знакомый до сблёва "отцовский" голос - комбат лично требовал связи. Лёва
живенько откликнулся, чего-то пообещал, повторяя, что у него есть, и
включил громкоговоритель.
По нашим апартаментам разнеслись звуки неразборчивой речи, подкреплённой
иногда красивым, крепким словцом.
- Лёва, - с шутливой капризностью протянул я, - чего это он про мать
рассказыват?
Завадский сморщился от смеха и озорно прокричал в никуда:
- Товарищ полковник, нихера не слышно. Повторите, пожалуйста!
Выражая недовольство прозвучавшим "нихера" и нашей "е$анной" глухотой,
"сам" довольно разборчиво, с нотками умилительного армейского отцовства,
пробубнил:
- Ефрейтору Кострову присвоено очередное воинское звание младший сержант!
Теперь понятно, так вашу и так? Где он, ваще, этот недоделок?
Сержант жестом предложил мне принять активное участие в беседе, но я
отмахнулся, не в силах справиться с внутренним трепетом от полученного
известия. А может и от полусырого обеда (старшой кашеварил).
- Занят он, товарищ по-к. Во дворе снег гребет.
- Я вам, трататах, покажу занят. Ишь, уе$ок сухой, занят он. Вернётесь вы
обратно! Разболтались, красноармейцы недотраханные! А ваще, как вы там,
сынки?
Переход от перечислений наших достоинств к проявлению отчей заботы был
столь разителен, что мы свалились от ржания. Сквозь собственное кудахтанье
Завадский пробубнил восторженную оду о прелестях несения службы на дальнем
и очень ответственном участке. Комбат дал отбой, а мы ещё долго
дурачились, издеваясь над моим небывалым служебным ростом.
Завадский, увлекшись перечислением открывающихся перед младшим сержантом
перспектив в связи с вышеполученным, довольно неестественно споткнулся и
грохнулся на меня, отчего в придавленном им соратнике зашевелились
сомнения по поводу случайности падения. Тем более, что Лёва и не собирался
вставать.
Мгновенно растеряв смешливость, он лихорадочно стаскивал с меня одежду,
провожая её поцелуями. Расстегивал одну пуговицу - целовал грудь.
Расстегивал другую - губы смыкались вокруг соска. Потом - живот, следом -
член, наконец - бёдра и колени. Искуситель был нежен, ласков, изнуряюще
нетороплив. Долго и тщательно сержант мял мои ноги, исследовал их руками и
ртом, удивлялся и восторгался перекатывающимися там мускулами. Также
надолго он приник к восставшему органу, смаковал его, высасывал, пугал
бездонной глоткой и настырным языком.
Я без движения лежал на спине и потихоньку скатывался в отрешённое,
сладкое отупение под каскадом любовных игривостей. Не делая попыток в них
поучаствовать более активно. Мне было хорошо, покойно и расслабленно. Пока
гнусный Лёва не сделал попытки задрать мои ноги.
Сам то он раззадорился - дальше некуда. Красный, с запавшими от вожделения
глазами на отсутствующем лице, дрожащий и просящий.
- Лёва! - моё слабое предостережение не возымело большого успеха.
Завадский продолжал похотливо щупать новоиспеченного младшего сержанта,
гореть бархатом кожи, трястись ускользающим сознанием и требовать, умоляя.
Перевернул партнёра на живот, завладел ягодицами жертвы, а потом и анусом.
О, эта сладкая пытка! О, этот гадкий, вёрткий язык, будь он неладен!
Проникающий истязатель!
Придавив меня со спины, сержант, не встречая сопротивления более,
осторожно вогнал долото в столь желанную задницу. Я опять вспомнил натиск
проникающей твёрдости. На этот раз не было вихря ломающих спазмов. Просто
мягкое движение в расслабленном сфинктере. Просто гулкая истома во всём
теле. Просто толчки неугомонного стержня.
Стоны сержанта нарастали громкой чередой, чтобы оборваться резким и
протяжным криком. Пальцы до боли сжали мои плечи. Лобок с силой вжался в
ягодицы. Живот прилип к мокрой от пота спине. Заполошное дыхание обожгло
ухо.
Я, по прежнему, лежал пластом, как кукла в приятной расслабухе. Меня опять
перевернули, и совершенно счастливый Лёвчик насадил собственное горло на
сочащуюся штуковину покорного сослуживца. Бедный Завадский пихал и пихал
стоящий стержень себе в дыхало, пока губы не сомкнулись на основании.
(Непостижимо!) А потом медленно выпустил его, провожая тесным объятием
языка. Схватил головку и защекотал её до раскалённости, до стрел, бьющих
из промежности, из освобождающегося нутра. Также расслабленно и пассивно я
кончил в жадный Лёвкин рот. И наблюдал, как он давится бурным потоком.
Глотает, старательно лаская онемевшими губами сокращающийся столб,
глотает, судорожно дёргая кадыком, глотает, пропитываясь терпким запахом.
Потом мы долго лежали. Сержант благодарно и преданно смотрел, не
отрываясь, на меня.
- Ты классный, Серега. Я тащусь, когда держу тебя в руках. Я кончаю,
когда... ну... мой дрын в тебе... когда ты выгибаешься... и стонешь, а я
качаю... Как я без тебя буду?
Ну вот ещё подобной ереси не хватало. Я молча взял его голову и притянул к
своему отростку. И опять провалился в жаркое никуда...
Часть четырнадцатая
Раздражению моему не было предела. Завадский совсем съехал. Лучился
счастьем и смотрел, как последний придурок. Ни с того, ни с сего вдруг
опускался на колени и начинал отсасывать. А позавчера понёс меня из бани
на руках. Бережно положил на кровать и, не торопясь, оттрахал.
Когда его отросток сновал во мне, опять раздираемом дикими переживаниями,
он взялся рыдать. Молча смотрел на меня, играл мышцами торса, толкая себя
в доступную мякоть, и так же молча капали слёзы, падая горячими осами на
мои раскинутые бёдра.
Чёрт те что! Я, как последняя шлюха, положил ноги на крутые Лёвкины плечи
и давился неторопливыми толчками, сокращениями ополоумевшего сфинктера,
дёрганиями моего изнывающего в непонятке члена. Чехарда наплывающих
ощущений то вгоняла меня в изморозь плаксивого небытия, то наполняла
дурнотой от противоречивых приятнонеприятностей.
Было сказочно хорошо и одуряюще неуютно. Снова, как в первый раз,
выхлестнуло из развороченной утробы и закрутило корчами. Я выл, извивался,
пытаясь унять неестественный кайф, Завадский плакал. Я проливался на свой
сведённый болезненным блаженством и втянутый до позвонков живот, он,
растекаясь толчками горячей спермы в моём агонизирующем тоннеле, глотал
солёную влагу и скулил потерянно. А потом с собачьей благодарной
преданностью вылизывал мой засперматозованный пресс. И шептал:
Серый, ты - супер! Ты - мой теперь!
Ну уж хренушки! Во-первых, мне не нравился такой сержант. Во-вторых, я
пугался силы оргазмов от траха в зад. Так недолго и привыкнуть. И что
потом? Раскидывать шлюшьи ноги перед первым встречным? А в-третьих, мне
было тревожно за Лёвку. Все-таки, он стал мне вовсе не безразличным, и
отстранённо смотреть, как он теряет себя в совершенно, на мой взгляд,
ненужных ему, да и мне тоже, надуманных метаморфозах, я не мог. Поэтому,
отчетливо сознавая, что уговорами ничего изменить не получиться, начал
суроветь, чтобы он разочаровался в предмете своих умильных чувствований
самостоятельно.
Завадский теперь был готов лизать мои пятки, что, кстати, он и делал
периодически с большим энтузиазмом. И страдал, не получая заветной
задницы. Я, ожесточившись, гнал его от себя. Тогда он прокрадывался ночью
и будил меня страстными поцелуями. Будил, чтобы услышать: "Лёва, да отвали
ты наконец". Он не отваливал, а ложился рядом и засыпал, обняв любовника
руками и ногами.
Долго это продолжаться не могло, ибо людей, которые от пинков начинают
любить шибче не так уж и много. Не был таким и сержант. Так что в конце
концов он собрался и внешне стал почти прежним. Слегка надменным и
ироничным. Но, всё равно, слишком мягким и готовно услужливым. До
приторности.
Неделю я восстанавливал силы и душевное равновесие. Неделю морально пинал
сержанта - приводил в норму. Силы мои восстановились, судя по тому, что
вид голого Лёвы опять тревожил властным зовом готового к бою клинка.
Равновесие тоже вроде бы сбалансировалось - пришло решение свести анальный
секс при участии моего анала к минимуму, пользуя иногда, на десерт.
С Лёвкой было труднее. Я заставлял готовить обед - он готовил. Заставлял
мыть посуду - он молча мыл. Правда, сохраняя подобие насмешливой улыбки на
лице. Гнал скрести двор - он уходил скрести. Мальчишка погибал на глазах.
Дошло до того, что я издевательски, очень сильно пнул его в зад. Сержант
отлетел, упал на колени и замер. Я уж было обрадовался: сейчас начнёт мне
харю бить, мы потолкаемся и вернёмся к прежнему. Но вспышки не
последовало. Парень так и стоял на четвереньках, опустив голову.
Поверить невозможно - я испугался. Не боялся пьяных стариков, не боялся
крошить телефонный аппарат об лоб Унитенко, не боялся кидаться в одиночку
против десятерых, отстаивая своё право на достоинство - сейчас испугался.
А когда услышал оттуда, из-под опущенного лица, неуверенное "Я тебя
люблю", - струхнул окончательно и опустился на пол рядом с ним.
- Лёвчик, ты чего лепишь-то?
Он уперся лбом в моё плечо, прижался и застыл.
- Я ничего не могу поделать, - с безжизненным спокойствием констатировал
сержант. - Я готов, - он замолчал, подыскивая сравнение, - подставлять
морду, чтобы ты ссал на меня. Хочешь пинать - давай. Я заслужил. Когда
смотрел, как тебя в части пи$дят. Я хочу тебя всё время. А Перова грохну,
когда вернусь!
Переход получился несколько неожиданным.
- Почему? - в принципе, можно было и не спрашивать: все и так ясно.
- Этот гнус тебя трахал, - упрямо прогундел он.
Я растерялся: ситуация явно вышла из-под контроля и достигла стадии,
требующей срочного реанимационного вмешательства. Уговаривать было
бестолку, поэтому немного прикинув хрен к носу, младший сержант Костров
сделал следующее: отпихнул ударом в ухо страдающего парня, плюнул в
ошарашенную рожу и процедил:
- Пошёл в жопу, падаль. Мокрощелка вялая.
Yes!!! Завадский взвился норовистым жеребцом, схватил меня за шкирку,
вздёрнул на ноги и влепил в челюсть. Yes!!! Догнал отлетающего и втюрил
ещё разок.
Я растянулся на полу и с наслаждением смотрел в гневные глаза на
побелевшем лице. Вот это по нашему! А когда "вьюноша дерзкий со взором
горящим" приблизился для продолжения банкета, получил от меня на все сто:
подсечка вышла на славу, а последующий хук, проведённый, правда, не совсем
из того положения, из какого следовало, расставил всё по своим местам.
Тонкая струйка крови побежала по острому подбородку ошалелого красавца от
третьего моего удара. Я удовлетворённо рассматривал проделанную работу -
ну теперь то уж Лёвушка придёт в себя. А он скорбно выговорил:
- Ты это специально сделал. Я понимаю. Но я всё равно тебя...
Его пасть резко захлопнулась от четвёртого тычка.
Вот тогда его проняло. Он задыхался:
- Если ты, сука, ещё раз поднимешь свою е$анную руку, я грохну и тебя.
Мило улыбнувшись прямо в пылающие очи, я спокойно отошёл к пульту.
Лёва перестал мыть посуду. И чистить снег. Он оскорблённо молчал и вёл
себя, как подобает деду СА. Продолжая сверлить меня взглядом, как только я
отворачивался.
Увидев этот его взгляд, приехавший председатель начал дотошно выспрашивать
про наше житие. Я, сияя безоблачной улыбкой и невинно хлопая голубыми
глазами, старательно заверил, что всё в норме. Наверное, моя "невинность"
сразу и навсегда убедила его, потому что он, покосившись на безутешную, но
гордую статую скорби, которую изображал Завадский, оставил бесплодные
попытки прояснить ситуацию и начал излагать свою просьбу.
Дело в том, что ушлый сержант в бытность свою гражданским распи$дяем
подрабатывал на рестораны не только рубкой мяса, но и починкой
радиоаппаратуры, в которой я, например, не разбирался совершенно. И сейчас
прослышавший об этом папашка просил Лёву поехать с ним в посёлок с
ночевой, чтобы устранить там многочисленные поломки. Ому, с улыбкой
сидящего, как обычно в углу, он намеревался оставить со мной, потому что
снегоход был двухместный, а завтра забрать, вернув сержанта.
Пребывая в печали и находя моё общество временно утомительным, Завадский
согласился. Я, правда, немного смущался оставаться один на один с Оминым
оскалом, но меня и не спросили.
После убытия спасателя северной народности, кинувшего в дверях тревожный
взгляд в сторону остающихся, стало пусто и неуютно. Чтобы убить время, мы
болтали с пареньком о всякой всячине. Я старался не встречаться с глазами,
которые ошарашенно разглядывали меня тогда ночью.
А Ома был, как всегда, весел и любопытен. Он и предложил показать ему, как
русские парятся в бане. Всё равно делать было нечего. Меня подобная
перспектива смутила ещё больше, но демонстрировать своё смятение не
хотелось. Поэтому баня через пару часиков была готова.
Когда Ома разделся перед священнодействием и встал выжидательно, сжимая
руками положенный атрибут, то бишь веник, я, уже оценивающий мужские
прелести в прилагательном (к употреблению) ракурсе, задохнулся от
изумления и восхищения. Ей богу, не ожидал!
Смуглый северный божок! Тонкий, стройный, с абсолютно пропорциональным
телом. Вспоминая первое своё впечатление о тростниковой изящности
паренька, я поразился рельефности крепкой мускулатуры, вырисованной с
изумительной чёткостью. Совершенные пропорции юношеской фигуры радовали
глаз. Грациозные линии худощавого мальчишеского тела буквально
завораживали. Трогательная маленькая задница, гладкие длинные ноги (он
нетерпеливо перебирал ими, как оленёнок), широкие (по сравнению с попцом)
плечики, высокая грудь, до смешного тонкая, гибкая талия, огромные,
раскосые, чёрные очи над острыми скулами, смоляная волна длинных волос до
плеч - я обалдел и захотел его сразу, всего и без остатка.
Может быть кому-нибудь этот пацанчик показался бы просто худым и
нескладным мальчишкой на пороге взросления, но для меня всё в нем кричало
возбуждающей прелестью. Я его так видел. Если бы он смотрелся заплывшей
жиром чукчей с узкими глазёнками (никого не хочу обидеть), так и
воспринимался бы соответственно обычным толстым мальцом, пройдя мимо, как
проходили тысячи. Но этот... Он поразил меня в самое сердце.
Мытьё прошло вяло, так как тот, кто должен был демонстрировать прелести
русской бани, всё время тупо пялился на мальчишку, улыбающегося неожиданно
понимающе. А чего было понимать, если мой черенок почти стоял? Не заметить
его в таком состоянии мог только слепой. А Ома слепым не был. Гляделки его
округлились немного испуганно и удивленно, когда остановились первый раз
на фаллосе, вызывающем и самодовольном. А потом почти не отрывались от
него.
Вытирая роскошное тело после процедуры, Ома, без всякой связи с
предыдущим, обронил (негодник!):
- То, что я тогда видел, у нас в посёлке делают почти все - девок мало,
однако.
И, не потрудившись даже обмотаться полотенцем, вышел, грациозно покачивая
бёдрами и очаровательно косолапя.
Последовавшее за этим, напоминало безумие. Я догнал его в коридоре и там
же свалил на пол. Облапив всего сразу. К моему удивлению, Ома яростно
сопротивлялся. Даже смог вырваться и попытался отползти. Схватив его за
ногу, я дернул мальчишку обратно, бросил животом вниз и придавил сверху.
Вплющил в твёрдый пол. Распнул на холодных досках. Сильными руками
придавил к некрашеному настилу, ногами раздвинул бёдра и, удерживая плечи,
вломился в теснину между крепких ягодиц.
Паренёк заверещал, забился подо мной, пытаясь сбросить. Куда там! Я кусал
гладкие плечи, зарывался носом во влажные длинные волосы и работал задом,
наращивая темп. Ома выл и царапал доски тонкими пальчиками. Срывался на
визг и егозил упругим телом, невольно подмахивая мне. Наверное поэтому
разрядился насильник быстро.
Оргазм случился нешутошный. Я потерял контроль над собой, и,
воспользовавшись моей минутной слабостью, сын севера выскользнул и
помчался в комнату. Догнать его проблем не составило.
Бросив мальчишку на стол, лицом вниз, я опять прижал его голову, раздвинул
ноги и снова оказался в болью кричащей дырке. Толкал дротик резко, с
оттяжкой, ударяя всем телом. Чувствуя, как расступается сжатый захват
атакованного ануса.
Внезапно Ома перестал сопротивляться. Он затих и расслабился на качающемся
столе. Выпростал голову и попытался разогнуться, чтобы достать мокрым от
слёз ртом до моего лица. Я остановился, вынул член, на что юноша зашептал:
- Не надо. Не надо. Давай!, - сел на стул и потянул его на колени.
Паренёк понял, приноровился и стал насаживаться на стержень, закатывая
глаза и охая. Я надавил на его плечи, вогнал отросток до конца и еле успел
поймать жертву, которая с воплем попыталась соскочить с хрена. Так мы и
боролись: он вверх, я его обратно. При этом судорожно ловили губы друг
друга. Мальчишка пах свежестью и молоком. Он выплясывал экзотический танец
на моём инструменте, гибкий и тонкий, мотая всклокоченной головой,
цепляясь за меня беспомощными руками и выгибаясь назад. Он перестал
восторженно улыбаться, его отсутствующее лицо коверкали страсть и похоть.
Я сидел, сжимал хрупкую талию, чувствуя, как напрягаются мальчишечьи мышцы
под тонкой кожей, тискал гладкие бёдра и облизывал точёную грудь. Потом
сорвал Ому с хрена, успел увидеть удивление в распахнувшихся затуманенных
глазах, бросил на четвереньки и погрузился сзади. Между дивных маленьких
ягодиц. Напряженных и упругих. Гладких и спелых. И кончил туда, в
распухший обхват сфинктера, в глубину потрясённого ануса, в мякоть юного
тоннеля.
Потом мы лежали и целовались. Обнимались, то бешено, то томно. Сосали
члены друг друга. Ласкали соски.
Я первый раз в своей жизни выпил до последней капли чужую сперму. Не
выпуская сокращающийся источник. Вытягивая остатки. А после этого, не
давая Оме продыху, закинул его ноги на плечи и погрузился в "аналы" опять.
Кусая эти самые ноги, гладкие, тонкие и сильные. Бессильно раскинутые по
сторонам.
Едва отдышавшийся после собственного оргазма, паренёк начал активно
подмахивать, извиваясь и прогибаясь подо мной, нажимая пятками на поясницу
партнёра, чтобы тот нырял внутрь на полную глубину. Я и нырял, распахивая
"поднятую целину", вспарывая, долбя. Заливая соки и начиная снова.
Он не давал мне остановиться - знойный изящный мальчик, ненасытный
северный оленёнок с азиатскими раскосыми глазами, переполненными адским
огнём. Этот огонь полыхал в гибком теле, заставлял горячего сына холодных
краёв виться ужом подо мной, задыхаться в погоне за наслаждением, биться в
замысловатых конвульсиях, захлёбываться утробно-восторженным стоном.
Дикий темперамент рвался наружу бешенными выплесками: если уж Ома сидел
сверху, то выгибался струящейся аркой и вращал задницей, как умелая
профессионалка, вжимался атласными ягодицами, рассыпал каскад чёрных
волос, мотая головой, словно в трансе; если оказывался внизу, подо мной,
то устремлялся промежностью навстречу поршню, подмахивал, грациозно
преломляясь в талии, обхватывал стройными шелкокожими бёдрами, разбрасывая
обессилевшие руки, запрокидывал потемневшее в страсти лицо и хватал губами
мои пальцы. Огонь бушевал в нём, пугая силой и завораживая, воспламеняя
меня, и без того горящего тяжёлым желанием, которое возвращалось опять и
опять при виде смуглого тела. Юного, порочного, тонкого, сильного и
упругого мальчишеского тела.
Укатал я тогда мальчонку до полуобморока. (Кто кого - вопрос!) Он проспал
почти весь следующий день, но чинно сидел за столом с блюдцем чая на
пальцах, когда в дом почти бегом ворвался Завадский.
Только бросив взгляд на меня, помятого и невыспавшегося, он всё понял,
видимо. Потому что зло прищурился и заиграл желваками. Еле дождавшись
отъезда опять начавшего улыбаться Омы, сержант вихрем подлетел ко мне,
сидящему за столом, и крикнул:
- Этот тоже тебя трахал, гад!
Я медленно поднялся, потянулся и устало ответил:
- Маньяк!
Страшный удар опрокинул меня на стол, на испуганно зазвеневшую посуду.
Лёва навалился всем телом, прижал мою голову к столешнице (история
повторяется), рванул брюки, отозвавшиеся весёлым перестуком покатившихся
пуговиц, раздвинул ноги и:
Я почти обалдел, когда почувствовал, что сержант достиг своей цели, и в
мой задний проход, в очко взрослого сильного мужика ввалился камень его
члена. Меня (!) насиловали! Причём ведь с первого раза гнусный отросток
прорвался в утробу, пока я приходил в себя. Ну и ну! Что-то совсем я
расслабился в этой таёжной глухомани.
Естественно, моя натура взбунтовалась - и распаренный Завадский отлетел, а
потом загнулся, получив хороший пинок в пах. Напрочь позабыв о начатом
занятии. Следующий удар у меня получился на славу: хлёстко, душевно. И
понеслось...
Чёрт побери, прямо напасть кака-то! Непрекращающийся мордобой и секс. Всё
вернулось на круги своя. Мы опять сидели среди обломков мебели, сплевывая
юшку. Хорошо, что мазь председательская у нас ещё оставалась.
Часть пятнадцатая
Последние две недели прошли в спокойном перемирии. Мы общались очень
доброжелательно, ведь в конечном итоге, несмотря ни на что, оба были
симпатичны друг другу. Смеялись, хохмили, шутливо боролись. О любви больше
не заговаривали. Трахаться мне не хотелось - зад всё ещё помнил
неожиданное вторжение на столе. Не болью, а фактом несанкционированного
доступа. Лёва по ночам прижимался и, задыхаясь, просил ласки, но я
оставался глух. Целовал его, успокаивал и отказывал. Не хотелось, и всё
тут.
Только однажды, увидев парня склонившимся над пультом в одних спортивных
трусах, подчёркивающих прелести и возбуждающе обнажающих, подошёл, резко
сдёрнул ненадёжную преграду и трахнул его, наблюдая, как двигаются мои
сантиметры, скрываясь в недрах и выныривая наружу.
Сержант не протестовал. Он стонал, рывками двигался навстречу стержню,
дрожал коленями и выгибался. А когда я кончил, остался стоять согнутым.
Положив голову на сцепленные на пульте руки. Пришлось сделать ему минет,
благо долго трудиться не пришлось. Лёва выплеснулся моментально, едва
почувствовал мой язык. Его сок пах полынью и тёплой вязкостью.
Наконец, пришёл тот день, когда суровый голос начштаба из наушников
возвестил окончание нашей ссылки и предложил готовиться к возвращению,
потому как сменщики уже отбыли по утреннему морозцу.
Лёва с ополоумевшими глазами вылетел на улицу, схватил в охапку ничего не
понимающего сослуживца, который в неведении покуривал рядом с неизменной
лопатой, и потащил в дом. Я уж было подумал, что опять буду бит по
неизвестной мне пока причине, но Завадский повалил и начал расстёгивать
мои пуговицы торопливыми и непослушными пальцами. При этом запалошно
целовал и что-то бубнил про последний раз.
Бесцеремонность натиска коробила и взывала к противодействию. Еле удалось
остановить быстрые руки и отползти, путаясь в скомканной одежде, подальше,
чтобы выслушать бессвязный лепет.
Вона чего: должны подъехать гости, чтобы отправить нас на большую землю, а
там, понятное дело, иметь друг друга не получиться - все ж на виду. В
принципе, дыхнуть "перед смертью" я был не прочь. Организм давно уже
ходатайствовал о проявлении снисхождения к насильнику за "давностью лет" и
целесообразности разрядки. Но (закон подлости) только мы разболоклися,
начали предварительные ласки и наполнились запирающим дух желанием до
краёв - послышался шум подъезжающей команды.
Неудивительно: выехали-то они затемно, а нам позвонили уже далеко после
обеда, почти вечером. Вот и результат - не судьба. И так уж едва одеться
успели, чтобы выйти на крыльцо с хлебом - солью.
Прибывшие ввалились весёлым гомоном. Лейтенант Мишенька, который должен
был оттранспортировать нас обратно, новый таёжный начальник в чине
старшего лейтенанта и трое красноармейцев моего призыва (в том числе и
небезызвестный Дудко, неряшливый и помятый).
Последние, которых я помнил зашуганными и забитыми, держались уже, как по
сроку службы положено, раскованно и непринуждённо. Правда, когда Лёва
цыкнул на них, они приутихли и почтительно склонили головы перед
заслуженным дедушкой.
На меня эти служаки смотрели, как на выходца с того света, как на символ
сопротивления, о котором в части слагали легенды, перечисляя и привирая,
естественно, количество полученных мною травм. Они обращались к "младшему
сержанту Кострову" хоть и дружелюбно, но с долей уважения и некоторой
робости, потому что сохранили его в памяти таким, каким он был при
отъезде: сумрачным, молчаливым, ерепенистым и бешено кидающимся в драку по
любому поводу.
Они же, кстати, когда мы курили на крыльце, и напомнили случай с Унитенко,
чья голова испытала удовольствие контакта с рассчитанным на российские
перегрузки корпусом ТАИ (телефонного аппарата). Перебивая друг друга,
парни взахлёб описывали Унитенковскую рожу после столкновения, собственное
удивление, даже шок, от моей смелости, страх перед возмездием, которое,
принимая во внимание характер пострадавшего, неминуемо должно было
настигнуть весь мой призыв, свою радость и злорадство из-за того, что
нашёлся хоть кто-то, кто воздал по заслугам распоясавшейся скотине.
О последствиях, которые имели место конкретно для меня, никто не
заикнулся, хотя я видел, что они отлично всё помнят: и ярость стариков, и
окровавленное моё тело, брошенное на кафельном полу умывалки, и
безжизненно мотающуюся голову, когда "убиенного" несли в санчасть.
Мальчишки ничего не забыли, они лишь проявляли некоторую тактичность по
отношению к товарищу. Мне было приятно.
На крылечке нас и "построил" сержант Завадский. Он распорядился разгружать
машину. Все побросали сигареты и отправились выполнять. Я немного
замешкался, так как отвык от командных речей, тем более в исполнении моего
Лёвушки. Он ничего не сказал, только посмотрел. Но как! Это был тот ещё
взгляд: тоска, горечь, сожаление, растерянность - всё свалилось в нём в
кучу.
Мне стало грустно и, пожалуй, впервые пришла жалость об утерянных за эти
две недели возможностях. Я тронул его за рукав и прошептал:
- Лёва, всё будет нормально.
Карие глаза наполнились чем-то щемящим и отвернулись.
Чтобы не демонстрировать особые отношения с сержантом, я носил поклажу
вместе со всеми, но постоянно оглядывался на товарища по ссылке. Тот стоял
прямой, собранный, властный, отдающий категорические приказания, указывая
что куда размещать. Надменный, суровый, мужской. Недовольно сведя к
переносице стрелы чёрных бровей. А я вспоминал (закон подлости: когда
нельзя - очень хочется) его дрожащим и стонущим, сглатывающим сперму,
покорным, ласковым.
Все эти картины, возникающие перед внутренним взором, исчезающие и
появляющиеся вновь, опять (в который раз уже) разожгли меня до безобразия:
впору было тащить Лёву в многострадальную баню и целовать там красивое,
смуглое лицо, тонкую тугую кожу на скулах, синеву острого подбородка,
мусолить соски, гладить упругую задницу и трахать. Трахать тренированное
тело до хрипа, до корчей, до агонии развороченного ануса. Трахать, позабыв
про всё на свете. Тем более, что баня-то действительно уже стояла
наготове. Как же, традиция: приём - передача завсегда осуществлялась через
парную и застолье.
Пропустив по паре стаканов спирта, поржав и потравив анекдоты за столом,
вояки отправились на помывку, выждав пока сначала охфицеры потешат свою
душеньку в истомной жаре.
Мы парились, тёрли друг друга мочалкой, опять парились, мылись, но я видел
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |