*) Девица Люцина, или заиисгаі, в которых доказывается, чт< женщина может имегь детей и без содействии мужчииы. **) Это солнечиый луч.
щал свою Джульетту. Еогда утром сделалась суматоха, то платок и нашли в кустах. Егорка же в торопях сделал и другую оплошиость. Чтобы видеться по ночам с евоею возлюблеігной, он искусно вынул из забора, отделяющаго сад Дашковой от братнина сада, две доски, а потом, убегая домой, при внде кареты, с испугу позабыл залояшть брешь в заборе, свиньи почью н забралнсь к Дашковой в сад. Егорка к утру спохватился, да было уяие поздио: свиньи порядком изрыли сад, хотя он и выгнал нх оттуда, когда все еще спалп, н успел опять ловко заложить брешь в заборе. Вот, государыпя, вся эта сложная нстория, исповедуюсь вам, как на духу.
ймператрнца задумалась. Проказы Нарышкина, повидимому, мало отвлекли ея мысли огь обычных забот, хотя она с-ама любила повторять руескую пословицу: «мешай дело с бездельем – дело от этого только выиграет».
Но как же, Лев Алексаидрович, – спросила она серьезно, – ведь, героиня твоего романа может пострадать: княгиня Дашкова не, любнт шутить.
– Я об этом и осмелился долояшть вашему величеству, – отвечал серьезно и Нарышкин. – Мы все, ваши иодданные, привыкли считать вас, всемилостивейшая государыия, своею матерыо. Матушка!
Нарышкин упал на колени и блогоговейно прикоспулся губами к краю одеясды государыни.
Матушка! Ты, как солнце с небеси, взираешь на.правыя и ненравыя, и евет твоей иравды, как свет боясьяго солнца, оі^раясается и в великом океане подвластной тебе российской империи и в скромпом ручейке! Матушка! Великая и правдивая!
Нмператрица силилась остановить егс
Полио, Лев Александрович, – сказала опа со слезами па глазах, – ты совсем захвалншь меня, полно, мой друг.
– Нет, великая царица! – иродолясал Нарышкин. – Твое царственное сердце вмещает в себе заботы обо всех пас: в этп тревожные дни ты у себя отнимала лучший кусок, чтобы послать его твоим солдатикам-героям; ты как мать оплакивала болезнь Грейга. твоего вериаго слуги; ты одиа за
;ени минувшего.
г.еех, и для тебя все равны, все твои дети, и оветлейший князь Таврический, и эта бедная девушка Паша. Будь же ей матерью, прими под свой покров! Прав автор «Фелицы», обращаясь к тебе:
Еще-же говорят не ложно, Что будто завсегда возможно Тебе н нравду говорить.
За дверыо послышался чей-то сердитый кашель.
Ай-ай, Левушка! – встрененулась императрица, – Захар ссрдится... Достанется мне от него сегодня, я там нечаянтю весь стол залила чернилами... Ну, будет мне за это...
Великая! Великая! – в умилении повторил Нарышкігн. – Имиератрица Захара боится.
V. Прерваиньгя воспоминания
Б пасмурныя октябрьские сумерки тото же 1788 года кпягішя Екатерина Романовна Дашкова сидела одна в своем каГинете на даче в Царском Селе. Чувствуя себя обиженной ири дворе, она и па осень осталас на даче.
Княгиня сидела у письменного етола, заваленпаго бумагами и киигами, и освещенного несколькими канделябрами с огромными восковыми свечами. Она была одна.Против нея, освещенныя ярким огнем свечей, горелн на сгене две золотыя рамы, и с иолотна, окаймлеиного этюііі рамами, глядели на нее два женских лица. Одно из них – молодое, свеясее, нрекраспое, полное юношеской энергии и девствеипой грации. Светлое платье, облекавшее собою етройную фигуру молодой жеищины, придавало всей картиие вид только что распустившейся белой розы. С другого полотиа глядело на иее, повиднмому, то ясе лицо, по значптельно старее, серьезиее и вдумчивее. Чем особспио пораясало это второе лицо, так это тем, что оио, как будто, прннадлежало мужчипе: вся фигура, в черном, мало того, в мужском камзоле с манясетами и со звездой на выпуклой женской груди. И то, и другое лицо, и юпое и пожилое, припадлежало киегиие Дашковой, той, которая тсиерь сидела против иих н с грустной задумчлъостью на них тлядела. Это были ся иортрсты – одии, когда она была еще графиней Воронцопой и ей толъко что исиолнилось семнадцать лет, другой – когда ей было уже за сорок п оиа титуловалась княгинею Дашковой, директором академии наук и председателем российской академии/
Глядя теперь па оба свои изображения, она мысленно, с грустью и горечью, нереживала всю свою, полную глубоких внечатлений п жестоких разочароваіиий, жизнь.
Еп в эти осешйя сумерки неволыю припомнился теперь тот вечер, когда она в первый раз познакомилась с тон, которая наносит ей тенерь такие невыносимыя оскорбления. Это было около тридцати лет назад, в доме ея дядн, графа Михаила Илларіоповича Воронцова, у которого она воспитывалась, оставшись сиротою. Та, которая теперь реягет на части ея сердце, была тогда еще великою княгинею, цесаревноіэ. Впродолясении всего этого памятного вечера цесаревна обращалась только к ней; разговор цесаревны восхищал ее, иобеждал неотразимо: обширныя ііознания, возвышенныя чуветва цесаревны, все это казалось юной энтузіаетке выше вссго, о чем могло мечтать самое нламенное воосражение.
0! Как опа помнит этот вечер! Сколько юиых грез и надежд он возбудпл в ией! Как беззаветно опа поверила тогда в вечность дружбы, в неизменную до гроба симпатию душ и как пламенно отдалась она тогда этой святой вере! И что же! Все это было только сон... А возвышепныя чувства той, которая всецело нленила ея юную, неопытную душу, былн только слова, слова, слова! Медь звенящая, а пе сердце, фразы без души...
Да, она помнит этот вечер. Прощаясь тогда с хозяевами, цесаревна нечаянно уронила веер. ІОная, очарованная ею до обожания графиня, вон та, наивная рояшца которой тенсрь смотрит на нее с первого полотна, поспешила поднять веер II подала цесаревне с таким блогоговением, с каким верующие приближаются к святыне; но она, пе принимая веера, поцеловала юную энтузіастку и просила сохранить эту бсзделушку, как память о первом вечере, проведениом нмл вмесге... «Надеюсь, что этот вечер полояхит пачало друяте, которая кончится только с жизныо друзей», – закончила она.;«С жизиыо друзеп»... 0, какую глубокую, ооидную пропию создала сама жизиь из этих слов!
Та іонан, улыбающаяся, которая смотрит теперь на нее с первого полотпа, завещала было иоложить этот веер с собою в гроб; но эта другая, аіожилая, со звездою на грудн, та, которая задумчиво глядит со второго полотиа, не сделает уже этого, нет, не сделает...
– Дитя мое, не забыванте, что несравненно лучше иметь дело с честнымп и иростыми людьми, как я и мои друзья, чем с великими умами, которые высосут сок из апельсина и бросят потом иенуясную для них корку, – снова вспо]\пшает опа теперь слова, еказапиыя ей тогда же еупругом ея кумира, прѳроческие слова!
Княгипя откидывается в кресле и с грустной задумчивостью глядит па юное личико, выходящес, как ясиное, с иервато полотна.
Бедное дитя! – шепчут ея губы с любовыо. – Ты искренпо верила, котда писала к своему кумиру:
Природа, в свет тебн стараясь нроизвесть, Дары свои на тя едину истощила, Чтобы на верх тебя величия возвесть, II, награждая всем, тобой нас наградила.
– Да, ты верила, бедная, невиішая девочка.
Княгиня, как бы, что-то мгновенно в-спомнила и отворила одіш из ящнков стола, за которым сидела. Вскоре она вынула оттуда лист иочтовой бумаги, кругом исписанный и пожелтевший от времени.
Ровио тридцать лет, как это писаио, и как полиияло напиеанное, как все полиняло! Помнншь это? – обратилась клягиня к юному лицу, глядевшему на нее с первого нолотяа. – Это о н а писала тебе ио поводу того твоего четверостишия, помнишь? Хочешь, я ирочту тебе его, это иолинявшсе иисьмо? Слушай.
