и Елены, велнкому князю Конетантину Павловичу иринадлежащем. Іие замечая примет, многое бросается в глаза. МВ. Греческая монархия» (стр. 84). Однажды, говоря о возможности разгрома Турции, Екатерина сказала Храповнцкому: «пусть турки пойдут, куда хотят. Греки могут составить монархию для Константииа Павловича; и чего Европе опасаться? Ибо лучше иметь в соседстве христіанскую державу, нсжели варваров; да она и не будет страшна, разделясь на части. Откроется коммерция при порте Византийском, где иеудобно уже быть столице». Примолвил я (это уже Храповицкий), что и Казанское царство составляет теперь споконное иаместничество. Все сие говорено с твердостию духа и с видом удовольствия» (стр. 89). Каково! Турцию приравнисали уже Казани... чтоб и султаны потом кричали у нас по дворам: «Халат! Халат!» – Однажды, говоря о Сегюре, нмператрица сказала: «Он и 81 Ргиезі, сидящий с андреевским орденом в королевском совете, суть нашей стороны: они уверены, что Турцию (зіс) ноделить можно и дать куски Англии и Франции и Гпшпанін, а остатка довольно для в. к. Константпна Павловпча, роиг игі сайеі; (1е 1а таізоп. Зачем не бьггь обеим отраслям в такой связи^ как дворы бурбонские, т. е. Франция и Гишпания?» (стр. 247). Наконец сам Храповицкін, разговаривая с граФОм Безбородко, который выражал опасение, что если назначіггь Суворова воевать с Турциею, то ои только загадками будет наполнять свон донесения, – разсказал гра«і>у, для смеха, разговор с ним Попова, который радовался, что Французы готовы поджечь турок, а Суворов н Мордвинов сият и видят, чтобы войти с флотом в Царьград; турки тотчас убегут; там останется до трехсот тысяч греков – и вот наследство в. к. Константину Павловнчу (стр. 416). Вот какие надежды возлагали на этого ип сасиеі; (1е 1а шаізоп...
сеи и елей, золотил и багрил самую иоверхиость озера. Лиственный лес, который местами оттеиял ообою темиыя маосы ельника и сосны, носил уже на себе еледы того, что осень начинала налагать на него свою безжалостную руку: зслень этого леса редела, местами же оверкала красными, оловно щеки чахоточного, бликами увядающих листьев, и из этой поредевшей и иожелтевшей зелени явственно выступали черными комьями опусгелыя сорочьи и грачевыя гнезда.
Было тихо. Озеро отояло пеподвижно и только неболыпая рябь длинною полосою, всо более и более расширяясь и сглаживаясь, тянулась за болыною красивою лодкою, которая тихо и плавно скользила ио гладкой поверхиости озера. Лодка шла на веслах. В ней сидело несколько мужчин и две дамы. Видно было, что иебольшое общество это каталось, потому что пз лодки чаето сдышались веселые возгласы и взрывы смеха, а когда эти взрывы умолкали, то по воде раздавалось тихое бряцанье гитары и мягкий мужской голос напевал русскую заунывную песню:
Бысоко звезда восхо-о-дила, Выше лесу, выше темнова, Выше садику зеленова...
ЬІа этом месте песня обрывалась, и дальнейшее содержание ея, казалось, выговаривала одиа лишь гитара: содержание это доляшо было бьггь грустное.
Что же она выше не подиимается, звезда-то твоя? – со смехом спросил чей-то веселый голос. – Стала над садикомь да и стоит.
Гитара нродолясала что-то тихо выговаривать.
Вон ты н на Катерину Яковлевну тоску навел своим завываиьем, – продолжал тот же веселый голос, – о чем задумалясь, ваше нревосходительство? Все, чаю, об Гавриле Романовиче?
Еще бы сй не думать! – отвечал сплыіый жснский голос. – Угпали мужа в эту поганую тундру, и пи слуху, ни духу об пем.
Да, оно точно. -
А все это со злости упіали-то его.
Все копечно со злости: догадался впть дурак Туполмин...
Как? Туполмин?
Вестимо, матушка, Туполмин: вить он туп, как бревпо, а все-таки догадался, что мы не спроста на его место Мишука сажали: таким яге умным председателем оказался.
Да Мишка умыее его, – настаивал женский голос.
Еіде бы! На-днях у него Шишков попросил взаймы депег под вексель, так знаете, что он отвечал?
А что? Глупость какуіо-пибудь?
– Нет, иеобыкыовенно уьшо отвечал.
– Как же! И ты не шутишь?
Не шучу... Так умно и Оократ не ответил бы. Он сказал Шишкову: эка, говорит, дурака нашел! Поди, говорит, поищи кого глупее, да и то не сыщешь.
Так и сказал?
Так и сказал, сущий Сократ!
Ха-ха! Да ты сам это еочинил?
Ей-богу я;е нет! Где мне сочииять! Я не Гаврило Романович.
А слыхали, что сам-то набольший говорит? – послышался голос того, который пел под аккомпанимепт гитары.
Кто? Наместиик-то наш? Двоюродный брат дурака?
Ну! Выдумал же! Двоюродный брат дурака!
А как же? Все же это лучше, чем родной брат дурака!
И то правда.
– Так что-ж он говорит?
– Смеется себе, говорит: я нароком-де послал Державипа в тундру! Пускай де умник открывает город, в котором ничего кроме волков да медведей нет: поневоле, де, городішчпм медведя посадит.
– А я бы и посадила! – еердито виовь заговорил сильный я;енский голос. – Городиичим бы медведя сделала, а лису – стряичим.
– А волка ж куда?
Волка судьей.
А заседателями кого?
Наигего брата зайцами заместить можио.
дг
Лодка двигалась вдоль берега по направлению к Петроза-
Еодску. На берегу, у самой пристанп, собралось доволыю зрнтелей, чтобы посмотреть на возвращеиие катавшихся в лодке. С берега уже можно было различать не только фигуры, но и лпца катающихея: вот олимпийское лицо «губернаторской тещи», Матрены Даннловны Бастидоновой; вон хорошенькое личико Катишь Державинон с пунцовымИ лентами на шляпе; а вон подвижное лицо болтуна Молчина и меланхолжческое лнцо Аверина, который иродолжал жужжать на гнтаре и тихо напевать:
Выше лесу, выш«темнова, Выше садику зеленова...
А посмотрите, сколько пароду собралось на берегу, – заметил Молчнн, – это пришли на нас глазеть... А! Да п приятель твой там, по тебе соскучился. – Это к Аверину.
Какой приятель? – спросил последний, перестав перебирать струпы гитары.
А Мишка! Смотри-ка.
Молодой медведь действительио бродил по берепг, есуклюже ступая перединмн лапами и как бы осаясаясь на задния от тяжести своего широкого круиа. За ним издали наблюдали ребятишки и иовидимому дразнили, не смея приблизиться к юному, но опасному сверстнику.
А ну, Аверушка, хвати-ка на последях, что-нибудь веселенькое, забористое: развесели матушку губернаторшу, вон оне изволили носик-то повесить, – болтал Молчиіі.
Губернаторша действительно смотрела задумчивою и невсселою; но о ком она думала, за кем неслась ея мысль, за своим ли Гаврилою Романовичем или за кем иным, это оставалось ея сердечною тайною.
Не вешайте, матушка комапдерша, ваш хорошепький иоспк, – продолжал Молчин; – скоро взойдет паша звезда, звезда российского ГІарнаса, и взойдет –
Выше лесу, выше темнова, Выше саднку зсленова...
Не так ли, матушка-мать цареіі? – обратился оп к зпамеіштой «теще», к «матсри царсй», намекая последиими еловамп па то, что она молоком свонх могучих грудей кормила наследника престола, – не так ли, мать царсй?
Так, так, сорока ты этакая, – улыбнулась Матрепа Дапиловна, – заладила сорока иро Якова.
Нет, матуіпка, я не про Якова, а про повениенный поспк пх превосходительства.
Катипіь улыбиулась и, задумчиво глядя вдаль, отвечала Молчину:
Ах, как бы я желала быть такою, как вы, беззаботною!
– Я беззаботиый! Что вы, государыня моя! Да я день и
почь забочусь, как бы развлечь ва,с, да не умею: не даио пи едииаго талаиту, ігиже ленты вдовицы.
Берег между тем, казалось, шел навстречу: все яснее п яспее очерчивались фигуры и лйца, стоявшия на берегу.
– Вндите, матушка государыпя моя, с какими почестями пас встречают, – указал Молчин на небольшой взвод солдат с ружьями, выстроенный на берегу.
Да, вижу, – отвечала Матрена Даниловна, – чтобы оно значило?
– Салют хотят отдать губернаторской теще н супруге тубернатора... Ба-ба! – толкнул ои Аверина. – Смотри, Мищка узнал тебя, так в воду и прет.
– Не меня узнал, а тебя,; – отвечал Аверин, – ты обещал ему привезтп меду, а он этого не забывает.
Мнша,.действительно, узнал своих и с нетерпением ждал приближеиия лодки. У него были своекорыстиыя ожидания: когда косушания садилась в лодку, чтоб ехать кататься, и когда Мишка вообразил, что и его возьмут в лодку, то Молчин, чтоб утешить глуного зверя, обещал привезти ему меду. Вот меду-то и ждал косолапый лакомка.
Между тем солнце, все ниже и ннже спускажь к горизонту, выбилось из-за заслонявшего его облака и багровым пламенем загорелось на вершинах близких и далеких гор, озолотило верхушки леса и бросило на озеро тени, такие колоесатьныя гени от стоявших на берегу зрителей, что фигуры их как бы вытянулись, выросли до объемов людей великанов. Вместе с тем стало ясио, что это не обычное собраніс па берегу случайных зрителей, ио что какое-то особое, должпоСыть, событие привлскло сюда массу народа, н все повидимому иетерпе.шво ждали причаиа лодки с пашими катающимися.
Экая ирорва народу! – заметил Молчин, – должно быть, ожидают, что мы самого Нептуна поймали и везем на поклои к блистательному Туполмииу... Ба! Да и сам нолицмейстер тут, вон оно что!
Уж не воротился. ли Гаврнло Романович? – встрепепулась Катишь.
Дай-то Бог! – вздохнула в свою очередь ея массивная мамаша.
Ура! – обрадовался Молчин. – А ну, Аверушка, грянь па радостях! ІІущай заговорит твоя цевница;
Гром победы раздава Ьеселися Тпмоѳей *)!
Последния слова он произнес тише, потому что лодка подходила уже к деревянным мосткам и один из гребцов протягивал к ним багор. На мостках стоял уже и медведь и усердно яюхал воздух, не пахнет ли медом.
Лодка, наконец, пристала. Молчип первый выпрыгнул на мостки.
Здравствуй, Михаил Иванович! – веоело сказал оп, иротягивая к лодке руки, чтобы принять массивное тело Матрены Даниловны.
Ох, ты утолишь меня! – волновалась «теща».
Помилуйте! Не смею-с... Да отстань ты, Мишка! Еще етолкнешь в воду.
Медведь, действительно, не отходил от него, всс обиюхивал его кармаиы и радостпо, нетерпеливо ворчал.
Аверии иомог высадиться Екатерипе Яковлевие.
ГІо едва все оии сошли с мостков, как к ним подошел нолицмейстер, а с ним еще какой-то незнакомый господип.
Отдав честь дамам, полицмейстер обратился к Молчипу и торясественпо произнес:
По указу ея имиераторского величества., вы, господии заседатель Молчии, имеете немедленно отправляться в Петербургь под стражею.
*) Тимоѳей Иванович Тутолмин – олонецкий и архангельский генерал-губерногор.
С.това этн, как громом, поразили всех присутсфвовавтих. Молчин растеряннно глянул, как бы не понимая тото, что сказал полицмейетер. Одип медведь не выражал никакого удивления и лез к Молчииу, толкая его мордой.
Да убирайся ты к чорту! – крикнул последний, отпихивая от себя сапогом косматаго лакомку.
Мишка обиделся и встал на задния лаиы, чтоб драться. В толпе послышался смех.
За что Яге? – спросил Молчин, – ио какому делу?
В инструкции ничего не сказано, – отвечал незнакомый господин, – мне иредписывается только представить вас в Танцуто эксиедттцию.
«В Тайяую экспедицию!..» Молчии чувствовал, что у нсго ноги подкашиваются... «Доигрались!»...
VII. У Шешковского в Тайной.
Державии, разсказывая в своих «Заиисках» эту историю с медве.дем-иредседателѳм, наделавшую етолько шуму, говорит, что сиачала в городе все над ней смеялись, и иикто не думал, чтоб из нея вышло какое-нибудь «дело». Шутка – как шутка, проетое дурачество чпновников в отеутствие своего иачалышка.
Ио в то время чиновникам шутить не полагалось. Тузы могли шутнть, и шутили зло, жестоко, а ииогда и невинио, как шутил нередко знаменитый любимец Екатерииы «Левушка» или «цгаіыпь» обер-шталмейстер Лев Александрович Нарышкин, вместо которого в иридворной конюшенной конторе много лет возлежал на золоченом прсдседательском кресле его старый кот «Мурлыка», и никто не смел его тронуть.
Но простые чиновиики – это друтое дело. Так вышло и тут с историей Мишеньки в олоиецком верхнем земском суде.«Прошел месяц или более, – говорит Державин, – ничего слыштто не было. Но иапоследок дошли до меня слухи из Петербурга, что некто Шишков, заседатель того ясе еуда, в угождеиие наместника, довел ему историю сию с разными нелепыми лрикрасами, а имеино, будто медвеженок, по моему приказанию, в насмешку иредседателя Тутолмина (худо грамогЬ знающаго), приведен был нарочно Молчиным в суд, где и посажен на председательские кресла, н секретарь подносил ему для скрілы лист 'белой 'бумат, к коему намазав лапу меднеженка чернилаімн прпкладывали, и будто как иречие чішы стали на сие негодовать, приказывая сторожу медвеясенка овыгнать, то Молчин кричал: «Не трогайте! Медвеженок губернаторекий». И по этому случаю генерал-прокурор, князь Вяземский, показывая сенаторам донесение Тутолмина о медведе, говорил: «вот, вшлостивцы, смотрнте, что наш умница стихотворец делает – делает медведей иредседателями!»
Затем, как мы видели, Тутолмин командировал Державина открывать город Кемь.
Без него увезли Молчипа.
Молчин в Петербурге. Мы его находим в арестантской камере Тайной экспедиции, рядом с канцелярией этого страшпаго меета.
За несколько дней Молчин успел сильно похудеть и осуиуться. Куда девалась его неистощимая веселость, блеск глаз, живость движений! Он смотрел совсем убитым человеком. Убивала его главным образом неизвестность, за что его взяли: хоть бы знал он, все было бы легче, но ему никто ничего не говорил. Офицер, который арестовал ето в Петрозаводске и привез в Петербург, всю дорогу был нем, как рыба. ЬІа все вопросы Молчина он неохотно и лаконически отвечал: «не велено говорнть», или «разговаривать не велепо».
Но какое-же преступлсние совершпл оп? В чем его обвипяют? Он ирипомнил всю свою жизнь, которая была еще так несложна, все, что случилось ему говорить такого, за что оп мог бы отвечать, даже проследил мысли свои за иесколько лет, и не мог припомішть ничего тіреступііаго. А это мало что преступпое, это что-то уясасиое, о чем боятся даже говорить.
Яоно, что его везли по доиосу. Но кто' донес? Что послужило поводом к допосу? Ои иапрасііо ломал голову над этими вопросами, которые терзали его, и страдал невыносимо.
Ои видел лишь, что вся жизпь его, только что начинавшаяся, его молодость, его надеясды, все разбито чьею-то безжа-
*) Записки Державииа, иад. Бартенева, стр. 255 – 257.
лостной рукой. Влереди мра.к, страдания, может быть, казпь. А за что? В то странгное и, главное, в то глупое время достаточпо было самого нелепаго обвипения, обвинения в колдовстве, в том, что человек верхом на бесе ездил или заставлял чертей из песку веревкп вить (были и такие оювинения!), в том, наконец, что какому-ииібудь пропойце «бысть глас с нѳбеси», а глас этот выдуман им в кабаке, и обвиыяемого влеклп в Тайную экспедицию.
На дворе стучал дождь в яселезиую крышу, лил ручьями кз сточных труб, етруился крупными капляіми по серой шинели часового за окном, ког,да Молчин, еидя в своей мрачной камере, думал о евоей загубленной яшзни. За стеной канцеляристы шуршали бумагами и беззаботно перекидывались иеподходящими к этому ужасиому месту словами, то о цене калусты на рынке, то о дровах, то о виденыых ями в балагане комедіантах, наряженных петухами... Как это не иохоже на язык Тайыой экеыедиции!.. Иногда они смеялись, – и этот смех ыугал Молчина и острой болью отзывался в его ноющем сердце.
«Вон онн еще могут смеяться беззаботным омехом»...
«А ты разве не охотник был смеяться, да еще над другими!» подсказывала ему память, и сердце его ныло, ныло...
Потом канцеляристы заговорили о делах.
А ты, Гриша, приготовил на завтра очередное дело? – спрашивал хриплый голос.
Успею! – отвечал, должно быть, Гриша, – -дело не медведь, в лес не уйдет.
«Не медведь»... Молчнн вспомнил своего Мишу, и сердце его еще более сжалось: тогда было так легко на душе, беззаботно, вееело! Тогда он был на свободе... Ему даже Мишу жаль стало: на ирощанье он так грубо толкнул его иогой... А как он был смешон на председателъском кресле, с тряпкой на шее... Но ему и в голову не могло придти, что этот самый Миша и пустая проказа над ним в еуде и довелн его до Тайной эксиедиции.
– А прочти-ка, Гриша, реестр севодпиштгим очередным делам, – стіова ироизнес хриплый голос, – все ли тъг внес?
Все, Кузьма Захарыч, – был ответ, – какие дал Стеяан Иваггович, те и виес.
– А ну, пробеги.
– Да вот: дело об изблевании нономарем церкви Самсония Илъею Пахомовым хулы на некую выеокую персону.
Ладно, помню: еще на паперти перед пародом изблсвал оныя непристойныя слова. '
Да, он был выпивши.
Чтож! Помни себя и во хмелю... Ну, а далыне?
– Далыие дело о впускании женкою Олонецкого погоста Ориною Зыбиною в чрево женки Афимьи Перфильевой чертей и о присылке оных чертей в сушеном виде в Тайную экопедицию.
– Так... А черти где? При деле?
– При деле: в шкапу, в склянке [1]).
Ладпо... А еще?
Еще дело по доношеиию олонецкого и архангельского иаместпика, генерал-поручика Тутолмина, о посажении на председательские кресла в олонецком верхнем замс-ком суде медведя заседателем оного суда Молчиным.
«Мое дело!» – дрогнуло в сердце у ианиего арестапта: – «так вот за что я погибаю»...
– Шутник, должно быть, этот Молчин, – послышался хрнплый голос канцеляриста.
Что-ясь, Кузьма Захарыч, от скуки наш брат канцслярист чего не сделает!
Оио-то так, да зерцало там было.
Что-жь зерцало! Вить вон когда с зерцала орла енят, либо платком его накрыть, тогда и присутствие не в присутствие: можно в присутствии всякое слово сказать, п песни петь.
Мало ли чего! А он зерцало не закрыл, иоди, когда модведя ввсл в присутствие.
Эка беда, РСузьма Захарыч: а у пас-то в сенате, капі-еляристы в зерцало мышь посадили, а она прогрызла зѳрцало, да одпому сеиатору в рукав забежала.Что-жь в том хороіпаго. А этого воіг модведя заставлялп лапой скрепу делать под ясурналом... На подп!
Молодой голос разразился смешм.
Ах! Вот 'бы посмотреть, как Мпшка сояел, прикладывая лапу, ха-ха-ха!
Ну, будет тобе гоготать! – строго заметил хрпплый голос. – Скоро Степан Иванович придет...
«Шепіковский» нромелькнуло в уме Молчина, и, казалось, кровь застыла в его жила-х при одном воспоминапии об этом страшном имени.
Ах, да! – вдруг спохватился хриилый голос. – Я и забыл было... Степан Иванович приказал дело Молчина иоставить на первую очередь...
«Мое! На нервую очередь...»
Не забудь же Молчипа.
Ладно, не забуду.
– То-то. А то его скоро привезут из каземата.
Уж привезли, ваше блогородие, – отозвался голос, должно быть, сторожа.
Привезли?
Так точно... Оп ттт.
ы
А кто принял?
– Архип Иеаич, ваше блогородие.
После этого голоса смолкли.
«Сгесняются при мне говорить».*-
Скоро Молчип уелыхал, как в канделярии задвигались стулья, и зашаркалп ноги.канцеляристов. Кто-то, повидимому, вошел из лиц начальствующих. Потом опять все смолкло. Где-то стукпула дверь, и опять тихо. Слышно было только, как дож.дь стучал о железную крышу. На дворе закричал петух...
«И тут есть куры, в этаком-то страшяом месте», подумал наш арестант почтп-что с облегчеііием в душе.
Петух опять прокричал.
«Верно к перемене погоды... А для меня теперь все [авпо»...
Где-то снова огворилась дверь. Кого-то позвали. И снова все тихо. Кто-то вошел в канцелярию.
Дело Молчина, – послышался знакомый хриплый голос, – івсе подшито?
Все-с, Еузьма Захарыч.
Зашуршали бумаги... «Это мое дело»... Снова отворилась п затворилась дверь. Послышался тихий сдержанный смех.
Вот потеха! Медведь в креслах...
Опять отворилась дверь. Кто-то нрошел через канцелярию. За дверью камеры, в которой сидел Молчин, что-то звякиуло. Кажется, что звякнуло ружье. Вслед затем отворнлась дверь, 'блеснули два штыка, и на пороге показалось брптое, краоное, одутловатое лпцо и блеснули пуговицы камзола.
Господин Молчии! Пожалуйте в присутствие, – сказало краоное лицо хриплым голосом.
' Молчин вздротул и торопливо встал. Штыки раздвииулись и скрылись за дверью. Молчин перекрестился н, словно по горячим угольям, пошел вслед за красным лиЦом в камзоле. Перед ними отворилась еще одна дверь, и оии очутились в большой светлой комнате, в которой за длинным столом сидело иесколько человек с иерьями в руках. Они с любопытством гляделн на Молчпна. Иные, ка.к смутпо показалось ему, улыбались, но старались не обнаруживать этого
За этой комнатой была следующая, в которую и направплось красное лицо в камзоле.
Идите за мной, – тихо сказало оно.
Молчин вошел. Сначала он, казалось, никого и ничего не видел. Блеснули в глаза только золоченыя ребра зерцала и на нем золоченый орел, растопыривший крылья.
Но вот за зерцалом и лицо, нолное, белое. Но лицо как будто скрылось, остались одни тлаза: кроме этих глаз, Молчин уже ничего не видел. Глаза смотрели на него, смотрели опи, казалооь, в самую душу.
Молчии догадался, что это был великий исноведник славного царствовапия Екатерины, Степап Иванович ПИешковский.
Ты кто? – отрывисто спросил Шешковский.
Я – Молчин, заседатель олопецкого всрхпяго земского суда, – отвечал подсудимый заикажь.
Ты ввел медведя в присутствие того суда? – последовал второй вопрос.
Я, ваше превосходительство.
4 – Разскажи с аіолиой откровсниостью, ничего не утаивая, как было это дело, и не теряй надежды на матернее ея императорскато величеетва милосердие... Помнп, с лолной откро-
ЕСШІОСТЬЮ.
Шешковский говорил тихо, но каждое слово его точно гвоздсм забилось в душу. Молчин ответил с дроясыо в голосе:
Это было на Ѳоминой неделе... Я ушел утром, в положенный час,. к доляшоети... У ворот губернаторского дома повстречался медведь, молоденький еще, а как оп весьма ручпой, то и увязался за мной.
А не ты его позвал нарочно?
Нет, ваше превосходительство, я только его погладил, как он ручной и за всеми ходит.
А чей это медведь, Державина?
Нет, ваше превосходительство, медвеженка этого воепитал Аверин, наш же заеедатель, большой охотник до зверей и до всякой нтицы. А как Аверин живет у губернатора, то и медвеженок елыл иод именем губернаторского.
Хорошо. Далыне.
Я и пошел, а медвеженок за мной. Я на лестницу суда, и он за миой... Тут точно, так как его в городе все знают и члены земского еуда, то я шутки ради отворив дверь в лрисутствие, точно сказал для смеху: господа! вот вам иовый заседатель, Михаил Иванович Медведев, и точно, каюсь, оный медвеженок как будучи весьма ручной, вошел за мной в приеутствие.
– И посажен 'был на председательское место?
– Так точно, ваше превосходительство... потому болыпе, что присутствие еще не начиналось, и зерцало было еще завешано.
Действительно завещано?
Завещано, ваше превосходительство.
– Ну, и сидел медведь?
Сидел-с... потому что он пріучен к э.тому Авериным.
– И что-яс он делал?
Перо изгрыз, ваше превосходительство... Ему для
Теии минувшего.
шутки дали перо, якобы для подпискн бумаг, и он сго изгрыз й бросил.
А ягурная сму подносили?
– Нет, наше превоеходительство, ему положилп просто лист белой бумаги.
И лапу черниламп мазалп?
Точно, мазали для шутки.
– А еще что?
– Принеслп ему в черепке меду, как он мед очень любит... Полизал он этого меду, его и выгнали... А тогда уже открыли присутствие.
Шешковский задумался. Хотя он был болыной мастер ясповедывать попавшнхся ему в лапы и вытятивать из души самыя сокровенныя тайны, однако, н он не мог тут ничего выпытать. Он сразу понял, что это пустая, раздутая сплетня! Притом же, судя по словам своего пачальпика, он догадывался, что Тутолмину просто хотелось утопить Державина; а начальник этот был – князь Вяземсіай, генерал-прокурор. От пего он знал, что имнератрица блоговолит к Державину, как к поэту, хотя и подсмеивается над ним, как государственным человеком. Шешковскому не было неизвестно так же и то, что великие князья Александр и Константин Павловичи, забавляясь своими детскими играми, уже раньше разыгралн комедию суда над Державиным и Молчиным. До пего дошло и то, что маленькие шалуны приравняли его, Степана Ивановича, к своему волкодаву, а своего задорного петуха назвали Тутолминым.
«Волкодав... Какой я волкодав?» неволъно протестовал оп в уме этому определению и старался быть мягче: – «посадили для того, чтоб всю подноготную выпытывал, поневоле станешь волкодавом»...
Вспомнил оп и то, что ему сказал князь Вяземский:
«Или это, говорит, умная шутка над дураком, или глупый донос дурака»...
А свящепиое имя ея императорского величества было произпосимо во время комедии с медведем? – слросил он носле размышлепия.
Молчин не отвечал. Он, повидимому, пе попял воироеа.– Я спрашиваю, – повторил Шешковский, – когда подносили медведю бумагу для иодписи якобы, пе говорил пикто так, что-де по указу ея императорского величества слушали и повелели, никто этого не говорил.?
Нет, ваше превосходительство, – отвечал, наконец. Молчин, – этого никто не говорил.
ІПешковский стал перелистывать лежавшее перед пим дело. Петух продолясал выкрикивать на перемепу погоды. Шешковский поднял толову от дела и взглянул в глаза Молчину.
> / V
Так ты говоришь, что медведь не Державииекий? – снова спросил он.
– Не Державинский, – был ответ.
– А Державин знал об этой комедии с медведем?
Знал-с... Я ему сам после разсказал, для шутки.
После, говоришь? А раныпе он не знал, что готоеится эта комедия?
Нет, ваше пшевосходительство, и я раныпе не знал, что так случится: медвеясенок увязался за мной, оттого и вышло это неечастие.
А Державпн не одобрял этой выходки?
Не одобрял, ваше превоеходительство... Он сказал мне, что дурно так шутить в присуственных местах, и чтѳ если, говорит, до меня дойдет о том формбю, то я тебе, гово^ рит, сделаю силыіый напрягай.
Шешковский опять стал нерелистывать дело. На одной странице он остановился и отчеріснул что-то на поле красным карандашем.
Так ты все сказал? – был новый вопрос.
Кажется все, ваше превосходителъство.
Подумай, припомни.
Я не знаю... Разве то, что медведь не хогел выходить нз присутствия, еще ждал меду, так я обмаиул его: сказал, что Платошка идет есть мед.
Какой Платошка? – удивился Шешковский, потому что в деле не было этото Платошки.
А козел, ваше превосходительство, которого дразнят Платошкой, и медведь его пе любит, все дерется е ним... А как я сказал, что Платошка идет мед Есть, он и вышел из ирисутствия, чтоб идтить драться с козлом.
Чуть заметпая улыбка скользпула по глазам Шешковского, п в то же мгповение исчезла как искра.
Нет, – начал он снова, – я не об этом... А не надевали-ли чего на медведя в присутствии9 Ордена какого-нибудь?
Трянку, точно, надевали, а ордена, нет, – отвечал Молчин, вндимо, уставшим голосом.
Зачем трянку? – был вопрос.
Вместо салфеткп, ваше нревосходительство: медвеженка пріучилі есть всегда с салфеткой... Уяс оп это и знал: как подвяжут ему салфетку, он п сидит смирно, ждет, знает, что тотчас ему есть дадут.
Хорошо... А не была вся эта комедия разыграна как бы в осмеяние святости суда?
– Нет, ваше превосходительство, это была только шутка ради шутки над медведем.
– Так ты утверждаешься на том, что здесь показал?
Утверясдаюсь.
И готов нодтвердить присягою?
Готов, ваше превосходителъство.
Хорошо. Моясешь итти
VIII. Енатерина II и Марья Савишна Перенусихина.
Стояло морозное декабрьское утро. Петербург только-что пачипал просыпаться. Над домами, с побелевшими от морозного инея крышами, курчавыми струйками подиимался к пебу белый дымок, местами розоватый от загоревшейся на востоке багряной зари. Над Зимним дворцом и над Эрмитажем из множества труб также нодиимались к морозиому нсбу кудрявыя облака дыма.
Просыпался и Зимпий дворец.
Если бы стоявший на набережпой Невы, против дворца, полицейский, омотревший, как через реку с ІИетербургской стороны по утоптанной дорожке пробирались по льду пешеходьт, если бы он повернулся епиною к Неве и взглянул на окпа Зимпяго дворца, то в одиом из них он увидел-бы белое, июлное, с высоким и чистым, словно мрамор, лбом, ясенское лицо, столь известное всему свету.1 оо і ОО
Э-то была ишератрица; которая вставала чуть-ли пе раньше всех во всем своем тромадном дворце. В белом чепце и широком белом пеньюаре, она стояла задумчиво у окна и лздали казалась мраморной статуей, – так неподвижны были все черты ея снокойного лица и вся ея величеетвениая фигура.
Екатерина емотрела на Неву, окованную льдом и покрытую белым снегом, на выеившияся за рекою серыя, угрюмыя стены крености с убегающею в небо гигантскою нглою Петропавловского собора, на маленькие черныя точки двигавщихся по льду пешеходов, и мысли ея витали то в прошлом, то пс тем далеким окраинам ея необъятного царства, которыя она сама успела посетить или которыя только носились в ея воображении, далекие, недоступныя, как-бы миры иной нланеты...
Едва уловимый елухом шорох заставил ее обернуться.
А! Это ты, Марья Савншна, – сказала она пожилой, с полным, добродушным лицом женщине, которая хотя осторожно, но тяжело ступала по мягкому ковру, улыбаясь тою ласковою улыбкою, с какою матери ловят взгляд проснувшегося любимого рѳбенка.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |