С Гавриилом Романовичем Державиным, невном «Фелицы», а ныие тещиной нодметкой...
Екатерина улыбнулась. Она всномнила, что недавно при ЬІарышкине и при Храповицком выразилась о Державине после его доклада, что ои ходит с такнми просьбамн, кашими бабы разжалобили тещу и жену его *).
і – Ну, и что ж? – оиросила она,
. – Он, государыня, распустил хвост и говорит: меня ^ама матушка царица «обелнла», и теперь з'аі ип соеиг сие госЬе и не боюсь тещи...
Имнератрица иогрозила Лешушке пальцем. Она любила его дурачества, под которыми всегда прятались серьезпые иамеки. Государыня недовольна была навязчивостью и безтактиостью Державина, и недавно, в присутствии Нарышкииа и Храновицкого, ио поводу надоедливой нросьбы одной барыни, велела сказать ей: з'аі ии соеиг сие госЬе **), и спросить Державина, не знакома ли ему? Теща его всех проснтельниц знаеть ***).
Екатерина и потому любила шутки своего обер-шталмейстера, что он овоими дурачествами, за которыми скрывалась глубочайшая предапность к ней Нарышкипа, развлекал ее и
) Дневник Храповпцкого, стр. 389.) У меня сердце как скала.) Там же, стр. 395.
давал ей возможность отдохнуть душой после утомительных государственных заыятий.
Так это ты белого павлина принял за, Державнна? – спроеила она, любуясь пз окна красивой парочкой.
Так точпо, государыня; а было бы обиднее, если бы я ворону в павлиньих нерьях принял за певда Фелины,– < был ответ.
А Романовпа кто же?
– Это одна убийца, государыия.
Убийца! – изумилась Екатерина.
Да, матушка, убийца, безжалостная убийца, убийца борова голландского и свиньи...
Екатерина иевольно разсмеялась. Она догадалась, на кого паправлен этот колкий намек. В то время в Петербурге много наделала шуму тяжба обер-шенка и сенатора Александра Александровича Нарышкипа, брата Левушки, с княгинею Дашковою, «двора ея величеетва стате-дамою, академии наук директором, имнераторской российской академии президентом, и кавалером», знаменитою Екатериною Романовною, но ириказапию которой были убиты иринадлежавшие Нарышкину боров и свинья, зашедшие на дачу княгини Дашковой.
Понимаю, нонимаю, Левушка, – еерьезно сказала государьгня; – так ты все еще на нее сердишься за «Каноника», за «шиьтя»?
Это был тоже исторический намек, очень знаменательный в истории русской журналистики.
Нет, матушка, я не сёржусь на ворону в навлиньих перьях, которая по лесу летала и каркала, будто она троны раздает, – отвечал Нарышкин не менее серьезным историческим намеком. – А вогь ты, государыня, сделала болыпой промах.
В чем, Левушка?
А в том, матушка, что сочинила провербу – «За мухой с обухом» (извеотное шуточное сочипение Екатерины, в котором изображена княгиня Дашкова).
Почему же?
А потому, матушка, что надо было сочинить другую провербу – «За овиньей с обухом»... >
Матушка! Иди чесаться! – раздался вдруг голос сзади.
Все оглянулись. В дверях стояла Марья Савишна Перекусихнна, ближайшая и доверенная камер-юнгфера имиератрицы.
III. Влюбленная парочка.
Над царскосельским парком стоит прелестная майская* палевая ночь. Бледныя звезды робко мигают на небе, на котором бледнорозовая заря борется с иалевыми, робкими сумерками. В парке царит ночиая тишіта, и только издали откуда-то доносится равномерпое выкрикиваиье безсонного коростеля.
В одной из глухих аллей иарка белеется жепское платье. Стройная фигура молодой девушки тихо двигается по аллее. В руках у девушки я^елтый, пышио раопустившийся одуваичик. Оиа бережно отрывает одіт леиесток цветка за другим и что-то тихо шепчет.
Что же иное может шептать молоденькая девушка, обрывая лепестки цветка, кроме того, что Виушают ей неизмеяные, божествениые закопы прнроды? Это не она сама, не девушка, а всемогущая творческая природа вместе с этою палевою ночью и бледными звездами нашептывают ей: «любнт – не любит; любит – не любит?» Это шепчет в ней мировая гармония, мировая любовь, которая создала и эти палевыя ночи, и эти бледныя звезды, и всіо вселенпуіо.
С этою бледною палевою ночью гармопирует и тип молодой девушки. Это тип не северный. Что-то есть в нем такое, что говорит о жарком юге, о пламеииом южном солнце, о странах и горнзонтах, не знающих бледиых палевых иочей. Хотя она блондпнка, но в черных глазах ея отражается знойное иебо юга.
– Не любит, – грустно прошептала она, обрывая иоследний лопесток цветка.
Она остановилась и стала иекать чего-то глазами. В лице %$я, немнояжо продолговатом, и в форме губ было что-то совсеім детское, хотя опа смотрела совсем взрослой девушкой, и стройпый с округлепными илечами бюст ея был гармонично развит. Это был бюст Поихои, иогда молодая грудь ея еще яе трспетала блаженством огь прігкосновения крылатаго бога.
Девушка скоро нашла то, чего искала. Впереди ея, у самой дорожки, стройпо высилась над юиою травкой яселтая головка одуванчика. Девушка нагнулась и сорвала цветок.
Руки ея опять стали осторожно обрывать лепеоток по леяеетку.
Любит – не любит? Любит – не любит...
Она так погрузилась в это серьезное занятие, что и не заметила, как езади тихо нодошел к ней немолодых уже лет мужчина, плотный и еильный брюнет, с черными выощимися на висках и на затылке волосами. Лицо его несомненно обнаруживало юяхііое проиехождение, жроисхождение от расы, которой солице, природа и история выковали характерпый, невырождающийся тии. В пришеднгем было что-то цыгановатое, мягкое и врадчивое. Он и подкрадывался к задумавшейся девушке с ухватками кошки, подетерегающей зазевавшегося воробья.
– Любит – пе любит? Любит не...
Любит! – раздался тихий, вкрадчивый и етрастный голос над ухом девушки.
Опа вся вздрогнула и уроиила из рук полуоборванный цветок.
Ах, это вы, синьор Витторе! – прошептала она, вея вопыхнув.
Я, шіа сага... А вы не ждали меня? – вкрадчиво спросил пришедший, целуя руку девушки.
Я думала, что вы не придете, – отвечала она.
Виноват, моя красавица; но меня задержали все по поводу моих камей: ими так интересуются вее ваши вельможи... Что же мы, однако, здесь стоим? – продолжал пришедший. – Нас могут увидеть, тем более, что вы, моя мияьона, в белом платье, это неосторожно... Знайте вперед, мое сокровище, что па евидапии, по иочам надо ходить в чемънибудь темном, сереньком.
И, взяв девушку иод руку, он повел ее вглубь аллен. Он чувствовал, что девушка дроя^ала.
– А вы вся дрожите, – заметил он. – Вам холодно?.
Нет, ночь теплая, – чуть прошептала девушка*
Или вы все еще боитесь меня?
– Ііът, я вас не боюсь: если бы боялась, то не выпіла бы к вам... А я веего боюсь.
Они завернули в глухую аллею и сели на скамейке, скрывавшейся в молодой зелени густых бузиповых кустов.
А знаете, милая Іиира, может быть, это наше последиее свидание, – взяв холодную, нежную руку девушки, тихо ироизиес тот, кого она назвала синьором Витторе.
Девушка заметно побледнела при этих словах, и прекраспые глаза ея расширились...
Как последнее? – нспуганно прошентала она.
Да, боюсь, как бы не вышло так, – отвечал тот глухо.
Что же случилось? Что вы задумали, Витторе? – еще с болыней боязныо епросила девушка.
Моясет быть, мие придется бежать...
– Бежать! – с ужасом повторила девушка.
Да, милая Кира, или попасть в тайпую экопедидию, к Шешковскому в руки.
Боже мой! За что же?
Я пи в чем не провинился, милая Кира; но меня, кажется, в чем-то подозревают... А у вас, вы знаете, шіа сага, достаточно малейшего родозрения, чтобы на веки сгинуть в Шлиссельбургской крености...
Господи! В чем я^е вас подозревают? – ломала руки девушка.
Этого-то я и не знаю, дорогая Кира,. и только на вас моя и надежда.
– ГІа меня, Витторе? – изумилась девушка.
Да, моя дорогая, и вы одиа можете спасти меня, – отвечал иришедший, как бы в отчаяиии опуская голову.
Но, ради Бога! Как и чем? Говорите, пе мучьтѳ меня! – волновалась девушка.
Слушайте, – сказал Витторе, понизив голос и ближе придвигаясь к девушке. – Мие передавали по секрету, чтѳ Храповицкий, секретарь императрицы и докладчик, тайно от всех ведет дневник. Каждый день он записывает все, что бывает при дворе и, в особенности, во внутрених покоях государыни. Он заносит в свой диевник каждое ея слово, ея нмеиныя расиоряясения, даясе ея частные разговоры, шутки, каламбуры,словом, все. Ведь, ваш батюшка состоит гофъкурьером ири Храповицком?
Да, он кабипетский гоф-курьер, – отвечала девушка.
– й часто у него бывает?
Еаждый день почтн иеотлучно.
А вы, доротая Еира, бываете в его алпартаментах?
Иет, зачем? Он холостой мужчина.
Но, ведь, вы же знакомы с кем-нибудь из его домашних?
Да, его экономка бывает у нас, а с ея дочерыо Еатей я дружна почти с детства.
Синьор Витторе, видимо, обрадовался.
Ах, Еира, Еира моя! Сага тіа! – прошеитал он, сллімая руки девушки. – Ты и твоя Еатя, вы одне можете спасти мсня.
Но как, милый Витторе? – недоумевала девушка.
А вот как, дорогая минъона: не моясет ли милая Еатя достать мне дневник Храновицкого хоть на один час?
Но зачем он вам, Витторе?
Прочитать только то, что там обо мне написано, только, імоя радость!
Но как же его достать, Витторе, когда Александр Васпльевич всегда занирает его в евой письменный стол?
Нет, моя дорогая, пе всегда заиирает. Мне наверное псредавали, что он по ночам ньет и ложится спать всегда сильио отуманенный Бахусом – рег Ьазсо*)! Часто, поэюму, дневник его остается в кабинете на столе до утра. В это-то врѳмя Еатя, ветав пораньше, когда Храповицкий еще валяется в спалыге, п может тихонько взять дневник и иринести к тебе, а ты мне.
– Но Алексаидр Васильевич за это время просиется и Схватится дневиика, – возразила девушка. – Что тогда с нами будет?
Правда, правда, моя умница! ЬІу, мы тогда поступим иііаче.
Еак я^е? – спросила Еира, которая горячо приняла къ
*) Об этом свидетельствует Бантыш-Каменский (Словарь, III, стр. 507).
сердцу опаеное предложение вкрадчиваго итальяпца, лить Оы только спасти его, свою любовь, свое счастье.
– Катя писать умеет?
– Конечно. Мы с нею вместе учились.
– Так пусть она спишет то место из диевннка, где говорится обо мне.
А если не говорится? – спросила Кира.
Наверное говорится; мне даже говорил об этом ваш батюшка. Он сам раз утром видел в кабинеге Храповицкого на столе дневник и прочел одно место, где говорится: «докладывал по залиске Мильотия», о чем, ваш батюшка не разобрал, потому что дальше было написано но-французеки; но ясно, что говорплось о Венере Медичиеов, что в гроте Летпяго сада, что статуя редкая, да только в небрежении находится, и руки к ней приставлены худыя. Это я, действительно, писал в евоей записке. А что дальше написано там по-французски, то из этого всенепременно явствует, что то напнсано для конфиденту, по тайности.
Но ведь Катя, Витторе, не знает ло-французеки, – заметила Кира, видимо разочарованная н опечаленная этим несчастием.
Ничего, моя радость! – уепокаивал ее собеседннк. – Ненонятныя слова нусть она только скопирует, срисует, и уж я пойму все, мне но привыкать.
Девушка молчала, обдумывая вее ей сказаниое.
Так будет это, моя Кира, будет? Ты спасешь меня? – страстным шопотом допрангивал итальяиец.
Да, да, мой Витторе! Мой возлюбленный! Что бы ни было, я все сделаю! – иорывието шептала девущка, пряча свою пылающую головку на груди овоего дюмопа.
А почь стояла вое та яіо бледная, палевая, тихая, и только вдали коростель выбивал свою одпообразную песнь любви...
IV. «Россия дороже всЪх богов Олимпа».
Тихая палевая ночь пе долго, одпако, прикрывала своим прозрачным покровом влюблепную парочку. Северныя майские ночи очень предательские, не то, что южиыя, черныя, непропицаемыя, как тайны влюбленных. И наша нарочка должна была скоро разойтись, яотому что северовосточный. край горизонта алел и алел с каждою минутою.
Девушка возвращалась домой торопливо, лихорадочно, и, казалось, вся рдела от ечастья. Ей сдавалось, что если бы кто встретил ее теперь, оовещаемую утренней зарей, сияющую внутренним блаженством, то нелременно заметил бы»э т о-т о, что там было, заметил бы на ея пересохших и как бы припухших губках, на ея пламенеющих щеках, на лбу, на волосах, на всем ея существе...
Он любит, он любит! – неслышно шептали теиерь ея горячия губки, и ей казалось, что эта розовая полоса зари, которая глядела на нее из-за деревьев парка, тоже шептала: «он любит, любит!»
Ей становилось стыдно этой розовой зари... «Она видела, как я его целовала, я, я!..»
А он удалялся, потупив в раздумье голову, повидимому, сердитый и усталый.
Она достанет, непременно достанет, рег Вазсо! – шептали его невидимыя под густыми уеами губы.
Кто же был он? Читатель, конечно, догадался, что это был итальянец Милюти, о котором имнератрица товорила с Храповицким и Зубовым, знаток клаосических древностей и обладатель дорогих камей. В нем было, действительно, что-то таинственное. Он уже несколько лет проживал в Петербурге, был вхож ко всей знати, как знаток и ценитель всяких антиков, говорил, номимо родного языка, языка Данта и Петрарки, на языке Вольтера и Дидро, знал по-польски и почти чисто объяснялся по-русски. Многие виделп в нем авантюриста, которыми в тот странный век, когда беглые осыльные, как Мориц Бѳніовский,.делались королями Мадагаскара, а беглый донокой хорунжий, Емелька Пугачев, оспаривал императорскую корону у Семирамиды Севера, в этот странный век авантюриетами была запружена вся Европа.Девушка же, которую этот таинственный антикварий называл Кирою, и которая, иовидимому, любила ето первою, чистою, как грезы ребеика, и такою я{е, как первыя грезы молодости, пламеииою любовыо, была едииствепиая дочь Чинати, о котором тоя^е уноминала императрица и который был у Храпоъицкого кабииетским курьером по секретарской части, следовательно, лицом придворыым. Он уже данно состоял на русской службе, приехав н Россию с отцом еще в детстве и был отличаем при дворе, как один из самых ревностных н трлконых исиолнителей ириказаиий, исходивших свыше.
Мелюти часто бывал у этото Чинати, как у своего соотечественника, и там он познакомился с молоденькою и ирслестною Еирою.
Подобно тому, как юная Дездемона, слушая трепетпой душой повествоваиия Отелло о его дивпых и трагических нохождениях, пламенпо полюбила своиім детским сердцем смуглого как голенище мавра, так и молоденькая Еира сначала заслушивалась до умиления, до слез поэтических разсказов таинетвенного Витторе Милюти о чудной стране, омьгваемой голубыми морями и накрытой, как дивным шатром, темпосиним еебом, о родине ея отца, о ея природе и людях, о пышных дворцах «царицы морей» и «вечного города», о горах, извергающих с вершин своих пламя, о лаврах и миртах, зеленеющих круглый год, об апельсинах, зреющих зимой нод знойным солнцем, и о величественных палъмах, – полюбила его, накопен, со всем пламенем толъко-что распустившегося, подобно розе под весениим солнцем, молодого, отзывчиваго, как Эолова арфа, прекраспаго сердца, хотя оп был ви-рое ея старше.
На друтой день после свидапйЯ влюблепных в парке по той же аллее проходила императрица. Это была ея утрепияя прогулка в промежутке двух докладов, еекретарского и сенатского.
Государыпя шла ® глубокой задумчивости. Для нея, повидимому, по существовало ни этой свежей, только-что распускающейся зелепи, ни этих скромпых подсиежииков, тлядевших па нее из гущины сочпой весенней травки, пи этого голубого неба. Еазалось, она к че<му-то прислушивалась, но пе к тому, что вокруг нея, вне, а к чему-то в нсй самой, в ея сердце, в ея памяти.
Задумчиво остаповилась опа около статуи Аполлона Бельведерского и, казалось, что-то припомииала. с
Да, она прииомипала что-то очепь далекое, и такое дорогоѳ и такое горькое. Молодость ілрипоминала она при вще этой статуи. Она тогда не была еще Семирамидой Севера. Оыа не раздавала тогда еще тронов, царственных порфир н вепцов. ЬІо тогда опа могла давать что-то более дорогое, любящее, не нзверивипееся сердце. А тенерь это царотвенное сердце изверилось в людях, и соловьи, как иреяэде, не запоют уже в этом сердце: опи умолкли в пем, как умолкает все глубокой осеныо.
Она вспомнила один случай из того дорогого прошлого... II Левушка тут был тогда, Левушка, уже старик теперь, хотя такой же повеса, как и тогда. И он, тот юноша, так напоминавший собою Аиоллона... А теперь она отнимает у него полцарства, все отйимает, что тогда дало ея молодое, не изверившееся сердце...
Так быть должно! – тихо прошептали ея сурово ожатыя губы. – Слаіва и могущество России прежде всего!
Она невольно вздрогнула... За зеленыо, что была позади статуи, она увидела Нарышкина – Левушку, о котором сейчас невольно вономнила...
Левушка! Это ты! – невольно вырвалооь у государынн.
По щекам Нарышкина текли слезы...
Глубоко преданный Екатерине почти е детства, друг ея молодых лет, когда она была еще великой княгиней, друг самоотвержепный п безкорыстный, он, казалось, жил ея жизныо, ея счастьем, ея славою. Ои и старелся вместе с нею.
Когда она, такая задумчивая и грустная, одиноко шла по аллее, Левушка издали, невидимо, наблюдал за ною. Он не мог не видеть, как безжалостные годы отражались на ея лице, вырезывая морщиііку за морщиикой на этом мраморном челе, вплетая седыя паутины в ея роскошпую косу. Он своим преданным сердцем понтіал, о чем она так глубоко задумалась. Оп вмесге с нею переживал. и ея, и свою жизн, хотя в его яшзни, праздной и веселой, не было столько забот, царственных забот, тревог, огорчений и разочароваыий. Он тихо шептал, следя издали за нею: «матушка! матушка!»
Когда она остановилась у статуи Аполлона, он всиомпил то же, что опа вспомнила, свою и ея молодость всномнил и того друга своей молодости, у кого отнимают теиерь царство...И у нето, нечпо беззаботного новесы, у него, проказника до гробовой доски, невольно нотекли из глаз слезы...
Друг мой! Ты плачешь? – невольно вырвалось у императрицы.
Нарышкин унал перед ней на колени и, целуя край ея илатья, беззвучно плакал.
0 чем ты? – спрашивала государыня, глубоко тронутая пебывалою сценою.
Нарышкин молчал и плакал. Это встревожило государыню.
Лев Алексаидрович! Я тебе приказьгваю сказать, о чем ты илачешь? Встань! – повелительно, но ласково сказала императрица.
Нарышкии выирямился.
Повинуюсь именному указу вашего императорского величества! – сказал он торжественно, хотя елезы продолжали крупными каплями катиться по ето полныім щекам.
0 чем это? – еще милостивее спросила государыня.
0 тебе матушка! – был ответ.
Обо мне? – удивилась императрица.
И вот о нем! – указал он на статую Аполлона. – Ах, как это давно было!
Императрица поняла его, потому что привыкла угадывать даже мысли своето стараго друга.
И мне жаль его, друг мой, – грустио сказала оиа.
Пощади его, государыня, хотя ради его бояуествениаго нрошлого, – тихо, едва слышпо произнес Нарышкин.
Бояиествепиаго? Да, оно было божественно, – загадочно еказала императрица, – но боги Олимпа теперь стали прсстыми ориаментами для смеріных.
Так, твоя правда, тоеударыпя.
Чего }ке ты просишь?
Только нощады для него, тосударыня.
Я пощаясу его лично, друт мой; но зпай, что Россия, ея слава имогущество дороясе для меня всех богов Олимпа, дороже моего ссрдца, дороясе моего личного счастья! Что совершается, доляшо совершиться. Я думала войти в Полыну к готовой коифедерации, по, вместо того, войока мои дошли до Варшавы, и конфедерацию открыли за сішной армии. Опи сами по сдержалп слова, п теперь беру я Украину взамен моих убытков и потери людей... Теперь Кречетников доносит, что во всех землях, от Полыии иріобретенных, исе охотно мне прпсягают. Гарпизон Каменца-Подольского тоже присягнул мие добровольно *).
В это время по аллее быстро яриближался Храновицкий. Он был красен п торопливо вытирал фуляром сильно всиотевпиий лоб.
Увидев его, императрица сиросила:
Что, Александр Васильеъич, иотеешь?
Это был почти всегдашний вопрос Екатерины при австречах с своігм потливым еекретарем, о чем он с неизмениой доброеовестностью и заиисывал в своем «Днѳвишке».
Преужасно нотею, ваше величество! – с низким иоклоном отвечал Храповицкий.
Так купайся чаще. Что это у тебя?
АЪгахаз, ваше величество, что вы изволили приказать кулить у Мильотия.
На себя купил?
ГІа еебя, государыня.
А покажи..
Храповицкий подал нріобретепные им абраксасы.
Императрица впимательно разсматривала их и показала Нарышкину.
Хочу послать их, для счастия, как талисман, к евоіоющим братьям короля фрапцузекого, – пояснила государыня.
Что ясе эти головки изображают, матушка? – спросил Нарышкин.
Одна, іп 1а§1іо – ееіие сГАигёІие, тёге (1'Аи§и8і;е, а эта – сеіие сие Мёсёпе. Спаеибо, Александр Василъевич! – милостиво поблогодарила Храпоницкого имиератрица **).
Из-за поиорота аллеи показалась зпакомая уже нам иарочка белых навлинов.
А! Вот и Гаврило Романович с княгинею Дашковою! – с прежней беззаботностью воскликпул Нарышкип, увидев красивую парочку.
*) Дневник Храповицкого, стр. 422, 424 – 425. **) Дневник Храповицкого, стр. 413 – 414
-«
«– Кстати, – обратилась ишсратрица к Храновицкому, – надо же отблогодарить Никиту Ѳедорова за павлинов. Как ты думаешы можно дать ему серебряную кружку?
Отчего же, ваше величество! Можно, я думаю, – отвечал Храповицкий.
Но ведь я даю кружкн за друтия дела, – возразила Екатерпна.
Что же, государыня, те кружки бывают с надписыо, за что поясалованы; а Никита Ѳедоров мужик богатый, и деньгами подарить его неловко, – отвечал докладчик.
Хорошо. Так приготовь для него кружку во сто пятьдесят рублей.
– Слушаю, ваше величеетво.
V. Кабинетский шпіон.
Прошло несколько педель.
В кабинете императрицы идет доклад по делам тайной экследиции. Докладывает повый генерал-прокурор, Александр Николаевич Самойлов, сменивший престарелого князя Вяземского, которого с торясеством похоронили в лавре несколько месяцев тому назад.
Самойлов – родной племянник покойпаго князя Потемкииа по матери. Это бывший боевой генерал, который 6-го декабря 1788 года первым ворвался в непристуиныя твердыни Очакова.
При докладе присутствует один только Платоп Алексапдрович Зубов.
Кто производил обыск? – спросила императрпца, когда Самойлов удобнее раскладывал внееенныя в кабипет бумаги.
Сам Стопап Нванович, государыпя. – огвечал Са-
мойлов.
ІІИешковский в этом деле мастер, – заметила Екатерипа, взглянув на Зубова.
В квартире производил обыск или в других местах? – спросил этот последпий, видя па оебе присталыіый взгляд государыпи.Зубов зпал, что императрица особснно заботилась, чтобы он внігкал в государственныя дела, и потому требовала, чтобы при докладах он возможно внимательнее следил за всем, не был безучастнымъ'зрителем и не пзображал из себя олипетворепие разсеянности и скуки, как предместник его граф Дмитриев-Мамонов.
Всюду, где призпавалось пеобходпмым, ваше превосходительство, – отвечал Самойлов на вопрос Зубова, – и в ішартире, и вие квартиры.
Что ясе найдено особенно подозрительного? – опросила Екатерина.
Наибольшую подозрительность, ваше величество, возбудили выписки из какого-то дневника, – Оігвечал докладчик. – Сначала арестованный запирался, унорно отрицал значение выписок; но когда я пригрозил ому пристрастием, то он сознался, что это выписки из дневника Александра Васильевича Храповицкого.
Храповицкого! – изумилась императрица и даже привстала. – Моего личного секретаря?
Так точно, ваше величеетво, – отвечал Самойлов.
Так Храповицкий ведет дневник?
Судя по выиискам, государыня, да
Значит, тайпо от всех?
По веем вероятиям, а иначе кто-нибудь знал бы об этом. Ясно, что он таится.
– А если таится, зналит, считает дело нреступным.
Императрица в волнении встала и подошла к Самойлову.
Покажи мне эти выписки, – сказала опа.
Самойлов подал песколько листков исписанной бумаги, в осьмушку, местами пропитаниых для чего-то маслом. Императрица сгала разоматривать бумаги.
А чья это рука? Не самото арестанта? – спросила она.
Нет, государыня, его руку я знаю, – отвечал генералъпрокурор.
Чья же, е-сли не его?
– Еще не дознано, ваше величество.
Не говорит?
. – Упорно уклоняется от ответа на сей вопросный пункт,
ь – Значит, у него есть сообщники?
Надо так полагать, государыня.Екатерина с брезгливостью, ио с любопытством стала разбирать рукопись.
Кажется, женская рука, – заметила оиа.
СЬегсЬег 1а иеште *), – ъставил Зубов.
Именно, сЬегсЬег 1а ^ешше! й мы ее иайдем! – настойчиво сказала императрица, разоматривая лиетки. – -Начинается двадцатым числом, но какого мееяца и года, не видно... «Докладывал по записке Мильотия, о Уеішв сие Месіісіб, – с трудом разбирала она, – Ѵеіше (1е Месіісіб, находящейся в гроте Летняго сада, что статуя редкая, ио не в бережи, и худыя руки к ней ириделаны»...
Екатерина остановилась, пораяшнная нзумлепием.
Да, действительно, – сказала она, глядя на Зубова., – на диях Храпошицкий, именпо, об этом мне докладывал, это верно.
И при мпе об этом была речь, – добавил Зубов.
Посмотрим, что дальше, – продолжала государыня разбирать рукопись, – «Отозвались (это, по всей вероятностн, я, «отозвались» – вежливо, почтительно, а не «отозвалась») – отозвались ди'оп а Гауів (1е Ъоппе рагі, ^ие Міііоиу езі; 1е сои^і(Иепе е1; Гезріоп зесгеі; (1и (иис (1'ОгИеапз»... Так вот оно, откуда ветром повеяло, вот для чего понадобились эти выписки. А французские слова и наречия списаны, видимо, чрез промасляную бумагу, карандашем, просто срисованы. Надо полагать, что прекрасная сообщиица не знает французского языка и копировала слова безсознателыю: вероятио, подучепа более умным, прибетуть к маслу умно!
Императрица глядела па присутствовавпиих гпевными, блестящими глазами. Те молчали.
Посмотрим, что дальше... «Всперу пе трогать (читала опа); пусть стоит там, где Петр Первый поставнл». II сие с подлииным верно: я так и сказала – не тротать. Двадцать первого, второто, третьяго и четвертаго Алексаидр Васильевич, как видпо, ничего не изволили записать, по зато разразились двадцать пятаго... Почитаем, это пастоящий ромап... «Милостиво разговаришая о,доме Убри, где я живу, сказывать изволили (опять почтителыю – заметили в скобках – «изво-
*) ИАщте женщиву.
лпли»), что в 1766 г. па масляной была в нем у Пассека Иетра Богдановича (и то правда – была и сказывала ему); знает столовую с пятью окошками (знаю и номню), и тогда Строгонов проехал в маскарадном платье и кучер был одет арлекином». Правда, правда. «С удовольствием повторили, как все это иомиится!» Да, точно, повторяла с удовольствием. Это было тогда, когда ты, Платон Александрович, еще не родился, – с улыбкой обратилась императрица к Зубову, – ты родился в 67-м году, так?
Так точно, государыня, – отвечал Зубов, краенея.
Вон какая я старуха! – не без волнения произнесла государыня.
Она несколько раз прошлась по кабинету в глубокой задумчивости. Ни Самойлов, ни Зубов не осмелились прервать ея молчания. Казалось, она забыла и присутствовавших, и интерѳсовавшия ее выписки.
Наконец, опа осгановилась, как бы опомнившись.
Полюбонытствуем, что дальше, – сказала она, поднося выписки к глазам. – Двадцать восьмое. «Перед обедом от ея величества ирислан ко мне Понов, чтобы я у Мильоти куиил на себя аЬгахаз и Понов не знал, что такое аЬгахаз». Бедпый Васенька не знает, что такѳе аЬгахав, – улыбнулась. росударыня, – верпо учен на медныя деньгп, а теперь, блогодаря уму своему и оветлейшему, ворочает миллюиами... Так, так, все это верно, и с абраксасами верно: Александр Ва,сильѳвич не лясет на меня, это хорошо. А вот и двадцать девятое. «По утру (читает государыня) я подал абраксасы, которыя для счастия, как талисманы, хотели иослать к воюющим братьям короля французского, но не хороши и не показались (правда, правда). Однако же полюбились две болыпия головы, іп 1а§1іо, сеіие (ГАигеІие, тёге (ГАи^ивИе ее ееіие сие Мёсёпе. Их купили, всем хваетали, а меия блогодарили». И то не ложь: хвастала н блатодарила. Все это очеиь, очепь любопытно. А что далыне? Четвертое число: «Поднее шесть крунных резных камей за иятьсот десять рублей. Очѳнь были довольны и мне сказали, что цесаревич очень полюбил ии хвалит старшую принцеесу (это невесг5г-то свою, приицессу
Тени минувшего.
Бадеп-Дурлахъ]; по женжх застенчпв и к пей пе подходит (да, молодо, робеет, улыбнулась государыня, – и теиерь продолжает робеть мой любимый внучек, Саша, хоть, п мужем уж стал, скромник; зато княжна Лизочка не-нромахъ). Она очень ловка и развязна: еіие езе пиеіие а ігеіге аті8». Правда, правда, совсем ребенок: шутка – трииадцать.тет, и уяс женщина, ясена! – говорила как бы сама с собой императрица. – Да оно и лучше, для здоровья лучше, природу пасиловать вредно, оеобенно, когда девочка уже сформировалась и развилась... Ну, я заботилась, сейчас видно, что бабушка, а скоро и прабабушкою буду.
Государыня с доброю улыбкою пюсмотрела на Зубова, а потом па Самойлова. Те почтительно молчали.
А! Вот скоро и конец, – сказала она, посмотрела па листки. – Пятое: «Было со мною изъяснение (читалось далыне). В камеях вчерашних Зубов узнал (это об тебе, – улыбнулась Екатерина Зубову), – узнал (теіоп, гоі сие Зугагизе, что был обделан рогие-топеге (1е МігаЬеаи, который Мильотп выдавал ему за редкость еі соште ипе сЬозе еаииие. Подозрепие на Мильоти. Ые заводит ли здесь якобинского клуба? Я сказал, что знал от Чинати. Два раза пачинали о сем говорить н приказали мпе, чтобы Чинати замечал, но после того иозван быя Самойлов (это об тебе уяі, – и то верио), и он, вышед от ея величества, просил меня, чтобы его познакомить с Чииатием, моим курьером, из кабииета по должпости секретарской».
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 16 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |