перед помывкой, - я не спускал глаз с Лёвы, потому что при виде его
глянцевого, грациозного, практически обнажённого тела с аппетитным холмом
под тканью, мои задремавшие было новоприобретённые инстинкты быстренько
проявились опять.
Тяжелеющий взгляд мой неотступно следил за его гибкой плотью, наливаясь
похотливым удивлением от того, что этот классный, пропорциональный клубок
красивых мускулов мог (и будет!) извиваться на моём агрегате, задыхаясь и
трясясь. Я расплющу его своим хищным телом. Я раздвину его сильные ноги. Я
втопчу его в матрас и проткну членом. Такого надменного, такого ранимого
Лёвушку. И он покорно откроет рот, и захлебнётся моей спермой. Надо
сказать, что мысль о собственной неизбежной покорности в голову как-то не
приходила.
Едва оторвавшись от своего искусителя, я перевёл глаза на Мишку и вновь
поразился его ладности. В нём всё было в норме, ничего лишнего. Стройная,
высокая фигура. Широкий разворот плеч, навевающий мысли о былинных
богатырях. Высокая, усыпанная родинками (их было так много!) грудь. Торс,
живший как бы сам по себе, потому что пресс перекатывался под тонкой кожей
при любом движении, как живой. Неширокая талия и узкие бёдра. У Мишки не
было изгиба над бедром, как у Завадского. Просто контур тела от крутых
плеч сужался под "крыльями" и устремлялся вниз почти прямо, то есть талия
была той же ширины, что и минимизированная задница. Ноги нормальной длины,
красивой формы, распирающие тугую кожу молодой силой, практически
безволосые. Не худые и не толстые. Всё - очень, и ничего - чересчур.
Крайне ладный, приятный парень. Весьма сексуальный со своими родинками и
гладкой неволосатостью.
Поймав себя на мысли, что оцениваю юного офицера не с совсем общепринятых
позиций, я немного смутился, но уже (!) не расстроился. Мишук был хорош не
броской яркостью моего темпераментного еврея, а спокойным, среднерусским,
знакомым обаянием. Просыпающаяся во мне приемлемость однополой страсти
явно сожалела о невозможности пересчитать симпатичные родинки поцелуями и
почувствовать обветренные Мишкины губы, сжатые с показательной суровостью.
Олег оторвал меня от неторопливого созерцания и потащил в парилку,
сопровождаемый злым прищуром Завадского, как нарочно недоступного сегодня
для моих рук и прочих частей тела. Пожалуй, никогда до этого я сознательно
не хотел красавца столь сильно, до напряжения в подающем тягучие сигналы
фаллосе. Но, увы, ничего иного не оставалось, кроме как смириться с
неизбежностью ожидания.
В парилке мне пришлось взять себя в руки, чтобы унять взволнованный пенис
и опять понимать смысл Олежкиных речей. Постепенно желание притупилось, и
я смог полноправно участвовать в продолжении разговоров.
Там, то сидя на полатях в ожидании нужного прогрева, то нахлёстывая друг
друга вениками, то натираясь мочалкой, чего только не поведали друг другу
родственные, как оказалось, души. Возникшая близость и выпитое за ужином
небольшое количество спиртяги сняли всяческие барьеры между нами, и мы,
неторопливо беседуя, просидели в бане больше часа.
Разомлев от жары внешней и внутренней, конечно (в армии без этого не
обойтись), коснулись в базарах и интимных тем об одержанных победах,
позах, предпочтениях. Перов, правда, рассказывал о дамах скупо,
отделываясь междометьями. У меня закрались сомнения. Я постарался, чтобы
предположение прозвучало необидно:
- Олега, ты похож ещё девственник. А?
Но хотя я при этом тактично смотрел в сторону, изменившееся выражение лица
и очень странный взгляд собеседника не остались незамеченными. Он кое-что
напомнил мне, этот взгляд. Например, о том вечере, когда деды издевались
над Дудко, а Николаич наблюдал за дружным спусканием пьяной спермы на
помятый фасад измученного солдатика. Наблюдал с красным и чужим лицом.
Звериным каким-то. Меня и сейчас, как тогда, оно насторожило.
Не дождавшись в ответ хотя бы кивка, я не стал интересоваться
подробностями этого плана вторично, а просто переехал на другое. Мы ещё
немного поболтали, но было видно - у собеседника явно вертится на языке
вопрос, который он задавать не решается.
Немного погодя, когда Олег в очередной раз вскользь отметил, что его
задевало в части моё общение с Завадским в то время, как с ним самим
"Серый" был гораздо менее общительным, я со смехом отрапортовал, что наше
с Лёвой общение было "игрой в одни ворота": сержант просто беседовал в мою
сторону вне зависимости от ответного желания. А потом улыбаясь
поинтересовался:
- Похоже на ревность, а, корешок?
- Может, и ревновал. Я ж говорил, что ты мне всегда нравился, - прозвучало
прямо и недвусмысленно.
- Ну... - протянул я игриво. - Осталось только в постелю вместе сходить.
Тут Перов, помедлив и покраснев, брякнул, глядя в сторону...
- А ты мог бы сходить, Костёр?
Оппа! Догадался что ли о чём-то? Как можно более сдержанно и спокойно этот
самый "Костёр", стараясь унять некоторую неуверенность "внутрях", легко
ответил:
- А чего зарекаться-то? Кто знает, как жизнь повернётся? - и распахнул
сидящему рядом голубой, показательно невинный, взгляд.
Странно, но водила буквально потерялся от собственного вопроса, съёжившись
кряжистым белым телом. Покраснел ещё гуще, посерьёзнел, положил тяжёлую
руку на моё колено, прерывисто как-то вздохнул и поинтересовался:
- Тебе ведь можно верить, Серый?
Фраза повисла в воздухе, потому что, на мой взгляд, если подобный вопрос
рождается, то о доверии говорить не нужно. Его просто нет. Но Николаич
поторопился исправиться:
- Знаю - можно.
Он быстро встал, вышел и, вернувшись, неопределённо бросил:
- Дрыхнут все.
Я непонимающе смотрел на парня, на бутылку и стакан в его руках (он
возвратился с ними). Перов наполнил гранёную емкость, резко маханул
огненную жидкость в рот, запил из ковшика холодной водой, помолчал, запер
дверь на кочергу, выпил ещё, судорожно дергая кадыком, и вдруг сказанул:
- А ты мог бы кончить мне на лицо, Костёр?
Я даже не понял вначале, что имеется в виду. Я был совершенно не готов к
подобному. И уж совсем не ожидал услышать продолжения:
- Никогда и никого не попросил бы об этом. Бабы были, и вроде сносно всё
проходило, но когда я увидел, как на Дудко в части кончали, я сам чуть не
опарафинился. Хочу всё время такого же. А с кем ещё попробовать? Кончи,
Серый, будь другом!
Мда, наверное это было бы смешным, не будь оно таким... оглушающим. Если
бы весь этот кошмар происходил не со мной, я просто посмеялся бы над
о$уевшим фантазёром, придумавшим такую ересь. Но ведь нет! Бравый
комбатовоз, только что произносивший дикие речи, стоял на расстоянии
вытянутой руки, стоял прямо и твёрдо, как будто не было двух стаканов
спирта без закуси, и просил (!) кончить на собственное лицо. Кто-то из нас
двоих точно $банулся! Причём, мне было доподлинно известно, кто именно. Но
он продолжал ждать ответа.
Внутри всё оборвалось почти ужасом и безграничным удивлением: "Господи, и
этот туда же!!!" Дар речи пропал, будто его и не было никогда. Я тупо
хлопал глазами на жадно ожидающего моей реакции водилу, сильного, крутого
и такого жалкого в тот момент. А под причёской лихорадкой металось одно:
"Господи, да что же это? Мама дорогая! Чё делать? Главное, непонятно - во
мне, что ли, всё дело? Я, что ли, вызываю желание у оказывающихся рядом
мужиков домогаться совокуплений? Жопа, что ли, у меня особенная? Или
взгляд, как у суки во время течки?"
Боюсь, ярость слишком явственно проступила на моей морде и продолжала
проступать ещё. "Красками уходящего лета", $лядь! Но при взгляде на
хорошего парня, который (это было видно) мучился ситуацией и долго
накапливающимся нестандартным (мягко говоря) желанием, прорвавшим наконец
страх быть непонятым и невозможность поделиться таким откровением с себе
подобным, я быстро осадил холодное пламя, разбушевавшееся, было, внутри.
В принципе, если отвлечься от причин, побудивших "дружбана" высказать свои
затаённые помыслы, у меня не возникало к нему брезгливости или какого-либо
отвращения, тем более в свете последнего "благоприобретённого" опыта. Мне
стало ужасно жалко его, но я никогда в жизни не двинул бы ни рукой, ни
ногой, чтобы предпринять хоть что-нибудь. Кроме того, я совсем не
представлял, как это сделать.
Молчание становилось непереносимым. Олег судорожно сглотнул и прошептал:
- Ну? Не пошлешь на $уй?
Видимо, он сумел разглядеть мой практически незаметный кивок: мне же
самому показалось, что я не двинулся. Но он понял - я готов попытаться.
Медленно, очень медленно враз растерявший уверенность парень опустился
между мужских ног. Придвинул заострившееся, изменившееся до неузнаваемости
лицо к члену, висящему без признаков жизни, быстро облизнул пересохшие
губы и открыл рот.
Практически не соображая, с ужасом я наблюдал, как скрывается мой агрегат
в горячем зеве. А почувствовав жаркую влагу и неумелый язык, вцепился со
всей дури в скамейку занывшими пальцами, закрыл глаза, не в силах смотреть
на такое. Только чувствовал, как старательно борется мой бывший заступник
с безжизненностью вялого пениса, тщательно подсасывая его и массируя
языком, стараясь пробудить его от спячки.
Как и следовало ожидать, несмотря ни на какие коллизии, детородный орган
зашевелился и попёр вверх, уперевшись вскорости в горло страждущего. Олег
выпустил отросток, долго таранил его загустевшим незнакомой безумной
похотью взглядом и, наконец, изумлённо присвистнул:
- Вот это дрындель!
Потом снова впустил хрен между дрожащих губ и продолжил ласки.
Дорвавшись до столь долго и затаённо желаемого предмета, Николаич
облизывал его, сосал, пытался заглотнуть поглубже, давился и возвращался к
головке, чтобы сразу же жадно проглотить опять. Он смаковал агрегат, как
вкусное мороженное. То проводя высунутым языком по длинному стволу, то
сося купол, то обхватывая плотным кольцом губ и двигаясь туда - сюда, то
щекоча уздечку, а то покусывая еле ощутимо твёрдый черенок. Могучие плечи
парня терли внутреннюю сторону моих бёдер, руки жадно мяли их и
поглаживали, а ненасытный глубокий рот не выпускал дротик ни на минуту,
заставляя меня изгибаться в сладких судорогах.
Наконец, я почувствовал, что близок к окончанию и хлопнул Олега по плечу.
Он отпустил член, взял его в ладонь и начал поддрачивать, подставив лицо,
на котором бешенной жаждой горели чёрные, плотоядные, пустые глаза.
Перов дождался. Струя за струёй вылетала из дергающейся штуковины, заливая
Николаича. Спермы было много, как по заказу. Она залепила глазницы,
стекала в широко открытый рот, плюхалась на подбородок, капала на грудь. А
водила, блаженно жмурясь, выдаивал меня, боясь упустить хоть каплю и
быстро слизывая белесый студень с губ.
Под конец он просто сунул член себе за щёку и принялся его высасывать. Я
очень остро переживал оргазм, дергаясь на твёрдой лавке и тиская плечи
человека, пьющего мою сперму. И старался унять рвущиеся из собственных
глубин утробные стоны. При этом, почувствовав, что опять впущен в глотку,
толкал себя туда, забыв об осторожности, таранил концом податливую плоть,
ерзая по скамейке задом.
Я уже не помнил, кто передо мной, подчиняясь только одному: засандалить
поглубже и излить всё до капли, сцедить до звона в ушах, до неземного
облегчения.
Когда поток иссяк, Олег собрался, было, отпустить член, но, вцепившись ему
в волосы, я насадил истерзанное горло обратно. Мой поганый отросток,
приувядший после кончины, снова воспрял, заполнив предоставленное
пространство. Перов не протестовал, а продолжал ласки.
Через какое-то время, уже совершенно не соображая (минета было мало), я
резко выдернул клинок из захвата онемевших губ, толкнул Олега на пол и
навалился сверху. Рывком задрал его ноги, на ощупь приставил головку к
анусу, а потом на секунду заглянул в безумные Перовские глаза, зависнув
над ними в вопросительной паузе. Николаич неуверенно мотнул всклокоченной
черепушкой, что послужило отмашкой.
Резко, как опускающаяся гильотина, я послал поршень в девственное очко,
разом сокрушая все преграды. Ворвался, почувствовав боль от сильного
сопротивления, и чуть не заорал, когда Олег, чтобы не переполошить спящих
собственным диким воплем, вцепился зубами в моё плечо.
Мы судорожно расцепились и отпрыгнули друг от друга. Глядя на сжавшегося
парня (от боли, видимо), я пытался унять саднящие стоны своего укушенного
плеча.
Наконец, мы успокоились, и Перов (ему было мало!) опять потянулся губами к
моему стержню, улегшись на живот. Я попытался оторвать его, но он вцепился
руками в мой зад, заталкивая понравившуюся игрушку далеко внутрь.
- Олег, хватит уже, - неубедительно прозвучало в тишине, но мне опять
пришлось закрыть глаза и запрокинуть голову от истомы.
Это определенно был вечер сюрпризов. Оказалось, что намерение повторить
неудавшуюся попытку не покинуло комбатовоза. Похоже, он решил, раз уж
такая пошла "планида", и его тайные мысли явились миру, испробовать сразу
все неодобряемые общественным мнением вещи. Терять-то теперь было нечего!
"Рубикон перешли и мосты запалили!"
Он выпустил член, повернулся задом, согнулся так, что животом лёг на свои
же колени, отчего свежая неизведанная промежность открылась совсем, и
потянул меня. Я быстро намылил конец и ещё раз поинтересовался:
- Думаешь надо? - чисто риторический вопрос, так как для себя я на него
уже ответил.
В подтверждение задница выгнулась ещё круче.
С мылом дело прошло без летального исхода, хоть Перов и заскрёб пальцами
дощатый пол, уткнувшись в него лицом.
Я вталкивал себя постепенно, с каждым толчком заходя всё глубже, и скоро
уже вовсю работал поршнем, почти совсем вынимая его и рывком загоняя
обратно. Опираясь на свёрнутого в калач парня, кусая губы от мечущихся во
мне эмоций, поступательно двигал членом и смотрел, как он (мой работяга),
не торопясь, выходит и снова погружается, неотвратимо, миллиметр за
миллиметром. Насаженный на кукан страдалец сипел, шумно выдыхал, кряхтел,
прогибался спиной в такт глубоким посылам, еле слышно матерился и
дёргался, исполняя безумный танец терзаемой плоти.
Буравил я парня долго, а почувствовав близость окончания, резко вынул
инструмент, развернул Олега на спину, сел на грудь и, пытаясь удержать
равновесие в корчах оргазма, залил ему опять лицо потоками тёплой
жидкости, выжал всё до капли, размазал членом.
Мы так и застыли на минуту, а потом Перов, в свою очередь, сбросил меня на
пол, оседлал и начал торопливо мастурбировать. Почти сразу выгнулся,
громко охнул, сжал взбугрившийся живот и начал поливать теперь уже мой
фасад белесыми струями. Я пытался отвернуться, но он резко вернул меня
обратно, нагнулся и стал смачно тереться испражняющимся орудием о мои
щёки, губы, нос. Было липко, терпко, душно. И долго. А глаза его в тот
момент могли испугать любого своим выражением, которое мне точно не
захотелось бы увидеть снова.
Потом бывший заступник устало поднялся, усмехнулся криво:
- Вот и всё... Попробовал..., - мимоходом погладил меня по плечу, умылся и
пошёл к выходу, отворачиваясь, пряча "зыркалы".
Глядя на его белые ягодицы и ссутулившуюся спину, я почувствовал приятную
пустоту внутри. Но не раскаяние. Потому что безумное Олегово лицо,
скорченная фигура на полу и лихорадочное глотание моей брызжущей спермы
доставили удовольствие и плотское, и чисто визуальное.
Судя по всему, мне нравилось видеть независимых парней очень зависимыми от
моего отростка, беспомощными и поверженными. Поэтому, ощущая как пустота в
организме быстро густеет (в двадцати двух годах есть свои неоспоримые
преимущества!), я вскочил, нагнал Николаича уже в дверях, рванул обратно
и, упиваясь собственной безнаказанностью, резко нагнул, почти стукнув лбом
об косяк. Примерился, воткнул (похотливый мудак, блин) ненасытный $уидло в
раздолбанное очко Олега, стиснул его талию, сжав до предела, и начал
поступательно втаптывать стержень в "прогибающуюся" промежность, вгонять,
проталкивать, погружать.
Потом, когда тело в руках завибрировало ответно, остановился и очень
медленно потянул себя наружу. Олег заскулил и насадился обратно. Я опять
потянул инструмент - парень устремился дыркой за ним, буквально всасывая
мякотью грешной дырки. Я рванул навстречу и, уперевшись там во что-то,
услышал скрежет зубов и приглушенный вскрик.
Так я измывался над большим и крепким телом "балагура и весельчака",
изощрённо доставляя удовольствие нам обоим. Видно было, что хоть партнёр и
почти не осознает себя, он крепко и по-новому тащится, изгибаясь и мучаясь
инородным телом глубоко внутри собственной утробы, избавиться от которого
и хочет, и, по собственной же воле, не может.
Почувствовав первые спазмы, я нагнулся, взял член Олега в кулак и быстро
разрядил его в унисон своим завершающим конвульсиям. Боюсь, что мы оба
рычали, дергаясь в параксизме сладких ломок. Сокращающаяся пружина чужого
ануса выталкивала меня, но я упорно пропихивал стержень обратно, до
полного контакта наших тел, заставляя и себя, и напарника терять силы в
очумелом финале. Пока катастрофически теряющий твёрдость член не был
буквально выплюнут наружу. Я полуприлёг на спину согнутого Николаича, у
которого дрожали и руки, и ноги после пережитого, и закрыл глаза. Все!
Амба!
Когда я ввалился в свою постель, лежащий на соседней кровати Завадский
поднял голову и прошипел:
- Сука!
Часть тринадцатая
Назавтра о диких, не умещающихся в сознании событиях напоминал только
злой, срывающийся по пустякам Лёва. Он метался по комнатам, цедя сквозь
зубы нескончаемый мат, вызывающий удивление всех без исключения, кроме,
пожалуй, меня. Ревность его была так велика, что в конце концов
разразилась банальной дракой с безмятежно улыбающимся Олегом, который вёл
себя как ни в чём не бывало, весело зубоскаля.
Перов, фальшиво напевавший какой-то мотивчик, был сбит с ног мощным ударом
по совершенно пустяковому поводу. Я кинулся их разнимать и получил такой
сокрушительный пинок, что смёл в полёте табуретку вместе с Мишкой.
Вскочивший Николаич бросился на обидчика и, пока мы с лейтенантом
поднимались, успел пару раз съездить Лёву по мордасам.
Потасовка завязалась нешутейная, вовлекая в круговорот разнимальщиков на
глазах у изумлённого воина, приехавшего вместе с Мишуком и Перовым.
Кое-как удалось растащить драчунов. Отъезд был скомкан, и мы расстались,
не попрощавшись.
Когда я вернулся в дом, Завадский сопел в углу, отвернувшись. Сопение
продолжалось и на следующий день без каких-либо попыток наказать
неверного. И на следующий. Я несколько робел прерывать затянувшуюся
конфронтацию, хотя всё происходящее было по меньшей мере смешно.
Наконец, ефрейтор не выдержал:
- Лёва, ну что ты в самом деле?
Брошенный из-за плеча взгляд сочился такой обидой, такой непримиримой
болью, что я смутился.
- Господи, товарищ сержант, да что случилось-то? За что Олега замесили?
Чего не так?
Лёва медленно развернулся и, глядя в пол, пробубнил:
- Я слышал, как Вы стонали в бане.
- Ну!
- Чего ну, курва! Трахал он тебя там, вот чего!
Я зло прищурился в яростные очи сержанта и протянул:
- Трахал?...
- Трахал, - упрямо подтвердил Лёва.
- Перов? - поинтересовался я.
- Перов - тебя, - раздельно, почти по слогам.
- Ты $бнулся, сержант, - сарказм мой был неподдельным. - Кругом, видите
ли, одни гомики, и меня обычно трахают все! Кому захочется.
Лёва растерялся, похоже, найдя эту мысль новой для себя, и с неверием
прошептал:
- А чего ж вы стонали?
- Пошёл в зад, - я был достаточно категоричен.
К вечеру мир восстановился. Мы спокойно поужинали и стали укладываться. О
сексе никто не вспоминал. Я - по причине некоторой насыщенности, Лёва -
чувствуя себя виноватым, или, может быть, оскорблённым. Не вспоминали и
последующие два дня, и ещё день, отлично сознавая, что долго так
продолжаться уже не сможет.
Встретили приезжих соседей-оленеводов (или кем они там были), полюбовались
на шикарную Омину улыбку и торопливо их проводили.
Завадский успел подмыться, пока я убирал со стола, и явил себя во всём
смуглом блеске обнажённой грации. Прошёл, встал в позу, мило улыбнулся,
прошёл в другой угол и встал там. Постоял, кашлянул и продефилировал
обратно. Я не реагировал. Он глубоко вздохнул и двинулся в мою сторону,
остановившись на полпути, потому что бравый ефрейтор сбежал на подмывку,
мерзко хихикая. Впрочем, я понимал, что никакие отговорки не остановят
грядущего траха, которого мне хотелось не меньше, чем сержанту.
Когда я вернулся, Лёва возлежал на кровати, прикрытый лишь тёплым воздухом
с крапинами аппаратных бликов. Он явно волновался, поёживаясь, но его член
победно кренился над плоским и, чего греха таить, желанным животом,
перечёркнутым чёрной полоской волос.
Меня волновало это зрелище тоже. Показательно не торопясь, я лёг на живот,
обнял подушку и стал ждать. Тишина тикала каплями падающих минут,
утекающих в наши нервы.
Завадский встал и накрыл меня тряским телом. Бархат его кожи и
щекотливость волос обняли, лаская, раня и раздражая лихорадкой
возбуждения. Я развернулся, и тяжёлое дыхание двух парней закрутилось
смерчами в глубоких поцелуях. Мы целовались долго, боясь остановиться.
Хотелось ощутить партнёра всего везде одновременно. Горячего, упругого,
нетерпеливого.
Откинув Лёву на спину, я вылизал сильную грудь, кусая коричневые горошины,
а потом живот, отчаянно реагирующий перекатом мускулов. Я лепил жадными
руками его тело: сжимал, гладил, мял, тискал. Сержант успевал отвечать тем
же, выгибаясь и прижимаясь тренированной плотью. Он разжигал и вгонял в
транс. Нежно ласкал и раздирал на части.
Мы то плющили друг друга на матрасе, то терлись, стоя на коленях, то
разворачивались валетом. И тогда солоноватый Лёвин конец проникал в мое
горло и запирал дыхание. Я успевал заглотнуть его, вкусить торопливой
твёрдости, почувствовать нежность головки и снова оказывался под широкой
сержантской грудью. Завадский хотел красивой игры и получал её, одаривая
меня тем же сверх меры.
Наконец, он уложил партнёра на живот и взялся за его задницу. Я совершенно
потерял голову от умелых ласк. От губ, порхающих на ягодицах, от чутких
пальцев на бёдрах, от языка в промежности. Когда этот язык вонзился в
анус, мои неконтролируемые стоны медленно поплыли в плотном мареве
вожделения, которое окутало сознание, и без того почти угасшее.
Потом меня перевернули на спину, как отупевшую куклу. Я почувствовал
членом дыхание и мягкую влажность, в то время как трясущиеся Лёвины пальцы
проникли внутрь моего запретного отверстия. Сначала один, потом два.
Завадский крутил ими, расширяя неподатливую дырку. Было как-то непривычно,
немного неудобно, но не больно.
Так продолжалось довольно долго, до тех пор, пока движения через манжету
ануса не стали свободными. И тогда сержант завис надо мной между поднятыми
и раскинутыми ногами. Сквозь пелену я видел сосредоточенное, как перед
решительным сражением, лицо. Почувствовал прикосновение к горячему бутону,
небольшое давление и скольжение твёрдой палки, проникающей внутрь. Лёва
смазал член (когда - непонятно), и теперь тот уверенно проникал в меня
медленно, по миллиметру, бережно.
Я не ощущал резкой боли, как прежде. Она была приглушённой и неконкретной.
Анус наполнялся странным ощущением дискомфорта и чего-то мешающего.
Немного боли появилось, когда сквозь сфинктер проходила головка. Но и она
ушла чуть позже. Чужой орган упёрся там во что-то. Чувство было такое,
словно вытягивалась какая-то плоскость, связанная со всем моим ливером,
который начал вместе с ней перемещаться. Нахлынула дикая слабость и полное
помутнение.
Опираясь на руки, Лёва начал движения, загоняя себя целиком и почти
полностью выходя. Мерно, неостановимо, сначала медленно, потом всё быстрее
и быстрее.
Я, не замечая того, достаточно громко стонал, подчиняясь чужому ритму и
чужому предмету внутри. Испытывая жутко раздвоенные ощущения и спереди, и
сзади. Что-то конвульсивно сжималось - непонятно где: то ли в анусе, то ли
в члене. Что-то мешало. Тоже непонятое. Мне хотелось выпрыгнуть из себя,
избавиться от ласкового вмешательства, кончить. Эти чувства нигде
конкретно не сосредотачиваясь, пробегали по всему низу живота,
сворачиваясь спиралью где-то под ложечкой и выныривая в основании клинка.
Мне не хватало воздуха, мешало накрывшее сверху тело, меня истязали долгие
толчки внизу и внутри. Они вообще были везде. Я метался под Лёвой,
потерянно цеплялся за его плечи и дурнел по всем направлениям.
Что случилось потом, я не понял. Прорвалось откуда-то из живота, садануло
под рёбра, остановило дыхание, разорвало промежность, попыталось сжать
сфинктер и вытолкнуть мешавшую плоть, отозвалось спазмом в основании члена
и выпрыгнуло через отверстие на куполе головки.
Я выгнулся, протяжно простонал и задергался, отталкивая сержанта и
чувствуя короткие сокращения внутри, где-то в брюхе. Завадский рухнул на
меня, сдавил, уткнулся в плечо и утробно захрипел, срываясь на визг.
Происходило что-то невероятно, до дурноты приятное, облегчающее и
умерщвляющее силой эмоций.
Когда Лёва потянул член из меня, меня охватила нереальная истома,
отозвавшаяся везде вплоть до суставов, такая крутая, что я чуть не кончил
вторично, опавшим (!) членом.
Сержант сполз на постель, сипло дыша. Я вообще не мог шевелиться, разбитый
напрочь. Почти не понимая, что произошло. Через несколько минут Завадский
склонился, нежно поцеловал меня и проворковал:
- Ну, не умер?
Еле хватило сил шепнуть:
- Умер, - и провалиться не то в сон, не то в полуобморок.
* * *
На следующее утро очко не болело. Лишь хмарью ломило суставы, и сковывала
слабость.
Я приподнялся на локте и прохрипел:
- Лёва, что это было, е$ твою мать?
Тот в ответ рассмеялся раскатисто:
- Похоже, радость моя, ты словил кайф. Словил?
Я честно ответил:
- Не знаю, - и был не слишком далёк от истины.
Когда Завадский спросил, не жажду ли я повторения, моя голова чуть было не
оторвалась в отрицании, изумив сержанта до глубины души.
- Серый, ты ж вчера голосил, как труба. Неужели не понравилось?
Я опять повторил:
- Не знаю я, - пытаясь хоть что-нибудь вспомнить, кроме разрывающего
сознание хоровода не привязанных ни к чему конкретно ощущений. Приятных и
неприятных одновременно. Желанных и пугающих одной только мыслью о
возможности испытать это вновь.
- А мне было просто супер! Ты - это что-то! - торжественность и ликование
в голосе не скрыли глубокой Лёвиной благодарности. Почти щенячьей, потому
что пока я приходил в себя, он носился со мной, как с писанной торбой,
опекая и радостно воркуя.
Пожалуй, никогда он не был таким (как бы поточнее) сияющим. И постепенно
умиротворенность и благостное настроение прочно поселились в моей душе,
смахнув тревогу и смятение, вызванные прошедшей ночью.
Завадский стойко выполнял все хозяйственные обязанности вплоть до очистки
тропинок во дворе. Я даже позволил себе вздремнуть после обеда, что, в
принципе было вызвано не недомоганиями (они прошли), а просто желанием
побездельничать.
Во время моих потягиваний и пробуждений сквозь треск эфира прорвался
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |