- Уже уходишь? – спрашивает брат, выросший за спиной. Я испуганно оборачиваюсь и вдруг понимаю: его глаза красные, будто он плакал. О, Боже – сердце замирает. Неужели отец звонил ему из участка? Неужели он обо всем знает? – Не забудь корсет и чулки. Я закинул их на верхнюю полку.
- Саша, я…
Парень проносится мимо. Шагает в свою комнату, а у меня в груди все разрывается на тысячи частей. Невольно бегу за ним. Восклицаю:
- Подожди!
- Нет.
- Пожалуйста, остановись! – ловлю его локоть и вспыхиваю. – Саша, прости, я не хотела, я не знала, как сказать!
- Что в этом сложного?
- Шутишь? Мне так плохо, и стыдно, и если бы ты только знал, как я желаю повернуть время вспять. Я бы выстрелила! Я бы больше не струсила! Я бы спасла ей жизнь!
- Что? – Брат замирает в недоумении. Его веснушчатый нос морщится, а я растеряно распахиваю глаза. – Что ты имеешь в виду?
- Я…, - горло сводит судорога.
Изучаю недовольный взгляд Саши и цепенею. О, нет. Черт! Начинаю покачивать головой, пятиться назад, однако брат не отстает. Идет следом. Собираюсь рвануть вон со второго этажа, но не успеваю. Он вовремя хватает меня за запястье.
- О чем ты говоришь?
- Ни о чем.
- Зои!
- О, нет, я не хотела, я…
Брат меняется в лице. Сдавливает свободной рукой глаза и едва слышно спрашивает:
- Ты о Соне? О ней?
- Я не…
- Отвечай!
Мне становится дико больно. Из глаз катятся слезы, и я киваю, сгорбившись в три погибели. Черт, как же невыносимо! Саша покачивается. Отводит взгляд куда-то вдаль и выглядит таким уязвимым, что каждая частичка моего тела воспламеняется. Никогда в жизни не испытывала ничего подобного.
- Я не мог найти себе места, - сбивчиво лепечет он, - я знал, что ты уйдешь, знал, что ты сбежишь и сходил с ума, разрывался от обиды, досады, а теперь…, - его лицо становится совсем другим. Незнакомым мне. Вместо доброй улыбки – звериный оскал. Саша смеется и дергано вертит плечами, - теперь я рад, что ты исчезнешь.
- Прости меня, пожалуйста, я не хотела! Я пыталась ее спасти, правда, но…
- Убирайся.
- Саша, я…!
- Зои, - он стискивает зубы. Поворачивается ко мне спиной и вопит, - пошла вон!
Зажмуриваюсь. Вытираю ладонями дорожки от слез на щеках и быстро плетусь в сторону выхода. Мне нечем дышать. Рыдания рвут на части грудную клетку. Спотыкаюсь, пару раз едва не валюсь вниз, но удерживаю равновесие и, наконец, оказываюсь на свободе. Свежий воздух помогает привести в порядок мысли. Глаза неприятно щипают от слез. Солнце играет в темно-каштановых волосах, но ничто не приносит столько же боли, сколько мысли. Интересно, они когда-нибудь оставят меня в покое? Унесутся вместе с ветром? Как можно дальше?
Отец ждет в машине. Когда я сажусь рядом, он недоуменно вскидывает брови, но ни о чем не спрашивает. Я искренне благодарна ему за это. Ценить в людях нужно не только умение красиво говорить, но и способность красиво молчать.
Мы едем по заполненным улицам Санкт-Петербурга. Я нейтрально слежу за слишком быстро сменяющимся пейзажем и нахожу его последним оружием против собственных мыслей. Сколько проходит времени? Понятия не имею. Я все смотрю в окно и летаю, летаю, летаю в облаках, пересекая границы вселенной; оставляя позади прошлое и его ошибки; забывая Диму, Соню, рыжеволосого парня, Сашу. Однако, как бы я не старалась, меня то и дело передергивает от воспоминаний о брате или блондине. И сердце все также болит, будто ему никогда не станет легче. Даже спустя много лет. Останавливаемся в пробке.
Я нервно прикусываю палец и вытягиваю вперед шею.
- Что там такое? – смотрю на часы. Я не должна опоздать. – Может, дойти пешком? До вокзала минут пять-десять.
- Во сколько ты должна быть на месте?
- К трем.
- Успеем.
Но я не хочу рисковать. Взволнованно постукиваю пальцами по приборной панели и верчу головой, пытаясь разузнать причину остановки. Проходит минут семь, а мы сдвигаемся на пару метров.
- Может, авария?
- Я не могу опоздать, - потираю скованные после слез ресницы и прикусываю губы. Отец вздыхает. – Что же там такое?
- Я проверю.
Константин выбирается из салона.
План Б – паршивый план. От него у меня бегут мурашки по коже. Что если ничего не выйдет? Любая мелочь перевернет все с ног на голову. И что потом? Что будет дальше?
Зажмуриваюсь: все будет хорошо, хорошо. Вы справитесь. Вы выберитесь отсюда!
Отец оказывается рядом слишком неожиданно. Я подпрыгиваю, а он дрожащими пальцами тянется за телефоном. Лицо у него бледное. Не понимаю, почему он испуган.
- Что-то случилось?
- Сиди здесь.
Это не ответ. Поэтому я вся напрягаюсь и спрашиваю вновь:
- В чем дело?
- Зои, - Константин роняет сотовый. Рассеянно поднимает его и встречается со мной сердитым, грозным взглядом, - просто оставайся здесь! Услышала? Будь тут!
Его слова – лишь причина вскочить с места. Едва отец отходит на пару шагов от машины, я неуклюже выкатываюсь из салона и зажимаю пальцами ноющую рану на животе. Что же тут происходит? Машин – невиданное количество. Наверно, и, правда, авария. Но почему тогда папа так напуган? Может, пострадал кто-то из знакомых?
- Я же сказал тебе, - восклицает он, заметив меня рядом, - вернись, вернись сейчас же! Дорогая, уходи!
Его тон, его лицо, его нервные движения, и то, как он закрывает спиной перекресток – все это не на шутку меня пугает. Что-то не так. Мне неожиданно становится жутко страшно. Я слышу, как в голове взывает сирена, и поднимаюсь на носочки.
- Что там?
- Зои!
- Что такое? В чем дело!
Константин не успевает ответить. Я догадываюсь сама. Вижу черный, перевернутый мотоцикл и едва не валюсь без сил. Это ведь «Харлей» Андрея. Небо падает. Я покачиваюсь назад и хватаюсь руками за лицо. Нет, нет, нет! Не может быть! Глаза вспыхивают дикой болью, а мир вдруг переворачивается и выбрасывает меня на берег безумного отчаяния.
Отец сжимает мои плечи, но я все равно тянусь вперед. Пытаюсь сорваться с места, но когда замечаю скорую помощь, цепенею.
- Андрей! – вырывается крик из моего горла. Константин шепчет что-то. Я не слышу. Испепеляю мутным взглядом перекресток и понимаю, что ничего не чувствую, ничего кроме ужасной, колючей боли. Она проходит через все тело. Заставляет рыдать, задыхаться.
- Пустите! Пустите меня!
Все-таки срываюсь с места. Плетусь на заплетающихся ногах к месту аварии и вижу смятый мотоцикл, рядом – матовое Ауди. Еще вижу мешок, в котором лежит чье-то тело.
- Нет, - хватаюсь пальцами за рот, - не может быть. Нет!
Глаза Теслера закрыты, но я ясно замечаю окровавленное лицо. Бледное, окровавленное лицо. Мои ноги подкашиваются, я зажмуриваюсь так сильно, что едва не отключаюсь и хочу крикнуть: скажи хоть что-нибудь, Андрей! Скажи! Но он вряд ли ответит. Меня качает в сторону. Я упираюсь лицом в чью-то грудь и шепчу: нет, нет, нет, не может быть! Нет!
- Это ведь не он, - умоляю я, срывающимся голосом. Слезы застилают глаза, дышать нечем, - это ведь не он, скажи мне, пожалуйста, скажи!
Но отец не отвечает. Молчит, а я повисаю в его руках, не понимая, как могла на такое решиться? Мне очень больно. Я пытаюсь взять себя в руки, но плачу все сильнее и сильнее. Если бы у меня был только один шанс вернуться обратно, остановить Андрея, схватить за руку, не отпускать. Если бы я только могла что-то изменить! Но я не могу. И от того плачу до тех пор, пока силы окончательно не покидают меня.
- Хочу увидеть его.
- Зои…
- Хочу увидеть его!
Встряхиваю головой. Плетусь к телу и упрямо отталкиваю полицейских. К счастью, отец оказывается рядом. Он отвлекает их, пока я быстро шмыгаю к опечатанному перекрестку. На ватных ногах иду вперед. Прикрываю руками рот и едва удерживаю в груди крик. Это он. Это, действительно, он. Безмятежное лицо Андрея расслаблено. Впервые парень не кажется мне серьезным, сосредоточенным или равнодушным. Он словно спит. Лишь кровь на висках и в волосах заставляет усомниться в правдоподобности данной теории. Не знаю, что на меня вдруг находит. Я падаю перед телом парня на колени и хватаю его за плечи.
- Очнись! – кричу я не своим голосом. – Андрей! Открой глаза! Посмотри на меня!
У него синеватые губы и белая, практически серая кожа. Кровавые разводы похожи на линии, проведенные дрожащей рукой, кистью, а ладони до сих пор теплые.
- Андрей, - шепчу я, - ты же сказал, что все получится. Ты же пообещал! Пообещал!
Зажмуриваюсь и порывисто касаюсь лицом его щеки. Я больше не чувствую запаха мяты. Его перебивает едкий, соленый запах крови, гари, моторного масла. Я больше не слышу его голоса, не вижу его глаз. Мне вдруг становится очень страшно. Я цепенею, распахиваю глаза и, сжимая в пальцах его плечи, думаю: что мне теперь делать? Как мне без него жить?
Кто-то поднимает меня на ноги. Я не сопротивляюсь, потому что до сих пор не могу пошевелиться. Пялюсь на тело Теслера и словно мантру повторяю:
- Очнись, пожалуйста, очнись. Очнись.
Но Андрей не шевелится.
- Мне очень жаль, - сбивчиво говорит отец, правда мне не удается оторвать глаз от лица человека, засевшего в моей груди. Он ведь, действительно, не встанет, не уйдет, не скажет, что я лезу не в свое дело, не накричит – ничего. – Надо уходить.
- Не могу.
- Зои…
- Я не могу! – глаза щиплет от слез. Я поворачиваюсь к Константину и, ощущая внутри дикий, неистовый пожар, кричу, – они убили его! Он убил его!
- Но…
- Мы все знаем! Абсолютно все! Андрея больше нет, его больше…, - хватаюсь руками за лицо. Вновь рвусь назад, но на этот раз не успеваю сделать и пару шагов. Мешок застегивают, перемещают в одну из машин скорой помощи, - нет. Что они делают? Что происходит? Нет!
- Так надо, - отец хватается за мои плечи и удерживает меня на месте. – Пожалуйста, Зои. Нам надо увезти тебя, пока не поздно!
- Нет.
- Поехали!
- Нет!
Я отпрыгиваю в сторону и вдруг чувствую в себе прилив горячей, ядовитой энергии. Мои глаза вспыхивают. Ничто так не мотивирует к действию, как злость или сильнейшая ярость. В нас просыпаются животные инстинкты. Подобное поведение люди легкомысленно называют преступлением, однако они сильно ошибаются. Месть вполне оправдана, ведь это единственное чувство, не возникающее из воздуха. Это вам ни раздражение, ни тупая радость и ни любовь. Не то ощущение, которое падает на нас, как снег на голову. Месть – это ответ тем, кто сделал нам больно. А если им можно, тогда почему нам нельзя?
- Я знаю, куда идти. - Срываюсь с места. Отец хватает меня за локоть, но я решительно рвусь вперед. – Отпусти.
- Что ты делаешь?
- Пусти!
- Зои, черт подери, успокойся, прошу тебя! Ты ничего не исправишь! Мы должны срочно вернуться домой, взять билеты и…
- Что? – вспыхиваю я хриплым голосом. Горло до сих пор саднит от слез. – Что потом? Будем жить с мыслью о том, скольких людей потеряли?
- Будем жить! – теряет самообладание отец. – Чего ты добиваешься? Парня не вернуть!
- Прошу, отпусти меня!
- Нет, я не позволю тебе вновь рисковать своей жизнью! Сейчас ты слепа, расстроена и не думаешь о последствиях. Но позволь же мне помочь!
- Помоги! – восклицаю я. Приближаюсь к отцу и, разглядывая его похожие, зеленые глаза, шепчу, - но только сначала поверь мне.
- Поверить? Я не понимаю, я…
- Мне надо уйти.
- О чем ты говоришь? Что происходит, Зои? – он внимательно исследует мое лицо и вдруг задумчиво морщит брови. – Ты что-то задумала? Зачем тебе убегать? Куда?
- Доверься мне.
- Ради чего? Чтобы ты вновь исчезла? Чтобы пострадала?
- Чтобы я сделала то, что должна сделать.
- Черт, Зои, - папа потирает руками потный лоб. Его глаза слезятся, и, наверняка, причина в запахе гари, который развивается по ветру. Наверняка. – Я когда узнал, что у меня есть дочь, чуть с ума не сошел! Решил: зачем мне это? Она ведь никогда меня не примет. Никогда! Да и я. Что нас может связывать? - он усмехается. - Однако сейчас ты, действительно, стала частью моей семьи. Ты не просто девочка с улицы, которой нужна была помощь. Ты – моя дочь!
- Я знаю.
- Тогда почему я должен тебя отпускать?
- Потому что…, - слезы наворачиваются на глаза. Я неуверенно беру Константина за руку и сжимаю ее изо всех сил, - потому что надо доверять тем, кто дорог.
- Едва ли ты мне доверяешь.
- Ты ошибаешься.
- Но Зои…
- Пожалуйста, мне нужна твоя помощь. Ты нужен мне.
Мы стоим на перекрестке еще несколько минут, а затем я ловлю такси.
Отец провожает меня взглядом и выглядит ужасно взволнованным. Ох, если бы я только могла остановить время и броситься ему навстречу! Но я не могу. Запрыгиваю в салон и указываю адрес. Теперь нет обратного пути.
По дороге пытаюсь ни о чем не думать. Ни об аварии, ни о бледной, сероватой коже, ни о синих глазах, пронизывающих мое существо, однако все равно плачу. Наконец, мне надоедает вытирать щеки, и я просто замираю, чувствуя, как слезы скатываются вниз по подбородку и падают на колени. Какая разница. Ничего теперь не важно. Я даже страха не испытываю. Еду молча и осознанно, будто чувствую, что будет дальше, и ничего не боюсь.
На самом деле сложно не бояться смерти. Все равно то и дело задумываешься: больно ли это, быстро ли? Да и что ждет нас на той стороне? Встречу ли я маму? А, может, и с Димой сумею поговорить? Глупые мысли, но избавиться от них сложно. Они будоражат сознание до тех пор, пока водитель не паркуется напротив огромного, стеклянного особняка.
Шумно выдыхаю.
Что я делаю? Добиваюсь справедливости. Это того стоит? Определенно.
Впервые я, действительно, понимаю, что происходит. И выходит, когда риск оправдан, колени не так уж и сильно трясутся от ужаса.
Один из охранников лениво останавливает меня перед забором. Спрашивает, что я здесь забыла, на что я лишь равнодушно пожимаю плечами.
- Меня ждут.
- Сомневаюсь, - отрезает мужчина. – Все встречи на сегодня отменены.
- Уверена, поговорить со мной твой Босс ни в коем случае не откажется.
Так и происходит. Едва охранник передает по рации информацию о моем приходе, как тут же широкие двери распахиваются. Кто бы сомневался, что Болконский проглотит наживку.
Высоко держу подбородок. Иду навстречу с человеком, который желает моей смерти, и не испытываю ужаса. Не иронично ли, правда? Кто бы мог подумать, что смотреть в глаза гибели можно так решительно и храбро, когда маленькие проблемы, порой, ломают нас и заставляют погрузиться в целый океан отчаяния. Наверно, только настоящие неприятности и делают людей сильными. Кто же сомкнет в кулаки руки, не собираясь ударить? Спасаемся мы только тогда, когда можем умереть, и говорим только тогда, когда уже нельзя молчать. Странная реакция на то, что способно нас уничтожить.
Поднимаюсь по широкой, мраморной лестнице. По бокам от меня двое мужчин. Их я помню еще с той ночи в мотеле. Они пришли вместе с Димой и светились пустыми, черными глазами, сгорая от желания выбить из каждого, кто попадется на их пути, остатки гордости. Сейчас меня ничуть не пугает их присутствие. Наоборот – подначивает.
Спустя несколько минут скитания по белым, узким коридорам, наконец, оказываемся перед массивной дверью. В груди что-то екает, но всего на долю секунды, а затем я решительно прохожу вперед. Пора поставить точку.
Валентин сидит за дубовым столом. Увидев меня, он не улыбается, но и не стискивает со злости зубы. Наоборот, на его лице выступает пугающее недоумение.
- Не знаю, как реагировать на тебя, Зои. Поразиться твоей глупости или смелости?
- Вы знаете, зачем я пришла.
- Разве? Милая, я понятия не имею, что ты здесь делаешь. – Болконский кротко кивает охранникам, и они послушно покидают комнату. Здесь красиво. Пахнет корицей, и если бы не цель визита, я бы непременно кинулась к книжным полкам и исследовала каждый старинный экземпляр Фрэнсиса Скотта Фицджеральда. – Что мешает мне избавиться от тебя прямо сейчас?
- Ничего, - я пожимаю плечами. Сокращаю между нами дистанцию и останавливаюсь только перед массивным столом. Руки тянутся к стеклянной рамке с фотографией. – Можно?
Не дожидаюсь ответа. Поворачиваю снимок лицевой стороной и усмехаюсь.
- Тебе смешно?
- Еще бы. Что может быть нелепее. Кого пытаетесь обмануть? Или вы поставили рамку специально, чтобы ненароком не забыть, как выглядят ваша жена и сын?
- Зои, ты будешь удивлена, узнав о людях побольше того, что замечают твои прелестные глазки. Или ты до сих пор живешь в фантазиях? Может, и надеждами тешишь свое сердце? Нет хороших людей, нет плохих. Есть просто люди и их недостатки.
- То есть вы называете недостатком то, что убили столько человек?
- Я никого не убивал, милая, - на его лице появляется опасная улыбка. Болконский изящно поднимается с места и впяливает в меня озорной, острый взгляд, - и я до сих пор не понимаю, что ты здесь делаешь. Может, все-таки просветишь меня, потому что у меня нет времени на разговоры с какой-то несчастной, спятившей страдалицей.
- Страдалицей?
- Время – деньги.
- Вы виноваты во всем, что со мной случилось.
- Правда? – устало интересуется он. Застегивает верхнюю пуговицу пиджака и пожимает плечами, - очень жаль. Ты никогда не задумывалась над тем, что существуют вещи посерьезнее твоих жалких попыток спасти мир? Мой бизнес, каким бы он не был – это то, что обеспечивает сотням человек существование. Едва я щелкну пальцами, от голода умрет половина Питера. И ни одно твое слово ничего не изменит. Ты это понимаешь?
- Как благородно.
- Я восхищаюсь твоей стойкостью! Серьезно, Зои, если бы не наши разногласия, мы бы подружились. Ты и Теслер…, - он мечтательно улыбается, а у меня в груди что-то взрывается. Стараюсь выглядеть решительно, пусть невольно и горблю спину. – Вы – опасная смесь. Жаль, что пришлось его устранить. Он был отличным наемником, всегда выполнял заказы вовремя и никогда не доставлял лишних проблем. Я рассказывал, как мы познакомились?
- Нет, - едва слышно шепчу я. – Не рассказывали.
- Обычное дело: отец убивается на работе, пытаясь оплатить лечение своей дочери – она, хотела покончить с собой после несчастной любви. Папаша залетает на крупные деньги, не отдает их вовремя и предлагает услуги своего сына.
- Предлагает?
- Да. – Болконский складывает на груди руки и ядовито улыбается. – Премию худший отец года, как видишь, заслуживаю не только я.
- Как вы можете так говорить? – вспыхиваю я. Теряю самообладание и рассержено морщу брови. – Дима же был вашим сыном! Он…
Валентин резко подходит ко мне. Оказывается совсем близко, катастрофически, опасно близко. Его рука взмахивает вверх, однако вдруг замирает прямо перед моим носом.
В нескольких сантиметрах.
- Никогда не говори о нем.
- А то что? – дрожащим голосом цежу я. – Убьете меня?
- Убью, Зои. И всех твоих близких тоже.
- Как убили Андрея?
- Андрея? – Болконский растягивает лицо в отвратительной ухмылке. – Да. – Мне хочется плакать. – Да, как и Андрея.
- Но зачем? Что он вам сделал?
- Любой, кто переходит мне дорогу, оказывается за ней! Я убил Андрея, потому что он мешал моему бизнесу. Я убил его, потому что он потерял голову и стал помехой. Я убил его!
Вот оно.
Признание.
Делаю несколько шагов назад, а затем медленно вынимаю из кармана сотовый. Все это время Валентин не сводит с меня недоуменного взгляда, однако мне плевать. Теперь уж точно. Я пару раз выдыхаю и спрашиваю:
- Есть?
Сквозь едва слышные помехи в моем ухе звучит ответ:
- Да, Зои. – Голос отца. – Все записано.
- Отлично.
- Теперь уходи оттуда.
Крепко зажмуриваюсь. Тоска по отцу раздирает легкие, однако я упрямо беру себя в руки. Распахиваю глаза, гляжу на Болконского и отрезаю:
- Нет. Прости меня.
- Что? – Константин громко выдыхает. – Нет, мы же договаривались! Зои!
- Спасибо, что был рядом. Я…, - горло першит. – Я люблю тебя, пап.
Впервые называю его папой.
Смаргиваю с лица слезы и сбрасываю вызов. Ноги тут же подкашиваются от незнакомого им чувства. Неужели я, правда, сбросила трубку? Неужели мне будет его не хватать?
- Что ты сделала? – ледяным голосом спрашивает Валентин.
Нервно прохожусь пальцами по волосам и шумно выдыхаю. Стараюсь сосредоточиться, но недовольное лицо Болконского так и мельтешит перед глазами. Приходится преступить к делу, не успев взять себя в руки.
- Что ты делаешь, милая?
- Ваше признание слышал весь участок. – Пожимаю плечами. Затем скидываю с плеча сумку и легкомысленно бросаю ее на пол. – Вы в ловушке, Босс.
Валентин усмехается. Как мне кажется, нервно. Он отходит назад и нажимает длинными пальцами на кнопку под столом. Но никто не приходит. И не придет.
- Знаете, что сейчас случится? Мы с вами подеремся. Вы безжалостно толкнете меня в плечо, - отпрыгиваю назад и сбиваю несколько графинов с бронзовым виски, - отшвырнете в сторону, - налетаю на книжный шкаф, - и тут же отбросите к окну.
Я цепляюсь пальцами за шторы и порывисто тяну их вниз. Звучит неприятный треск, и уже через пару секунд в кабинете Болконского становится светло и ясно. Мужчина срывается с места, идет на меня, но я решительно вскидываю руку.
- Подождите, это не все!
Однако он не останавливается. Мне приходится обогнуть стол, чтобы оказаться от него как можно дальше и выиграть несколько минут.
- Ты что творишь? – удивляется Болконский. Его лицо похоже на лицо змеи, звуки – на шипение. Он пытается говорить непринужденно, легкомысленно, но каждый раз нервно подергивает плечами и косится в сторону выхода. – Ты не выйдешь живой.
- Я знаю.
- Знаешь?
- Да. Но и вам придется несладко. – Медленно наклоняюсь к столу и достаю из дубового хьюмидора округлую, тяжелую сигару. На моем лице почему-то расплывается улыбка. – Не против? Дима тоже их курил. От него пахло…, пахло именно так.
- Что ты делаешь, - шипит Болконский. Однако это не вопрос, и я нарочно оставляю его без внимания. Поджигаю сигару, делаю глубокую затяжку и мурчу от удовольствия.
- Знаете, как сложно бросить?
- А ты знаешь, как сложно убегать со сломанными ногами?
- Наверно, так же сложно, как и жить с вами под одной крышей. Неудивительно, что Дима стал тем, кем стал. Даже Иисус превратился бы в грешника, если бы жил здесь, Болконский! А вы не задумывались над своей кармой? После смерти, вас вряд ли будут ждать райские ворота.
Валентин начинает смеяться. Громко. Он пошатывается назад и спрашивает:
- Ты шутишь?
- Я спросила вполне серьезно.
- Глупая девчонка! Что же ты делаешь? Тебе жить осталось несколько минут, а ты оттачиваешь на мне свое мастерство сарказма? Милая, попрощайся со всем, что видишь, со всем, чем дышишь. Ты больше никогда глаза не откроешь.
- Вы мне угрожаете? – я намеренно двигаюсь в сторону, и мужчина зеркально повторяет мои движения. Хмыкаю. – Знаете, я ненавидела вашего сына.
- Я тоже.
Сердце екает. Я стискиваю зубы и на выдохе продолжаю:
- Дима уничтожал все, к чему прикасался, однако не по собственной воле. Только сейчас я понимаю, что у него попросту не было выбора.
- Он был слабым мальчишкой.
- Он был человеком, которого вы сломали, как ненужную игрушку.
- Не из-за меня он покончил с собой!
- Но из-за вас он никому не был нужен!
Валентин вновь звонко смеется. Потирает руками лицо и спрашивает:
- Помогает?
- В смысле?
- Ну, успокаивает? Ты же знаешь, что виновата, но все равно пытаешься обвинить в его смерти кого-то другого. Однако, милая, Дима умер, потому что ты разбила ему сердце. А не потому, что я был строгим отцом. Он жил до этого, он жил с этим, но тебя пережить не сумел.
- Так себе оправдание.
- Твое не лучше.
- А знаете, как он меня называл? – я вновь оказываюсь спиной к двери и решительно стискиваю в пальцах сигару. Сердце бешено стучит. Вот-вот и я свалюсь на пол от переизбытка чувств. – Лгунья.
- Он был прав?
На лице Болконского ухмылка. Ничто не способно пробить его каменное сердце. Он – бесчувственная статуя, в которой больше не осталось жизни. И тогда я киваю.
- Да. Он был прав.
И выпускаю сигару. Она падает в нескольких сантиметрах от моих ног и воспламеняется, смешавшись с каплями алкоголя. Тут же молниеносно огонь становится больше, разрастается и перекидывается на книги, сваленные шторы. Я смеюсь, а Болконский свирепо кидается вперед.
- Что ты делаешь!
Его попытки рвануть к двери – тщетны. Прямо между нами стеной вспыхивает пламя, и Валентину ничего не остается, кроме как кинуться обратно к дубовому столу.
Уверена, вскоре и он превратится в груду пепла.
- Знаете, что самое смешное? – я ядовито улыбаюсь, наблюдая за ужасом, светящимся в глазах у мужчины. Он резко переводит на меня взгляд, и прилизанные когда-то светлые волосы растрепаются в стороны. Огонь пылает, поднимается дым, и мне становится трудно дышать, но я не сдвигаюсь с места. Я буду смотреть на то, как он умирает. – Врать чертовски интересно.
- Нет! Ты не уйдешь! – его руки нащупывают в столе что-то тяжелое. Уже через секунду в воздухе оказывается длинный, серебристый кольт и его дуло направлено мне в голову. – Не уйдешь! Я не позволю какой-то девчонке…
- Вы горите.
- Что?
- Ваша нога…
Болконский громко выругивается и начинает тушить низ штанин огромными ладонями.
- Черт! – кричит он, похлопывая пальцами по шерстяной ткани. – Дьявол!
Все это время я не свожу с него глаз. Огонь приближается, пытается укутать в себя, как в одеяло, но я не обращаю внимания. Пот проступает на лице. Руки неприятно покалывает и жжет. Однако я твердо держу спину и наблюдаю мутными глазами за тем, как в агонии мечется мой злейший враг. Мне это нравится.
- Ты! – восклицает он, потушив штанину. Его рука вновь взметает вверх. – Ты умрешь.
- Вы опоздали.
- Никогда не поздно лишить кого-то жизни.
Возможно, он прав. Я вдруг отчетливо понимаю, что Болконский выстрелит. Он сделает это, ведь он – не Дима. Дыхание перехватывает. О, нет! Интуитивно я отскакиваю назад, но не успеваю. Звучит выстрел, и мои глаза закрываются.
ЭПИЛОГ
Я вырываюсь из машины и перебегаю через дорогу. Вокруг хаос. Пожарные пытаются совладать с огнем, поглотившим стеклянный особняк Болконских, но их попытки тщетны. Бунгало Димы горит, словно новогодняя елка.
Хватаю за руку одного из докторов.
- Что здесь происходит?
- В доме еще остались люди.
- Что? – женщина убегает, а я вдруг замечаю вдалеке отца. Он сидит на парапете и держится руками за лицо. Мне неожиданно становится жутко страшно. Я срываюсь с места, бегу к нему и восклицаю, - пап! Папа!
Он не отвечает. Даже не поднимает на меня глаз. Черт, что же тут творится? Рассерженно оглядываюсь и смахиваю со лба капли пота. Жара стоит неимоверная, будто особняк Валентина – лагерный костер, который весь город решил посетить.
Вновь смотрю на отца.
- Где Зои?
Его плечи содрогаются. Теперь мне и вовсе нечем дышать. Что эта тупая идиотка опять учудила! Присаживаюсь напротив папы на корточки и рычу:
- Что такое? Где она!
- Я не смог.
- Что?
- Саша, я…, - он, наконец, поднимает взгляд. Лучше бы он этого не делал, - я не смог уберечь ее. Не смог ее спасти!
Дело в том, что злость моя мгновенно испаряется. Вскочив на ноги, я распахиваю глаза, смотрю на горящее здание и неожиданно осознаю: с Зои произошло нечто плохое. От того все мое тело наливается горячим свинцом. Сорвавшись с места, несусь к докторам и кричу:
- Где девушка? Она жива? Ее нашли? – язык заплетается. – Девушка, невысокая. Выглядит на семнадцать, восемнадцать лет. Постоянно несет чушь и не думает о последствиях.
- Девушка?
- Да!
- Есть девушка, - отвечает мужчина и кивает в сторону одной из носилок. Из мешка торчит обугленная рука, - но смотреть не советую.
Больше ничего не помню.
Проваливаюсь в бездумье и молочу кулаками из стороны в сторону до тех пор, пока меня не оттаскивают в машину и не увозят в неизвестном направлении.
В себя прихожу уже дома. В ушах звенит, в носу запах гари. Я моргаю, поднимаюсь и вновь валюсь на постель. Понятия не имею, сколько так провожу времени. Глаза мои постоянно открыты, и они впялены куда-то в пустоту сквозь стены, воздух. Едва вспоминаю обугленную руку начинаю блевать, а потом рыдаю, как девчонка, круша все, что попадается под руку.
- Саша, пора.
Это голос мамы. Она заходит ко мне в комнату и впервые не выглядит надменно. Сейчас ей также паршиво, как и всем в этом доме. Ее рука касается моей щеки.
- Саш, поднимайся. Нас ждут.
- Зачем?
Она не отвечает. Отводит взгляд, и только потом до меня доходит, что я лежу на постели в черном, смятом костюме. Когда оделся? Какой сейчас день? Киваю. Заторможено и рассеянно поднимаюсь на ноги, шепча: я в порядке, все хорошо, пусть и не слышу собственного голоса.
Потом, кажется, еду на машине, потом вроде папа что-то говорит. Глаза у него до сих пор красные. Может, он тоже потерял счет времени? Погода серая. Как и всегда было в Питере до того дня, как она не появилась на пороге. Я не хочу думать о ней, потому что единственное мое воспоминание – это последний наш разговор. Однако все равно думаю. Иногда меня пробирает, и вместо рыданий наружу вырывается смех. Мама в такие моменты очень пугается. Но не объяснять же ей, что я вспоминал, как мы обкурились на парковке и носились под ночным небом?
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |