Название - Карта XIII. Я не верю в пророчества. 11 страница

Но и груз лежит на сердце… Это всё должно принадлежать ему. Ему одному. Моему Вильгельму, а не какой-то расфуфыренной, напудренной курице! Не хочу, не смогу. Но должен.

Эти мысли сводят меня с ума. Я лишён покоя, и даже голода не чувствую. Он нужен мне, и этого себя простить не могу до сих пор. Я, Томас Дадли, который никогда не был слабым… А что, если пока я тут терзаюсь сомнениями и мыслями о том, как спасти и оградить, его, тем временем, ласкают умелые руки Джареда, и мой Билл извивается под ним, и стонет, и шепчет в бреду его имя? Что если всё, о чём говорит Рамона – чистая правда, а я - влюблённый глупец - раскаиваюсь в каких-то злодеяниях, пытаясь защитить распутную тварь?

— Джакоб! Джакоб, раздери тебя чёрт, где ты ходишь, каналья?! – не повезло мне с оруженосцем — то он спит до полудня, то шатается по кабакам.

— Вы звали меня, сэр? – появляется в дверях этот плут, взирая на меня чистыми небесно-голубыми глазами, будто бы он сама невинность и исполнительность.

— Ну как же, конечно, я звал тебя, милый, — произношу это наигранно добродушно, подзывая его к себе. Он подходит, а я хватаю плётку и наношу первый удар, — Чтобы знал свою работу!

— Простиииите! – падает на колени, пытаясь закрыться.

— Чтобы не смел возиться, когда я зову тебя! – со всего размаху второй.

Он еле сдерживает крик. А я продолжаю, — Чтобы сидел, как пёс у ног хозяина! – ещё раз сильно ударяя, вижу, как по щекам мальчишки скатываются крупные слёзы, но остановиться не могу.

— Простите, простите, простите… — шепчет, как ополоумевший, ползая у меня в ногах. Кнут порвал сорочку, расчертив спину кровавыми полосами. У него белая кожа… такая же, как у Билла. И волосы тёмные, только глаза голубые. Но такой хрупкий…

— А ну, иди-ка сюда! – резко поднимаю его за ворот, бросая на стол, лицом вниз.

— Что вы… Господин, что вы делаете?!

— Не смей открывать рот, ничтожество, — прошипел я, больно схватив мальчишку за волосы на затылке одной рукой, а другой быстро сорвал с него штаны, и освободившись сам, без промедления вошёл в него. Его дикий вопль, казалось, оглушит меня, но я не стал обращать внимания, начиная грубо и резко входить в его напряжённое тело. Мне было больно, но я не останавливался, наслаждаясь его криками и видом крови, растекающейся по худой спине после побоев.

Воображение сначала рисовало то, как Джаред ласкает обнажённое тело моего Вильгельма, как тот страстно целует его, позволяя ласкать себя в сокровенных местах, а потом прихожу я и убиваю его. Сначала избиваю до потери сознания, заставляя истекать кровью, мучиться и кричать от боли. А потом убиваю. Убиваю моего Билла.

В глазах снова стояла красная пелена, а гулкие удары сходящего с ума сердца, отдавались в ушах, перекрывая все посторонние шумы. Я и воплей Джакоба уже не слышал. Хватило нескольких сильных толчков, чтобы мигом освободиться от всей ярости и ревности, излив её в обмякшее тело.

Я представлял, что это Билл, которого я ненавижу и люблю одновременно. Представлял, как было бы великолепно сделать это с ним, и тогда бы я сам слизывал всю кровь с его кожи, наслаждаясь её вкусом, его криками и мольбами. Вся злоба утихла. Наваждение прошло. Словно какое-то помутнение, провал в памяти, сон, отступили все эти страшные картины, оставляя меня с холодеющим от ужаса сердцем – это сделал я? Парень так и лежал на столе, недвижим, и казалось, не дышал.

О боже, стол! На нём лежало моё письмо Вильгельму! Ведь для того я и звал этого олуха, чтобы он отправился с ним в Ноттингем. Теперь искать нового гонца. Но сначала надо посмотреть, что сделалось с самим посланием.

Небрежно столкнув почти бездыханного мальчишку на пол, я увидел, что конверт по-прежнему лежит на столе, только я заметил, что в него впиталось несколько капель крови и, по видимому, слёзы этого щенка. Мразь. И чем он мог напомнить мне Билла?

Ощущая себя последним негодяем, но даже не посмотрев на распластавшегося на полу Джакоба, я быстро привёл в порядок свои туалеты, и со спокойным видом покинул кабинет, чтобы позвать кого-то из слуг и отправить, наконец, это злосчастное послание.

Да простит меня Бог. Гореть мне в аду.

POV Author:

Возвратившись к себе, Джаред слышал, как забѐгали по коридору слуги и по звукам, доносящимся из-за двери, было понятно, что они наполняют ванну для Вильгельма. Несколько раз кто-то даже падал, поскользнувшись на лужах, и громко чертыхался.

Стюарт сидел на полу, уставившись в одну точку, понимая, что сейчас Вильгельм спешит смыть его прикосновения, смыть его с себя. Если бы только ему самому кто-нибудь подсказал, какая святая вода помогла бы смыть воспоминания о самом Билле, Джаред заплатил бы за неё любую цену. Он не мог забыть мага, как бы ни пытался, каких бы красивых фаворитов себе не выписывал из разных частей Англии, Франции и той же Фландрии. И сейчас он убедился ещё раз в том, что ему нужен только Вильгельм. Необходим, как воздух. Он понимал, что сейчас ему никто не воспрепятствует, а из дворца он его более не отпустит. Хотя именно с приездом Дадли это должно было неминуемо произойти. Воспрепятствовать бы любыми путями, а дальше епископ примется за дело. Его преосвященство пообещал заточить Тома в Тауэр до конца дней. Однако принц знал этого церковного лиса очень хорошо, и предполагал, что он, как ценитель юношеской красоты, вполне может не выполнить уговора, и каким-то образом забрать Билла себе. Все эти мысли оставляли сознание опустошённым, а сердце – в клочья изодранным. Джаред сам не заметил, как провалился в сон, опустившись на мягкий ковёр возле своего ложа.

***

Красота вечернего заката беспощадно меркла, пока Билл пытался найти в себе силы подняться из быстро остывавшей воды, ароматизированной сандалом и бергамотом. Страх, пробивавший тело такими неприятными проявлениями, как дрожь и пропускающее удары сердце, заковывал сознание и всё ещё живые лёгкие, в свои кандалы. Каждый вдох давался с огромным трудом, а каждая мысль вызывала боль. Зачем, зачем он снова позволил Джареду касаться себя? Неужели и вправду поверил его словам? Ведь он знает истину, и знает, что принц лжёт лишь для того, чтобы заполучить его! Но не это было самым страшным. Вильгельм ощущал беспомощность от того, что не знал, как спасти своего любимого от очевидного заговора клеветников, которыми являлись: и принц, и Рамона, и пажи, и, как предположил Билл, епископ. Дадли не раз рассказывал ему о том, какой дурной нрав у этого лицемера и негодяя в рясе, а Таро показывали очень отчётливо некое духовное лицо, отошедшее от своей изначальной миссии.

«Ключевые слова и фразы: Плохой совет. Ошибочность общепринятых убеждений. Расторжение договорённости. Незаконный брачный союз. Инквизиция. Фанатизм. Необычный договор. Ограниченность мышления. Догматизм. Упрямство. Скандал, затрагивающий духовных лиц. Секретность. Материализм. Суровая ортодоксальность или же чрезмерный конформизм. Отрицание традиций. Информация, которая вводит в заблуждение. Религиозный экстримизм. Не всё то золото, что блестит. Если бы Бог хотел, чтобы мы летали, он бы создал нас с крыльями.