у
«Какие стихи! Какая ироза! И это в семнадцать лет! Я вас прошу, скажу более, я вас умоляю не иренебрегать таким редким дарованием. Я могу показаться судьею не виолне безпристраетным, потому что в этом случае я еама стала іпредметом очарователыіаго ироизведеиия, блогодаря вашому о-бо мне черозчур лсстпому мігкнию. Можст быть, вы мсня обвнпитс в тщеславии, ио позвольтс мие сказать, что я нс знаю, читала ли я когда-нибудь такое прсвосходнос, поэтичеекое четверостишие. Оно для меня не менее дорого и как доказатсльство ваше дружюы, иотому чтѳ.мой ум и сердцс вполпе предаиы вам. Я только прошу вас продолясать любить меня іі верит, что моя к вам горячая дружба никогда не будотт» слабее вашей. Я заранее с наслаждением думаю о том дне будущей недели, который вы обещали мне посвятить, и падеюсь, кроме того, что это удовольствие будст повторяться еще чаще, когда дяи будут короче. Посылаю вам книгу, о которой я говорила: займитесь иоболыие сю... Расположение, которое вы мие выказываете, право, трогает мое сердце; а вы, которая так хорошо знаете его способиость чуветвовать: моясете понять, сколько оио вам блогодарно. Ваша Екатерипа».
Помнишь это, дурочка? А я-то помню?
Оиа береяшо сложила пожелтевшін лизт и долго на іісго глядела.
Осснний лиет, осенний лист, оторваппый от дерева, оторванный от сердца и унесенный ветром в реку забвения.
Княгння опять задумалась. Этот хмурый осениий вечср иапомнил ей другой вечер, ясный, летний, и другую иочь – налсвую почь, безумную ночь!.. Это была ночь на 28-с июня 1762 года...
У нся сидит Паннн, Никита Иванович. Идет тихая бсседа о повом императоре Петре ІІІ-м, о новых порядках, о тревожпых слухах, о том, что император намерен заключить в монастырь свою су.пругу, Екатерину Алексеевну... Вдруг являстся Григорий Орлов. «Пассек арестоваи!..» Пораженная этим известием, юная кяягиня, накинув на плечи длішиый мужской плащ и надвинув на глаза широкоттолую мужскую шляпу, спешнт предупредить об этом друзей импсратрицы...
Как она позшит эту страшиую, 'безумную ночь!.. Псред ней эта громадная фигура Орлова, он в нсрешимости... «Нет! – говорит ему юная княгипя. – Тотчас скачите в Пстергоф, будите императрицу, и пусть лучше вы привезете ее сюда хоть в обмороке, лучше, чем видеть ее в монастыре или вместе с наміі, на опіафоте!»...
И эта безумпая почь проятла... Княгиня ирипоминает теперь, как ее утром проносили на руках в Зимний Дворед через головы народа и войск, окружавших дворец... Платье ея изорвали, волосы растрепали... И вот она в объятиях у своего кумира... «Слава Богу! Слава Богу!» Только и могли выговорить взволнованныя женщины.
А эта другая палевая, безумная ночь, когда во главе пятнадцатитысячнаго войска две молоденткие жепщины. одна вот >. эта юная, что смотрнт со сгены изь золотой рамы, другая уже с андреевской лентой чсрез плечо, ласковая и грозная, следовали в ІИетергоф рядом на серых конях драгоценной іфовн. Та жешцина, что с андреевской лентой, едет отнимать последнюю тень власти у мужа-императора, а эта, юная – у своего государя и крестиаго отца.
Дитя мое, не забывайте... – Нет, она забыла тогда, и только теперь вспомнила, когда из апельсина высосали весь сок. – Поздно!
Она взгляпула на другое лицо, па лицо пожилой ягепщипы, выступавшее из темиаго полотиа за золотой рамой. Ей иоказалось, что на этом лице мелькнула насмешливая улыбка. П ей вспомпилась такая ясе насмешливая, хотя сиисходителыіая улыбка Вольтера, который, сидя в своем глубоком крссле, слушал, как оиа разсказывала ему о двух палевых петербургских иочах 1762 года. Как ои хорошо все предвидел!..
Вдруг на дворе послышались какие-то голоса, шум, говор. Княгиия прислушалась. Ветер завывал в трубе и шум на дворе усиливался.
Гоіии их! Бей, не жалей! – слышались голоса.
Что такое? Что случилоеь? – Княгння поднялас и поспешила к окну, по на дворе и в саду госиодствовал мрак и в этом мраке метались какие-то неопределенныя теии.
Вдруг поолышался глухой удар и внзг. «Бей нх, ироклятых!».
Княгиня сразу опомпилась. Это опять забралпсь в сад свиньи ея соседей, ея злейших врагов, отравнвших послед» ние годы ся жнзни. В ней закииела злоба, злоба за все, за нрошлое, настоящее, за те безумныя тіалевыя ночи, за холодиость, за отчуждение, за потерю веры, за все, о чсм оиа с такою горечью думала в этот ласмурный осенний день и весьш
этот Хмурый вечерт», о чем безмолвно товорили ей эти портреты, вон то пожелтевшее, как осетший лист письмо и тогдашняя улыбка Вольтера... Эти Парышкины!
Оиа быстро выбеясала на веранду. Там она увидела Пашу, которая стояла, прпжавшись к колоипе, освещениая огнями люстр пз кабинета, и дрожала.
Опять свиньи! – гневно вскричала княгиия: – Бейте их! Не вынускайте живыми!
Не выпустим, ваше сиятельство, – послышался голос дворни, – мы их загоним В КОШОШТІІО.
И четвероиогий Ромео с такою л;е Джульеттою очутились в конюшне.
Воспоминапия княгини были прерваны.
VI. Невинныя жертеы прндворных интриг.
На следующий день после описанного вынте происшествия на даче княгини Дашковой, 28-го октября, государыне несколько нездоровилось, и оиа тихонько ирохаясивалась ио Эрмнтажу, подходя по временам к окиам и задумчиво гляда на суетливое движение по Неве судов, гонок и раскрашеиных яликов.
Почему-то и ей вчсрашпий хмурый вечер напоминал, как кіиягине Дашковой, чудесныя налевыя ночи конца июня 1762 года. Как давно это было! Уже 27-й год пошел после этих памятных палевых ночей. Молоды опе тогда былп, пе то, что теперь: кпягипе Дашкэвой всего было только девятнадцать лет, а ей самой, имиератрице – тридцать три. Ну, что ж это были за годы! А теперь скоро седьмой десяток попдет, скоро «стукнет» шестьдесят!
Ох, стучат, стучат годьі... Время – бог крылатый,' стучится своими крыльями во все окна и двери дворца, в сердцо стучится...
Сколько передумаио, перечувствовано, пережито за эти годы, сколъко переделано! Бури п ураганы проходили по душе и ио сердцу, а оно все бьется так же, как билось когда-то давио, давпо, когда оиа, еще девочкою-припцессой, вот так л:е смотрела из окон жалкого родного дворца в Штстине на свою родную реку. Что она тогда была? Только дочь губернаі -
і
тора прусской Помсрании! А тсперь? Теперь это сердцс отражает б себе биеніс сердец мпогомиллюнной страны, миллюны сердсц!
0, палевыя почн! Палевыя ночи!
А иосле палевых ночей, бури и ураганы: бойііы с Турцией, ураганы пугачовщины, раздел Полъпии, Крым...
Должно быть, Марья Савипша не позовет меия сегодия к волосочесаиию, знает, что мне неможется. А она строга на этот счет: нечего, говорит, тебе, матушка, бродить простоболосою, непригояие, словно русалка – ты не девка...
Правда, правда, Марья Савипша, я пе девка, да и но жена я...
Императрица псрекииула косу через плечо и стала разбирать со пальцами...
– Волос долог да ум короток... Так ли, полно? Уж ис короче ли ум у тех, у кого и волос короток, хоть бы у ыосго Густавиныш, королька шведского? Коротенек умок, ксротспек... А бот мой волос долог, а я п стараго Фрица вокруг этого волоска обвсла, и не заметил... II піаикою Мопомаха этот свой волосок прикрыла, может, оттого она п ис седеет...
Опа снова подошла к окиу. При внде Невы с ея бсзцветною водой, ей вопомнились другия воды, голубыя, бирюзовыя, которым конца не вндать. Ей приномнилась прошлогодняя торжествепная поездка в Крым, этот волшсбный край с волшебными берегами и безбреяшым морем... ^
Ах, палевыя ночи, палевыя ночи! Всс это вы мне дали, волшсбиыя, безумныя почи!.. Эллада, Херсонес, МнтридатъВеликий, Венеция, Геиуя н вы, наместники Аллаха и сго пророка, все это я у вас отияла, я, у которой волос долог... А моясет поживсм ещс и –
В плесках внндем в храм Софііі»...
В тісрспсктиве, в амфиладе комиат ноказалась кругленькая фнгура человечка с коснчкою. Ои быстро ссменил ножками, обутыми в башмаки, и, видимо, запыхалея от тороилпвости. Имнсратрица тотчас же узнала в этой фигуре свосго лпчнаго секрстаря, перепнсчнка и посыльного, Александра Васильсвича Храновицкого, который вссгда удивлял сс овоею проворностью, несмотря на брюшко и почтенную усталость. Оп вечно был у государыпп «на побегушках», и она говорила сму, шутя, что должна нлатить ему за истоптаиные на иобегушках башмаки. Он поспешал с бумагами.
– Здравствуй, Александр Васильевич! – ласково сказала императрица. – Что, запыхался?
Запыхался, ваше 'величество, к Алексапдру Матвеичу за бумагамн бегал, – отвечал Храповицкий, иизко кланяясь и отирая красныя щеки фуляром.
ІЮтеешь и теперь?
Потею, ваше величество.
Много бегаешв.
Стараюсь, ваше величество, из рабского усердия.
– Не говори так, – ^серьезно заметила государыня, – я но люблю этого слова: мои слуги.не рабы, а друзья.
Слушаю, ваше величество, виноват, обмолвился ио старине.
То-то же... Я это слово давио велела выкинуть из мосго еловаря... А чтобы не потеть, надобно для облегчения употреблять холодную ваігну; но с летами сие пройдет: я сама сперва много потела *). Что там у тебя?
Прошепие сухопутного кадетского корпуса учителя 8сЬ.а11, государыня.
– А о чем его прошепие?
– Жалуется, государыия, на графа Аигальта и на кадетов.
По какому иоводу?
Да пишет, государыпя, в своей челобитной, что когда он проходит по улице, то кадеты пароком, в насмешку над іиим, кричат из окна: «госиодип шаль».
Государыня неволыю разсмеялась. – Господин шаль! В самом деле, это смешно: вот экивок!» **).
В перспективе комнат показался Нарышкии, Лев Алексаидрович. Он также шелт» торопливо и что-то оживлепно жестикулировал.
Матушка! Какое злодеяние! – патетически проговорил оп.
*) «Дневник» Храповицкого, 91. **) «Дневник» Храповицкого, 180.
Императрица по лицу его тотчае догадалась, что оп опять* Быдумал какие-нибудь проказы, чтобы развлечь и насмешить ее.
Что случилось? – сиросила оиа с улыбкой.
Убийство, матушка, да какое убийство! Неслыханное!
Надеюсь, что неслыханное, потому что ты сам его сочииил.
Не сочннил, государыня, видит Аллах, не сочинил: своими собственньгми глазами кровь видел и трупы неечастиых жертв адского злодеяиия; іі ночью еще сам слышал их ужасные крики и предемертные стоны.
– Да в чем же дело? Не играй трагедии.
Не играю, матушка. Слушай. Поехал я вчера вечером в Царское, к брату, поохотиться. Поохотились в парке, убили несколько зайцев и в сумерки воротилиеь на дачу небольшой компанией. Напились чаю, сели ужппать. Вдруг слышим в саду какой-то шум и гвалт, голоса все еильней и сильней, крикн, возгласы: «бей их, бей!». Мы уж думали, не шведский ли король врасплох напал на Царское, чтобы потом взять Петербург и опрокинуть статую, что ты, государыня, воздвигла в память в Бозе почивающаго императора Петра I, как Гуетав III и грозился учииить сие. Выбегаем мы все из дому, вооружились наскоро, чтобы встретить неприятеля и умереть с оружием в руках. Еоли слышим, баталия идегь в еаду у милой соседушкн, у княгини Дашковой...
– Я так и знала, – махиула рукой государыпя.
Слушай, матушка, что дальше. Оттуда раздаются отчаянные вопли и крики. Оказывается, что там пастоящая Варооломеевская ночь! йдет убийство гугенотов, виноват! голландских свиией, борова и свиики моего брата! Сам король Карл IX стреляет из окиа в своих подданных, то бишь: киегипя Дашкова с балкоиа стреляет из пушки в Ромео и Джульетту... И несчастиыя жсртвы любознательностп иали под-ь тонорами убийц...
И тебе, Левушка, не етыдно такой вздор сочииять? – сстановила его императрица,
Не вздор, государыня матушка! Вот и граф Яков Александрович нодтвердит это.
ІІоследпия слова Нарышкина отпосились к входившему въ
это время с докладом к государыне главнокомандуіощему санктпетербургской губернии, графу Якову Александровичу Брюсу.
Граф Брюс действительно явился к императрице с утреиним раиортом. Государыня встретила его по обыкновению ласково.
– Имею счастье доложить вашему императорскому величеству, что по ввереипой моему комаидоваиию губернии все обстоит блогоиолучно, – шаблонио отрапортовал Брюс.
Императрица с улыбкой взглянула на Ыарышкина и на Храновицкого, как бы желая сказать последнему, переминавжшемуся с ноги на ногу: «ведь, вот же чего приплел нам повеса Левушка».
При этом ечитаю доложить вашему величеству, – продолжал граф Брюе, – что вчера в нсчь, в Царском Селе имел место случай у ея сиятельства, княгини Екатерины РомановныДашковой, у нея на дворе...
Как! Свиньн? – перебила его государыня.
– Так точпо, ваше величество, свиньи: боров и супоросая...
Что, матушка государыня, ведь я же докладывал, – с комическим поклоном вмешался Нарышкин.
Вижу, твоя правда... Так и убила княгиня? – обратилась Екатерипа к Брюсу.
Так точно, ваше величество, сегодня же исправник видел иобитых свиней, – отвечал Брюс.
Государыня не могла удержаться от смеху.
Вот история! Правду говорит Лев Александрович, настоящая Варѳоломеевская иочь... Вот вам и Монтекки и Капулетти! – смеялась императрица.– Только уж вы, граф, скорее велите кончать дело в суде, чтоб пе дошло до смертоубийства
Слушаю, ваше величество, – поклонился Брюс, – сегодня же иоправник ироизведет следствие.
Только я не Яуелаю, – поясняла нмператрица, – чтобъ*) У Храяовицкого так п заппсано: «Дашкова побила Нарышкиных свиией; смеясь (государыня) сему происшествию, приказаио скорее кончить дело в суде, чтоб не дошло до смертоубийства» («Дневник», еледствие производплось, якооы, «по высочайпгему повелению»: я тут в стороне.
Понимаю, ваше величество.
– Хорошо, граф. А то сами согласитес, ппсцы в суде надпишут, как обыкповеііііо, на оболочке следствия: «дело о зарублении свиней», и вдруг, «но высочайшему новелеиию», пелрилично.
– Действнтелыю, ваше величество, – снова поклонилея Брюс, – мало ли свпней убивают и крадут друг у друга крестьяне, однако, не доводится же об этом до высочайшего сведепия. Я п здесь, государыпя, потому только счел за юлг довести до сведепия ваниего величества о сем пустом случае, что в оном замешаны такие высокопоставленныя особы, как ся сиятелъство княгиня Екатерина Ромаповна и его выеокопревосходительство Алексапдр Алексаидрович.
Правда, правда, – подтвердила императрица.
Оиа иечаяпно обернулась и стала прислушнваться. В шіше одного из окон Эрмитажа, где стояла клетка с ученым попугаем, что-то подозрителыю возился Нарышкип, и слышно было, как он тихо произиосил: «княгиня Дашкова убийца», «княгиня Дашкова убийца», а попугай очеиь явственно новторял за ним эти слова.
Лев Александрович! – погрозила императрица. – Ви.і опять за повыя ироказы?
– За старыя, матушка государыня: что ягь нам, старым дуракам, делать, когда ты за всех нае и думаешь, и делаешь? Ну, говори, попка: да здравствуст Екатсрина Великая, мать отечества!
Левушка повеса! Левушка інпынь! – явствснно проговэрил попугай.
Что, нарвался? – улыбнулась императрица.
– Ах, мать моя! – послышался вдруг возглас. – Тут кругом мужчины, а она нечесанная! Ах, срамница! А еще государыня!
Все оглянулись: в трагической позе стояла Марья Саашшыа и держала в руках пудр-маито.
і «Богоподобная царевна >ииргизі;айсацкие орды!»
Ишісратрица, Нарыпгкин и Храповицкий псвольно разсмеялись: это нопугай иередразпивал Державипа, сго голос, его шггонаціл!
VII. Исправник на сцене.
Чорсз несколько дией иосле этого княгиня Дагякова сидела вт своем кабипете за корректурами какого-то сочииения, псчатавипагося под ея иаблюдением в типографии академіп иаук, когда вдруг явилась Паша и робко доложила:
Ватие сиятельство! Господин Папаев просит позволсиия видеть вас по делу.
Какой Паиасв и по какому делу? – с пеудовольствием сиросила княгиня.
Господин земский исправник, ваше сиятельетво.
А по какому делу?
Не могу знать, ваше сиятельство.
Паша очепь хорошо знала, зачем явился исправник, іто только не смела сказать этого евоей госііоже. Княгиня сама догадывалась, в чем дело, и, приняв в уме нзвестное решеиие, согласилась допустить к ссбе блюститсля земских порядков.
Проси в приемиую, – сказала оиа.
Они там ясдут-с,– доложила Паша.
Хоропіо, пусть обождет.
Паша вышла. Княгиня, достав из стоявшего на яиеьмеп.пом столе псрламутроваго ящичка кавалерствеиную звезду и пришпилив ее к груди, встала и иеторопливо направилась в.» приемную. Там сс ждал иоправиик в полной форме. ІТрн входе княгини, исправник почтительно поклонился, прикладывая треуголку к ссрдцу.
Извипите, ваше сиятельство, что я оемелился бсзпокоить Бас, – пачал Панаев, – но я неполняю приказ сго сілтсльства, щсяодииа главиокомандующаго санктпетербургской губернии, графа Якова Алексаидровича Брюса.
В чем же дело? – спросила киегиня. – ІТо яредписанию его сиятельства, господина главнокомапдующаго, вследствие жалобы сго высокопревосходительства, ея императорского всличества обер-шепка, сенатора, действительного камергера и кавалера Алексаидра Александровича Нарышкина поъерепного служптеля, я производпл под рукою дознание о зарублении ирішадлежавших его высокопревосходительству голландеких борова и свиныі...
– Ну, и что жс? – нетерпеливо перебила его княгиня.
По дознапию, ваше сиятельство, обнаруживается, – иродолжал иоправник тем же деловым тоном, – якобы вышереченные боров и свинья, но приказанию вашего сиятельства, яко усмотренные на потраве, людьми вашего сиятельства были загнаны в конюшню и убиты топорами.
Да, я, действителыіо, приказала их убить, – с досадой подтвердила кпягиня, – эти животныя постоянпо портили мне сад, разрывалп цветочныя грядкн іі клумбы, мяли цветы, паконец, просто разстраивали мое здоровье, Отравляли мне жизнь! Я сего и впредь не потерплю, и пусть знает г. Нарышкин, что если впредь будут заходить ко мне на двор или в сад, свиныі ли, коровы ли, что я таковых прикажу нсмедленно убивать и отсылать в гошииталь для бедных. Ская-:пте это Нарышкину!
Но позвольте доложить вашему сиятельству, что такого закона нет, чтобы убивать чуя^ой скот, – переминался исправник.
Я пе знаю, господин исправник, есть ли такой закон яли нет, – возвышала голос Дашкова, – но я не потерплю, чтобы люди ли, скотьі ли самоволыю врывались в мои владения, слышите! Я этого не потерплю!
Еак угодно вашему сиятельству, – кланялся исправиик: – но, по долгу службы и совестн, я приемлю смелость доложить вам о сем.
Хорошо, это ваше дело, ваш долг; но и я знаю свои права.
– Точно так, ваше сиятельство; по позвольте доложить, что, по учииенной судом оценке,. оные голландские боровь и свинья должны быть оплачены в сумме восьмидесяти рублей.
Как! – вскипела княгиня. – Воеевдьдосят рублсй за
свиньи! Да слыханы ли подобныя цеиы!
Ие могу знать, ваше сиятельство, – оираівдывался исііравЛІІКЪ5 – но таковая оценка произведена, согласно показапию сго
♦увыеоконрсвосходительства Александра Александровича Нарыш 'кина иоверенного служителя.
А моп потравлонные дветы? – спроси.та Даіпкова.
Ціветы, ваше еиятельство?.. – исправник замялся. – Что принадлежит, ваше еиятельство, – продолжал оп перешительно, – что принадлежит до показаний садовников вашего сиятельства, якобы означенными голландским боровом и евиньею потравлены посажетшые в шестн горшках разные дветы, стоющие якобы шееть рублей, то сия потрава не только в то время чрез посторонних людей не засвидетельствована, і:о и когда я сам был для следствия тогда же на месте, то пн в саду, пп в ранжереях никакой потравы я пе нашел.
Дашкова быстро подошла к сонетке и нетерпеливо позвоннла. Немедленно на звон явилас Паша, которая, кажется, подслушивала за дверыо. Она была очень смущена.
Позвать сюда садовника Михея! – сказала княгиня, не глядя на девушку.
Через минуту явился старик Михей, который Ячдал на крыльце. Он унпженно поклоннлся.
Вот исправиик говорит, – обратилась к нему киегиня, – будто бы у нас Нарышкина свииьи не учинили никакой потравы?
Еак пе учинили, ваше сиятельство! НИесть горпіков попортилй, – отвечал старик испуганно.
Да ты, старина, говоришь не то, – перебил его исправиик.
. – Еак не то, барин? Ты этого не видал, а сами их сиятельстіво изволили видеть, – онравдывался старик, – шесть горшков, да грядки норыли.
А когда это было, старина? – донытывался исправник.
На самую на другую ночь после Петры-Павла. В то утрсе еще нлаток нарышкинский подняли.
– То-то я^е, это 30-го июня 'было; а кто это видел?
Их сиятельство сами видели, да и вся челядь наша.
А посторонние понятые видели?
Посторонние, точно, не видели, да им и дела до того глікакого нет, барин.
То-то же, что есть дело, старина. А вы овиией тогда коймали?
Нет, не пымали, ушли проклятыя.
Значит, и взыскивать не с кого.Как, барин пс с кого?
Бсз свидетслей и без полпчного взыскивать нельзя, таков закон. А когда вы убнли свпией, тогда оне учипилп потраву? – спросил исправник.
Не уепели, нроклятыя, мы нх жи-вой рукой ухлопали.
Старик даже оживплся, откуда п смелость взялас! Между
тем, Дашкова уже епокойно ходила ио комнате, пе обращая впнмапия пи на исправника, ни на садовннка. Ей на.доела эта глупая пстория, в которую ее неволыю внутали, блогодаря проискам ея врагов.
Вы больше иичего не имеете мне сказать? – обратилась сна затем к исиравиику.
Я все доложил вашему сиятельству, – был ответ.
Хорошо. Доложите же графу Брюсу, что от меня слышали, а Нарышкипу скажите, что я впредь прикажу убнвать его скот, если он будет врываться ко мне, а мясо убитых л:ивотных велю отсылать в гошпиталь.
Слушаю-с. Тольно дело сие предварнтелыю надлежит до разсмоі^ения Софийского нижняго земского суда, по подсудности, – оввечал исправник.
Хорошо. Можешь и ты нтти, – кинула Дашкова садовнику.
Имею честь откланяться вашему сиятельству, – поклоиился иоправник.
И оба они с садовииком удалились.
ѴШ. «Ну, будет гонка всемилостивийшей государыне».
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |