за "гуж", стоящий торчком.
В свете всего произошедшего не имело смысла скрываться от соседа, но
публично, встав в позу посреди комнаты, мастурбировать тоже было стрёмно.
Поэтому я зашёл за перегородку и ожесточённо вваривал, когда сержант
вынырнул из дверного проёма, подошёл, прижался сзади всем телом, уместив
свой инструмент в ложбину посередь столь желанной для него задницы, одной
рукой повёл по моей ляжке, а второй - опять сграбастал мою же мошонку.
Сил избежать возобновившегося контакта с искусителем уже не осталось,
потому что меня изогнуло, вжало спиной в накаченную грудь, затрясло и,
вместе с горловым мычанием, исторгло освобождающие от внутреннего
напряжения потоки. Я содрогался, дожидаясь момента окончания разрушающего
человеческую цельность процесса, а Завадский целовал мои плечи и быстро
терся черенком о попец, сильно вжимаясь в пресловутую ложбину и стараясь
успеть кончить до того, как я начну соображать.
Успел, гад, обляпав липкой жидкостью. Не скрывая удовлетворения по поводу
достигнутого успеха и своего кончания: обнимал, стонал, дергался - шумно,
на полную катушку. Даже не скорбел, когда я высвободился и ушёл.
Часть седьмая
Не спалось. Поворочавшись, Лёва констатировал:
- Не спишь, Костёр. Покалякаем?
А я в этот момент опять маялся пережёвыванием случившегося: никак не мог
набраться смелости и признаться себе в том, что было приятно, что сильные
мужские объятия не вызывали отвращения, что поцелуи требовательных мужских
же губ не насиловали психику, а бархат нежной кожи командира вызывал
отнюдь не рвотные позывы. Но такая реакция попахивала чем-то
недозволенным, не принятым, противоестественным, ненужным. Иначе, как
объяснить то, что всё внутри восставало против? Ведь в голове не
укладывалась картина: подхожу к сержанту, ласково обнимаю, целую сухие
губы, склоняюсь к пенису, ложусь и раздвигаю ноги! Не надо мне этого! Не
хочу!
- Не хочешь, что ли? Что, в падлу слово сказать, козёл? Не забыл, кто
рядом-то, дух? - донеслось из полутьмы.
Лёвушка, гадость настырная, нервничал. Пришлось с показательной робостью
отзываться:
- Да, нет, конечно. Не в падлу, товарищ сержант. Мне вот что интересно:
показалось, Вы уже пробовали... Ну это... Ну, вот это... Гм. А как? Не
расскажете?
Покорные интонации сделали своё дело, Завадский помягчел, повертелся,
устраиваясь поудобнее, и рассказал...
После восьмого класса я из школы ушёл, на$ер. Мамашка, конечно, орала, но
- по $уям. Устроил меня дядяйка, брат папашкин, в крупный универсам
рубщиком мяса, а я всегда был здоровым.
Должность уж больно доходная. Мы с продавцами и в ресторан мясо
переплавляли, оно ж там, дороже, и налево пускали. В общем, $лядь,
крутили, как могли. Покупатели, всё норовили с заднего крыльца зайти и в
лапу сунуть. Короче, через полгода денег стало много, и они не
переводились. А я спортом-то с малолетства занимался, выглядел, $лядь, уже
совсем мужиком - бабы, дуры, как свихнулись.
Не поверишь, сижу в ресторане с одной, откуда взялась - $уй её знает,
подходит другая: "Лёва, привет. То, да сё. Можно тебя на минутку?" Выхожу,
идём в машину, мне папашка отдал, я её там деру и в ресторан возвращаюсь.
А потом эту деру, $лядь, либо в той же машине, либо на хате:
На этом месте я деликатно кашлянул. Лёва вскинул затуманенные
воспоминаниями очи и непонимающе уставился на меня.
- $б да $лядь. Смысл теряется: - "робко" пожал я плечами.
Сержант хмыкнул, но меня не заткнул.
Да... Ну так вот. Однажды мы с Виталиком и Ромкой... Тоже ничего мужики:
Роман - он сначала лыжами занимался, а потом боксом. Длинный, накаченный,
но в талии гляди - переломится. Светлый, волосы длинные, глаз чёрный.
Когда раздевался, девки в обморок падали. Как нарисованный.
А Виталик - чёрный, как я. Тоже пловец, волос на торсе - ноль. Правда,
ноги аж кудрявились от меха, но это смотрелось, в принципе, неплохо,
знойно как бы. Плечи широкие, живот, как батарея, бугристый. Пресс
мощнейший, мы на нём вдвоём с Ромкой стояли. Весь такой... Плавательный,
как дельфин. И гибкий очень, девчонок в чёрт те что загибал и сам вокруг
обвивался.
Так вот... О чём?.. Ах, да... Завалились на одну хату, хозяева уехали -
ключи оставили. Взяли с собой ящик коньяка, жратвы, курева и пошёл кутеж.
Мы с парнями не просыхаем, а окружение меняется. Город прослышал, что
мужики гуляют, и к нам то одни заваливаются, то другие. А девок море. Сами
шли. Мы с ними и по очереди, и вместе, и с одной, и группой. И в зад, и в
перёд. И стоя, и лежа, и, что называется, на лыжах в гамаке. Прервёмся,
выпьем, закусим и опять.
Дня через три чувствуем - силы на исходе. Ромка сбегал в спецмагазинчик за
каплями, и опять поехало... Короче, через неделю просыпаемся, видим: надо
бы остановиться. На звонки не отвечаем, к двери не подходим.
Сутки отдыхали, восстановились - снова хочется. А тут как раз - новая
партия девок. Мы, не врубились, сразу капли махнули, а когда присмотрелись
- они страшные, неказистые, намазанные. Мы с мужиками переглянулись -
ну-ка. Но решили: они тоже люди, выпьем - пройдёт.
Нажрались, а всё равно не тянет. Надоели девки: мохнатки расшлёпанные, в
задницы дают не все. Виталька их выпроводил. Чего-то больше не шёл никто,
а внутри у нас средство из магазинчика плюс джин с виски - яйца уже
звенят.
Сидим мы голышом в кружочек, хрены стоят, того и гляди лопнут. А никого ж
нет! Позвонили по одному номеру - облом, по другому - облом. Сидим.
Посидели - вздрочнули. Но не отпускает: мы, идиоты, много дури этой внутрь
приняли, думали понадобится. Вдруг Ромка говорит (а мы давно друг друга
знали, ещё с детства, корешами были - водой не разлить): "Между прочим,
мужики, а когда мы вместе дрочили, кайфу было больше, чем в одиночку".
Виталька подхватывает: "Точно. Я ещё раньше заметил, когда баб драли. Если
перед глазами кто-то есть, кончается круче". Помолчали. Решили ещё
подрочить. Не отпускает.
И тут Ромка ко мне наклоняется и засасывает губы, а рукой лезет между ног.
Я о$уел! (Завадский быстро глянул в мою сторону, усмехнулся и поправился.)
Я офонарел! Главное - не противно: он гладит меня по ногам, а в них такая
горячая хмарь появляется. Он целует, а я плыву. Ладно, думаю, никто не
узнает, была не была.
Мы с ним начали сосаться. Ощупываем друг друга, целуем, обнимаем, по
дивану катаемся: то я сверху, то он. Виталька смотрел, смотрел и к нам
подался: "Ну-ка, гомики, подвиньтесь".
Сосались мы втроём долго, но вот заковыка - а дальше-то что? Расцепились
на минуту, все мокрые, дышим тяжело. Ромка спрашивает: "А теперь что?"
Виталька плечами пожал и предлагает: "Попробуем в рот, что ли?" Резонный
вопрос: "А кого?" Решили кинуть жребий. Выпало мне.
Ромка подмылся, лёг - я устроился между ног, прислушиваюсь к себе.
Страшно: а вдруг сблюю. Неудобно, как-то. Но сразу не могу решиться, и всё
тут. Я уж Ромкин конец вертел в руках, вертел, осматривал, обнюхивал.
Чудной он, никогда раньше не обращал внимания. Сверху гладкий такой:
кажется неловко заденешь - кожа лопнет, а внутри, как деревянный. В общем,
вертел я его, вертел - мужики запротестовали. "Не тяни волынку, Вад,
отрабатывай".
В первый раз в жизни: Вздохнул полной грудью, глаза зажмурил и - вперёд. А
Виталька ещё и рукой на затылок нажал, сволочь. Короче, насадили меня по
самое некуда. Я задыхаюсь, того и гляди вырвет, но терплю.
Стал вспоминать, что делали девки, чтобы мне приятней было. Попробовал
воспроизвести - получилось. Я даже увлёкся. Ромка орёт дурью, ему так
классно никогда не было, а Виталька смотрел, смотрел и вдруг взял в рот
мою штуковину. И не просто так, а пальцы свои мне в зад засунул: была у
него такая фишка, чтобы, когда он сношает, партнёрша ему в зад что-нибудь
засовывала.
Я прибалдел, веришь, с девками никогда так не было. Причём, хочется, чтобы
спереди он взял глубже, а сзади засунул больше. Кайф. Я от Ромки-то
отвлёкся, а он кончать начал. Держит меня за волосы и шарит в зев.
Спускает. Я уж и глотал, и выпускал - весь в молофье. И заметь, во рту
липко, но не тошнотно.
И вот тут-то, знаешь, я сам кончил. Прикинь: во рту конец и сперма, в
руках ноги Ромкины (я их щупал - у него ноги прямые, гладкие, сильные, как
у тебя, - классные, рукой сжимаешь, а под пальцами мускулы
перекатываются), собственный конец в чужой глотке, и Виталька его там
языком по уздечке наяривает, а в заднице уже - чуть ли не вся Виталькина
же кисть. Короче, кончаю, ору так, что парни напугались, а я кончил и
отключился. Совсем. Очнулся - мужики на морду воду льют. Спрашивают, чего
это со мной. Я - так, мол, и так. Решили - продолжаем.
Передохнули и снова. Я начал сосать у Витальки по очереди с Ромкой, то я,
то он. Ха-ха, "из рота в рот". Но Виталику не хватает чего-нибудь сзади.
Тогда задрали ему ноги, Ромка сосёт, а я хреном - смазал каким-то кремом -
в зад.
Это было что-то. Талька орёт: "Больно!" Я вынул, он орёт: "Давай назад!" В
общем, засунул и качаю. Ощущения - улётные. Кольцо плотное, внутри тоже
мякоть плотно обхватывает.
Ромка на нас посмотрел и сзади ко мне пристроился. Завалил на Витальку,
который уже только хрипел, ногами меня за талию обхватил и подмахивал, я
прямо диву давался. А сам он, Ромка то есть, намочил слюной конец и втюрил
мне по самые яйца.
Я думал умру. Сначала больно и неудобно, а потом - кайф. Причём, заметь,
когда суют, кажется - не выдержишь, порвётся всё там, а когда вынимают -
такое чувство, что часть тебя забирают, стараешься обратно всосать жопой:
(хихикнул и поправился) анусом.
Виталька кончил, отполз, меня - на спину, ноги завернули и Ромка опять
втюрил. Я лежу, задница горит и оттуда - что-то такое, не объяснишь,
короче, по телу расползается. Не сразу, конечно, но если долго качать, то
совсем новое ощущение.
Прикинь, я лежу, в глазах туман, но Ромку вижу. Он мои ноги раздвигает,
держит, пот со лба коротко так сдувает и торсом работает. Парень
накаченный, так вот, его мышцы при напряжённом трахе здорово
вырисовывались. Красиво так. То буграми, то растягивались. Или, помню,
ноги мои отбросил, нагнулся и стал облизывать мне грудь. Лижет и соски
сосёт. А потом голову поднял и вылупился, смотрит прямо в глаза,
пристально так, но, вроде, и не видит, как слепой. Глаза бешенные, пустые,
дырками. Посмотрел, посмотрел и полез целоваться. Здорово он языком
работал, чуть не до глотки доставал.
Виталька очнулся и со своей фишкой $банной опять прилез. Намазал конец
себе кремом, чтобы вошёл сразу, и - Ромке в зад. Не поверишь, когда я
увидел, как лицо у Ромки сделалось... Ну... Такое, как будто он плакать
собрался. И зарычал, как пёс.
В общем, начал я от этой картины кончать сразу. Задница горит, сперма
брызжет, Ромка орёт, Виталька хрипит и соски у Романа накручивает -
бредовый конец. Но такой, какого я и в свой первый раз не испытывал.
Отдышались еле-еле, а у меня Ромка из головы не идёт. Перед глазами стоит:
потный, красный, глаза прикрыты, лицо бешенное, мышцы играют. Я его
завалил, ноги задрал, он пытался уговорить, чтобы подождал - отдохнуть
чуток, но я уже хрен вогнал. Он замолчал и глаза закатил. Кряхтит, елозит,
дрожит, а то вдруг затихнет так, как будто прислушивается к чему, рожу
скривит и стонет. Я его поцеловал - губы пухлые, горячие, послушные, но не
как у баб, а упругие, вкусные. И грудь в меня упирается твёрдая и мягкая
одновременно.
В общем, завёлся я капитально. Тут Виталька подлез, на Ромкину рожу сел,
тот сразу стал дыру ему лизать, как будто всю жизнь это делал, а я в рот
Виталькин агрегат взял. Гладкий, солёный, липкий от спущёнки.
Виталик кончил быстро, и я уже от этого кайф словил, когда почувствовал,
как член во рту дергается и молофью выбрасывает. Так этот фишник
отдышался, подлез назад и начал лизать меня сзади. Лижет, рычит, чмокает.
Опять у меня и спереди, и сзади. С Ромкой одновременно и кончили. Круто
кончили. Орали, как шпана. Передохнули и опять...
Короче, обкончались мы тогда вконец. Всё выжали друг из друга...
Не знаю, кого из нас двоих это повествование завело больше. Я пыхтел, руки
дрожали, слюна во рту кончилась, язык - наждак. В комнате жарища, хоть
раздевайся совсем, да снимать нечего - всё уж давно сняли.
Завадский напротив - красный, пятнами пошёл, глаза бессмысленные, пустые.
Руки бессознательно мяли простынь, играя округлостями мощных бицепсов.
Член в перевязи вздутых сосудов, истекая смазкой, маялся бездельем,
конвульсивно подрагивая. Сержант, весь в испарине, напряжённый, гибко
прогнувшийся в талии, лежал, разметав изящные ноги и жадно глядел вовсе не
в пространство, а на меня. Однозначно и определённо.
Голова у меня слегка кружилась. От духоты, наверное. А член уже побаливал
от долгого возбуждения. Но решиться я не мог. Духу и внутренней свободы,
раскрепощённости не хватало.
Я судорожно сглотнул очередной комок и спросил:
- А потом?
- А что потом? Потом мы разошлись, наконец. Отдохнули и... А! С
бабами-то? Всё нормально. Шкворили их и в хвост, и в гриву. А иногда
ложились в постель втроём. Ну, с парнями. Без слабого полу. И ловили
крутой кайф. Да, ещё была у нас потом одна забава. Один садился за руль,
сиденье пассажира мы раскладывали и получалась такая лежанка. Пока один
гнал где-нибудь по шоссе за городом, двое других трахали друг друга рядом.
Прикинь, музыка орёт, скорость, и мужик в руках на кукане бьётся.
Я прикинул. Получалось завораживающе, но непривычно, потому что нарисовать
себя мысленно на чьём-то кукане не получалось.
- Лёва, а тебе что, понравилось сосать и глотать?
Он поморщился, подумал и ответил:
- Не то чтобы я без этого жить не мог, но определенный кайф в этом был. Не
в самой спущёнке, а в члене во рту. Не замечал? А, $лядь, о чём это я? А
ещё очень заводит то, как взрослый, крутой парень становится дитём, когда
доведёшь его до кондиции. И, кстати, чем дольше смотришь на чей-то стоящий
хрен, тем сильнее хочется его попробовать. Подойди, посмотри сюда
внимательно и подольше.
Переход был настолько неожиданным, что я сразу и не понял, что он имеет в
виду, жадно ожидая моей реакции. А потом, когда дошло, насупился и на его
горящий тяжёлым огнем взгляд ответил злым прищуром. По видимому, моя
мимика показалась Лёве неубедительной, потому что он грациозно поднялся с
постели и направился ко мне. Медленно, неотвратимо надвигаясь
тренированным, стройным телом. Я напрягся, но с места не двинулся,
заворожено, в какой-то оторопи, наблюдая за приближением торчащего
указующим перстом члена.
Завадский приблизился крадучись, опустился между моих бёдер и с глубинным
выдохом положил на них свои трясущиеся руки. Я не двигался, словно в
гипнотическом трансе глядя на то, как красивый, здоровый парень любовно
оглаживает меня, перебирает послушные мышцы, вдавливает их, как он тянется
жадными губами к соскам, проводит горячим языком вдоль ложбинки на
животе...
Сержант внезапно поднял затуманенный взор и, толкнув меня навзничь,
буркнул:
- Чего лупишься? Расслабься.
Уставившись невидящими глазами в потолок, я почувствовал, как влажный жар
накрывает мой агрегат, засасывает его, треплет языком, прижимая к небу,
вдувая огненную смесь щекотливого нетерпения и спазматического блаженства.
И больше уже ничего не видел...
Через секунду - другую, показавшиеся вечностью, я едва разлепил веки,
опустил глаза и с трудом рассмотрел коротковолосую мужскую голову, мерно
двигающуюся вверх - вниз, могучие плечи, зависшие над моим торсом,
сведённым ожиданием конца, крепкие пальцы, вонзившиеся в дрожащие
предвкушением бёдра - увидел и тотчас услышал себя: внутри приглушенно
стонало отрицанием, неприятием происходящего.
Всё: и этот самый торс, и пленённый жадным ртом член, и сжатые бёдра, и
останавливающееся в экстазе сердце, - всё кричало, корчилось в размытых
водах совковой психики, твёрдо усвоившей, что можно, а что - нет. Но эти
вопли утонули в жутком мареве оргазма, ликующего, беснующегося
неконтролируемым шквалом сладких судорог и настоящих воплей, с которыми я
дёргался под Лёвой.
Мне давно не приходилось испытывать подобного. Приподняв тяжёлую
кружащуюся голову, я тут же буквально воткнулся носом в сосредоточенное
лицо Завадского, который не проглотил мою жидкость, а нёс её мне.
Представив, как сейчас эти сухие, жёсткие губы, липкие от спермы,
коснуться моих губ, выбритый подбородок чиркнет шершавой синевой, а
вёрткий терпкий язык раздвинет сжатые зубы, и собственный,
белесо-студёнистый, тёплый сок Сергея Кострова заполнит его же горло, я
чуть не подавился уходящими уже сладостными ощущениями. Епишкин
городовой!!!
Брезгливо отворачиваясь, только что удоволенный "паренёк" со всей дури
забарахтался под наваливающейся фигурой сержанта, который от неожиданности
поперхнулся и откатился в сторону, тяжело, с надрывом кашляя.
Переждав приступ, он притянул меня и полуприлёг сверху, быстро целуя плечи
и грудь. Я с трудом заставлял себя оставаться в его объятиях, хоть и
чувствовал парализующую неловкость. Но и обязанным теперь себя тоже
чувствовал. Поэтому лежал и терпел, лишь отворачивался, когда Лёва
приближался к лицу.
Постепенно под умелыми и тягуче нежными ласками истомная хмарь вернулась
опять в растерявшееся тело. Завадский жадно исследовал мою плоть, вжимаясь
и ослабляя натиск, потираясь нежной кожей, обхватывая щекочущими волосом
бёдрами, касаясь языком в самый неожиданных местах. Никакая дама до этого
не делала подобного. Не облизывала пупок, не прикусывала головку фаллоса,
едва-едва, чуть тронув зубами. Не всасывала каждое из яичек, не ошпаривала
горячим дыханием пах.
От ощущения неутомимого языка на внутренней стороне ног сначала у колена,
а затем всё выше и выше, от засосов у самого основания я вообще растерял
себя. И как чудо, как разряд молнии, вызвавший цунами из мурашек, как удар
в самое сердце я услышал прикасание вездесущего труженика (всё того же
языка) к моему сжавшемуся в агонии анусу.
Боже, что творил Лёва! Он облизывал коричневый бутон, целовал его,
засасывал, раздвигал и погружался внутрь, по-моему, опять языком. Он
убивал меня, потому что из плотного, тяжёлого, безумного тумана я мог
только сипло хрипеть, вцепившись в сильные плечи искусителя скрюченными
пальцами.
Всё это невозможно радужное состояние пугливо улетучилось, возвращая
ясность ума, как только Завадский рывком поднялся, загнул отупевшего
неумеху и начал погружать в только что сладко изнывающий под ласками анус
свой аппарат. Я, мгновенно вернувшись в трезвое мироощущение, попытался
избежать проникновения, отталкивая его и шепча:
- Лёва, не надо. Остановись. Нет, зараза! Нет!!!
Боль разорвала внутренности, шибанув в голову тысячевольтовым разрядом.
Моментально сгруппировавшись, я выскочил из-под зарычавшего безумно
сержанта, скуля от резких сигналов, посылаемых развороченной задницей,
отпрыгнул к изголовью и сжался в комок, обняв колени руками.
Клянусь, несмотря на, как мне тогда казалось, кровоточащую рану сзади,
если бы Лёва захотел долгими уговорами или силой продолжить начатое, я не
смог бы сопротивляться: уж очень он выглядел потерянно, как будто отобрали
нечто, составляющее цель жизни. Да и силов у меня не оставалось после
всего, что рухнуло на меня в этот долгий вечер. Вечер открытий.
Но Завадский, памятуя, видимо, о баталии, следы которой ещё чернели,
синели и желтели на наших телах, образуя радостный узорчик, да ещё
постоянно возвращаясь мысленно к выбитому зубу, которого ему отчего-то не
хватало, не решился повторять битву титанов. Он рухнул обессилено
неподалеку и, играя желваками, нервно сжимая и разжимая кулаки, уставился
в пространство, натужно переводя дыхание.
Не люблю быть должником. И тогда не любил. Но пересилить себя, так вот
сразу, не мог, и по этой причине сидел дундуком, вжавшись в стену, и
лихорадочно соображал: а что делать-то? Задница молчала, успокоившись, и
лишь изредка подавала признаки жизни, слегка побаливая. Жертвовать ею в
том момент я ещё был не готов. Однозначно. А ртом?
Ещё не ответив для себя на этот вопрос, оказавшийся весьма трудным, я
неуверенно подполз к Лёвке и глупо чмокнул его в щёку. Он ответил долгим
вздохом и закрыл тоскующие глаза. Я слегка потёрся щекой об него и
прислушался к ощущениям. Пустота. Тогда, внимательно разглядывая
предоставленное мне мускулистое тело, начал пробовать его несмелыми
пальцами.
Твердокаменные плечи. Нежная кожа, источающая еле уловимый аромат мытой
свежести. И чуть-чуть пота. Не того, который щиплет нос, а лёгкого,
появляющегося при сильном возбуждении. Бархат упругой, отчётливо
вылепленной груди. Соски - каменеющие горошины, в ореоле коричневого
обода. Почему-то захотелось взять их в рот. Нежно-пряные твёрдые комочки.
Лёва отозвался протяжным вздохом и гибким толчком груди навстречу.
Несколько волосков, затаившихся между могучих выпуклостей. Какое чудное
ощущение, когда проводишь по ним языком! И дальше, и ниже. К буграм
пресса. Всё та же гладкая кожа. Чередующиеся впадинки и плоские выступы.
То опадающие, то затвердевающие ответным сокращением. Талия почти
обхватывается двумя руками. Приятно чувствовать скрытую силу в этой
тонкости.
"А чего он с моим пупком делал? Ага, проняло! Настойчивые руки тянут ниже,
к пряным зарослям шелковистых кудряшек. Неа! Погодим. Ещё ниже. Трогаешь
округлые бёдра, а под пальцами мышцы перекатываются. Ласковые в своей
негрозной напруге.
Лёвка был прав, когда о своём друге рассказывал. Классные послушные ноги.
Если бы кто-нибудь сказал, что я буду облизывать чьи-то покрытые
непоседливым "мехом" щиколотки и проводить от них к паху языком, слушая
как трутся о него короткие волоски, дал бы в морду, ей богу. Или пожалел
бы фантазёра, как расставшегося с крышей. Опять эти руки!"
Завадский настойчиво тянул моё лицо к дергающемуся в пыточном ожидании
члену. Я не успел подумать: хватит ли смелости. Я только коснулся его
губами, только дохнул на него испуганно и нерешительно. Робко пробежал
пальцами по кипятковому жару, и оттуда вылетела первая волна освобождения,
заставившая отпрянуть.
Руки сержанта, перечеркивая его долгий скрежещущий выдох, бессильно опали,
чтобы тут же с нерастраченной яростью впиться в простынь. А я тёрся плотно
сжатыми губами о стреляющий орган, не уворачиваясь уже от белого дождя, и
размазывал ладонью сперму по нежному куполу головки.
Как разбитый долгой работой дедок, Лёва приподнялся, тряхнул усталым
лицом, вгляделся и хмыкнул:
- И на том спасибо.
Я отвёл глаза. Он неожиданно чмокнул меня в плечо и соскользнул с постели,
мешком кидаясь на своё ложе.
У меня после всех этих метаморфоз в голове приглушенно звенела тупая
сумятица, хотя одно чувствовалось сильнее прочего: я опять хотел, опять
был при готовом к использованию "памятнике". К Завадскому приставать? Нет,
естественно. Тогда, разглядывая смуглое тело напротив, неторопливо скользя
взглядом по контурам расслабленной мощи, красивой и недоступной (да и
желанной ли?), по крутым изгибам от широкого бедра к узкой коленке, я
начал "священнодействовать".
Закусив губу, рядовой Костров неистово мастурбировал, прижмурившись, но не
спуская глаз с соседа, сопя и перебирая шарики в мошонке (оказывается это
неплохо сопровождает знакомое с детства занятие), когда из полутьмы
донеслось:
- Иди сюда.
Сержант перекатился на спину, развёл ноги, обнажая чернеющие заросли
промежности, и повторил:
- Иди же.
Сдобренная слюной головка моего члена прошла через ненастойчивое
сопротивление достаточно быстро. Увлекая за собой все остальные сантиметры
до самого основания, до соприкосновения "яичника" с Лёвиной задницей. И
инстинктивно подалась обратно, и опять вперёд.
Парень закатил глаза, закусил губу, плаксиво сморщился, упёр ступни мне в
грудь. Глухо охнул, протяжно простонал, опять охнул. Куда подевалась
насмешливость, постоянно кривившая чувственные губы? Где прямой взгляд
пресыщенных, с поволокой глаз? Умоляющий и бешенный взор Завадского
потерянно цеплялся за меня, ускользая в тумане лихорадочной истомы и
выныривая опять.
Я трахал бравого сержанта, грозу молодых и не очень молодых служак, терзая
набалдашником раскрытые навстречу тарану глубины. По-хозяйски держа
покорно раздвинутые волосатые ноги. Загоняя клинок до неконтролируемых
спазмов, уродующих красивое, надменное лицо за$банного,
полубесчувственного партнёра. Он тихо охал и кусал губы, сохранившие ещё
следы наших боёв. Просил пощадить и требовал войти глубже. Заворачивал
голову назад, втыкая в высь подбородок, и скулил, как вертлявая сучка. Я
уже в кроличьем ритме вжваривал членом, задыхаясь, словно на марафоне,
вминая свою власть над похотливым самцом в упругую задницу. В мою,
рядового Кострова, многократно битого, не раз униженного, добычу. Втыкал
резко и жёстко. Ломая расстеленную подо мной независимость. Торжествуя и
не удерживая в себе застоявшегося без утех кобеля.
Лёвчик кончил неожиданно, с беззвучным ором из распяленного к небесам
горла. Чем удивил меня безмерно: а каким таким макаром, не прикасаясь к
собственному чаду? Вроде как через задницу.
"Да, я ещё о многом не имел представления", - успелось подуматься и тут же
забыться в обессиливающем кончании вдогонку за партнёром.
На короткий миг я закрыл глаза, пережидая ликование организма и стараясь
удержаться на подрагивающих конечностях, а открыв их, протрезвлённо увидел
измученного парня, раскрылившегося услужливо разведёнными ногами. С трудом
переводя дыхание, Завадский испытующе сверлил взглядом. Там явно
просматривался немой вопрос. На который у меня пока не было ответа...
Часть восьмая
Я с удовольствием втянул носом колючий от мороза, вкусный и густой воздух.
Слегка задержал дыхание, полюбовался на плотный столбик пара при выдохе и
затянулся бодрящей смесью стужи и свежести ещё раз.
Зима... На тысячи километров вокруг. Одна зима... Массивные шапки снега на
прогнувшихся ветках и тишина.
Передёрнув плечами, я плотнее запахнул тулуп и полез за цигаркою. Назад, в
тёплое наше пристанище, идти не хотелось. Потому что там осталось нервное
непонимание разозлённого моей несговорчивостью Завадского. Да и моя голова
трещала от постоянных гаданий: "Надо - не надо. Правильно - неправильно."
То ли от постоянных намёков и приставаний сержанта, то ли от спокойной
сытости в последние недели, но сексу требовалось безумно. Член вскакивал с
периодичностью кукушки, выпрыгивающей из часов каждые пятнадцать минут. И,
главное, вроде бы рядом денно и нощно тусовался тот, который хотел того
же. Но, во-первых, его, как он уже пояснил, не устроило бы траханье в одни
ворота, вернее в одно очко. Ему ж наверное и самому чего-то могло
понадобится, а подобное в голове не укладывалось. И, во-вторых, всё те же
"правильно - неправильно". Сумятица в мыслях, плюс выматывающие сны, не
давали покоя ни днем, ни ночью, совершенно дезорганизуя...
Нечем дышать. Не остаётся сил сопротивляться страху и боли ускользающего и
обрушивающегося обратно, чтобы давить и расплющивать, животного желания.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 32 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |