёдра, я толкнулся вглубь его тела с ещё большей силой, и почувствовал, как вместе с ослепляющей волной дикого наслаждения, которая захлестнула меня, пришла и его пора.
— Тооом… — громко простонав, Билл прогнулся, и крепко сжав меня внутри себя, излился мне на грудь.
Мне казалось, что ещё чуть-чуть, и я мог бы лишиться чувств – так помутнело в глазах. Я отличал лишь хрупкую тень, которая, тяжело дыша, пыталась прийти в себя, упёршись руками о мои плечи. Открыв глаза, я посмотрел на него, а он стал смущённо стирать ладонью своё семя с моей груди. Перехватив его руку, я поднёс её к губам, слизывая тёрпкие капли удовольствия. Билл только шире распахнул глаза, заворожено наблюдая за моим языком, пока я сладко причмокивая, облизывал каждый его тонкий пальчик. С тихим стоном он привстал, освобождая меня из своего плена, и опустился рядом, устраивая голову у меня на плече.
— Том, посмотри вверх, перед собой, — прошептал он, еле касаясь влажными губами моего уха.
Я посмотрел. Мы находились на одной линии с луной, которая светила на нас сквозь ветви омелы.
– Омела… — произнёс я, заключая обессиленного Билла в свои объятия.
Через какое-то время подул тёплый ночной ветерок, ветви над нами дрогнули, и прямо на нас упала маленькая веточка волшебной обитательницы дерева. Билл улыбнулся, и взял её, чтобы потом поднести её к своим губам и прошептать какое-то заклинание. Затем протянул её мне. Я вопросительно посмотрел на него, забирая магическую веточку, и отмечая про себя, как быстро его пальцы стали прохладными.
— Это добрый знак. Я просто благодарил её за то, что она подарила мне тебя.
— Но Билл…
— Тшшш, не перебивай. Я знаю, что считаешь, что мы встретились только потому, что ты сам пришёл и так захотел. Но всё давно предрешено там, — он махнул куда-то в сторону неба.
Я усмехнулся его словам, но ничего не ответил на это. Хотя одна мысль меня не покидала, и хотя он явно не хотел отвечать на мой вопрос, я всё же задал его повторно:
— А что случилось со мной в Стоунхендже?
— Прости, это моя вина, — прижавшись лицом к моей шее, произнёс Билл, — Но ты теперь свободен от мигрени.
— Правда? – я привстал, заглядывая в его лицо, — Ты уверен?
Билл кивнул.
— Мой мальчик золотой, как ты это сделал? Расскажи! – я стал целовать его куда попало, а он захихикал, и обнял меня, притягивая на себя.
— Это моя тайна. Я не могу её раскрыть, но я точно знаю, что эти боли никогда не вернутся.
***
Через три дня мы уже будем у нас, в Суффолке. Отец наверняка уже заждался, ведь мы обещали приехать несколькими днями ранее. Но радушный приём Уилтшира и наши с Биллом прогулки по окрестным лесам, задержали нас в долине Стоунхендж, и сейчас мы в пути. В ту сказочную ночь под омелой, мы ещё долго предавались любви, пытаясь напиться друг другом забыв обо всём на свете. Я никогда не чувствовал никого настолько близким и родным мне, каким является Вильгельм. Я не понимаю, откуда в нём столько разных качеств, но одно знаю наверняка – я его люблю. Безумно. Тогда мы были в роще до рассвета, с первыми оттенками которого поспешили обратно в замок, пробравшись к себе тем же путём, и рухнули на постель полностью измождёнными, но совершенно счастливыми. Через два дня после этого, Билл разложил карты, и они показали, что можно спокойно отправляться в путь. Карта «Колесница» говорила об удачном переезде.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |