Дорога Бог знает куда книга для брата 4 страница

—Казань, — был мне ответ.

Объятия мои стали пусты. И я проснулся — в слезах.

И в Венгрии, в возвернувшихся этих слезах вспоминал я все свои утраты, и окно в моей узкой, похожей на гроб комна­те начинало светиться тусклым светом туманной зари. И дни таяли в дунайском тумане; один за другим уходили, упадали, как последние капли воды в песок пустыни.

Вот тогда, неизвестно уж отчего, — оттого, наверное, что я часто вспоминал бабушку, любившую нас только потому, что мы есть на свете, — стал я перед тем, как закрыть глаза в мертвой постели, произносить слова, которым она научила нас когда-то:

—Агузе билляхи мин ас-шайтан ирражим, бисмилля ир-
Рахман ир-Рахим:

— Я ищу прибежища у Аллаха от козней сатаны отвер­
женного, —

говорил я, не помня больше ничего, ничего больше не пони­мая, но неосознанно, еще суеверно надеясь, что эти слова по­могут мне пережить очередную неминучую ночь. С этого, наверное, все и началось.

Ровиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

но главное определилось "мертия, разошлось кру-

Началось, да не кончилось. И что, собственно говоря, нача­лось? Мое возвращение к исламу? Но тогда я еще не понимал, что назад, в ортодоксальный и суеверный ислам прошлого, пути уже нет.

Это было давно, словно в другой жизни. Тьма, будто осво­бождая мне дорогу, нехотя и очень медленно отступала, и у меня был выбор — идти по этой открывающейся дороге или пренебречь ею. Это еще были времена тщетных поисков нир­ваны, и еще не суть важно было, ислам или не ислам. У меня еще не было случая увидеть или услышать в исламе хоть что-то, что привлекло бы меня или осталось со мной навсегда.

Но произошло и это.

Это случилось в Турции, через год после венгерских стра­стей, в первой моей поездке в настоящую заграницу. На второй же день, в Анкаре, я проснулся затемно в своем го­стиничном номере: за окнами шел дождь. Я еще не отошел от грустного сновидения, но когда осознал, где нахожусь, ис­пытал странное чувство счастья, слитого с печалью свершен-ности. Я достиг какой-то цели: вот, хотя бы, выехал в Турцию, а в итоге — был я и счастлив, и грустен.

«После любви всякий зверь печален», — говаривал мой алтайский друг Витя Кулешов, с которым мы сидели тогда в альпийском тумане. Цель исчерпала себя, но еще не оконча­тельно: предстояла двухнедельная поездка автобусом до Стам­була, и детский восторг предвкушения все еще звенел во мне под шум осеннего, но теплого, турецкого дождя...

И тут я впервые в своей жизни услышал Азан — зов на мо­литву от ближней мечети — и оказался готов к нему.

Это было прекрасно и высоко: голова стала ясна, и душа пробудилась и переполнилась. Предутренние сумерки, развид­нявшиеся в новый день, сразу обрели какой-то торжественно-

высокии смысл: что-то незрш вокруг; засветилось ощуще» гами, как чистое половодье.

Азан все продолжался, длилс. прялся дальше на За-

пад на дальних минаретах, до беек ти...

Я тогда еще не понимал слов это! *. ^ыва на Молитву, этого Зова к Благоденствию, но, впервые услышав его наяву, я уже мог с нараставшей в душе уверенностью подтвердить вечные слова Азана:

Ас-салату хайрум мин ан-наум Молитва лучше, чем сон

И тогда, единожды испытав этот предрассветный, чистый, целительный, по-настоящему духовный восторг бытия, я в предчувствии понял, что здесь и лежит мой путь.

Хотя в те дни я думал, что возвращаюсь в отеческий, та­тарский ислам, не учитывая той простой истины, что ни в одну живую реку нельзя войти дважды.

Живут люди и без Бога, это верно. Да только вне Бога — не живет никто. Люди, неосознанно или суеверно, постоянно поминают Его: и этим, на самом-то деле, они и живы. «Спа­сибо (спаси Бог)», «Бог даст», «Слава Богу» — сколько раз на дню нечувствительно повторяет это любой человек? И попро­буй обойтись без этого в языке. Образуется невосполнимая пустота, возникает тягостное чувство недосказанности, которое многие люди пытаются подменить будничным матом.

Бог — из Милосердия — даже атеисту не дает забыть Себя окончательно.

Равиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

Считай это суеверием или не считай, но никто из людей мусульманской культуры в зрелом возрасте не обходится без «Бисмилла ир-Рахман ир-Рахим» при всяком деле, если это дело для них сколь-нибудь важно. Они делают это подсозна­тельно, пусть. Но если один раз осознать, — и жизнь, и вос­приятие ее меняются для человека.

То, что я стал повторять перед гибельным засыпанием в Венгрии, не было мне в новинку, конечно. Разница в том, что для меня наступало осознание необходимости этого.

Четвертый Халиф Всемирной Ахмадийской мусульман­ской Общины Хазрат Мирза Тахир Ахмад однажды в своей пятничной проповеди, обращаясь к людям, подобным тебе, брат, сказал:

«Вы можете не верить в определенную религию. Вы може­те не верить в ислам или в истинность Ахмадийского движе­ния в исламе. Но, разуверившись в авторитете людей, разве не можете вы обратиться прямо к Верховной Созидательной Силе, к Аллаху, и прямо спросить у Него:

— Послушай, я не верю, что Ты существуешь. Может быть, Ты существовал раньше, а теперь прекратил Свое Бытие и за­молчал навсегда. Но я хочу, чтобы Ты существовал. И если Ты — Есть, то дай мне знак. Ответь мне, мне лично, и я уверую в Тебя.

Тогда Он обязательно ответит вам, и ответит так, что вы поймете: это именно знамение, потому что оно будет связано с чем-то настолько глубинно-личным, что никто из людей об этом знать не может».

Так сказал духовный глава Общины людей, которые на собственном примере убедились, что Бог не только Жив, но и повседневно общается с ними.

И если ты с сомнением читаешь это повествование, спроси Аллаха прямо, существует ли Он, чем ты рискуешь?

чнему крику души, затерян-не проникнуть в эту тьму,

Он обязательно от ной в таком одиночестве, не то, что брату.

Спроси Его сам.

«Из глубокой бездны отчаяния взываю к тебе», — стенали библейские народы.

Нужно ли дожидаться такой бездны, брат?

ЛАМПА АЛЛАДИНА 1.

Если я правильно помню, в далекие и во многом особен­ные шестидесятые годы прошлого века в среде новой интел­лигенции «веровать» тоже считалось признаком неуверенно­сти в себе. Тогда во всем господствовала научность: научный атеизм, научный коммунизм. Непременным чтением интел­лигентного человека, наряду с журналом «Новый Мир», были журналы «Техника — Молодежи» и «Знание — Сила». Обще­ство мнило себя динамичным и обновленным: вместо культа партийной личности в сознании думающих людей исподволь воцарялся культ творческого человека.

Социалистическое студенчество, взахлеб декламировав­шее поэму Эдуардаса Межелайтиса «Человек» и не понарош­ку уверенное, что на Марсе будут яблони цвести, временно не нуждалось ни в какой другой вере. Позже, в семидесятые, жизнь стала тоскливее, но и сытнее благодаря всемирному не­фтяному кризису, на котором СССР нажил неслыханные капи­талы, бездарно нами же и проеденные под шум партсъездов-ских фанфар.

Но разве смею я осуждать чье-нибудь прошлое, кроме сво­его собственного? Человек, как правило, задним умом крепок.

Ровиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

Ведь только воочию увидев крах той жизненной философии, которая так свежо, научно и самодостаточно набирала силу в шестидесятые годы, только расшибив собственный лоб о ту­пик махрового индивидуализма, стал я задавать себе ненуж­ные прежде вопросы.