Совет: Возможно, чтобы выйти из неприятной ситуации, вам следует нарушить привычный уклад жизни. Чтобы достичь цели, вам нужно начать мыслить по-новому. Снимите маску, и позвольте себе и окружающим увидеть ваше истинное отношение к происходящему.

Иерофант в перевёрнутом положении может означать, также, что религиозный фанатик или какое-то влиятельное церковное лицо пытается причинить вам неприятности. Инквизитор или другой поборник святого дела могут причинить вам много беспокойств, будьте бдительны и не вступайте в дискуссии. Нужно избавиться от стереотипов в мышлении и взглянуть на происходящее с иной стороны.

Люди: Гневливые люди, склонные к предрассудкам и склокам. Инквизиторы. Поборники церкви. Религиозные фанатики. Неверные жёны и сбежавшие из-под венца невесты. Нерадивые отцы.»

Сидя в воде, и пытаясь привести все свои мысли в порядок, молодой маг складывал воедино детали всей их истории, словно рассыпавшиеся осколки зеркала. Почему-то сейчас он видел отчётливее всё то, что представлял из себя принц. Вот он — сам гнусный клеветник, и вся его свита ему под стать. И вот Том – его любимый, и единственный честный человек, но который постоянно относит себя к обществу этих нечестивцев, которым когда-то было выгодно поддерживать с ним связь, и которым сейчас выгоднее убрать его. Поскольку Томас был единственным наследником старого герцога, Вильгельм, взвесив все свои предположения, пришёл к выводу, что именно владения Дадли представляют сейчас выгоду для принца.

Спину сильно пекло, как будто она была расцарапана, но обернувшись и посмотрев в зеркало, Билл не обнаружил ничего, кроме следов от бортиков ванны. С волос скатывались прохладные капли благоухающей воды, пробегая по плечам и узкой спине, но маг отчётливо чувствовал, как жжёт кожу огнём, будто его хорошенько отхлестали кнутом. Подсушив волосы полотенцем, Вильгельм стал неспешно одеваться к ужину, который должен был начаться через несколько минут, то и дело поглядывая в зарешёченную бойницу, выходившую на главную дорогу, и мечтая, чтобы вернулся Том и хоть что-нибудь придумал. Оставаться в этом ужасном месте он был не намерен более.

Мысли о чувствах Джареда ушли вместе с ним самим, но маг поспешил смыть его прикосновения, которые, несомненно, считал оскверняющими, и теперь он беспокоился лишь о том, как правильно себя вести. Присутствие же герцога хорошо облегчало ситуацию. Повесив на шею массивную золотую цепь, подаренную любимым, Вильгельм уверенным шагом направился вниз, чтобы присоединиться за трапезой к собравшимся знатным особам.

— Вильгельм, мы так счастливы лицезреть вас! — мягко обратился к юноше старик, восхищённо рассматривая его, который тоже был почему-то необъяснимо рад вновь увидеть улыбку этого человека. Билл тряхнул головой, пытаясь сбить наваждение – почему-то сразу вспомнилась лучезарная улыбка Тома, ослепительнее которой он не знал.

— А я – вас, — отзеркаливая улыбку Герцога, произнёс юноша.

— Что прикажете подавать, Ваше Высочество? Мясо, рыбу, дичь? – тихо поинтересовался повар у Джареда, который сидел мрачнее грозовой тучи, и до сих пор не проронил ни слова.

— Мясо с кровью для меня, — процедил Джаред, и дичь для сэра герцога. А графу Каулитцу – как обычно.

Через пять минут стол ломился от кушаний, которых повара наготовили в невероятном количестве. Джаред никогда не ругал их, считая, что все во дворце должны хорошо и вкусно есть. Даже слуги. Георг и Августин были больны уже третий день, а потому не спускались вниз, получая всё в свои покои.

Тишину ужина, лишь изредка прерываемую позвякиванием столовых приборов, нарушил дворецкий, внезапно появившийся на пороге: «Ваше королевское Высочество, позвольте доложить, что Герцогиня де Колиньи прибыла к вам по делу, которое – как она изволила сообщить – не терпит отлагательств!»

— Проводите её в библиотеку, — сказал Джаред, а потом тихо прибавил, — Вот же старый олух, через столько лет он называет её девичьей фамилией.

Дворецкий коротко кивнул и скрылся в дверном проёме. Учтиво обратившись к герцогу, Джаред сообщил, что должен покинуть их, и удалился в библиотеку, где его ждала Рамона, только что возвратившаяся из своего тайного путешествия. Дадли-старший и Билл остались вдвоём, занятые своим десертом из сливок и земляники. Эндрю не спускался на ужин, поскольку они с герцогом так и не пришли к общему мнению в своём споре, и были немного сердиты друг на друга. А стеснять своим присутствием Форестер не хотел, также зная, что пока старик рядом, бояться за Билла не стоит. Занятый философскими дебатами с Суффолком, он и не знал, что Джаред проскользнул к Биллу сегодня днём.

— Скажите, дитя моё, а как звали вашу мать? – спросил Герцог у Вильгельма, после получасовой прогулки во внутреннем садике дворца. Они ещё за столом разговорились, и теперь, после непринуждённой беседы, маг был разговорчивее и спокойнее.

— Мою мать? – Билл резко обернулся на герцога, отвлекаясь от струек воды в фонтане, которые поблёскивали при свете убывающей луны. Вопрос насторожил его. – Стефания, — быстро ответил он, внутренне прося прощения за вынужденную ложь.

— Я не хотел показаться навязчивым, однако вы напомнили мне одну женщину, которой я имел удовольствие быть представленным на приёме у Карла-Фридриха II ровно тридцать лет назад, — Дадли-старший сделал небольшую паузу, а Вильгельма обдало волной непонятной тревоги, поскольку он увидел в глазах герцога оттенок боли и отчаяния. – Её звали Симуна.

— Вы ошиблись, любезный Герцог, это не моя мать, — резко проговорил Билл, раздражённым движением откидывая волосы назад – жест который ещё больше убеждал старика в его правоте.

– И этот жест… волосы, рассыпавшиеся по плечам, руки, глаза… Ах, простите, что я говорю?! Простите… простите… — растерянно зашептал герцог, и быстро покинул сад, оставляя ошарашенного мага наедине с луной.

«Волосы? Так значит, волосы? И жесты, и что ещё? Нет, нет, и ещё раз нет! Я никому не признаюсь, сейчас кто угодно может оказаться предателем. Я не верю, не знаю, нет!» — мысленно Билл проклинал всё на свете. Откуда ему было знать, что отец Тома путешествовал и мог действительно знать его мать? Перебирая все возможные варианты того, зачем герцог вообще начал эту беседу, Билл погрузился в поверхностный и беспокойный сон, в котором он видел мать, которая тянула к нему руки, звала, но он всё не мог до неё дотянуться. Потом снился Том, его руки были в крови, он весь был перепачкан кровью, но Вильгельма это не пугало, он приблизился к нему, и они влились в долгий и страстный поцелуй с металлическим привкусом, слизывая друг с друга алые капли. Снился Джаред, от которого он, Билл, отчаянно убегал, но тот всё равно настигал его, и герцог, который просил за что-то прощения. Словом, сны вымотали его ещё больше, чем дневные приключения, и проснувшись утром, Билл решил, что стоил терпеливо дожидаться прибытия Тома, а пока быть более осторожным, стараясь избегать Дадли-старшего, во избежание лишних расспросов. Ведь если Томас решится рассказать своему отцу правду, тогда он сможет попросить прощения у старика, и они вместе объяснят ему суть дела. Но со своей наружностью нужно было что-то делать – его несчастную мать, лишь глянув на него самого, мог вспомнить не только отец Тома, но и кто-нибудь из недругов. Поэтому, лишь только во дворце забегала прислуга, готовя к утреннему умыванию своих господ, молодой маг велел позвать цирюльника. Печально оглядев себя в зеркало, юноша устроился на ковре и взял в руки перо и бумагу. Открывать шторы совсем не хотелось, не хотелось солнца, и Вильгельм зажёг свечу.

Глава 15. «Карта XVIII Луна».

POV Tom:

Боль усиливается, я не послушал своего мальчика и взял с собой мало порошка полыни. Мигрень. С тех пор, как Вильгельм со мной, приступы прекратились, я почти излечился. Конечно же, всё дело в лекарстве, которое он делает для меня. Такого больше никто не умеет делать. Однажды, когда у меня впервые за то время, что мы были вместе, случился приступ и огненный обруч начал сжимать голову, мой Билл посреди ночи отправился в лес с Сэдриком в сопровождении стражника, чтобы нарезать какой-то коры, которая закончилась именно в тот день. Мне было невыносимо плохо, я не мог пошевелиться, но становилось ещё хуже, когда я понимал, что он сейчас в тёмном лесу, и пусть не один, но… поднялся среди ночи, а ведь это был холодный февраль.

Тогда они вернулись лишь под утро. Вильгельм был продрогшим и бледным. Пока он растирал все ингредиенты, я видел, как по его щекам катались слёзы, а я не мог и слова вымолвить, казалось, что даже движение воздуха в лёгких причиняет боль. Закончив с этим, он развёл порошок в воде и принялся давать мне его по капле. Я помню, что он показался мне солёным, может, из-за его слёз? После этого он лёг рядом и крепко прижался ко мне, поглаживая пылающую голову. Его холодные ладони подарили долгожданную прохладу и облегчение, постепенно обруч растворялся, оставляя после себя лишь лёгкую ауру. И тогда только я услышал, что он говорит. До этого, как обычно происходит, я был точно глухой. «Прости, прости». Когда речь ко мне вернулась, я спросил его, за что же прощать? Билл ответил очень просто: «За то, что не уберёг тебя, не подготовил вовремя. Забыл об этой коре». На мой вопрос о том, как давно она закончилась, он отвечал, что только утром второго дня отдал её герцогу Норфолку. –«Так что же за вина?» – «Я знал ведь, что полнолуние скоро, и должен был предвидеть.» Я заглянул в раскрасневшиеся от бессонной ночи, усталости и слёз, глаза - там светилась любовь. Любовь! И если кто-то спросит меня, как же она выглядит - её ведь не опишешь словом - то я отвечу, что видел её. Любовь – это его глаза.

Три дня назад мне сделалось очень плохо. Метался подобно зверю в клетке, ни холодная вода, ни вино, ничего не помогало. На второй стало ещё хуже – появились эти сводящие с ума запахи, от которых не спрятаться, а сегодня… Сегодня снился сон. Он был ужасающим. Снился мой любимый, руки в крови, весь он в крови. И я подошёл к нему, и мы предавались любви прямо в главном зале, в замке моего отца. Никого не было, только я и он. В луже крови. И нам было прекрасно, я помню, как он слизывал её с меня, помню его губы в крови… Теперь весь день меня преследует вкус крови. И что бы я ни пытался съесть, он не уходит. Мне приносили яблоки, от них лишь хуже. Я знаю, что завтра начнётся ад. Завтра будет страшная боль, а его нет рядом. Быть может, так мне было бы легче. Не надо всех этих снадобий, только бы видеть его лицо. Эти волосы, эти чудные, шёлковые волосы, чёрные, как вороново крыло. Мой чёрный лебедь. Когда приходит этот ад, я могу сделать что-нибудь с собой, я не контролирую себя, готов на всё, только бы унять боль. Но мне нужно пережить, чтобы увидеть его. Я не хочу умереть, так и не сказав, как сильно люблю его.

Билл…

***

Я пробыл в забытьи пять дней - Джонни сегодня рассказал мне об этом. А мне показалось, что уснул вчера, что провалился в тяжёлый сон, произнеся его имя. А ещё Джонни принёс два письма. Одно доставил потрёпанный Усус, наш гонец, его на реке разбойники поймали, но старый хитрец смог вырваться, а второе привёз сегодня какой-то молодой парнишка. Дрожащими от слабости и волнения руками я открыл первое, сразу же погружаясь в облако, ради которого я готов пройти ещё тысячу своих адов. Только бы он был рядом, только бы говорил это. Я попросил его каждое письмо пропитывать вербеной, он сильно смутился в первый раз, когда я сказал, что люблю его запах. Помню, как его щёки раскраснелись, и он зажато скрестил руки. И когда я попросил его капать по капле на каждое письмо, он крепко обнял меня, не желая показывать лица. Помню только учащённое дыхание. А потом оторвался и сказал, что точно также обожает мой запах. А потом… потом он…

Строчки поплыли перед глазами, и я еле успел перехватить бумагу так, чтобы слёзы не размыли чернила. Его почерк, его слог - такой странный. Ведь он пишет не на родном языке – но как красиво и поэтично. Если бы я не мог его видеть, то я бы жил одними этими письмами. Я всюду езжу с ними. Никогда нигде не оставляю, хотя их уже так много, что приходится возить для них целый ларец.

«Мой любимый, ты всё не возвращаешься, а мне очень страшно. Пожалуйста, напиши Его Высочеству, чтобы он позволил мне приехать к тебе. Я не хочу больше жить во дворце, мне тут плохо. Мне очень плохо. Я буду тихо-тихо себя вести, о моём приезде даже не узнает никто, я буду скрываться, только бы быть с тобою рядом. Не могу больше ждать, мне плохо без тебя. Я не знаю, что ещё написать, и так уже утомила тебя бесконечными письмами. Ясный взор твоих очей вселял в меня жизнь, а теперь я будто мертва. Снятся дурные сны, и на исповеди я не получила облегчения. Возвращайся, или забери меня к себе. Мне очень плохо. В гости к принцу пожаловал твой отец. Томас, он знал мою мать.

Любовь моя, на третью декаду затмение.»

Обычно он писал более эмоционально, а сейчас мне кажется, будто бы из него все силы вышли. Столько грусти, тоски, и… Когда я думаю о том, что там Джаред, то вместе с жалобами Билла в голову приходят самые ужасные мысли. Там Эндрю, я верю ему, но вдруг не усмотрит, да и что он может сделать против принца? Отец. Зачем он приехал, ведь он знал, что меня там нет. К принцу? Но зачем? Что с тобой, драгоценность моя? Исповедь, на нашем тайном языке, означала расклад. И карты, как видно, не показали моему волшебнику ничего хорошего.

Поцеловав напоследок его письмо, я попросил Джонни достать из сундука ларец. Сложив туда очередное сокровище, я распечатал второе послание, оно было от Эндрю. После прочтения его мне стало ещё тяжелее на душе, сейчас и сил у меня нет, иначе бы я отбыл сегодня же. А так мне придётся ждать ещё несколько мучительных дней. Голода я не чувствую, но необходимо взять хотя бы крошку хлеба в рот, иначе я упаду, как только встану с постели.

Эндрю вовсе не звал меня обратно, он лишь вскользь упомянул о моём мальчике, расписав подробно визит моего отца. Я не знал, что думать, настораживало каждое слово. А ведь он обязался тогда сообщать мне подробно обо всём, что происходит во дворце. О делах принца он писал исключительно, как о государственных. Ни слова о то, что происходит с моим мальчиком, ни слова об их времяпрепровождении. После прочтения этого письма все тревоги Билла стали для меня ещё более обоснованными. Непременно было что-то, что пугало его. А может… Джаред попытался овладеть им?

— Проклятие! – взвыл я, обессилено падая на подушки снова.

— Вы звали, милорд? – из-за портьеры выглянул Джонни.

— Нет, дитя моё, принеси-ка мне лучше каких-нибудь фруктов.

— Но вам следовало бы пообедать чем-то более существенным, господин.

— Не в этот раз. И да, — Джонни обернулся в дверях, — бумагу и чернила мне.

Написав письмо «Вильгельмине» и Его Высочеству, и дав распоряжение отослать с ними гонца, я позвал слугу, чтобы опираясь на его руку выйти в сад. Хорошо, что хотя бы он тут, со мной. Иначе не было бы ни единой души, с кем я мог бы чувствовать себя спокойно. В Ноттингеме он стал для меня бесполезен – не смог бы я приставить его следить за Биллом и принцем. Поэтому лучше, когда он здесь. Я принял решение уехать из этого проклятого места. Пусть Джаред присылает сюда Форестера, в конце концов. Но более Вильгельма я с ними не оставлю. А по приезду в Ноттингем, я заберу его, и мы отправимся в Гластонбери — он давно хотел побывать там, а затем в Стоунхендж. Он говорил, что там находятся лунные камни.

Устроившись на деревянной скамье, под раскидистой яблоней, я обратил снимание на розовый куст, что цвёл неподалёку. Дикий шиповник, такой нежный, но такой неприступный. Я вспомнил Вильгельма в нашу первую встречу. Вспомнил, как испугался его, как мне показалось, что этот человек – сам дьявол. Но я так скоро убедился в его беззащитности, в его доверчивости и чистоте. Что смешны стали собственные опасения, где воображение моё, грешное, уже нарисовало тысячу картинок, в которых в роли мучителя непременно оказывался он. И вместо этого, как я сам стал вести себя с ним?

Тяжёлые мысли наплыли стремительно, постепенно обволакивая мою голову, как совсем недавно обволакивала адская аура мигрени. А когда сердце начинает ныть, когда оно замирает от одной лишь мысли о том, что кто-то прикасается к моему мальчику, я не знаю, какая боль сильнее. Я больше не желаю свежего ветра, не желаю наблюдать закат, не желаю видеть куст шиповника, что так отчётливо напоминал мне о нём. Ничего. Только его.

***

POV Author:

Молодой маг грустно смотрел в зеркало, разглядывая новый, созданный королевским цирюльником образ. Коротко остриженные на затылке, его волосы были уложены в красивую волну на макушке. Он выглядел очень красиво, если рассуждать с точки зрения моды того времени. Тогда считалось очень уместным стричься коротко, но если у кого-то были красивые, блестящие волосы, это считалось роскошью, и также было настоящей редкостью.

Прошла неделя с тех пор, как он постригся. Цирюльник долго уговаривал Вильгельма не трогать такие чудесные локоны, который начинали завиваться, стоило только дождю пройти. Мягкие волны плавно ниспадали на плечи, придавая ему очарования. Но Билл оказался непреклонным, и выслушав все причитания брадобрея, повторил свой приказ – остричь. Старик был восхищён всем его образом и постарался на славу. Теперь молодой человек выглядел модно и не менее красиво. Однако, что-то переменилось в нём теперь, он стал выглядеть более взрослым. Раскланявшись, брадобрей уже собирался уходить, но потом испросил позволения ещё раз взглянуть на состриженные волосы.

— Не желает ли господин их продать? Я дорого заплачу.

— Нет, ступайте.

Когда за мужчиной закрылась дверь, Вильгельм собрал остриженные пряди, и завернув их в кусок шёлка, спрятал на дне одного из больших сундуков, что стояли под окном его опочивальни. Тут были все его самые необходимые принадлежности, которые оставлять в доме Дадли было небезопасно – если бы туда пробрались инквизиторы, то за хранение магической атрибутики казнили бы всех в том доме, включая и его самого.

Недопустимо, чтобы волос касался кто-то другой, недопустимо, чтобы они хранились в неподобающем месте. В волосах накапливается вся энергия, вся мистическая сила их обладателя. Когда их состригаешь, то лишаешься огромной доли этого могущества. Вильгельм знал об этом, он никогда прежде не стриг волос. Но они более не были ему нужны, как не нужна была магия. Вся магия, которой он никак не мог противостоять, заключалась в одном единственном человеке, ради которого он отрёкся от всего, что имел и делал. Не было ни мгновения, когда бы маг не помнил этого человека. Не было дня, когда бы не писал ему писем. Не было ночи, когда бы не видел его во сне. Томас Дадли - так звали его магию.

Сейчас юноше, как никогда часто вспоминалась мать, которой он не помнил. Она только снилась ему, и он просто знал - это она. Симуна снилась ему в тот день, когда он впервые увидел Тома. Она приснилась ему и неделю назад, когда приехал старый герцог. К слову, Дадли-старший более не заводил тем, связанных с жизнью самого Вильгельма, они общались очень свободно и с удовольствием для обоих, но герцог рассказывал лишь о былых войнах и своих подвигах, немного о своей семье, о детстве Тома. Была однако, часть жизни, которую герцог обходил в разговорах. Та самая часть, что была связанна с усыновлением Тома. Хотя любой, глядя на глаза герцога, когда тот упоминал о нём, сказал бы, что старик обожает приёмного сына. Билл не пытался задавать больше вопросов, полагая, что у каждого была есть своя боль и моменты, которые открывать не стоит. Точно, как и он сам не распространялся о себе. К тому же, Таро давно показали ему, что Томас родился не в Англии. Это место приносило ему несчастья, и ещё полгода назад Билл сам посоветовал Дадли покинуть королевство.

Внутри мага шла битва – любовь к звёздам и долг перед матерью с одной стороны, и любовь к Тому и желание быть с ним, с другой. Последствия состригания волос юноша ощутил сразу и в полной мере. Тем же вечером ему сделалось дурно, Джаред позвал своего лекаря, который констатировал горячку, но узнав, что Билл сам знает и имеет все необходимые лекарства, только дал некоторые указания Сэдрику и сказал, что это вскоре пройдёт. – Не более чем сезонная лихорадка, ему нужен полный покой, — провозгласил врачеватель и удалился.

Билл лежал второй день, когда пришло очередное письмо от Дадли. От этого письма стало ещё хуже. Хотя содержание его было пропитано нежностью и любовью, Билла стали мучить видения. Сэдрик сидел подле него с миской холодной воды, то и дело смачивая в нём ткань, которую прикладывал к пылающему челу мага. Билл увидел несколько капелек крови, впитавшихся в бумагу, и его стало колотить ещё сильнее, чем в первый день. Он чувствовал, что письмо это несло в себе дух боли, страха и крови. Ему слышались чьи-то крики, он видел горящие яростью глаза Тома. И всё это смешивалось в одно страшное пламя, которое выжигало остатки мужества изнутри. Вильгельм знал, что единственным способом унять вернувшуюся лихорадку, было сжечь это послание. Но он никогда бы этого не допустил. Все письма Дадли он бережно сохранял, сам не зная зачем. И то, что сейчас происходило с ним, указывало на то, что Тому сделалось хуже, и Билл сто раз проклял себя, что не прислал ему травы с гонцом. Главное, Билл понимал, что дело было в силе волос. Не лишись он их, может быть, приступа у Тома и не случилось. Но Дадли упорно требовал ничего не присылать, потому что поймай такую передачу кто-нибудь из невежественных монахов, гонца бы повесили и нашли бы как отправителя, так и получателя.

Так прошло больше недели. Кое-как придя в себя, Вильгельм, первым делом, сел писать очередное письмо своему возлюбленному. Маг восседал на шёлковых подушках, словно на троне, и открытые шторы открывали вид на зелёные верхушки деревьев и чистое, голубое небо, в котором летали щебечущие птицы. В этот момент раздался стук в дверь, — Войдите, — произнёс он. Послышался звук приближающихся шагов.

— Моё почтение, Вильгельм, — приторно сладкий голос Джареда, заставил сначала вздрогнуть от неожиданности его увидеть, а потом от неприятного, обволакивающего чувства, — Вам послание. Скорее всего, от вашего… обожателя, — усмехнулся принц, протягивая юноше свиток с печатью Дадли.

Дата добавления: 2015-10-21