Высшие корковые функции человека 14 страница

Та «семантическая афазия», которая возникает у 'больных с пора­жениями теменно-затылочных (или теменно-височно-затылочных) отде­лов левого полушария, показывает, что наблюдаемые в этих случаях симптомы имеют совсем иную структуру и совсем другое происхождение.

Нарушения в сложных речевых операциях, возникающие при дан­ных поражениях, носят очень специальный характер и сохраняют внут­реннюю связь с тем распадом сложных форм ориентировки в прост­ранстве и с тем нарушением ориентированных (или асимметричных) пространственных синтезов, о которых мы говорили выше (см. II, 3, д).

Мы еще не знаем механизмов, лежащих в основе этих нарушений, и даже не можем выразить их сущность в достаточно четких понятиях. Однако наиболее вероятно, что в их основе лежат дефекты специаль­ных видов симультанных (пространственных) синтезов, представленные в языке и осуществляемые при ближайшем участии теменно-затылоч­ных систем мозга. Поэтому попытки понять эти нарушения как «невоз­можность умственно соотнести детали в одно конечное целое» (Хэд,

1926) или «превратить последовательное обозрение в одновременную обозримость» (Петцль, 1926) представляются нам весьма разумными. Эти положения, так же как и мысль Лермитта (1925), что у больных с темекно-затылочным синдромом имеется недостаточность простран­ственных схем, с разных сторон и в еще приблизительной, описатель­ной форме указывают на связь нарушений высших корковых функций у больных с поражением теменно-затылочных систем левого полушария с дефектами сложных пространственных синтезов, о кторых упоминает И. М. Сеченов и которые еще должны стать предметом изучения.

ж) Нарушение счетных операций и синдром акалькулии

Нарушения высших корковых функций при очаговых поражениях теменно-затылочных отделов мозговой коры не ограничиваются систе­мой логико-грамматических операций. Не менее отчетливо они высту­пают в счете, который обнаруживает особенно тесную связь с прост­ранственными операциями и пространственными представлениями.

Известно, что нарушения счетных операций могут возникать при самых различных по локализации очаговых поражениях мозга; эти опе­рации существенно страдают и при общих формах снижения мозговой деятельности. Однако тот синдром «акалькулии», который возникает при поражении теменно-затылочных отделов мозга, как это отчетливо показано рядом исследований (Гейльброннер, 1910, Перитц, 1918; Хэд, 1926; Зингер и Лоу, 1933; Ланге, 1936; Крапф, 1937; А. Р. Лурия, 1945; 3. Я. Руденко, 1958 и др.), имеет настолько определенный характер, что может быть с успехом использован при топической диагностике этих поражений.

Известно, что операции с числами лишь относительно поздно приобрели отвлеченный характер; своими историческими корнями они уходят в геометрию и еще сейчас в значительной мере продолжают сохранять свернутый пространственный характер.

Проведенные за последнее время исследования (Пиаже, 1955, 1956; П. Я. Гальперин, 1959; Н. А. Менчинская, 1955; В. В. Давыдов, 1957; Н. И. Непомнящая, 1958 и др.) дают возможность проследить тот сложный путь, который проходит формирование понятия числа и счетных операций в онтогенезе. Они показывают, что на первых этапах развития ребенка представление числа и счетные операции носят еще наглядно-действенный характер и предполагают размещение пересчи­тываемых элементов во внешнем пространственном поле; лишь посте­пенно эти операции свертываются и заменяются наглядно-образным, а затем и отвлеченным арифметическим мышлением. Однако и на этих стадиях представление числа и счетные операции продолжают сохра­нять пространственные компоненты. Достаточно сказать, что, даже ов­ладев десятичной системой, ребенок еще долго продолжает распола­гать ее элементы в известной пространственной схеме, в которой от­дельные числа занимают свое место.

¹ Эти особенности числовых операций подробнее освещены нами в другом месте (см. А. Р. Лурия. К патологии счетных операций. «Изв. АПН РСФСР», 1945, № 3).

Та значительная роль, которую продолжает играть пространствен­ный фактор в представлении числа и операциях счета, заставляет предполагать, что нарушения пространственных синтезов, возникающие вследствие поражения теменно-затылочных систем мозга, о которых мы говорили выше (см. II, 3, д), должны сопровождаться нарушениями в числовых и счетных операциях ¹.

Авторы, специально изучавшие нарушения понятия числа и счет­ных операций при поражении теменно-затылочных отделов мозга, еди­нодушно указывают, что в их основе лежит нарушение определенных пространственных синтезов, или, как они обозначают, «нарушение ка­тегории направления в пространстве», «фактора асимметрии». Согласно данным авторам, при поражениях теменно-затылочных систем мозга точки отсчета в асимметрическом пространстве, которые являются существенным условием правильного счета, распадаются, и счет, лишенный своих пространственных координат, становится невоз­можным.

При различных по локализации и тяжести поражениях теменно-затылочной области нарушения пространственных синтезов, лежащих в основе счетных операций, могут иметь разный характер.

При поражениях, расположенных в затылочной области и в зна­чительной мере вовлекающих систему зрительной коры, нарушение этих пространственных синтезов может оставаться очень близким к нару­шению других оптико-пространственных процессов. Такие больные не могут отчетливо различать близкие по графической структуре цифры, делают «зеркальные» ошибки как при чтении и письме букв, так и при чтении и письме цифр. Они смешивают 6 и 9, не дифференцируют зна­чения чисел 69 и 96 и т. п. Естественно, что оценка таких римских чи­сел, как IV и VI, IX и XI оказывается для них недоступной, и больные могут прийти к правильному различению этих внешне сходных чисел лишь в результате развернутого последовательного анализа, опирающе­гося на ряд дополнительных конкретных средств.

При поражениях, не распространяющихся на зрительную область коры, эти нарушения зрительного восприятия пространства могут быть выражены не столь резко. В то же время нарушения системы простран­ственных координат приобретают более генеральный характер и про­являются на уровне более сложных и более свернутых, преимуществен­но мнестических операций.

В подобных случаях наряду с нарушениями непосредственной ориентировки в пространстве, явлениями «пальцевой агнозии» и нару­шениями логико-грамматических операций возникают и нарушения счета, которые прежде всего проявляются в распаде разрядного строе­ния числа.

Это нарушение выступает уже в чтении и записи чисел и в даль­нейшем приводит к значительному затруднению счетных операций.

Известно, что для анализа сложных чисел, построенных по десятич­ной системе, необходимо выделение разрядов, которые при написании занимают различное пространственное место и даже при мысленном представлении продолжают сохранять эту пространственную организа­цию. Понятно поэтому, что при нарушении пространственных синтезов и распаде ориентированных (асимметричных) пространственных пред­ставлений разрядное строение числа существенно нарушается.

Этот факт виден уже из того, что больные с наиболее грубой фор­мой таких нарушений, сохраняющие непосредственное числовое значе­ние отдельных цифр (что можно аналогизировать с непосредственным значением или предметной отнесенностью слов), не могут записывать или читать сложные числа. Так, например, они записывают 109 как 100 и 9, 1027 как 1000 и 27, или могут «эхопраксично» записать «сем­надцать» как «71» и прочесть 729 как 7, 2 и 9, не будучи в состоянии синтезировать эти цифры в трехзначное число. Они испытывают боль­шие затруднения и в понимании значения сложных, многозначных чисел и нередко оценивают их не по разрядному значению всего числа в це­лом, а по значению входящих в него цифр. Поэтому, например, число -489 оказывается для них больше, чем 601, а 1897 больше, чем 3002.

Дефекты понимания многозначных чисел, отчетливо проявляю­щиеся при их чтении и записи, еще более резко выступают в специаль­ных опытах с анализом разрядного строения числа. Больные с теменно-затылочными поражениями, как правило, не могут показать, какая циф­ра в многозначном числе занимает разряд десятков, тысяч или единиц. 'Они путают пространственное место, занимаемое той или иной цифрой, и часто вообще отказываются решить эту сравнительно простую задачу. Эти дефекты выступают с особенной отчетливостью, если для того, что­бы избежать маскирующего влияния прочных стереотипов прежнего юпыта больному предлагается прочесть многозначное число, цифры которого написаны вертикально. В этих случаях даже после подробно­го разъяснения больные оказываются не в состоянии произвести ана­лиз разрядной структуры числа.

Нарушение разрядного строения числа, аналогичное с сопутствую­щим феноменом нарушения значения слов и синтагм в речи, является у данных больных причиной тех глубоких расстройств счетных опера­ций, которые дали всему описываемому синдрому название «акаль? кулии»

Больные с нарушением разрядного строения числа, как правило, не могут выполнить даже относительно простые счетные операции. В грубых случаях для них недоступны даже операции в пределах де­сятка и они могут считать лишь путем присчитывания по единице с по­мощью пальцев. В других случаях счетные операции в пределах одного десятка могут оставаться сохранными, хотя их выполнение протекает замедленно и, видимо, опирается на иные, более наглядные средства. Однако в операциях, переходящих через десяток, такие больные ока­зываются несостоятельными. Так, например, эти больные при выпол­нении (письменно) операции сложения могут выпустить входящее в нее звено переноса из разряда в разряд. Мы приводим пример такого сло-

жения. Если осложнить ту же операцию, применив уже указан­ный выше прием расположения многозначных чисел в вертикаль­ном направлении, то, несмотря на подробные разъяснения, 'числа 17 + 25 складываются в любом случайном порядке (1+7 + 2+5= 15 или 1+5 = 6, 7 + 2 = 9, всего 69 и т. п.).

Естественно, что операции сложения двузначных чисел в уме, с переходом через десяток, так же трудны для таких больных из-за не­возможности подвергнуть слагаемые числа разрядному анализу. Даже тем больным, у которых счет в уме остается как будто сохранным, свой­ственны дефекты пространственной ориентации счета; они делают ошиб­ки такого типа: 31—7 = 22 (30 — 7 = 23, с дальнейшим отсчетом еди­ницы влево вместо отсчета вправо).

Характерно, что прежние, хорошо укрепившиеся речедвигательные стереотипы (типа таблицы умножения) остаются, как правило, у таких больных сохранными, в то время как операции,менее привычного умно­жения нарушаются. Малодоступными являются также операции деле^ ния и операции с дробями, которые требуют довольно сложной системы промежуточных звеньев и предполагают осуществление всей системы математических действий в уме.

Нарушение счета у больных с теменно-затылочными поражениями мозга проявляются, наконец, в распаде операций, связанных с осозна­нием математических знаков. Достаточно предложить этим больным примеры, в которых дается весь числовой состав операции, но пропу­щены все математические знаки, чтобы увидеть, насколько трудна ока­зывается для них эта задача. При предъявлении таких примеров боль­ные с описываемым синдромом акалькулии заполняют пробелы случай­ными знаками.

Четкие системы математических координат заменяются у данных больных весьма диффузным представлением об «уменьшении» (кото­рое может быть одинаково выражено как знаком «—», так и зна­ком «:») или об «увеличений» (одинаково выражаемом знаками «-)-» и «х»).

Распад системы математических отношений вместе с распадом раз­рядного строения числа и составляет картину подлинной «теменной» акалькулии.

Рассмотренные выше нарушения понятия числа и счетных опера­ций при нижнетеменных и теменно-затылочных поражениях мозга очень, существенны для характеристики данного синдрома в целом. Они на­глядно показывают, насколько ложным является представление о ниж­нетеменном «центре», где якобы «локализовано» понятие числа и функ­ция счета. Они свидетельствуют о том, что сложное разрядное строение числа и операции счета страдают в этих случаях прежде всего вслед­ствие нарушений тех сложных форм пространственного анализа и син­теза, которые составляют одно из важных психофизиологических усло­вий для формирования многих психических функций, в том числе и счетных операций.

3) Об особенностях интеллектуальных процессов при поражениях теменно-затылочных отделов коры

Мы видели, что поражение теменно-затылочных отделов коры го­ловного мозга может вызвать существенные нарушения в том «синтезе-отдельных элементов в одновременные группы», на который указывал еще И. М. Сеченов. Эти нарушения приводят к значительным измене­ниям в зрительном восприятии, пространственной ориентации, осуще­ствлении определенных логико-грамматических операций, счета — функций, по-видимому, тесно связанных с нарушениями сложных форм* пространственного анализа и синтеза.

Все эти данные заставляют предполагать, что у этих больных (ко­торые могут быть подразделены на ряд групп в зависимости от локали­зации патологического процесса в пределах теменно-затылочной коры) могут нарушаться и другие формы интеллектуальных процессов. Эти? нарушения вовсе не являются тем распадом «абстрактного мышления», о котором говорили представители «ноэтического направления», а носят-значительно более специальный характер и прежде всего, по-видимому, связаны с нарушением того «оптико-пространственного фактора», на. котором мы останавливались выше.

К сожалению, клиника располагает лишь относительно небольшим; числом подробно проведенных психологических исследований интеллек­туальных процессов у больных с теменно-затылочными поражениями мозга, причем значительная часть этих исследований относится к изуче­нию особенностей логико-грамматических и счетных операций.

Мы еще очень мало можем сказать о нарушениях мышления у больных с затылочными поражениями мозга и явлениями оптической агнозии; значительно более известны они у больных с поражением ниж­нетеменных систем и синдромом нарушения пространственных синтезов.

Анализ представленных в литературе нарушений интеллектуальных: процессов у этих больных показывает, что эти нарушения имеют связь, с теми дефектами, описание которых было дано выше.

Исследованные нами больные этой группы¹ охотно приступали к выполнению предложенных им различных заданий, не обнаруживая тех дефектов внимания и нарушения регулирующей роли речевой ин­струкции, которые свойственны больным с поражением лоб'ных долей мозга (см. ниже II, 5, г). Они испытывали некоторые затруднения лишь в усвоении инструкции, связанные прежде всего с описанными выше дефектами логико-грамматических операций.

Как показали эти наблюдения (а также специальные исследования Е. П. Кок, 1957, 1958, 1960), больные данной группы хорошо справля­ются с отвлеченными операциями, основанными на абстрактных поня­тиях. Такие понятия, как род и вид, причина и следствие усваиваются ими сравнительно легко, и выполнение операций типа подыскания к предъявленным словам противоположностей или выбора слов, выра­жающих отношение рода и вида, причины и следствия и др., не встре­чает у них особых затруднений (конечно, если не считать тех трудно­стей, которые возникают в связи с амнестико-афазическим дефектом, когда он имеет место). Дальнейшие наблюдения показали, что больные этой группы, разобравшись в условиях задачи, могут составить общий план ее решения, и, затрудняясь в отдельных логико-грамматических или счетных операциях, сохраняют, однако, ту общую схему рассужде­ний, которую Брунер и его сотрудники (1956), Миллер, Прибрам и Га-лантер (1960) называют «общей стратегией» мышления. Именно в свя­зи с сохранностью общего направления интеллектуальной деятельности эти больные дают хороший эффект при восстановительном обучении {В. К. Бубнова, 1946; А. Р. Лурия, 1948 и др.).

Основные трудности, которые выступают в интеллектуальных про­цессах этих больных, проявляются в невозможности осуществить опера­ции, нужные для решения предложенной задачи, если эти операции тре­буют выделения наглядных признаков и их пространственной органи­зации.

Подобные затруднения выступают у таких больных, например, в пробах на «конструктивный интеллект», при выполнении задач с ры­чагами, складывании куба Линка или кубиков Коса и т. п. Данные опе­рации связаны с анализом пространственных отношений или с совме­щением отдельных элементов в единое целое. Как показали наблюде­ния С. Г Гаджиева (1951), больные с поражением теменно-затылочных систем мозга в заданиях со складыванием куба Линка не только легко усваивают принципиальный план выполнения задачи и могут формули­ровать его словесно, но и производят требуемые этим планом подгото­вительные действия, затрудняясь лишь в тех операциях, которые пред­полагают непосредственный (зрительный или мнестический) синтез про­странственных отношений.

Аналогичные особенности выступают у больных этой группы и в решении арифметических задач. Как показали наши наблюдения и не­опубликованные данные Н. И. Непомнящей, больные с поражением теменно-затылочных систем мозга после длительного анализа предло­женных им условий задачи правильно представляют себе общий план ее решения, но сталкиваются с большими затруднениями, как только переходят к конкретным арифметическим операциям.

Особый интерес представляет исследование нарушений интеллекту­альных операций по отвлечению и обобщению у этих больных, прове­денное Е. П. Кок (1957, 1958, 1960). Как показало это исследование,

Кроме собственных наблюдений мы учитываем здесь и исследования Б. В. Зей-гарник, изложенные в ее книге «Патология мышления» (1961).

у больных с отчетливо выраженным нижнетеменным синдромом можно быстро сформировать систему обобщений, в основе которых лежат от­влеченные логические признаки; так же легко эти больные выполняют операции отнесения геометрических фигур или цветов к известной кате­гории. Однако когда исследование переходит к задачам, в которых больной должен вычленить более сложный признак, включающий про­странственное соотношение элементов (например, расположение одного элемента над или под другим или отношение движения одного элемен­та к другому или от другого), прочные системы обобщений у этих больных не вырабатываются.

Все эти данные показывают, что нарушение интеллектуальных про­цессов при поражении теменно-затылочных отделов мозга носит очень специальный характер, что оно связано не с дефектом некоей «симво­лической функции» или «абстрактного мышления», а имеет, по-видимо­му, ближайшее отношение к нарушению определенных видов простран­ственных синтезов.

Исследования нарушения высших психических функций при пора­жении теменно-затылочных отделов коры находятся еще в самом нача­ле. Перед психологами и психофизиологами стоит задача тщательно описать синдромы, возникающие при различных по локализации пора­жениях этих отделов мозга, и изучить те факторы, которые лежат в их основе.

4. НАРУШЕНИЕ ВЫСШИХ КОРКОВЫХ ФУНКЦИЙ ПРИ ПОРАЖЕНИЯХ СЕНЗОМОТОРНЫХ ОТДЕЛОВ МОЗГА

До сих пор мы описывали нарушения высших корковых функций, возникающие при поражениях корковых отделов экстероцептивных ана­лизаторов. Поэтому предметом нашего внимания были те нарушения, которые наступают в этих случаях в елуховых, зрительных и частично осязательных формах анализа и синтеза внешних раздражителей и те изменения сложных видов психических процессов, которые возникают на основе локальных дефектов.

Сейчас мы обратимся к формам нарушения произвольных движе­ний и действий, которые наблюдаются при поражении сензомоторных отделов коры мозга, и, следовательно, перейдем к изучению патологии двигательного анализатора.

Этот раздел представляет особенно большую сложность: история изучения произвольных движений больше других разделов психологии и физиологии испытывала на себе влияние ложных, идеалистических философских концепций, и научные попытки подойти к этой области сложились значительно позднее.

Мы остановимся кратко на некоторых вопросах теории произволь­ных движений и основных этапах их изучения с тем, чтобы затем перей­ти к описанию того конкретного материала, которым располагает сей­час неврологическая клиника и психофизиология.

а) Исторический экскурс. Проблема

Представления о произвольных движениях в течение долгого време­ни находились под прямым влиянием идеалистической философии.

Если ощущения и восприятия обычно рассматривались как пассив­ные состояния сознания, возникающие под влиянием раздражений, па­дающих на наши органы чувств, то произвольные движения представ­лялись, наоборот, как чисто активные процессы, при которых сознание или «дух» управляют движениями тела.

Эта идеалистическая концепция в равной мере существовала в фи­лософии, психологии и физиологии, составляя во всех этих областях препятствие для развития естественнонаучного знания.

В философии она приняла форму известного учения о свободе воли, всегда составлявшего ядро наиболее крайних идеалистических течений. В психологии она отразилась в учении об идеомоторных актах, которое хотя и давало правильное субъективное описание произвольных движе­ний, рассматривая их как активные действия, автоматически появляю­щиеся при возникновении соответствующих представлений, но отказы­валось от их научного объяснения. В конечном итоге произвольные движения трактовались субъективной психологией как результат влия­ния нематериальной духовной силы на двигательные акты (Бергсон, 1896) как проявление духовного «fiat» (Джемс, 1890). В физиологии идеалистическая концепция произвольных движений проявилась в том, что в качестве «произвольных двигательных центров» рассматрива­лись только области передних центральных извилин, которые якобы на­правляли к мышцам «волевые импульсы». Происхождение эгих импуль­сов оставалось неизвестным и естественно, что двигательная зона коры трактовалась как та область мозга, в которой «духовный принцип вхо­дит в материальный аппарат мозга» (Шеррингтон, 1934; Экклс, 1953).

Естественно, что такая идеалистическая концепция произвольных движений отрывала эту область от всех остальных областей естествен­нонаучного знания и препятствовала ее материалистическому изучению. Потребовалось длительное развитие науки, чтобы преодолеть эти лож­ные представления и ввести изучение произвольных движений и лежа­щих в их основе механизмов в сферу естественнонаучного исследования.

Преодоление донаучных, идеалистических взглядов на произволь­ные движения было связано с развитием рефлекторной теории и с ко­ренным изменением представлений о психофизиологической структуре саморегулирующихся произвольных движений и действий.

Еще сто лет назад И. М. Сеченов сформулировал в своих «Рефлек­сах головного мозга» (1861) положение, согласно которому все виды движений, начиная от самых элементарных, непроизвольных и кончая самыми сложными, произвольными, являются движениями, детерминиро­ванными или вынужденными, и что основное отличие наиболее слож­ных видов движений следует искать лишь в той системе раздражений, которыми эти движения вызываются. Через несколько десятилетий И. М. Сеченов снова вернулся к этому вопросу в своей «Физиологии нервных центров» (1881, нов. изд. 1952) и сформулировал это положе­ние полнее, указав на то, что с переходом к сложным формам психиче­ских процессов у человека «чувствование переходит в повод и цель, а движение в действие».

Представление о. рефлекторном строении произвольных движений в корне меняет направление их конкретного исследования. Заставляя отказаться от их понимания как «свободных», недетерминированных актов, оно направляет внимание исследователя на афферентную органи­зацию произвольных движений и на изучение этой смены афферента-ций, которая происходит с переходом от элементарных, безусловнореф-лекторных или инстинктивных движений к так называемым произволь­ным движениям животного и подлинно произвольным движениям и дей­ствиям человека.

Это положение, в корне изменившее прежние концепции произволь­ного движения, сводится к представлению, которое сформулировал И. П. Павлов, указавший, что эфферецтные механизмы двигательного акта являются лишь последним исполнительным звеном его организа­ции. Согласно данному представлению, так называемые произвольные движения животных и особенно собственно произвольные движения человека являются результатом «суммарной деятельности всей коры», отдельные участки которой выполняют функцию анализа и синтеза тех или иных экстеро- или проприоцептивных сигналов и составляют раз­личные механизмы афферентации двигательного акта.

Оригинальную позицию занял Н. А. Бернштейн (1947), который вслед за И. П. Павловым в ряде своих исследований выдвинул поло­жение, согласно которому произвольные движения принципиально не могут управляться одними только эфферентными импульсами. Для то­го чтобы сложные движения (локомоторные или предметные) могли стать управляемыми, Н. А. Бернштейн считает необходимым постоян­ный приток афферентных импульсов не только от внешних объектов, с учетом которых строится движение, но и прежде всего от собственно­го опорно-двигательного аппарата, каждое изменение положений кото­рого меняет условия движения. Именно поэтому решающими фактора­ми построения движения выступают не столько эффекторные импульсы (которые носят скорее чисто исполнительный характер), сколько та си­стема сложных афферентации, которая уточняет состав двигательного акта и обеспечивает широкую коррекцию движений.

Аналогичные положения были высказаны Л. А. Орбели (1935) и П. К. Анохиным (1935 и др.), которые показали, что деафферентация конечности полностью нарушает управляемость движением, делая дви­гательные импульсы диффузными и некоррегируемыми.

Было бы неверно думать, что система афферентации, определяю­щая двигательный акт, построена просто и ограничивается какой-либо одной группой анализаторов. Легко видеть, что в условия, определяю­щие построение произвольного движения, входят как зрительные и слу­ховые, так и осязательные и прежде всего кинестетические афферента­ции. Каждая из этих афферентных систем (нарушение которых мы рассматривали выше) обеспечивает ту или иную сторону организации двигательного акта; однако анализ и синтез тех сигналов, на основе ко­торых осуществляется движение, строится при учете всех этих частных видов сигнализации. Поэтому центральный аппарат построения движе­ния, или, как его называет И. П. Павлов, двигательный анализатор, является наиболее сложным и наиболее общим из всех механизмов анализа и синтеза. Перечисленные виды анализаторов входят в него как частные компоненты. Поэтому и нарушение в работе двигательного анализатора и изменения в протекании двигательных процессов могут возникать при поражениях самых различных участков мозга.

Существенным является и тот факт, что система афферентации, которая детерминирует двигательный акт, изменяется на разных ступе­нях онтогенеза и в различных условиях осуществления движения.

За последнее время значительным числом исследований (многие из них сведены в работах Ж. Пиаже, 1935 и в монографии А. В. Запорожца, 1960) показано, что не только на различных этапах филогенеза, но и в процессе онтогенетического развития ребенка психологическое и психофизиологическое строение произвольных движений претерпевает значительные изменения.

На наиболее ранних этапах — в периоде внутриутробного и раннего постнаталь-ного развития — движения младенца почти целиком определяются интероцептивными и проприоцептивными регуляциями и носят еще элементарный и диффузный характер. В ряде опытов мы вслед за Когхиллом (1929) и П. К. Анохиным (1935 и др.) могли наблюдать, как у пятимесячного человеческого эмбриона раздражение кожи лица вы­зывало диффузную волну возбуждения. Только движения, вызванные раздражением губ и включенные в созревшую к тому времени систему инстинктивного акта сосания, носили уже четко организованный характер (А. Р. Лурия, 1932).

На позднейших этапах эти элементарные безусловнорефлекторные движения на-

чинают дополняться новыми, приобретенными движениями, которые протекают уже при ближайшем участии кортикальных аппаратов и организация которых постепенно все больше и больше начинает определяться дистантными рецепторами. Весь первый год жизни ребенка в значительной мере связан с формированием этих более сложных, в широком смысле произвольных (локомоторных и предметных), движений, которые афферентируются как зрительной, так и кинестетической системой и начинают опи­раться на сложные системы афферентных синтезов (Н. Л. Фигурин и М. П. Денисова, 1949 и др.).

Однако это формирование синтетической афферентации двигательных актов мож­но рассматривать лишь как самое начало длинного пути (или предысторию) развития подлинно произвольных движений. Формирование собственно произвольных движений связано с включением еще одного фактора, участие которого играет решающую роль в его построении и анализ которого вплотную подводит нас к изучению внутренних механизмов произвольного движения и действия.

Уже с начальных этапов развития ребенка (со второго года жизни) в формиро­вание его действий входит система речевых сигналов — сначала в виде речевых при­казов взрослого, затем в виде собственной речи и той системы связей, которая воз­никает на ее основе. Это участие речи в формировании двигательных актов ребенка было детально изучено за последние годы (М. М. Кольцова, 1958; А. Р. Лурия, 1955, 1956, 1958, 1959; С. В. Яковлева, 1958; О. К. Тихомиров, 1958 и др.) и позволило про­следить существенные этапы развития собственно произвольных движений. Как было показано этими исследованиями, на которых мы еще остановимся ниже, на первых этапах речевой приказ взрослого может лишь пускать в ход отдельные движения, но не может еще ни задержать их, ни направлять и корректировать длительное протека­ние движений. Лишь на последующих этапах речь взрослого, а затем и речь самого ребенка, сначала внешняя, а потом и внутренняя, оказывается в состоянии формули­ровать намерение, план двигательного акта, осуществлять коррекцию движений и со­поставление результата движения с его замыслом. Изменно эти механизмы и обеспе­чивают переход от квазипроизвольных движений младенца к подлинно произвольным движениям ребенка старшего' возраста и взрослого.

Дата добавления: 2015-10-21