И — словно бы угадав ко времени, к попыткам понять, что же в моей жизни стало не так, — к нам вернулись, возникли заново и стали доступными философские и религиозные пи­сания, которых мы долгие годы были лишены.

Сами по себе эти книги редко просвещают людей. Я ловлю себя на мысли, что стихийный дух противоречия, присущий каждому человеку, отыскивает и в твоей душе возражения на все мои постулаты и теоремы.

Быть может, главное твое возражение, не совсем осознан­ное, — в том, что ты думаешь: «Вот опять он хочет казаться умнее всех». Вот, мол, он якобы постиг что-то такое, чего дру­гие днем с огнем не увидели.

Это не так. Ни в малой мере не отношу я на свой счет все то, что пришло ко мне с годами. Этот свет в конце туннеля, это ощущение Присутствия кого-то или чего-то Живущего и Высшего, дается только Им Самим. Никакой заслуги самого человека нет в том, что он увидел то, чего не видел раньше.

Единственное, быть может, что зависит от него, — это поста­раться быть готовым к Восприятию. В этом книги помогают.

Я всегда читал много, хотя, наверное, и бессистемно. Я пом­ню на своем столе и Фрейда, и Шопенгауэра, и, много позднее, Ницше. Европейская философия складывалась в обманчивый калейдоскоп, всякий раз по-новому, но все в той же логике евклидовой очевидной геометрии калейдоскоп этот распреде­лял в рациональные узоры все те же самые кусочки цветного стекла. Только одно придавало прелесть этой детской игре во-

ображения: возможность сопротивляться непререкаемости, возможность возразить марксистской философии общества. Бытовой марксизм, однако же, не дремал, лихо расправляясь с конкурирующими идеями, особенно с теми из них, которые могли оспорить его право первородства и основоположниче-ства. В области нравственности и духовности я не знаю более мощного оружия массового поражения. До сих пор люди оспа­ривают его экономические и общественные выводы, но самый спорный на деле вывод — наукообразный атеизм — не оспари­вается почти никем.

Что же удивительного в том, что практически никто из пытливых научно-технических интеллигентов тех шестидеся­тых и семидесятых годов не догадался, не понял, не ощутил, что сквозь все свежие и новые веяния литературы и искусства, сквозь все откровения новой, буйно зацветшей, но оказавшей­ся пустоцветом философии «социализма с человеческим ли­цом» — в новом карнавальном облачении проникает в наши души и умы ни что иное, как хорошо замаскировавшееся старое, а именно: официально преданная анафеме, но по-прежнему упоительно соблазнительная идея ницшеанского сверхчеловека...

В атмосфере повального атеизма другой глобальной и на первый взгляд позитивной идеи возникнуть и не могло, разве что многообразные вариации экзистенциализма. На Западе все это довольно скоро, в те же роковые — от слова рок-н-ролл — шестидесятые⁸ устремилось к своей противоположности, к по­искам стадной духовности хиппи. Но это, догадываюсь, в массе диктовалось не столько богоискательством, сколько интуитив­ной реакцией общества на развал и крушение традиционного

⁸ Swinging sixties.

Равиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

коллективизма общественной жизни. В нашей стране, где ца­рил коллективизм, каждый, напротив, из чувства стихийного протеста уходил в самого себя.

Я понимаю твое желание поспорить со всеми моими вы­кладками. Ты — вправе. Но и я — спорить об этом не буду, и не потому, что считаю себя неподготовленным к такому упраж­нению интеллекта. Просто после многочисленных споров я пришел к выводу, что в спорах правда не рождается, а гибнет.

Ведь споры происходят не от желания постичь Истину. Споры — это соревнование амбиций. Они хороши как светское развлечение, а в том, о чем у нас идет речь, Истина узнается не из споров, но из чистосердечного и искреннего желания понять друг друга. Слишком серьезно все это, чтобы тратить время на споры, даже если я в чем-то неправ.

Для меня важнее сказать тебе, что с моей сегодняшней точки зрения вся философия негативизма, отрицания Абсо­лютной Истины, достигшая своего пика и своего дна в двад­цатом веке, в какие бы лондонско-парижские одежды она ни рядилась и какие бы псевдо-индийские цветы духа ни держа­ла в трясущихся с похмелья руках, истоком имеет, в частности, ницшеанского придуманного Заратустру с его истерическим постулатом: «Богумер. Да здравствует Сверхчеловек!»

Так что, как это в простоте своей ни печально, мы все, быв­шие пионеры и научные атеисты, вышли не только из бытово­го марксизма, но и из Ницше, от которого пошла-взялась едва ли не вся позднейшая пост-христианская философская мысль, вплоть до ее тернового венца: Кафка, Сартр, Гор Видал.

Когда-то дерзостное, европейское неверие в Бога — с его язвительной вольтеровской усмешкой в начале и торжествую­щим обкомовским смешком в конце — привело туда, куда и полагалось: в беспросветный тупик тоскливого и обыденного

одиночества человека во враждебном ему мире. А мы полага­ли, что так и должно быть, потому что в силу своего воспита­ния все время ждали, что солнце встанет с Запада.

2.

Именно поэтому мы ничего не знали и об исламе.

И напрасно мы полагаем, что наша свобода от обществен­ных и всяких прочих догм начинается с того момента, когда мы вольны наконец читать, что нам вздумается. Что бы нам ни вздумалось, спектр доступных в стране книг и философских воззрений был, пока мы росли и взрослели, тщательно про­думан за нас советскими издательствами. Вся наша внутрен­няя личностная культура, даже идущая наперекор внешней культуре общества, получала информацию через достаточно мелкое сито впрямую и исподволь навязываемого нам всем мировоззрения.

Оно, это мировоззрение, было атеистическим или, в луч­шем случае, ориентированным на христианство, потому что именно христианство считалось, да и теперь считается, источ­ником издавна манившего нас европейского гуманизма.

Кому-то ведь надо было скрыть от нас, что сам-то европей­ский гуманизм обязан своим происхождением именно мусуль­манскому гуманизму ранних веков ислама. Ведь европейскому Ренессансу предшествовал так называемый «Мусульманский Ренессанс», заложивший основы не только всех современных естественных наук, но изобретший само понятие университета.

Я убежден теперь, что эволюция всякой позитивной твор­ческой мысли берет начало в исламе или же проходит через его очистительный горн, обретая свои главные черты, именно потому, что ислам как идея Единства не отрицает изначаль­ной истинности других религий.

Ровиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

С этим трудно согласится тому, кто полагает, что ислам всегда существовал где-то на краю ойкумены. Скажи такому человеку, что понятия алгебра, химия, алгоритм — это поня­тия, рожденные освободившим человеческий разум исламом, он не поверит.

Так весь мир и его реальное осязание были украдены у нас.

Но теперь они становятся доступными вновь, и — после того, как все другое обернулось разочарованием и скорбью утраты — стоит ли упрямиться и упорствовать у порога, не же­лая даже выглянуть в приоткрывшуюся дверь духовной тюрь­мы, откуда уже просачивается полоска лучистого, настоящего света? Или стремление к познанию совсем уж убито в нас?

Или мы так уж уверены, что все на свете знаем?

Я уже не говорю о нравственной стороне дела. Мы с тобой еще по инерции получили мусульманское воспитание, хотя и называлось оно другими словами — «наше», «традиционно татарское»...

Но разве мы можем оставаться в уверенности, что этой инерции добра и уважения к старшим хватит на наших детей и внуков?

Хорошо, если хватит. Ну, а не хватит — что тогда?

Ты как-то задал мне вопрос «на засыпку», по выражению студентов и экзаменаторов. В Казани ли это было или в татар­ской деревушке Наратлык над славной рыбной речкой Куб-ней, на фазенде, по случаю приобретенной нашими родителя­ми, но ты спросил, и даже с раздражением:

— Да неужели же нельзя быть хорошим человеком безо всякой там религии?!

Я ответил тебе не тотчас. Ответ не прост, потому что сразу и не определишь, что именно считалось, считается и будет счи­таться основными качествами хорошего человека.

Доброта? Благородство? Верность?

Ведь ясно, что хороший человек — это не тот, кто попросту блюдет законы, даже и нравственные, официально принятые в его обществе и изложенные, скажем, в памятке скаута или юного пионера, а то и в «Нравственном кодексе строителя коммунизма». Соблюдение этих правил и установлений, так же, как и уважение к Уголовному Кодексу, говорит только о лояльности к внешним общественным ценностям, и тьма при­меров есть тому, что внимательные к законам люди — отнюдь не хорошие.

Опять же, не тот человек хороший, который хорош только для собственной семьи, своих товарищей и друзей. Гиммлер был, говорят, чудесным семьянином и нежным отцом. Вы­дающимся моралистом и заботливым главой семейства часто бывает и содержатель публичного дома.

Так что же, хороший человек — это добрый человек? Но это в некотором роде тавтология, если, конечно, под добротой по­нимать не легкомысленное прекраснодушие и вытекающие из него добрые намерения, мостящие дорогу в ад.

Не ответив тебе сразу, я не скоро собрался это сделать. И когда пришел срок ответить — ответил не тебе.

Получилось это так. Во время моего хождения по Индии мне иногда приходилось делать по три выступления в день, и совершенным экспромтом, потому что готовиться все равно было некогда: эти выступления, лекции, на которые соби­рались из желания узнать что-то о развалившемся накануне Советском Союзе по несколько сот человек, организовыва­лись местными мусульманами-ахмади, и часто на расстоянии до трехсот километров одна от другой, в разных городках и поселениях. Поэтому большая часть моего времени прохо­дила в дороге, и во время очередной лекции мне опять

Ровиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

приходилось как бы думать вслух, потому что повторяться я не хотел.

И вот однажды, в наступающих сумерках, в малабарском городке Пайянгади, что на берегу Аравийского Моря, кто-то из толпы прислал мне записку:

— Можно ли, по-вашему, быть духовным человеком, не ис­поведуя никакой религии?

И я вспомнил о тебе. Тут, отвечая на прямую записку на глазах сотен людей, я ответил, кажется, и на твой давешний вопрос.

Я сказал, что хороший человек — это такой человек, кото­рый постоянно испытывает чувство благодарности. Это — благодарный человек. В нем живет сокровенная, иногда со­вершенно неосознанная потребность быть благодарным, что, собственно, и делает его и добрым, и некорыстным. Подобное чувство в основе своей совершенно Богоданное, потому что естественные обстоятельства природной борьбы за существо­вание не порождают благодарности и не благоприятствуют ей. Заметь, что я говорю о внутреннем порыве к благодарности, лишенном всяких задних мыслей о том, что если будешь бла­годарным, может, еще что-то перепадет.

Интересно, что в татарском, исконно тюркском языке нет слов, выражающих благодарность, помимо слов, принесен­ных исламом; да и в русском «спасибо» до сих пор слышится «спаси Бог». То же самое слышал я от малабарских людей — от дравидов, говорящих на языке малайялам, и от индусов: слова и выражения благодарности в их языках тоже имеют истоком священные тексты. Язычники тоже благодарят именами своих идолов, коль скоро думают, что все проистекает от них. Если изучить этот вопрос глубже, к такому же выводу можно, види­мо, прийти и в отношении других земных языков.

Итак, бескорыстной благодарности нет в бездуховной при­роде. Почему же детей своих мы настоятельно учим быть бла­годарными и говорить «спасибо»? Почему, собственно говоря, они должны быть благодарны нам, родителям, — они ведь и на самом деле «на свет не просились»? Забота о них — наша обя­занность, и мы не заслуживаем за нее особой благодарности. Так что вопрос этот глубже, чем кажется на первый взгляд.

«Не учи меня жить — лучше помоги материально!» — вот кредо нынешнего неверующего человека. Но свято место пу­сто не бывает, и это действительно глубочайшая правда.

Ведь никакого атеизма нет на свете. В человеческом кос­мосе присутствует либо вера в Единого Бога, либо какая-то форма идолопоклонства, когда люди неосознанно или обду­манно поклоняются созданным ими самими идолам — Науке, Поэзии, Идее коммунизма или Алле Пугачевой с Майклом Джексоном.

Житейское, традиционное и поверхностное обучение «на­уке быть благодарным» потому так легко и забывается в мире практической реальности; потому так легко и превращается в форму столь привычного в обществе лицемерия, что не связа­но с понятием об истинном Источнике Всех Благ.

Если, конечно, по мере взросления эта родительская наука не поддерживается в человеке Богоданным свойством души, рожденной для благодарности. Но такая душа непременно вспомнит о своем происхождении.

У людей подобной души потребность быть благодарными естественна и слишком часто совсем неприбыльна для них са­мих. Они просто не могут не быть благодарными и часто даже страдают от этого. Они чувствуют, что благодарность за то, что они живут, видят красоту мира, ощущают любовь, радость, восторг, перемежаемые болью и страданием, — это их долг.

Равиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

Но вот почему это долг, вне Веры никто объяснить не может.

Такие люди — стихийно верующие: они веруют, но не со­знают этого.

Эту изначально свойственную человеческой душе тягу к благодарности часто использовали и используют ради укре­пления своего культа всяческие тираны и диктаторы. Это, по сути, единственная психологическая основа для процветания культа личности. Отсюда это, брат:

Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство. Прошла зима, настало лето, спасибо партии за это⁹.

И где бы ни жил я, и что бы ни делал, Пред Родиной вечно в долгу...

Последние строчки особенно показательны. Культ лично­сти всегда сопровождается культом Отечества, фатерлянда. Культ Отечества просто необходим любой тирании, даже если она коллективная. В таком случае увещевание о том, что лю­бовь к Отчизне и верность ей являются частью Веры, превра­щается в самодовлеющее понятие. Такая Родина уже не подле­жит никакой критике как языческое божество, естественным образом требующее и даже алчущее жертв.

Такая обожествленная Родина может творить все, что будет угодно господствующей в ней иерархии: пожирать свое соб­ственное население, входить с оружием в Афганистан и Чехос­ловакию, топить в крови Венгрию, диктовать свою языческую идеологию всему миру. Все, что связано с нею, не подлежит

⁹ Стихи поэта Юрия Влодова, ставшие «народными».

тогда никакому обсуждению и осуждать ее — святотатство, кощунство, влекущее за собой суровое возмездие со стороны жрецов, блюдущих ее священную неприкосновенность.

Заметим, что при этом возникающий в годину гроз де­виз «БОГ — ЗА НАС» (GOTT MIT UNS) всегда подразумевает какого-то «национального», а не всеобщего Бога, и нравствен­ность тоже моментально становится национальной, а не все­ленской категорией. Вселенская нравственность объявляется тогда пораженческим понятием, вредным для обороноспособ­ности страны.

Но я отвлекся. Суть в том, что сокровенный людской порыв к благодарности должен быть направлен куда-то, в данном случае — в русло слепого патриотизма, который является ни чем иным, как формой язычества и идолопоклонства.

Что же у нас получается? А получается то, что хороший че­ловек — он волей-неволей становится стихийно верующим и неосознанно проводит жизнь в поисках Того, Кому или Чему он смог бы выразить свою неизреченную и непонятную людям благодарность.

Хорошо, если его поиски увенчаются успехом, а если нет, что тогда?

Если в течение многих лет то одно, то другое, чему нес он свою благодарность, оказывается на поверку миражом, и ми­ражи эти лишены нерасторжимых взаимных связей и сокро­венного Единства, этот хороший человек устает от поисков и уверяется, что все на свете тлен и суета, и ничего, помимо тле­на и суеты, на свете нет.

Тогда, вначале нечувствительно, поселяются в его душе разочарование, неудовлетворенность, раздражение, хандра, тоска и отчаяние, которых не утихомирить и не утешить ника­кими земными благами, успехами и посулами, приносящими

Равиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

лишь краткое облегчение. И облегчение это — как хмель, по­сле которого наступает тяжкое похмелье. Это нарастающее раздражение несвершенным и несвершившимся люди стара­ются прятать не только друг от друга, но и от самих себя.

Но ведь тайно раздраженный и все более презирающий жизнь человек — это уже не хороший человек.

Весь секрет, между тем, в том, что душа обретает мир и удо­влетворение существованием только в сознании Единства, в осознании Единственного Верховного Бытия.

Так она задумана в творении, и таков ее эволюционный путь: от осознания себя в пространстве сотворенного мира — к осознанию себя в Пространстве Всевышнего Бытия.

Только так она обретает мир и покой уверенности, необхо­димый для истинного самовыражения....

3.

Но был и другой вопрос, который также последовал из глу­бины южной малабарской ночи, полной звезд и морского, ше­лестевшего в пальмовых листьях ветра.

— Что такое духовность, и зачем она человеку?

Если ради самоутверждения, то в такую «духовность» я не верю и поэтому говорить о ней не буду. Если же ради самосо­вершенствования, тогда это достойно самого искреннего раз­говора.

Понимаешь, если в обществе существует моральное табу на само понятие Бог, тогда духовным человеком считается тот, кто читает по возможности много разных книг, ходит в театр, очень выборочно — в кино, ну и так далее. В нашем обществе или в том, что от него осталось, духовность как категория вра­щалась в основном вокруг искусства и гуманитарных наук.

Духовным — вне религии — человеком склонны были на­зывать того, кто, скажем, умел поддержать разговор о филь­мах Андрея Тарковского, например, о «Ностальгии» и «Жерт­ве». Духовным называли того, кто способен был рассуждать и медитировать, отталкиваясь от произведений верующих людей.

И то правда, найди мне произведение абсолютного атеиста, от которого у тебя осталось бы утешительное воспоминание. Если и найдешь, это наверняка окажется произведением, так сказать, идолопоклонника (идее-поклонника). Умеют создать что-то запоминающееся и сатанисты, но в их трудах косвенно содержится Вера в Бога — уже самим отрицанием созидатель­ной силы этой Веры.

Я не буду сейчас пространно говорить о некогда повальном увлечении восточной спиритуальностью — о дзен-буддизме, конфуцианстве, кришнаитах, Ошо Раджнише, Рерихе и Шам­бале, потому что для этого серьезного разговора найдется по­добающее географическое место в ходе моего рассказа-путе­шествия.

Допустим теперь, что у тебя есть свой, индивидуальный и очень частный, совершенно вне-религиозный путь само-совер-шенствования, которому ты привержен настолько, что идешь по нему неуклонно. Но ведь правда состоит и в том, что само­совершенствование — это только часть истинной духовности.

Не будучи эгоистом (или даже будучи им в разумных пре­делах) и естественно желая себе добра, ты в таком разе должен желать добра и всему остальному человечеству, даже если оно представлено всего лишь твоим каждодневным окружени­ем. Ты — как единица этого целого — не можешь оставаться равнодушным к целому, как ни крутись. Ты вынужден думать о нем и желать ему добра, ведь, пожелай ты ему зла всерьез,

Равиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

скажи ты — да пропадите вы все пропадом! — это обернется против тебя самого.

Земля-то круглая, и это тоже, как говорит Священный Ко­ран, знак для людей разумеющих.

Конечно, ты можешь удалиться от всех остальных, ме­шающих твоему совершенствованию своим требовательным занудством; ты можешь податься в леса и горные пустоши и начать размышлять там в полном одиночестве, питаясь кедро­выми орехами. Ты можешь там часами взирать на свой пупок или, подобно бенаресским монахам-садху, стоять годами на одной ноге, достигая таким образом просветления.

«У Бога — большой зоопарк», как говорит венгерская по­словица.

Дата добавления: 2015-08-28