Дорога Бог знает куда книга для брата 5 страница

Однако уход от мира решает, да и то не всегда и ненадол­го, только твои частные проблемы, потакая главным образом твоей растущей мизантропии. Ну, а если ты живешь в люби­мой семье? Заниматься йогой? Она полезна как гимнастика, но вкупе со своей теорией отнимает чересчур много времени при весьма неясных и смутных результатах.

Рассуждая подобным образом, ты в конце концов неизбеж­но придешь к выводу, что самосовершенствование достигает­ся не измышлением тягот и препятствий, которых и так пре­достаточно в твоей жизни, но достигается оно сознательным исполнением духовных обязанностей, наложенных на тебя, ну, если не Богом, то, как говорится, жизнью или там судьбой.

Кто, однако, принуждает тебя к исполнению этих духов­ных (назови их нравственными) обязанностей? Во-первых, это очень тяжело. А во-вторых, для гармонии в обществе необ­ходимо, чтобы выполнение тобою этих нравственных обязан­ностей не входило в противоречие с исполнением подобных

же обязанностей твоими соседями и вообще другими людьми. Ведь можно отыскать несчетное число примеров, когда посту­пок, нравственный по отношению к твоим близким, причиня­ет боль и неудобство кому-то другому.

Собственно говоря, именно такое, семейственное и част­ное, понимание нравственных обязанностей и чинит чудо­вищный хаос в нашей стране. Такое понимание духовности на деле состоит в том, что ты готов к жертвам, но только в пользу самых близких тебе людей.

Дальние уже не в счет. Но каким свистящим и немилосерд­ным бумерангом возвращается всякий раз такое пренебре­жение к «дальним»! Его итог — хаос и мрак запустения, и за примерами, к нашему ужасу, далеко ходить не надо. Достаточ­но выйти на улицу, где всем на всех наплевать. Нет никакого нравственного закона, обязательного для всех и каждого. Его роль в обществе взяло на себя лицемерие, когда иной человек не плюнет и не насорит прилюдно, но тотчас сделает это за первым же углом, когда нет свидетелей. О краже и мздоимстве я уже не говорю.

Так, стало быть, нужен такой нравственный закон или свод достаточно авторитетных правил по исполнению духовного долга, который был бы обязательным для всех. И при этом был бы ненасильственным, потому что насилием можно до­биться еще большего лицемерия, но не осознания необходи­мости Закона.

Вне такого Единого Нравственного Закона человек, как бы мудр он ни был, не способен правильно оценивать себя и свои поступки. Жизнь общества, не имеющего единых нрав­ственных правил, — это сплошное болезненное столкновение интересов. В итоге такого столкновения, конечно, образует­ся некая иерархия ценностей и некий крайне непостоянный

Ровиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

баланс личной свободы, но позволь, разве это не картина обыкновенной животной борьбы за существование?

От микробов до высших животных все неразумные твари живут именно так — так они образуют свои ареалы, так же обе­регают свое потомство, так же отличают своих в стаде или стае и так же вступают в схватку с пришлецами на границах этих ареалов.

Чем же отличается от них человек? Неужели только даром речи и способностью прикрывать срам, да в нынешнюю эпоху и это уже считается атавизмом! Так что же, человек вне Бога, тот самый духовный в отношении своих близких человек ока­зывается всего лишь высокоорганизованным зверем. И все?!

Но если человек все же не зверь, то, следовательно, суще­ствует присущий только человеку Нравственный Закон, осо­знавая который он и поднимается над зверем?

Но кто устанавливает этот Закон?

Учитель, гуру? Но на чем основан его авторитет? На пред­полагаемой мудрости или святости, или на том, что он якобы обладает «тайным знанием», почему-то сокрытым от других? В конце концов всякий гуру — такой же человек, как и ты, и так же ходит по большой и малой надобности.

Эти вопросы терзали и терзают не только меня или тебя, они во все времена изводили человечество. Почему один че­ловек имеет право устанавливать нравственные законы для других? И почему человеческая природа противится необхо­димости подчиняться нравственным законам, выдуманным другими людьми, и не склонна признавать над собой этих за­конов? Не проходит в истории этот номер, эта многоликая ле-ниниана, и никогда это не приводило к добру.

Именно поэтому Нравственный или религиозный За­кон всегда ссылается на авторитет Бога. Ведь Бог свободен от

людских несовершенств. Он — вне того недоверия, которое человек всегда в разной степени испытывает к другому чело­веку.

Мы подошли, наконец, к авторитету Священных Писаний, посредством которых Бог во все эпохи человечества выражает Свой Закон. Однако даже и верующий человек всегда вправе спросить: а каждое ли слово Писания является подлинным, исходящим от авторитета Самого Бога? Неверующий же мо­жет поставить вопрос так: в целости ли дошло до нас Писание от своего Первоисточника или претерпело изменения в люд­ских руках?

Ни одно Священное Писание, кроме Священного Корана, не может утвердительно ответить на этот вопрос: все остальные Писания неоднократно и многообразно восста­навливались, дописывались и искажались людьми. При этом Коран не только не отрицает, но и устанавливает истин­ность других Писаний в их Божественном начале, призывая верить во все Священные Книги в том виде, как они были яв­лены Всевышним.

О Коране же даже его противники и недоброжелатели схо­дятся во мнении, что это — книга, которая за четырнадцать веков своего существования сохранилась в полнейшей непри­косновенности от людского вмешательства в чистоту ее тек­ста. Все западные ориенталисты и исламоведы согласились с тем, что современный текст Корана совершенно тождестве­нен тому, который, как они утверждают, «был сочинен самим Мухаммедом»¹⁰.

Пока достаточно нам и такого признания.

' М. Watt.

Равиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

Так под крупными звездами малабарской ночи попытал­ся я убедить пославшего мне записку человека в том, что ду­ховность вне Бога — это искусственная, эгоистическая и огра­ниченная духовность. Закон же, предлагаемый Верховным Бытием, учитывает интересы не только отдельной личности, но и всего человечества, потому что утверждает наличие в мире Абсолютной Истины, как бы болезненно и трагично ни происходило ее осознание отдельными людьми и целыми на­родами.

Наиболее подлинный свод этих нравственных законов со­держится, таким образом, в Священном Коране, как бы ты пока к нему ни относился. Позднее я надеюсь показать тебе, что ко-ранические законы настолько совершенны и пластичны, что соответствуют любому народу и любой эпохе, и в этом — вели­кая динамичность и универсальная эволюционность ислама.

В истинной духовности нет звериного эгоизма и необяза­тельности в исполнении духовного долга. И, хочется нам того или нет, такая духовность достигается не стоянием на столпе и не спаньем на гвоздях, но практической жертвенностью в пользу ближнего и дальнего.

Но как жертвовать, чтобы жертва была не напрасна? И на этот вопрос отвечает авторитет Веры, указывающий прямой путь к тому, чтобы жертвовать не всуе, указывающий... — хочется, хочется мне написать слова «сияющую стезю жерт­венности», да нельзя, обещал я тебе не впадать в высокий штиль...

Но, думаю, я сказал достаточно для того, чтобы и ты заду­мался, почему истинная духовность есть только в лоне Веры.

Авторитет Веры покоится не на авторитете людей, пусть даже и сопричисленных к святым. Он зиждется на авторитете Верховного Бытия. Дальше, выше — нет авторитета.

4.

Встречаю твое возражение и отвечаю тебе: вот именно. Помимо того, что мы все устали от мнимой значительности и суетной игры в слова, слова, слова, ты ведь еще и математик: ты испытываешь природную нужду в доказательствах. Я по­нимаю это.

Но и ты пойми меня. Для того, чтобы перейти к сколь-нибудь трезвому анализу самих себя, нам нужно преодолеть последний из «общественных договоров», а вернее, круговых порук двадцатого века, сделавших разговоры о Высшим Бы­тии — новым табу для разумных и научно подкованных, а то и просто скептически настроенных людей, которые ныне со­ставляют большинство на нашей части глобуса.

Разговоры на эту тему считаются чем-то неприличным. Особенно по мере того, как все остальные табу оказываются снятыми, и скептическое неверие «ни во что» постепенно ста­новится единственным мерилом этой беспредельно раскрепо­щенной «духовности».

При этом мало кто с твердостью говорит, не верю, мол. Го­раздо чаще слышишь агностическое: «Не знаю. Может, да, а может, и нет».

Однако между постулатами «Бог — есть» и «Бога — нет» не может существовать никакое честное мировоззрение. Прос­то потому, что такое мировоззрение непременно сведется к одной из этих аксиом, если, конечно, не захочет жить в плену бытовых суеверий, плюющих на все через левое плечо.

Конечно, в области разума искать доказательств Божьего Бытия не приходится, исходя из той простой очевидности, что творение неспособно познать Творца. Если в позапрош­лом веке еще можно было пускаться в софистику по поводу проблемы отцов и детей, то век нынешний с его детьми из пробирок отнял даже эту возможность пофилософствовать.

Равиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

Да и вообще, отец и мать не являются творцами ребенка. Они, скорее, орудия для его появления на свет, поскольку ни­чего решительно не знают о своем будущем чаде, не знают даже его будущего характера, не говоря уже о тайнах его биологии.

Да и машина не способна познать того, кто ее придумал и сделал.

Для тебя это, быть может, не очевидно, как для многих еще не очевидно и то, что нельзя создать сколь-угодно сложную самообучающуюся компьютерную систему, чтобы она в неве­домом конце своем постигла тебя во всей твоей цельности, о которой ты и сам не имеешь надлежащего понятия.

Не будут на Марсе яблони цвести, и сложность компью­тера нельзя наращивать до бесконечности. Уже сейчас — при нынешней их феноменальной, но еще отнюдь не творческой сложности, единственное, что они произвели на свет — это рой собственных вирусов, и тем показали свою ограниченность и уязвимость.

Так что я не верю, что машинный интеллект при достаточ­ной его сложности вдруг совершит скачок в непредставимое сейчас качество и станет сложнее своего творца-человека, да хоть бы и тебя.

Я охотнее поверю в другое — в то, что такая машина в своем неведомом конце может начать отрицать твое существо­вание в качестве собственного начала. Для такого отрицания машинный разум как раз чрезвычайно пригоден, поскольку его шкала ценностей возникает исключительно из механиче­ского анализа окружающей природы. А такой анализ любой компьютер и сейчас сделает гораздо быстрее и качественнее нас с тобой.

Оставим же формальную логику в покое, потому что она — только инструмент, а возможности всякого инструмента огра-

ничены его предназначением. Логика может только то, что она может.

Да и вся наука в целом, как ты знаешь, не оперирует только логическими понятиями. Наука базируется также и на эмпи­рическом опыте, то есть на повторяемости явлений, на основе которой и возникает впоследствии научный закон.

В духовном опыте Ахмадийской мусульманской Общины повторяемость явлений и проявлений Верховного Бытия игра­ет очень важную роль, хотя эта роль и не само значима. Мой собственный опыт в этом отношении тоже показателен, но я не хочу забегать вперед, да и потом, многим людям кажется само собой разумеющимся, что наука и вера в Бога — несовме­стимы. Давай поэтому взглянем на некоторые высказывания тех людей, на авторитет которых так часто ссылаются скепти­ки и богоборцы.

Книгу, на которую я буду ссылаться, составил и подарил мне в Индии профессор астрономии Салех Мухаммед Алладин¹¹.

Мы встретились с ним в Мадрасе и в течение двух дней соседствовали в мезонине, прилежащем к дому лшсс доктор Асфы Захры — немолодой, но очень благородной, красивой и умной женщины, давно лишенной всех мирских иллюзий. В этом мезонине, собственно говоря, помещалась ее врачебная приемная, но она уступила и ее, поскольку многочисленные го­сти уже заполнили до отказа сам ее просторный дом в глубине сада-двора. Помимо меня и профессора Алладина, в дом мисс Асфы съехалась всевозможная родня со всех концов света — из Австралии, Африки, Пакистана, Европы... Но было тихо.

¹¹ Views of Scientists on the Existence of God by Prof. Saleh Muham­mad Allahdin, Nazir Nashro — Ishaat, Sadr Anjuman, Ahmadiyya, Qadian — 143516, Punjab, India, 1991.

Равиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

Днем во дворе и на открытой, под навесом, веранде под при­смотром темнокожей няни играли или же спали на прохладном полу на ковровых подстилках крошечные разноцветные дети, потому что это были ясли, детский сад и, так сказать, группа '%, продленного дня. Дети возились и играли неназойливо; у няни в ^s волосы цвета вороньего крыла каждый день был вплетен свежий и влажный тропический цветок — снежно-белый или алый.

По ночам же по двору и саду бегали два черных пса, которых спускали с цепи. Эти собаки повиновались только самой мисс Асфе, и потому ночных прогулок по саду не предполагалось.

После наступления густой индийской темноты, не отважи­ваясь уже выходить в сад, мы с профессором Алладином про- § водили время в интересных разговорах. Горела на столе лампа, шумели и производили настоящий ветер два широколопаст­ных вентилятора, без которых жизнь здесь стала бы совсем уж невыносимой из-за жары и москитов. Благодаря всепроникаю- i щему зудению и звону этих мельчайших тварей нам приходи­лось спать под марлевыми кисейными пологами, со всех сто­рон тщательно подоткнутыми под матрас, хотя в Индии была еще зима, и время москитов еще всерьез не наступало.

Над крышей мезонина шелестели на ночном сквозняке кокосовые пальмы; иногда шуршали, осыпаясь с оплетающих, стены плетей бугенвилеи багряные, мгновенно увядающие I венчики цветов, и росла рядом со входной дверью папайя, вы­звавшая мой крайний интерес тем, что ее плоды, как и пло­ды многих других тропических деревьев, вырастают прямо из ствола, а не свисают, как мы привыкли, с ветвей.

Это мне, заезжему и готовому удивляться человеку представ­лялось Знаком, говорящим о том, что наши, среднеевропейские, понятия о мире, как бы выстраданы и выношены они ни были, очень часто просто-напросто узки и односторонни.

Ведь стоит поменять угол зрения или климатический пояс — и вот уже плоды папайи и диковинного, неизвестного у нас джек-фрута наливаются и зреют прямо на стволах, а у баньяна, напротив, даже корни свисают с ветвей, словно опус­каясь на землю с небес. Похожие на длинные седые космы, эти корни тянутся от распластанных ветвей к почве, а достигнув ее, врастают в ее недра, матереют и превращаются в очеред­ной ствол, и одинокий баньян постепенно становится деревом-рощей, деревом со многими отдельно стоящими стволами, что ведь тоже не слишком привычно для нашей средней полосы и ее неоспоримых представлений о мире.

Хотя, брат, без этих, когда-то и для меня бесспорных представлений я не понял бы и новых Знаков, обозначенных этими неожиданными парниковыми тропиками. И не случай­но, обливаясь тропическим потом и вглядываясь жадными глазами в буйное и пышное их цветение, я вспоминал, как пах­нет в полдень нагретая солнцем крапива возле какой-нибудь деревенской баньки или, и того пронзительнее, как пахнет ночной татарский сад-огород, когда, идя из этой баньки, про­ходишь по нему, и в сумеречной росной прохладе кружит голову влажный запах фиолетовых флоксов и душистого табака...

И чудесные, крошечные индийские детишки, привычно глядя на цветение плетей бугенвилеи, папайи и прочих неведо­мых нам растений, не знают, как волнующе пахнет младенче­ской смолой майская елочка на песчаном бугорке у Лебяжьего Озера близ Казани, когда, взрослея, обновляются ее ветки и выпускают на кончиках своих свежие, салатно-зеленые хвой­ные побеги...

Счастье мое, Единство! Счастье мое, сопрягающее и вос­поминания, и реальность многих человеческих миров...

Равиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

В золотом свете лампы, под шум вентиляторов и всепрони­кающий писк москитов, мы с профессором Алладином успели переговорить о многом: о гипотезе расширяющейся Вселен­ной и Большом Взрыве, и о том, что если бы Вселенная суще­ствовала всегда, то в ней давно бы уже не осталось радиоак­тивных элементов, как бы ни был велик и длителен период их полураспада...

Мы говорили о законе энтропии, согласно которому Все­ленная также не могла бы существовать от вечности. Ведь если в случае соприкосновения горячих и холодных тел тепло пере­дается от горячих тел холодным, то при от вечном существо­вании Вселенной в ней в продолжение вечности установилось бы тепловое равновесие, а значит, в ней исчезла бы полезная энергия, что в свою очередь привело бы к исчезновению или, скорее, не-возникновению жизни.

Да что, брат, пересказывать наши полуночные разговоры: каждый человек, которому не чуждо размышление о начале мироздания, вполне может подумать об этом самостоятельно. Фактов на эту тему более, чем достаточно. Но после того, как профессор Алладин подарил мне посреди разговора свою кни­гу, и я прочел ее, мне тотчас захотелось поделиться с тобой, ученым человеком, несколькими высказываниями из нее, а в первую очередь вот этим:

Того, что атеизм в научных кругах существует, отрицать нельзя. Но всеобщее мнение о том, что атеизм в среде ученых встречается чаще, чем вне ученой среды, ни на каком доказа­тельстве не основано и по сути противоречит высказывани­ям, слышанным мною лично от многих ученых¹².

¹² Д-р Джордж Эрл Дэвис, физик, Миннесотский Университет, США;

А теперь по порядку:

Я совершенно вне себя от изумления и бесконечно благода­рен Богу за то, что Ему угодно было позволить мне открыть столь великие чудеса¹³.

Эта великолепнейшая система солнца, планет и комет могла возникнуть только по Промыслу и под покровитель­ством Разумного и Всемогущего Бытия¹⁴.

Религия и естественные науки ведут совместное сраже­ние в ходе непрестанного и неослабевающего крестового по­хода против скептицизма, догматизма и суеверия, и военным кличем в этом сражении всегда был и будет клич: Вперед — к Богу!¹⁵

Наиболее прекрасное и наиболее мистическое ощущение, которое мы вообще способны испытать, есть осязание мисти­ческого. Оно является сеятелем всякой истинной науки. Тот, кому это ощущение чуждо, кто неспособен больше изумляться и замирать в благоговейном страхе, все равно что мертв. Осо­знание того, что Незримое нами действительно существует, проявляя себя как Величайшая Мудрость и Самая Лучистая Красота, постигаемые нашими ограниченными возможностя­ми только в самой своей примитивной форме, представляет

из книги «Очевидность Бога в расширяющейся Вселенной», США. 1959, Индия, 1968.

¹³ Галилео Галилей, из книги Джеймса Джинса «Развитие физиче­
ской науки», Кембридж, 195¹, стр. 173-

¹⁴ Сэр Исаак Ньютон, из книги Чарльза Уайта «наша солнечная
система и звездная вселенная», Лондон, 1923, стр. 131.

¹⁵ Макс Планк, нобелевский лауреат в области ядерной физики, из
книги «Очевидность Бога в расширяющейся Вселенной», см. выше.

Равиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

собою суть истинной религиозности... Моя религия состоит из смиренного восторга перед Беспредельным, Превосходящим все и вся Духом, являющим Себя в незначительных частно­стях, которое только и может быть постигнуто нашим несо­вершенным и немощным разумом. Эта глубоко эмоциональная убежденность в Присутствии Верховной Рассуждающей Силы, проявляющей Себя в непостигаемости вселенной, и составля­ет мою идею Бога^%6.

Это написал Альберт Эйнштейн. Вспоминая о нем, его со­трудник и биограф доктор Леопольд Инфельд замечает:

«Когда ему приходила в голову новая идея, он спрашивал себя: мог ли Бог сотворить Вселенную подобным образом? Или: достойна ли Бога эта математическая структура?»

Горела на столе лампа Алладина, и в темном окне отра­жался ее свет, и не было видно крупных индийских звезд. Но потом, уже засыпая под марлевым пологом, я как бы видел эти рассыпанные по небосводу звезды над своей головой и словно бы поднимался к ним разбуженной мыслью. И даже на пол­пути к этим созвездиям, оглядываясь вниз, я видел не толь­ко поблескивающий редкими огнями Мадрас, упрятанный в темные купы шумящих под теплым ветром пальм, — я видел всю Индию, стиснутую в единую цельность невероятными горными массивами, морями и океаном, я видел все северное полушарие и на нем — мою страну, настолько огромную, что ее люди редко смотрят вверх, а все больше по сторонам.

Планета, маленькая, как жемчужная бусинка, совершала свой круговой полет по разумному расчету небесной меха­ники, и едва я сознавал этот полет, как мое эго, мое истомив-

¹⁶ Альберт Эйнштейн, из книги Линкольна Бернетта «Вселенная и доктор Эйнштейн», Ментор, 1950. стр. и8.

шееся «я», отпускало меня на волю, и я становился мельчай­шей, микроскопической частичкой Единства, связующего в нерасторжимую цельность и мое ровное дыхание, и порывы океанского ветра, и мгновенные цветки бугенвилеи, и светло-зеленые, новорожденные верхушки татарских елочек где-то там, далеко, где, быть может, еще живет память обо мне...

И мой пульс отмеривал свои шестьдесят ударов в минуту, согласуясь с задуманным ритмом мироздания, не потрясаемо­го человеческими катастрофами и смятениями. И эти шесть­десят ударов умиротворенного сердца, согласуясь с шестьюде­сятью секундами каждой минуты и шестьюдесятью минутами каждого часа, воистину отсчитывали мое земное время, шесть­десят раз по шестьдесят тихо взывая к Его помощи для про­должения жизни:

Ал-лах, Ал-лах, Ал-лах

Мы с профессором Алладином, беседуя об исламе, не го­ворили о сверхъестественных чудесах. Ведь мы принадлежали к одной и той же Ахмадийской мусульманской Общине, веру­ющей не в мистические чудеса, но в осознанную реальность Бога. Суть ее веры — это материальное осязание Незримого, Всегда Живого и Всегда Присутствующего Верховного Бытия.

Надо отметить, что в нашей Ахмадийской Общине много ученых и помимо профессора-астронома Алладина. Ну хоро­шо, я поэт, мне, так сказать, простительно предаваться иллю­зиям. Но если говорить об ученых...

Если говорить об ученых, то самый выдающийся предста­витель Ахмадийской мусульманской Общины в науке — это ведущий британский физик, нобелевский лауреат 1972-го года по ядерной физике, профессор Абдус Салам, который когда-то работал в лаборатории Альберта Эйнштейна, а до своей

Равиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

кончины в 1996 году руководил созданным им по совету Вер­ховного Главы нашей Общины Всемирным Центром Ядерной Физики в Триесте, в Италии.

Вундеркинд с детства, он и в старости не терял своей всепла­нетной известности. Иллюстрированный «Индийский Ежене­дельник» в феврале 1981-го года, отмечая приезд профессора Абдус Салама в Индию, называл его «нобелевским лауреатом с бездонной верой в Бога». Он — автор множества трудов и науч­ных книг, но в каждой из них, посвященных каким-то сугубым проблемам ядерной физики, содержится глава, где профессор Абдус Салам рассказывает, каким образом учения Священного Корана подсказали ему ту или иную идею, изложение и дока­зательство которой содержится в этом научном трактате.

В своей Нобелевской лекции профессор Абдус Салам, при­ведя цитату из Священного Корана, сказал:

«Ислам, по существу, есть вера всех физиков — вера, кото­рая воспламеняет и поддерживает нас: чем глубже мы ищем, тем более возбуждается наше удивление, тем больше загадоч­ного открывается нашему пристальному взору¹⁷».

Действительно, Ислам, если он очищен от средневеково­го баснословия и местных суеверий, не нуждается в сверхъ­естественных чудесах в свою поддержку, поскольку главным чудом является он сам.

Сэр Джеймс Джине, знаменитый астроном из Кембридж­ского Университета в Англии и убежденный христианин, ко­торого я уже процитировал выше, как-то практически случай­но познакомился с таким айятом¹⁸ Священного Корана:

¹⁷ «Обзор религий», ахмадийский ежеквартальный журнал, выпуск
76, июнь, 1981, стр. 139-

¹⁸ Айятп — стих Священного Корана, структурно состоящего из глав,
которые называюся Сурами, и отдельных стихов, называемых Айятами.

«В горах есть белые и красные полосы, различных оттен­ков, и другие, черные, как ворон. И подобно сему люди и зве­ри, и скот — также различного цвета. Только те из слуг Его, которые обладают знанием, боятся Аллаха.»

(35:28-29)"'

Прочитав это, знаменитый астроном воскликнул: — Что это! Только те, кто обладает знанием, воистину боятся Бога\ Поразительно! Как сверхъестественно! Я отдал пятьдесят лет постоянных занятий и исследований, чтобы осо­знать этот факт! Кто научил этому Мухаммеда? Это что, дей­ствительно есть в Коране? Если так, можете записать меня в свидетели, что Коран — это Богоявленная Книга. Мухаммад был неграмотен. Он не мог постигнуть этот потрясающе важ­ный факт самостоятельно. Господь должен был внушить ему это. Невероятно! Как сверхъестественно!²⁰

Верует истинно только тот, кто обладает знанием... После этого еще понятнее становятся причины раздражения из­вестного казанского православного миссионера отца Николая Ильминского, когда он в конце прошлого века в своих письмах-отчетах Священному Синоду сетовал, что мухаммедане, не в пример православным, после получения образования вовсе не отвращаются от своей веры, а напротив, укрепляются в ней. Таким радением о мухаммеданах, в частности, объясняются и все искусственные препятствия, которые почти четыреста лет

¹⁹ Я привожу цитаты из Священного Корана, переведенного на
русский язык и изданного Ахмадийской Мусульманской Общиной под
покровительством ее Четвертого Халифа Хазрата Мирзы Тахира Ахмада
в 1987 году. В ссылках на это издание, в скобках, первое число означает
номер главы по порядку, а второе (или вторые) число — номер (номера)
соответствующего айята (айятов).

²⁰ Вахидуддин Хан, «Бог Восходящий», Нью Дели, 1987, стр. 215.

Ровиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

ставились в Российской Империи на пути исламского образо­вания, в какой бы из областей знания оно ни лежало.

Чем больше человек узнает о мире, тем больше он понима­ет, что мир — един. Мудрецу достаточно и капли росы, чтобы постичь ее путь по атмосферным путям и увидеть в ней отра­жение Вселенной.

Другое дело, что единство мира — это отражение Единства Верховного Бытия. Но чтобы осознать это, недостаточно по­знать осязаемое. Чтобы понять это Единство, необходима вера в Невидимое.

Знаешь, в Кадиане, в этом далеком, на краю света затеряв­шемся пенджабском Кадиане, где я начал писать эту книгу, конечное единство мира и всего человечества воспринимается естественно, как ровное и легкое дыхание. Но человек, кото­рый уверен, что прикоснулся к Истине, сразу осознает и свой долг поведать о ней другим.

Я знаю, что ты пытаешься понять меня, и мне этого до­статочно. И сейчас я не боюсь показаться тебе слишком уж поэтом, и повторю то, что сказал в Кадиане, выступая перед десятками тысяч людей:

«Мусульмане-ахмади в своем стремлении поведать другим то, что открылось им самим, похожи на свежий, утренний ве­тер Истины, разносящий ее цветочные семена по всему миру и посевающий их в сердцах людей... И даже когда семя попадает в каменную расщелину в стене самой неприступной и самой надменной крепости, оно прорастает и медленно, но навер­няка разрушает эту крепость своими слабыми корнями. Так предназначено, и так будет, несмотря ни на какие болезнен­ные сомнения человеческого разума.

Так пал могучий Рим от слабого дуновения Истины».

Но — снова слышу я такой земной, неотвратимый и порой истерический вопрос-крик:

Дата добавления: 2015-08-28