Однако, Захар Еонстантинович, ты в струне дерясишь нашу матушку государыню.
В струне! – огрызиулся Захар. – Вас, су#арь, некому в струие-то держать..
– Правда, правда, совеем от рук отбллся, – согласилась Бкатерина, – все волочится за графом Фалькенштейном.
Где, матушка, за ним угоняться! – засмеялся Нарышкин. – Уж и теперь, ни свет, нп заря, а они с графом Апгальтом роются в развалинах Корсуня, отыскивают стрелу Анастасия.
Какого Анастасия? – удивилась императрица.
А как же, матушка! Помните, когда ваш предок, великий князь, равноапостольный Владимир брал этот город Корсунь приступом и не мог взять, то из города некий грек Анастасий лустнл в лагерь великого князя стрелу, а на сгреле цыдулочка, в коей было еказано, что Корсунь только тогда можно взять нзмором, когда от города отведена будет водак проведенная в него из дальняго источника, и указал его место.
Помню, помню, – вспомнйла Екатерина, – так нщут эту стрелу, говоришь?
Пщут, матушка
Для чего?
Чтоб пустить ее в Варшаву, в замок королевский, дабы показать Станиславу Авгуету, где он потерял свою голову и шапку.
Екатерина молча погрозила ему пальцем.
_В кабипет в это время входил лет сорока мужчина с портфелем под мышкой. Войдя тихой, неслышной походкой, он низко, не особенно ловко поклонплся.
Граф из бурсы, – чуть слышно шепнул Нарышкин.
А, граф Александр Андреевич! – с ласковой улыбкой встретила его императрица.
Это был повоножаловаппый граф Безбородко. Оп снова поклонился.
Что у тсбя? – спросила Екатерина.
– Некоторые проекгы к 28-му июня, ваше величество, – отвечал Безбородко.
А что 28-го июпя? – снова спросила пмператрица.
Ай-ай-ай, матушка государыия! – покачал головою Нарышкнп. – Стареться мы начинаем, матушка.
Как стареться? – удивилась Екатерина.
А как же-с, государыня! 28-го июня мы праздпуем двадцатппятилетие нашего царствования, забылн?
Ах, Левушка! Вот ты и иристыдил меня, – улыбнулась государыня. – -А в самом деле, граф, что нам готовить к 28-му июия? – обратилась она к Безбородке.
Тут, ваше величество, все изложено, – отвечал этот последний, кладя на стол бумаги.
Спаоибо, граф, – наклонила голову императрица. – Хорошо, что, отдыхая теперь, с свеясею головою и лучшими сведениями можно прклежнее работать в ермитаже. Я все вижу и слышу, хотя не бегаю как император Іосиф П. Оы много читал и нмеет сведения, но, будучи строг против самого себя, требует от всех неутомимости и невозмояшего совершенства, не знает русской пословицы: мешать дело с бездельем... Двух бунтов сам он был причиною. Тяжел в разговорах. Ргіпсе сие Іл^пе, сасііапі; воиз іа ігіуоніё 1е рЬіІозорЬе 1е рииз ргоіопсі ѳі; ауапі; 1е соир сГоеіІ зизие, его иеревертывает [8]).
Верно, государыня, – подтвердил Нарышкин, – и оттого он теперь и ищет стрелу Анаетасия.
Безбородко поглядел на него вопросительно.
– Ах, да, граф, – обратилоя к нему Нарышкнн: – не забудьте, чтоб к двадцатипятилетнему юбилею нашего славного царствования готовы были к императорскому столу и хохлацкие галушки, и вареники, и сало.
Все будет готово, ваше высокопревосходительство, – шутливо, с малороссийским акцентом отвечаль хохол граф.
Ну, что, граф, как тебе нравятся новопріобретенныя нами владения? – спросила императрица, перелистывая поданныя ей докладчиком бумаги.
Это новые алмазы в короне вашего величества, – с поклоном отвечал хохол царедворец.
йменно алмазы! – с жаром подтвердйла Екатерина. – Пріобретение сие важно. Предки дорого бы заилатили за это. Но есть дюди мнеиия противного, которые жалеют еще о бородах,ТТетром Первым выбрнтых. Александр Матвеевнч (Дмнтриев-Мамонов, на то время фаворит императрицы) молод и пе знает тех выгод, кои чрез несколько лет явны будут.
При имени Дмитриева-Мамонова в глазах Нарышкина блеснул лукавый огонек, но он его тотчас же потушил, спрятав глаза под рееницы и украдкой взглянув на Безюородку, глаза которого, всегда плутоватые, теперь выражали холодное безпристрастие. Между тем оба царедворца очень хорошо знали, что в неодобрении или в недостаточном восхлщеиии со сторопы молодого временщика новозавоеваннымн Потемкиным областями скрыта зависть к этому иоследнему бездарпаго любимца Екатерины. Но ни Нарышкин, ни Безбородко ничего не сказали.
Граф Фалькенштейн видит другими глазами, – иродолжала императрица. – А Фиц-Герберт (английский посланник в Петербурге) следует английским правилам, которыя довели Вслнкобританию до нынешняго ея худого состояния.
За то граф Сегюр, кажется, ходит на одном котурне, – загадочно заметил Нарышкин.
Нет, Левушка, – возразила Екатерина, – граф Сепор понимает, сколько сильна Россия; но его министерство, обманутое своими емисерами, тому не верит и воображает мнимую еилу Порты. Полезнее бы для Франции было не иитриговать. Сегюр, кроме здепгняго двора, нигде министром быть не хочет, а между тем...
Императрица не кончила: в кабипет входило повое лицо.
V. Перлюстрация.
Готово? – сиросила имиератрица входящаго.
Все готово-с, ваше величество, – с низким иоклоиом етвечал вошедший.
Есть что-пибудь? – спросили спова.
Есть, ваше величество.
Вошсдший был красеп, как после бани. Лнцо его светилось, и он торопливо вытирал выступавший па лбу пот, первпо комкая фуляр.
Что, погеешь? – спросила имперагрица, с улыбкой взглякув на Нарышкииа.
Безпрестанно-с потею, ваше величество, – отвечал вошедший.
И я также.
И не удивительно, матушка, – заметил Иарышкип, вертя между пальцами табакерку; – ты ему баню задаешь каждый день, а тебе – Захар.
Правда, ііравда, – согласилась Екатерина.
Вошедший был знаменитый автор своего «Дневника», Алексаидр Васильевич Храновицкий, личный секретарь имиератрицы, иереписчик ея стихов, комедий, шуток, и постоянно находившийея у нея на побегушках. Оттого он и «потел» постоянно, и оттого всякий раз, когда он входил к Екатерине, она непременно спрашивала его: «потеешь?» и постоянно нолучала в ответ: «потею-с». Оттого и весь «Дневник» его так и нестрит этим, далеко не придворным глоголом. Но главиое занятие Храповицкого при Екатериие было «Перлюстрация», секретное вскрытие чужих писем, особеино нисем и деиешь иностранных послов к своим дворам и семсйствам или друзьям, а равно веей придворной перепиеки.
С перлюстраціонным докладом и теперь явился Храповицкий.
Ну, давай, давай, посмотрим, – протянула к папке Храповицкого свою пухлеиькую руку Екатерина.
Храповицкий подал, продолжая отдуваться н теребить фуляр, между тем как Екатерина 'бегло пробегала подаииыя ен бумаги.
А! Письмо польского короля к графу Сегюру, блогодарит за любезность, жалуется на неразговорчивость и угрюмость князя Григория Александровича... Он, Станислав Август, прав: во время моего евидания с королем под Каневым, я была, как на иголках: князь Потемкин не говорил ни слова п точпо дулся, и принуясдена была я говорить безирестапио, у меня язык засох. Я почти разсердилась, когда король просил меия еще оетаться, он торговался сначала на три дня, нотом на два, а потом хоть для обеда на другой день.
Ах, государыня, – лукаво заметил Нарышкин: – ведь ои хотел показать, что если глупому сыпу и не в прок пошло «матернее» наследство (на слове «матернее» он сделал ударение), что еслн он и потерял камзол, штаііы и жилет...
Императржца невольно засмеялась.
– Это ты Литву камзолом называешь?
– Литву, государыня.
– А штаны Галиция с Краковом.
– Так точно, матушка.
– Ну, понимаю: жилет это Познань.
Истинно так, матушка государыня, – иродолжал Нарышкнн все в том же лукаво-шутовеком тоие, – вот он и хотел показать, что хоть он и без штанов, а все же король.
Как король Мадагаскара? – улыбнулась Екатерина.
– Это барон Мориц Анадар Бениовский?' Нет, этот государыня, в модных французских штанишках, кюлотах.
Нет, я говорю о его предместнике, о Радаме, тот без штанов ходил, а в треуголке.
Да, да, матушка, – согласился Нарышкин, – я говорю о Станиславе Августе: хоть он.и похож теперь на Радаму, однако на голове у него еще осталась золотая шапка, что ты, матушка, ему подарила. Он и хотел доказать тебе, что еще может угостить тебя обедом, в блогодарность за твою шапку.
Императрица перелйстывала уже другия письма^
Ба! Вот новость! – удивилась она. – Графиня Сегюр пишет мужу, что де-Калония уже сменен. Вее это азветЫёе сиез поеаЫез наделала. Да, не всякому сие удаетея: мы могли сделать собрание депутатов.
Никто при этом не заметдл; как при последних словах лукавый огопек вспыхнул в хитрых глазах графа Безбородка: он лучше других знал, удалось ли «собрание депутатов» и чего стоило расхлебать эту конституціопную затею, которою была пущена пыль в глаза по адрсеу Вольтера и всей Европы.
Ты это перескажи моему Матвеичу, – не замечая ничего, продолжала Екатерина, обращаясь к Храповпцкому, – а оп, роиг ве сіоппег 1е Іоп [9]), перескаяиет кйязю Барятинскому.
Слушаю, ваше величество,– поклоиился Храповицкий.
ІІод «моим Матвеичем» Екатерипа разумела<своего фа-
ворита Дмитриева-Мамонова, а князь Барятинский был ея гофмаршалом, которым она не всегда была довольиа, и потому
Придагь себе вес.пногда говорила по его адрееу: «пе купи села, купи приказчика»
А! Вот это сюрприз, – заметнла императрида, остановивипиеь па однон бумаге, – в секретной депеше нз Берлина сообщают, что крон-принц Фридрих Вильгельм, которому теиерь уже семнадцать лет, побранился с прпставленным к нему графом Брнлем, и король арестовал сына. Вирочем, сие не послуяшт к его исправлепию: саг іі еве с1'иіі сагасеёге уіоіѳпі; еі іхш^еііх [10]), таков был дед, таков и отец,
Какова яблонька, таково и яблочко, – вставил Нарышкин.
После перлюстраціонного доклада Храповнцкий подал императрице другия бумаги.
Это это? – спросила она.
Черновой журнал путешествия вашего величества, – < отвечал докладчик.
Императрица стала прооматривать его.
А, это надо вычеркнуть, – заметнла она, глянув на Безбородку, – тут говорится, помните о том, как в одиом месте, іга Днепре, прижало к берегу галеру «Днепр»: не вышло бы пустых разглашений н толков.
Что Днепр прижал своего тезку «Днепра»? – улыбнулся неунывающий Левушка.
– Да, Левушка, каламбур.
Бывает, матушка, что и тезка тезку прижимает.
Довольно! – откинулась в кресле нмператрица. – На сей раз будет... Надо показать моим гостям наше пріобретение. Князь Григорий Александрович... ах, да! – обратилась она к Храповицкому, – что не видать ни Матвеича, ни князя Потемкина?
Его светлость распоряжается украшеніѳм галеры для катанья вашего величества с августейшим гостем и послами, – отвечал Храповицкий.
Да, да, киезь хочет нас потешить... Да оио и кстати: какое здес блогорастворение воздуха, какой климат! Жаль, что не тут построен Петербург... Проезжая все сии места, воображаются времена Владимира Первого, в кои много было обитатеией в здешних странах... Теперь нет уж татар, да и турки ые те [11]).
Еак нет, матушка, татар? – лукаво спросил Левушка. – А хан ПІагин-Гирей?
0! Его глупость и тиранство известны давно, – улыбнулась императрпда, – оп и шашлыка приготовить ье сумеегь... Однако, господа, мне пора одеваться к выходу.
И императрица милостивым наклонением головы отпустила своих приближенных.
VI. На яхт.
Через час, из севастоиольской бухты выходила изупператорская яхта, красиво убранная разноцветными флагами.
На яхте, под роскошным балдахином, драиированпым красным сукном, горностаями и золотыми кистями и осененным двуглавым орлом, на возвышении, вроде трона, возседала императрпца рядом с своим августейшим гостем, Іоеифом ІІ-м, пмператором германским и римеким, прикрывшимся скромным инкогнито графа Фалькенштейна. Их окруяеало блестящее общество сановников, послов, мииистров, придворных. Былн тут и лринц де-Линь, и графы Сегюр и Фиц-Герберт, н «великолепный ішязь Тавриды» Потемкин, н граф Безбородко, и Дмитриев-Мамопов, и Лев ЬІарышкин, и Храповицкий и миого других.
Императрица была необыкіговенио оживлена. Тихое, чудное весепиее утро способствовало всеобщему оживлению. Играла музыка, когда яхта выходила из бухты. ЬІовые корабли, построенные Потемкипым в Херсопе и прибывшие в Севастоиольг иушечными выстрелами еалютовали императорской яхгіі. Между ними особенііо красовался новеиький 80-ти пушечиый корабль «Іосиф II». Ои певольно бросался в глаза, и австрийский император пе мог пе обратить па пего виимаиия. Оп в изысканпых выраясепиях блогодарил Екатерину за эту любезность. Шгаератрица указала на Потемкипа, который сидел не далеко, повидимому, холодный и ко всему равнодушныи.
Сезі ргіпсе диі... Сеіа езі; ^аіаі.
Потемкіш молча поклопплея п пмператрпце н Іоспфу ІІ-му.
– Впдите, граф, эти развалииы на берегу, – обратилась Екатерина к последнему, – отсюда светочь христіапской религии заб.тистал на всю русскую землю.
Каким образом, ваше величество? – спросил Іосиф.
– Это развалины бывшего гречеекого города Херсонеса-
таврического или Корсуня, – отвечала императрица, – и в этом городе великий киезь киевский, Владимир I, мой равпоапоетольный предок, прннял святое крещение.
Несколько дальше берег представлял необыішовенное зрелище. Это' Потемкин устроил свонхм высоким гостям оригинальный сюрприз: отборные иаездники донского казачьяго полка производили джигитовку, показывая необыкновенную, изумительпую ловкость. Все были поражены.
О, с'езі гауівйапі! Сезе іпсгоуаЫе! [12]) – невольно восклнкпул принц де-Линь.
'8 І8е луиікиегЬаг! [13]) – обмолвился Іосиф по-немецки.
Оиі, те88Иеиг8, сеіа іаие паііге сие гёіиесііопз [14])у – улыбиулась императрица.
Теиерь с яхты особенно хорошо впдны были развалипы Херсонеса. Полуразрушенныя сгены нз громадных плит, серыя мрачныя, полуобвалившияся башии и белевшиеся из-за стен скелеты мраморных колонн, карнизы п капители храмов, все это отдавало глубочайшей, эллинской древностью. Над развалинами н около яхты с жалобным криком вились морские чайки.
Ах, как оне кричат! – заметила Екатерина.
Оие приветствуют ваше величество, оне радуюгся! – нашелся галантпый француз, принц де-Линь.
Нет, принц, чайки плачут, – поправил его Нарышкин с его повидимому иевииной, но лукавой улыбкой.
Почему-же? – спросила Екатерииа, ожидая новой выходки от своего «шиыия» Левушки.
Оне ясалуются вашему велнчеству на князя Григория Александровича, – отвечал «шпынь».
* – Вот как! За что же?
Да князь, государыня, разоряет ііх гнезда.
– Какая же князю в ннх надобность?
– А как же, гоеударыыя: чайки в развалинах Херсопеса кладут свои яйца, а князь Григорий Александрович велит разбирать эти стены и башни для ностройки Севастопбля, как когда-то халнфы Египта обдирали пирамиды и их облицовку для мощеяия улнц в Каире, – отвечал Нарышкин с миной шута.
Вот как! – уронила Екатерина.
Обвинение было злое, хотя шуточяое, н Потемкин понялъ
сто.
Я чайкам оставил нетронутым весь мыс Фіолент, – сказал он небрежно, – господин обер-шталмейстер может набрать там для своего стола полную шляпу яиц этих чаек, конечно, в свободное от служебпых занятий время.
«Свободное от служебных занятий время» – это была тоже очеяь злая фраза, потому что милейший обер-шталмейстер ровно ничего не делал, а только вею жизнь шутил, всех «шпынял» и, яечего греха таить, заиимался городскими іі в особенности иридворными сплетнями.
Но императрица не заметнла этого обмена злых острот своих любимцев, потому что занята была разговором с неумолкаемым говоруном, припцем де-Линь. Ея внимание от иерестрелки вельмож отвлекал также разсеяиный вид Дмитриева-Мамоиова, на которого она иногда бросала тревояшый взгляд.
Сезі ипе орргеввиоп сие ронгіпе, гГеэІ;се рае? [15]) – тихо спросила оиа.
Оиі, тасіате, – был отвегъ
Но это было пе «сгеснение в груди», а зависть к Потемкину, который, видимо, был героемь всех этпх торясеств.
Скоро яхта обогпула Херсопесский мыс, п на голубом фоие моря и неба вырезался гигаитский мыс Фіолеит. Вдали видна была иеполинская маковка Чатырдага.
Как это прекрасно! – невольно восклнкнул имнератор Іосиф.
Да, – лодтвердила Екатерина, – я нинего ьеличественнее не видала.
– Как, государыпя? – вмешался в разговор неугомонный Левушка, – а наша Охта? Оиа величественнее.
Разве для тебя, – улыбпулась императрида.
За мысом Фіолентом показалея углублепный берег, над которым амфитеатром поднимались серыя базальтовыя скалы.
Вон, ваше величеетво, остатки храма Діалы, – указал Потемкин на белевшиеея на берегу обломкн колопн.
Какой Діаны? – спросила Екатерина.
– Діапы таврической, государыия, где жрицею была Ифигения, несчастная дочь Агамемнона.
Неужелп? Как. это иптересно!
Но, государыня, – заметил Іосиф, – ученые не согласны в мнениях об этом пре-дмете: однп помещают его на Аюдаге, другие на мысе Айэ-Бурун.
– А сколько мне помнится, – с своей стороиы заметил принц де-Липь, – французские учепые утверждают, что храм Діапы или Ифигении находился на самом выдающемся в морѳ пункте этого берега, так, помнится.
Какой же это пункт? – спроспла Екатерина Потемкина.
Херсонесский мыс тоеударыпя, – отвечал тот, – но это не правдоподобно.
Почему же?
Там пет пикаких следов развалин, а здесь, вонъ
оне.
Да, да, это вероятпее.
По так как Іосиф П был начитаннее всей этой компании и серьезнее всех был знаком с классиками, то он и решил спор.
Страбон говорит, – еказал он медленно, как бы приноминая давно прочитапное, – что на мысе, называемом Парѳеніоп, то есть, мыс Девы, находился храм, поовященный божественной Деве, ясно, что Діане, и Что мыс этот отстоял от города Херсопеса во ста греческих стадиях.
Тени минувшего.
– Это всего правдоподобнее, – подтвердил и Потемкин.
– ГІочему же? – спросила императрида.
Потому, государыня, что если верить Страбону, а его познаниям нельзя не верить, и если верить его ста стадиям, то несомненно, что Херсонесокий мыс -будет слишком близко от Херсонеса, далеко меныпе ста стадий, а мыс Айя-Буруя, уж дая^е слишком далеко. А от мыса Фіолента как раз будет сто етадий.
– Браво! Браво! – воскликнул принц де-Линь. – Как вы должны быть ечаетливы, ваше величество, что вам принадлеясит такое елавное историчеокое место. 0! Если б оно было мое.
– Оно и есть ваше, принц, – улыбнулась Екатерина.
– Как, гоеударьгня? И Діана моя, и Ифигения моя?
Ваши, принц! Я вам жалую эти места.
И императрица величественным жестом обвела береговую полосу земли у спорного места.
Отныне все это ваше, дорогой припц де-Линь.
Но тут последовало что-то необычайное.
VII. У Ифигении е Тавриде.
Едва Екатерина нроизнесла последния слова, как принц де-Линь быстро ветал е своего места, так же быстро подошел к борту яхты, вскочил яа край борта и бросился в море.
На яхте раздались крики ислуга. Все вскочили с своих мест.
Боже мой! Что это такое? – воскликнула импсратрица в волнепіп.
Принц де-Линь бросился в море!
Что с яим? С ума сошел?
По принц вынырпул нз воды и, мужественно разсекая волпы руками, поплыл к берегу
Шлюпку за ним скорее! ПІлюнку! – волновалась Екатерина.
* – Ничего, матушка, оп п в воде не топет, – успокапвал ее Нарышкин, – уж болыіо легок.
Замолчишь ли ты, пустомеля! – разсердилась ижиератрица.
Что-ж, матушка, лравду говорю: легонек.
Шлюнку между тем слустили на воду, и оиа поонешила за отважпым пловцом.
Другую шлюпку надо! – приказышала имяератрица, – ои простудится в мокром платье... Александр Васильевич! – обратилась она к Храповицкому, – прикажи сейчас же доетать из моего гардероба сухое белье, ватный мой капот, туфли и весь мой костіом, все равно: сам напросился на маскарад.
Сейчас, ваше величество! – заметался Храіповицкий, утирая, по обыкновению, потное лицо.
II тут потеешь?
* – По неволе вспотеешь, ваше величество.
Туалет скоро был принесен. Во вторую, спущенную на воду шлюпку сели Храповицкий и ІІарышкин и поплыли к берегу.
Мея^ду тем принц де-Липь блогополучно достиг бсрега и, взобравшись на обломок колонны, закричал:
Я всіушаю во владепие пожалованными мне российскою п.мператрпцею землями. Ура! Да здравствует ваше величество!
Ура! Вшват! – загремело на яхте.
Случай этот необыкновенно всех оживил. Толкам и остроумным замечаниям не было коица. Все посылали разныя ножелания отваяшому пловцу.
Сегодня же заготовь указ в сонат о поя^аловаиии земель ирипцу де-Линю, – серьезио сказала императрица графу Безбородке.
Будет исполиепо, ваше величество, – отвечал тот.
Меясду тем и обе шлюпки достигли берега. Нарышкии об-
ратился к принцу с такою речью:
Всемилоотивейшая паша государьтя в материем попечсиии о вашем здравии, принц, и в похвалу отменного мужества вашего, жалует вас особою милостью, знаки коей – капот, чѳпчик, сорочку, калъсоны, чулкн, подвязки и туфли – при
сем прелровождая, иовелевает: возложпть пх на себя и посить по устаповлению.
Принц де-Линь торжественно стал на одно колено и с знаком величайшего блогоговения принял пожалованный ему женский костюм.
А где же я переоденусь? – опроспл он. – Ведь здесь, на вйду, нельзя.
Думаю, что нельзя, – отвечал Нарышкнн, – тем более, что вы телерь дама.
А вон наверху хнжина, не то шалаш, – указал Храповицкий на знакомый уже нам шалаш стараго садовника.
– Отлично! – одобрил принц.
Взяв с собою двух магросов, прияц де-Линь, Нарышкин и Храповицкий стали взбираться на скалистый берег, к саду и шалашу садовника. Подъем был очень крут, но они все-таки достнгли пелн.
Сь яхты дояосился оживленный говор. Чайки продолжали свою вечную лесню, кружась в воздухе и садясь на острые карнизы скал и мыса Фіолента.
Но среди крика чаек и гармопического шума прибоя морских валов у берега слышался чей-то человеческий плач. По мере приближеиия к шалашу нлач этот становился явствен-' нее: теперь уже можно было ясно слышать, что это был женский плач и что плакали в шалаше.
В это время навстречу выеоким гостям вышел зпакомый нам старцк садовник. Увидав гослод, он лизко покло-. нился.
/
Здравствуй, дедушка! – приветствовал его Нарышкин. – Ты здешпий будешь?
Тутошпый, кормилец барии.
А. кто это плачет в шалаше?
Мпучка моя, Дупюшка, милостивец.
– Об чем же это оиа?
Об женихе, кормилец, жепиха ейнова сичас в железа заковали.
За что, старипа?
Ни про-што, родимый, в некрута взяли.
Узпав в чем дело, принц де-Лииь заволповался.
– Какое варварство! С2ие11е сгиаиіё! Я буду просить императрицу, чтоб его осБОбодили, да я, паконец, сам могу освободить его: оп мой поддапный! ]\1пе личпо пожалоъапа эта зо мля н псе что па ней и в цей – я государь этих мест!
Храновицкий сказал старпку, чтоб вызвал нз іпалаша свою виучку, потому что «этому барипу пужпо переодеться».
Это великий вельможа, – пояопил,ші, – он почетпын гость.папией ©сешілостнвеншей государыпи.
Старпк окликпул внучку, которая, услыхав вблпзи незнакомые голоса, иерестала плакать.
Подь сюда, "Дупя, – сказал он, заглядывая в шалаш, – сюда прншли болыпие, добрые господа..
ДевуШка показалась в дверях своего бедного помещения. Прекрасные тлаза ея были заплаканы, по выражѳпие горя сде. лало ея симпатичное -личико еще прелсстпее.
(Зиеіие Ьеаиіё С^иеі сЬагте сиийііп^иё! [16]) – певольио вырвалось восклицание у принца де-Лииь.
Да, это саода Діана, – то же по-французски сказал Нарышкин, – а это ея храм (он указал на шалашъ). – Какая я^естокость богов! Как тебя зовут, душенька? – сиросил онъ
Авдотьей, – тихо отвечала девушка.
Так твоего жеииха взяли в рекруты?
– Взяли... – П девушка закрыла лицо руками.
Припц де-Лпнь закипел блогородньш негодованием и Ячалостью к бедпой девочке.
Я не потерплю этого! Я возвращу ей жениха!.
Он забыл, что был очень комичен в мокром платье, с которого еще текла вода. Искусно завитые волосы его телерь иадали на епииу и па плечи мокрыми прядями. Дорогия манжеты превратились в тряпкн.
Вам носкорей надо переодеться, припц, а то вы простудитссь, – папомпил ему Храповицкий.
– Ах, да, да! Я сейчар.
Оп вошел в шалаш, а матрос иринес ему туда костюм для переодевапия.
Ыарышкии и Храновицкий утешали девушку.
Не плачь, душенька, тебе сегодня же воротят жепиха.
Старик повалился в ноги господам. Девушка также кланялась в землю.
Встаньте, встаньте! ГосударьФня милостива, она все сде„ лает.
VIII. Счастливый конец.
Обе шлюпки через несколько минут отчалили от берега и ноплыли к императорской яхте.
В одной шлюпке сидели: принц де-Линь в каяюте имиератрицы, в чепчике и в туфлях; он был очень комичея; рядом с ним сидела Дуня – ни жива, нн мертва; тут же находились Нарышкин и Храповицкий. В другой шлюпке помещался старик-дед с матросами. /
Скоро шлюпки пристали к яхте, и пловцы вступили па ея палубу. Впереди шел прииц де-Линь в ночном чепце и каяюге императрицы, ведя с собою рядом Дуню. Нарышкин вел сіі собою старика деда, а Храповицкий замыкал шествие. Все глядели на иих с удивлением.
Подойдя к возвышению, на котором сидела Екатсрипа, аринц де-Линь олуетился на одно колено.
Вассал вашего императорского величества, владелец храма Діаны и окрестных с ним земель имеет честь принести присягу своему могущественпому сюзерену, – торжествеиио ироизпес он.
Радостио принимаю присягу моего вассала, – с напускной торяиественностью произнесла императрица. – А кто сия ^евица?
Это жрица богини Діаны, Ифигения, злополучная дочь царя Агамемпоиа.
Чего она от меня желает?
Она умоляет о даровании свободы овоому брату Оресту.
А кто его лишил свободы? Какие немезиды?
– Твои чиновники, всемилостивейшая государыня: опи забили сго в колодку и повезли в Севастополь сдавать в рскруты.
Императрица разсмеялась.
-Орест, сын царя Агамемяопа, в рекрутском присут> ствии! Это очспь забавпо... Я дарую ему свободу.
Да здравствует мудрая Екатерина! – восклнкнул принц.
Да здравствует милостивая Семирамида Севера и Юга! – в свою очередь воекликнул Нарышкин, и оба поцеловали руку имиератрицы.
В чем же дело? – обратилась носледняя, по-руоски уже, к ІІарышкину, с участием глядя на молодую деівушку. –. У вашей Ифигении очень симлатичное личико.
Нарышкин разоказал. Услыхав, что речь идет о внучке и ея женихе, старый дед уиал на колени и распростерся земно как перед иконой. Девушка заплакала п также упала на колени, не говоря ни слова.
При ней его заковали в цепн, – пояснил Нарышкин, – Орест, сын царя царей, у тебя, матушка, в колодке! Что сказал бы Омир!
Я этого не допущу, – еказала императрица. – Князь Григорий Александрович, – обратилась она к Потемкину, – прикажи немедленпо возвратить жениха этой девушке.
Будет иополнено, государыня, – поклонился Потемкин.
Императрица вотала и еделала несколько шегов вперед къ
тому месту, где в застывшей позе стояла на коленях Дуня, закрыв лицо руками, а старик продолжал лежать, не поднимая седой головы от палубы. В.стали и все высокие гости и царедворцы.
Екатерина, объяснив но-французски императору Іосифу и иностранным миниотрам смысл того, что иеред ннми происходило, сказала, обращаясь к Дуне и ея деду.
Встаньте!
Нарышкин и Храповицкий поспешили их приподпять.
В память моего здесь пребывания, – продолясала Екатерпиа, – я дарую свободу твоему жениху: тебе, добрая девушка, я возвращаю будущаго мужа, а твоему деду честного работника.
Вечером, котда солнце опустилось в море, и только иоследиие лучи его еще не егасли на голой макушке Чатырдага, на вершине мыса Фіолента виднелись две человеческие фигурьк высокая фигура етарика с седыми волосами и стройная фигура девушки.
Не тени ли это Агамемнона и Инфигении, пришедших иокать своего несчастного сына и брата, Ореста?.А это не его ли тень прибиижается от развалин Херсонеса. – Он идет! Он идет! – послышался голос Дуни, и она бросилась навстречу двигавшейся от развадин Херсонеса тени.
Но то не был Орест.сила веры.
1667-1709.
I. Два путнина.
В лосдедіних числах июля 1667 тода, к Густыпскому монастырю, что на Удае, под Прилуками, мапджосовско-боршенским шляхом пробирались два путника с котомками за плечами.
Это были мододые люди, по одея^де папоминавшие монастыр' ских послушпиков. Черпые длиинополые кафтаны, напомииавшие подрясники, подпоясапы были широкими шелковыми поясами, у одного красным, а у другого синим. За поясом у первого торчала ручка листолета, и сбоку болталась сабля довольно внушптельных размеров. На головах у путников – у первого сивая барашкоівая шаика, у другого соломенныт «бриль», украинская широкополая шляпа.
Подпявшись в гору, ближе к Боршне, путники остановились, чтобы передохпуть в гепи старой, развеспстон вербы, росшей у дороги.
Вид на долину Удая с этого места был великолеппый. Севериую даль замыкали темиые леса Замостья, тянувшиеся до самого Заезда, богатых маетностей ирилуцкого иолковника Горт ленка. Вся пизина, орошаемая выощимся, как серая змея, Удаем, пышпо блистала па солпце то яркою зеленыо поем-ных лугов, то групнами роскошных верб, то стройными рядами ппрамидальных тополей. Внизу, под горою, отступя к лугам, высились к небу стройныя колокольни и башни монастыря, обнесенного белою каменною оградою с прорезяшг бойннц, отражавшихся в зеркале вод тихаго Удая. По лугам разбросанными груниами паолись монастырские стада.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |