- Или кто-то заставил их разонравиться, разойтись, разругаться. – Поднимаю глаза на отца и вижу, что он прекрасно понимает, к чему я веду. Однако хватит на сегодня откровений. Не хочу вновь услышать то, от чего потом будет жутко раскалываться голова. – В чем же смысл этого вечера? – Выпрямляю спину, чтобы хотя бы немного соответствовать виду Константина и пожимаю плечами. – Мы просто разговариваем, пьем, слушаем музыку, а потом кто-то вдруг из обычных смертных становится немного счастливее?
- Мы покупаем картины, винтажные статуи, скульптуры, а деньги переводят на счет пострадавших в дорожно-транспортных происшествиях.
- О, - на выдохе покачиваю головой я и вновь устало горблюсь, - ответственный, конечно же, Болконский. Так ведь?
- Да. – Константин недоуменно хмурится. – Он создал этот фонд три года назад, когда…
- …умерла его жена. – Я киваю. Слежу за взглядом отца и вижу высокого, широкоплечего мужчину в идеально выглаженном, сером костюме. У него светлые волосы, добрые, красивые глаза, и даже улыбка, которой он одаряет гостей, очаровательная. Я как не присматриваюсь, все не могу поверить в то, что вижу корень зла собственной персоной. Что? Просто немыслимо. Неужели именно этого человека боятся все, кто сейчас так смело пляшет в этом светящемся, пульсирующем красками зале?
- Кстати, - Константин откашливается. Я перевожу на него взгляд и вдруг вижу какую-то странную, виноватую улыбку, - Зои…
- Что такое? – я вся напрягаюсь. – Что-то случилось?
- Есть еще одна часть вечера, о которой я забыл тебе сказать. У меня ведь всегда был только сын, и я как-то даже не подумал…
- В чем дело?
- Торги.
- Торги? – растерянно вскидываю брови. – Как это понимать? Вы…, то есть ты же знаешь, что денег у меня нет. Я вряд ли как-то смогу помочь тем, кто в них нуждается.
- Сможешь, - он в смятении морщит глаза, - этот вечер – заслуга Болконского, однако средства вкладывают шесть семей. У двух из них – только сыновья. Но…
- Боже, не тяни. Я не понимаю!
- Это вроде благотворительного жеста. Выходят девушки, и мужчины платят хорошую сумму за свидание с ними.
- Что? – в ужасе расширяю глаза. – Ты ведь шутишь. Я не собираюсь ни в чем подобном принимать участия. Это аморально. Продавать себя за деньги? Господи. Что у вас за проблемы с головой? Вы явно не о том переживаете.
- Деньги также переводят на счет пострадавших. И зачастую большие деньги. Поэтому я не вижу смысла в отказе. Участвует Елена, ее знакомые и их дочери…
- Но я ей не дочь. Я вообще здесь чужая, и…
- Зои, - Константин вновь смотрит на меня как-то слишком уж серьезно, будто попросил не продать себя за деньги, а открыть новую планету, - тебе придется. Это традиция. В ней нет ничего дурного.
Нет ничего дурного? Я в ужасе смотрю на отца, затем перевожу взгляд в сторону танцпола и едва не проваливаюсь от стыда сквозь землю. Дима смотрит на меня, смотрит на меня слишком пристально, слишком опасно, и я знаю: если ему удастся меня выкупить – произойдет нечто плохое, неконтролируемое; то, чего я не могу допустить.
- Свидание – формальность, - успокаивает меня Константин. – Зачастую никто на них даже и не ходит.
Однако легче мне не становится. Я не хочу даже минуту проводить в компании этого безнадежного психа. Черт, во что же я себя втянула? Отец говорит и говорит, щебечет рядом, а я не слушаю. Поворачиваюсь спиной к Диме и глубоко втягиваю в легкие воздух, пытаясь взять под контроль мысли и, разбежавшиеся в разные стороны, страхи. Возможно, все обойдется. Да? Возможно, скоро все закончится, и я спокойно закроюсь в своей комнате, залезу под одеяло и больше никогда из-под него не вылезу.
- Дамы и Господа, я рад приветствовать Вас на нашем, ежегодном благотворительном вечере! – Люди взрываются аплодисментами, а я приподнимаю голову и замечаю на сцене старшего Болконского. Он улыбается, пару раз кивает головой и выглядит точно так же, как и его сын, когда тот пытается казаться милым, внутри сгорая от зеленой скуки. Он эмоционально размахивает руками, делает ударения на местоимения «наш», «наше», «нашему», и сверкает глазами, словно пытается затмить светом горящие канделябры. – Я надеюсь и искренне верю в то, что наше вмешательство спасет кому-то жизнь. Что наши дети не столкнутся с подобными трудностями, и сумеют привести нас к светлому будущему.
Люди одобрительно кивают, хлопают, сжимая в руках бокалы с шампанским или иным алкоголем, а я настороженно оглядываюсь: сколько же из них уже заплатили органам зеленые бумажки, пытаясь покрыть пьяного сына, пьяную дочь или взбушевавшуюся, гламурную жену? От подобных мыслей становится тошно, и я встряхиваю головой. Пытаюсь сосредоточиться на чем-то другом, как вдруг чувствую рядом знакомый запах. Все тело тут же сводит. Я медленно поднимаю глаза, вижу сначала черные ботинки, угольные, прямые брюки. Потом рубашку, синий галстук, слегка заросший подбородок, прямые, сжатые губы. И, наконец, глаза.
- Приглашаем на сцену наших девушек! – провозглашает старший Болконский, а я не могу пошевелиться.
Теслер смотрит прямо на меня. Молчит, а я буквально сгораю от неясного мне страха. Что ему нужно? Почему он стоит рядом? Я хочу задавать и задавать ему вопросы, как вдруг кто-то толкает меня в бок и отрезает:
- Зои, не спи.
Растеряно оглядываюсь. Софья хватает меня под руку и тянет вперед, а мне так и хочется заорать на нее во все горло. Какого черта она говорит мне, что делать? Правда, я не произношу ни звука. Иду рядом, послушно переставляя дрожащие ноги, и все думаю, зачем же Теслер ко мне подошел. Мы становимся в ряд. Я сглатываю, понимая, что сейчас каждый в церемонном зале прожигает своим пытливым взглядом мое лицо, оценивает, сколько же стоят мои кривые, худощавые ноги, думает, как много он сумел бы за меня отдать. Господи. Сжимаю, разжимаю руки. Пытаюсь смотреть куда угодно, лишь бы не на людей, быстро пробегаю взглядом мимо Димы – мое сердце не выдержит его очередной, змеиной ухмылки – и неожиданно натыкаюсь на синие, сосредоточенные глаза Теслера, прожигающие во мне огромную дыру. Краснею. Начинаю нервничать еще больше.
- Анна, - улыбаясь, восклицает Болконский. – Первоначальная цена пятьдесят тысяч.
Пятьдесят тысяч? Я едва не валюсь со сцены, от пронзившего все мое тело дикого шока. Отдать такие огромные деньги лишь за то, чтобы провести с какой-то незнакомой, испорченной эгоисткой один вечер? Серьезно? Наверно, мои глаза становятся безумными потому, что София дергает меня за руку и тихо рявкает:
- Прекрати.
- Это идиотизм, - также тихо отвечаю я. – Вы все спятили. Стоит подорвать это здание на воздух, а останки людей закопать как можно глубже в землю!
- Еще раз скажешь подобное, и закопают тебя. С превеликим удовольствием.
Не отвечаю. Слышу, как кто-то предлагает сначала пятьдесят пять тысяч, потом семьдесят и растеряно моргаю. Черт подери. Эти люди – полные кретины.
- Татьяна! – вновь восклицает Болконский.
Передо мной стоят еще две девушки. Одна из них – Софья. Интересно, сколько же денег заплатят за красоту и ум Неловой? Да и вообще оценит ли публика ее умственные способности, так как, судя по предыдущей красотке, которую оценили почти на сотню тысяч благодаря ее не по возрасту большим буферам – мозги здесь никакой роли не играют.
- Соня!
- Шестьдесят! – тут же кричит какой-то парень.
- Восемьдесят пять!
- Сто!
- Сто пятьдесят!
Я стою в полнейшем шоке. Софья улыбается. Смазано кивает мужчине в ярко-желтом костюме и икает. Слава богу, это слышу только я.
- Продано!
О, Боже. Моя очередь. Моя очередь! Не знаю, куда мне деться. Испуганно мельтешу из стороны в сторону, пытаясь понять, что лучше: успокоиться или выпрыгнуть в ближайшее окно, наплевав на возможные переломы. Как вдруг слышу:
- Зои. – Болконский смотрит на меня иначе. Он делает несколько шагов мне навстречу и протягивает вперед широкую ладонь. – Добро пожаловать.
- Здравствуйте, - язык я явно проглотила. Пытаюсь выглядеть уверенно, но то и дело мну пальцами скользкую юбку.
- Так как ты новенькая, ставку увеличиваю вдвое. Сто тысяч!
Я нервно хихикаю: почему бы и нет. Давайте сразу переметнемся к шестизначным цифрам. А? Как вам? Уже предчувствую, как зал заливает отвратительная тишина, и меня уносит на руках армия всепризнанных изгоев, у которых нет ни друзей, ни семьи, ни денег. Как вдруг слышу:
- Двести.
Поднимаю глаза и тут же съеживаюсь. Глаза у Димы яркие. Даже в целой толпе из похожих, богатеньких сынков, чьи принципы не менее эгоистичны, он выделяется, как белое пятно посреди черного поля. Блин. Я серьезно влипла.
- Триста пятьдесят, - внезапно отрезает игривый голос, и одновременно с блондином люди заторможено поворачивают лица в сторону единственного, занятого столика. – Хотя давайте сразу четыреста. – Со стула порывисто поднимается рыжеволосый мужчина. Он широко лыбится и восклицает, - живем ведь один раз!
Я вспыхиваю от возбуждающего удивления. Черт подери! Мало того, что за меня хотят отдать такие огромные деньги, так я еще могу и не попасть в ловушку к безбашенному, ненормальному психу! День неожиданно приобретает иные краски. Однако воодушевляюсь лишь я одна. Лица людей вытягиваются и становятся непроницаемыми, словно они только что увидели приведение.
- Пятьсот, - рычит Дима. Сопровождает незнакомца взглядом до самой сцены и резко добавляет, - пятьсот пятьдесят!
- Шестьсот.
Я не могу пошевелиться. Зал ахает, а мужчина нагло поднимается ко мне на подмостки, будто торги уже давно окончены.
- Добрый вечер, - шепчет он. - Что-то мне подсказывает, что сегодня я проведу в вашем обществе незабываемое время.
Он целует мою руку. А я едва не валюсь со сцены от странного волнения. Грудь сдавливают невидимые силки. Я чувствую, знаю, произойдет нечто плохое, ужасное, но в очередной раз не прислушиваюсь к интуиции. Слышу, как Болконский закрывает торги, как зал взрывается пытливым, рьяным шепотом, и счастливо улыбаюсь:
- Вы только что спасли мне жизнь.
ГЛАВА 11.
Соню приглашают на сцену. Она кланяется, растягивает губы в открытой, нахальной улыбке и садится за рояль. Дирижер вскидывает руки, музыканты послушно приподнимают плечи, и уже через секунду зал заполняет быстрая, испанская мелодия, поджигающая в груди все наши самые сокровенные чувства. Она льется мне на голову, будто музыкальный ливень из наслаждения и удовольствий, и я кружусь в танце, испытывая всеми клеточками своей души это странное ноющее ощущение свободы в легких, в голове, в мыслях. Незнакомец крепко сжимает длинными пальцами мою талию и шепчет:
- Вы еще не убежали. Значит, вы, действительно, новенькая.
- Но и вы не унеслись прочь, - парирую я, - значит, только недавно вернулись в Санкт-Петербург и еще не в курсе того, что здесь творится.
- Неужели, танцуя с вами, я порчу свою репутацию?
- Ужасно и неоспоримо.
- К сожалению, мне уже нечего терять.
Глаза у мужчины странного цвета: светло-коричневого, почти рыжего. И я с интересом изучаю их в те моменты, когда мы невольно встречаемся взглядами. Музыка подхватывает нас в свои невидимые руки и вихрем кружит и кружит по паркету, и я улыбаюсь.
- Вы красивая девушка, Зои, - неожиданно пропевает незнакомец.
- Спасибо.
- Вы, правда, не знаете, кто я?
- А это так важно?
- Что ж, и тут вы правы. Куда предпочитаете уйти?
- Как можно дальше отсюда. – Я невольно осматриваюсь. Вокруг кружатся пары, лица, костюмы, и я могу столкнуться взглядом с кем угодно: с любым из этой тысячи, с любой из этой сотни, но почему-то я вновь вижу его, Теслера. И тут же порывисто отворачиваюсь.
- Вас испепеляют взглядом, моя дорогая.
- Да, моя кожа вот-вот вскипит от незаслуженного внимания.
- Опасные у вас друзья, - мужчина смотрит мне за спину и вдруг кривит худоватое, острое лицо, - хотя сложно в наше время найти неопасного человека. У каждого свои грешки в шкафу. Правда, кто-то частенько потрошит его, вываливая сокровенные тайны наружу, а кто-то так и живет с ними, поджидая пока те состарятся, покроются толстенным слоем пыли и магическим образом самоуничтожатся.
- И как? – я пожимаю плечами. – Самоуничтожаются?
- Отнюдь нет. Лишь накапливаются, моя дорогая.
Непроизвольно вновь смотрю на Теслера и вспыхиваю: он тоже на меня смотрит. Я кружусь в быстром танце, а синеглазый парень следует чуть поодаль, будто идем за нами, будто следит, наблюдает.
- Андрей Теслер, - игриво щебечет мужчина, - он не выпускает вас из виду.
- Нет, - я отнекиваюсь, а сама не могу оторвать глаз от его бездонного, холодного взгляда, который заставляет меня не просто бояться, но и желать понять причину этого непривычного, горячего страха. – Вы сказали Андрей?
- Да. Однажды он меня выручил.
- Каким же образом?
Мужчина кривит правую бровь, а я испуганно замираю: не может быть, нет. Я не верю в то, что он, действительно, способен на убийство! Человек не может сначала спасать жизнь, а затем хладнокровно ее отнимать. Это противоестественно.
- Нельзя полагаться на такого человека, моя дорогая. Он не способен ни на какие чувства. В один момент, он – друг, в другой – палач. Ведь всем известно, чем он зарабатывает себе на жизнь.
- Я не верю слухам, - сглатываю, а сама невольно вспоминаю Теслера с пистолетом в руке, его черный, равнодушный взгляд который ранит сильнее оружия.
- Слухи не возникают из ниоткуда.
- В таком случае, в этом зале нет ни одного хорошего человека.
- А вы думали иначе? - мужчина растягивает лицо в игривой улыбке, а у меня в груди все сжимается. Мы кружимся быстрее, быстрее и быстрее, и вдруг размыкаем руки. Томная музыка прожигает все мое существо, скрипка и виолончель играют мелодию на моих личных струнах, а я вдруг перехожу по кругу к новому партнеру. Он подхватывает меня за талию и сжимает ее так грубо, что я тут же – даже не поднимая глаз – понимаю, к кому попала в ловушку.
- Хороший вечер, не правда ли? – шипит мне прямо в лицо Дима, а я с вызовом стискиваю зубы. Поднимаю на него взгляд и к собственному удивлению широко улыбаюсь.
- Лучший в моей жизни.
- Лгунья, ты портишь мне настроение.
- Я не виновата в том, что тебя обыграли.
- Меня нельзя обыграть.
- Можно, - чувствую, как блондин с силой сжимает запястье, и рвусь его из оков. Тщетно. Мне становится больно, но я лишь искреннее улыбаюсь. – Что? Закончились все идеи? Больше ничего не планируешь сделать? Давай, сожми мою руку до такой степени, чтобы я отключилась прямо здесь и сейчас, на глазах у всей этой толпы. Давай!
- Алкоголь придает тебе уверенности? – Дима тянет меня к себе и так грубо сжимает за плечи, что я с трудом могу дышать. – Ты никуда не пойдешь. Ты останешься со мной.
- Нет. Ты проиграл.
- Я не позволю.
- Отпусти меня! – музыка взрывается в кульминации, скрипка, похожая на мой истошный крик, взмывает до небес, и я со всей силы пытаюсь оттолкнуться руками от парня, беспомощно вертясь из стороны в сторону. – Я не твоя собственность!
- Ты ошибаешься.
- Это ты ошибаешься! Я…
- Ты сейчас же закроешь рот и сделаешь то, что я скажу! - он сжимает мою кисть, скалит зубы и вдруг начинает идти на меня так стремительно, что я едва не валюсь с ног. – Сегодня, завтра, через неделю, месяц, ты будешь слушать меня, будешь приседать, говорить, лежать, раздвигать худощавые ноги, когда я скажу! Ты больше не имеешь права дышать без моего разрешения! Не имеешь права закрывать глаза, пока я не разрешу тебе это сделать! Ты – моя, полностью, без остатка. Услышала? Услышала меня?
Я спотыкаюсь на краю собственной юбки и неуклюже валюсь на пол. В ужасе поднимаю глаза вверх и дышу так тяжело и громко, что перебиваю музыку.
- Зои! – рядом оказывается отец. Он обходит Диму, приближается ко мне и порывисто поднимает с пола. – Ты в порядке? - Оборачивается через спину на блондина, ждет хотя бы какого-то объяснения, но тот занят своими мыслями. Отдергивает темно-серый, шерстяной пиджак, холодно отрезает:
- Прошу прощения, - и срывается с места.
- Зои, - отец вновь поворачивается ко мне. – Что происходит? Что это было?
Не слышу Константина. Смотрю вдаль удаляющейся фигуре блондина и едва удерживаю в груди дикий ужас. Глаза покалывает, и мне приходится сжать их с безумной силой, чтобы не разреветься на виду у любопытной толпы: черт! Дима сумасшедший, он спятил, выжил из ума! О чем он вообще говорил? О какой собственности? О каких правилах? Неужели он и, правда, думает, что я соглашусь на подобное? Что смирюсь с его безумными, неадекватными мыслями?
- Мне надо отойти.
- Ты в порядке?
В порядке ли я? Да, я сейчас заору на весь чертов зал от ледяного ужаса, стискивающего костлявыми пальцами мое горло!
- Да, - отрезаю я. – Все хорошо. Просто хочу пройтись.
Я выхожу из зала под пристальным вниманием тысячи глаз. Выпрямляю спину, чувствую себя отвратительно и думаю: что Диме от меня нужно? Почему он решил, что может надо мной издеваться? Плевать, что я как-то связана с Сашей. Здесь другое. Здесь что-то личное, будто он ненавидит меня, хочет уничтожить. Но с какой стати? Мы едва знакомы!
Я забегаю в темный угол, облокачиваюсь спиной о стену и крепко стискиваю себя руками за талию. Грудь так и трясется от коротких, прерывистых вздохов, и мне вдруг кажется, что вот-вот и я разревусь. Сломаюсь, как и все до меня, к кому успел притронуться Дима. Неужели они тоже чувствовали себя так беспомощно и глупо, ведь нет ничего смешнее подростковых, дурацких проблем; проблем, когда внутри появляется такое чувство, будто весь мир против тебя, хотя на самом деле все до банального просто и категорично.
Протираю холодными руками лицо и откидываю назад голову. Как же хочется унестись отсюда как можно дальше, забыть обо всем, что тут творится. Кто бы мог подумать: у богатых гораздо больше проблем, чем у бедных. Они улыбаются, носят эти маски и лгут друг другу день ото дня, скрывая собственные чувства, эмоции, мысли за толстенной стеной равнодушия. Как так вообще можно жить? В постоянном напряжении. В постоянном страхе, что кто-нибудь да увидит твое настоящее лицо.
- Идиот!
Я слышу удар и растеряно выплываю из мыслей. Выглядываю из-за угла, прищуриваюсь и вдруг испытываю странное отвращение. Желудок вмиг сворачивается, неприятно сводит, и мне приходится сильнее облокотиться спиной о стену, чтобы не согнуться от боли.
- Щенок! – очередной удар. Пощечина по красному от предыдущего наставления лицу. Но Дима не двигается. Крепко стискивает зубы, закрывает глаза, молчит, а я вижу, как играют его острые желваки. – Что ты устроил? Что за цирк? - Старший Болконский кружит вокруг сына, будто акула. Он не срывается, не орет во все горло, но он шипит и рычит так резко, яростно, что даже мне становится не по себе. – Испортить вечер из-за какой-то девчонки.
- Я не портил тебе вечер.
- Ты испортил его себе.
- Это мое дело. – Дима недовольно кривит лицо. Видно, как ему неприятно отчитываться перед кем-то, когда обычно кланяются перед ним. – Я разберусь.
- Разберись, - рычит старший Болконский. – Разберись, иначе разберусь я. И тогда никому хорошо не будет. Ты меня понял?
- Да.
- Не слышу?
- Да, отец. Я все сделаю.
Они испепеляют друг друга похожими, темными взглядами, а я вновь впечатываюсь в стену. Почему-то становится не по себе. Знаю, что должна ненавидеть Диму, но вдруг лишь начинаю больше его понимать. Он псих не от того, что сам решил сходить с ума. Он псих потому, что умерла его мать; потому что жив его отец. Потому что существовать здесь и не сходить с ума – мечта лишь наивных идиотов, верящих в сказочные концы и всепоглощающие чувства. Однако способно ли это оправдать его поступки?
Я возвращаюсь в зал. Вижу рыжеволосого мужчину и улыбаюсь, надеясь, что он еще не записал меня в список людей-с-которыми-определенно-не-стоит-общаться. Однако незнакомец лишь кивает и приподнимает чуть выше бокал с шампанским, обнадеживая мои безнадежные сомнения. Я хочу подойти к нему, как вдруг кто-то осторожно берет меня под локоть.
- Не стоит общаться с ним.
Я растерянно оборачиваюсь и замираю. Вижу перед собой синие, темные глаза и почему-то прихожу в состояние бессмысленного скитания, разрываясь на тысячи частей и мечтая одновременно убежать и не срываться с места.
- Почему? – неуверенно сглатываю. – Он не сделает мне ничего плохого.
- Не факт. Однако я имел в виду другое.
- Что же именно?
- То, что плохое сделаешь ему ты.
- Я? – удивленно вскидываю брови. – Каким же образом? Ведь это не мне позволено устранять проблемы за большие деньги.
Не знаю, к чему произношу это, но взгляд Теслера тут же становится не просто синим, а черным, ледяным. Он выпускает мой локоть и отрезает так, будто только что увидел перед собой злейшего врага:
- Тебя это не касается.
- Тебя – тоже.
- Ты – такая же, как и остальные. Избалованная. Поверхностная. Ты не думаешь, а потом об этом жалеешь.
- Что прости? – меня пугают перемены в его настроении, но еще больше меня пугает мое же желание узнать о нем как можно больше. – Я не думаю? Серьезно? Ладно, как скажешь. В таком случае, чем занимаешься ты? Или работа на Болконских – вполне осознанный поступок?
- Не твое дело.
- Тогда зачем ты вообще ко мне подошел?
- Предупредил.
- Я и без тебя справлюсь.
- Настолько уверена в себе?
- Настолько не уверена в тебе.
Теслер стискивает зубы, я вижу, как на его лице выделяются острые скулы, и невольно прикусываю губу. Он сводит меня с ума, но отнюдь не так, как остальные безумные фигуры этого фальшивого микромира. Мне определенно страшно, да. Но еще мне безмерно интересно. И я понятия не имею, откуда взялись эти чувства. Возможно, я просто никак не могу забыть тот вечер, мятный запах, ветер и ощущение странного спокойствия, вскружившего мне голову. А, может, я просто сошла с ума.
Не знаю, что сказать, поэтому вдруг выпаливаю:
- Красивая музыка.
И так же неожиданно слышу:
- Я не буду с тобой танцевать.
Меня будто пихают в живот. Я в смятении краснею, ощущаю чувство невообразимого стыда и восклицаю:
- Я и не думала тебя приглашать!
- Правильно. Тебе определено не стоит этого делать.
- Почему? Потому что ты – опасный, свирепый убийца? Или потому что у тебя такое же огромное самомнение, как и у каждого в этом зале? Боишься, что я подпорчу твою репутацию?
- Контролируй, что говоришь.
- Ты следишь за мной.
- Нет.
- Потом пытаешься поговорить.
- Зачем мне это?
- А теперь отталкиваешь?
- Отталкиваю? – Андрей пронзает меня ледяным взглядом и дергано пожимает плечами, будто пытается стряхнуть с себя свои же мысли. – Некого отталкивать. Ты мне абсолютно неинтересна.
- Отличное клише. У плохих людей нет чувств.
- Так и есть.
- Но ты врешь. Если бы хотел сделать мне больно – сделал бы.
- Я сделаю тебе больно, если мне за это хорошо заплатят.
Растеряно распахиваю глаза. Мне вдруг становится так обидно и неприятно, что я неуклюже пошатываюсь в сторону, как от роскошного нокаута. Смотрю ему в глаза, но вижу лишь дикий холод, и от того ощущаю себя еще большей идиоткой, которая вдруг повелась на красивые мечты, на наивные странные мысли, кричащие о том, что им есть о чем грезить. Нет. Я ошибалась. В глазах у Теслера нет ничего, кроме льда. И пусть я не хочу в это верить, у меня не осталось выбора.
Я порывисто отворачиваюсь от парня и подбегаю к столу с напитками. Хочу взять бокал с шампанским, но почему-то не могу пошевелиться. Так и смотрю на эти газированные пузыри, прилипшие к краю, и не двигаюсь, ожидая очередной, глобальной катастрофы.
- Остальные пары уже ушли, - вдруг говорит знакомый голос. Я поднимаю взгляд, вижу рыжего незнакомца, вижу, как он быстро допивает напиток, как со стуком опускает бокал вниз, и натянуто улыбаюсь. – Может, уйдем?
Хочу ли я уйти. Могу ли я уйти. Безумие Димы. Предупреждение Андрея. Наверно, мне уже давно стоит унять свое желание борьбы, стоит успокоиться.
- Пойдем.
Я все-таки осушаю бокал с шампанским, а затем разъяренно стискиваю зубы. К черту всех. К черту каждого, кто находится в этом зале, в этом городе! Я не собираюсь жить по их правилам. Пусть подавятся собственными ядовитыми мыслями, деньгами, ложью. А я больше не желаю здесь находиться. Ни минуты.
Мы выходим через центральную арку, садимся в роскошный черный лимузин и едем в тишине, рассекая полупустые улицы Питера. Все это время я смотрю в окно, думая о глазах Теслера, о его словах и о том, как паршиво мне было их услышать. Почему же он так на меня влияет? Поправляю юбку и неожиданно ловлю странный взгляд мужчины, которым он жадно разглядывает мои ноги. Тут же невольно скрещиваю их и замираю: правильным ли решением было уехать черт знает куда с абсолютно незнакомым человеком?
- Я к вам не притронусь, моя дорогая, - вдруг пропевает он. Наливает в бокал до краев шампанского и улыбается, - будете?
- Нет, спасибо.
- Вы смелая. Не боитесь находиться в моем обществе.
- Честно, есть в этом-то нечто пугающее. Но лучше здесь. Чем там.
- Я рад, что обошел самого Болконского, - мужчина лыбится, - хотя немного удивлен.
- Удивлены? Неужели существуют люди безумнее его?
Незнакомец не отвечает. Лишь вновь кривит губы и отпивает шампанского, не отводя от меня оранжевых глаз. Затем стягивает с шеи бабочку и говорит:
- Сделаем остановку в люксе. Я уже заказал нам ужин.
Я киваю, пусть еще отчетливее осознаю, что не имею никакого желания идти куда-то с этим человеком. Он интересный и милый, но я никак не могу отделаться от ощущения, будто произойдет нечто плохое. Сжимаю перед собой руки и говорю: успокойся, все в порядке, все хорошо, а сама едва сдерживаюсь от желания выскочить из лимузина прямо в окно.
Мы останавливаемся около безумно красивого, старого здания, освещенного лучами искусственного света. Не могу скрыть восхищения и, выходя из лимузина, невольно улыбаюсь. Отель – словно отсылка к средневековому Санкт-Петербургу восемнадцатого века. Вокруг не менее роскошные дома, улицы, и мне приходит в голову, что я сплю. Это нереально. Я не могу видеть такое, ведь я не способна позволить себе и одну десятую подобной красоты.
- Пойдемте.
Мужчина ведет меня вперед, на ресепшене договаривается с симпатичной женщиной, а я стою, разинув рот. Оглядываюсь, изучаю сводчатые потолки, картины, красную, расписную дорожку, и не верю своим глазам. Данное место сродни музею. Неужели есть люди, которые совершенно спокойно могут позволить себе такую роскошь?
Уже в номере рыжеволосый мужчина распахивает дверцы балкона, и я завороженно смотрю на Питер, чувствуя, как мурашки ползут по спине. Отель находится в центре города, поэтому мне открывается вид и на Дворцовую Площадь, и на Эрмитаж, и на Русский Музей, и на Исаакиевский Собор, и я растеряно хмурю лоб, не в состоянии сдержать улыбку.
- Как красиво, - шепчу я. – Здесь совсем другой мир.
- Я много видел городов, объездил много стран, но все равно, каждый год, я слепо и верно возвращаюсь сюда, - мужчина протягивает мне бокал с шампанским и лениво облокачивается о стальные поручни. – Ничто не сравнится с безумной роскошью Санкт-Петербурга. И бежит отсюда только глупец.
- Тогда почему вы просто не останетесь тут и все? Почему продолжаете искать что-то лучше?
- Потому что здесь меня не ждут.
- А где ждут?
Мужчина усмехается и тянет:
- Что ж, да, возможно, нигде. Но в других странах люди хотя бы не понимают, с кем имеют дело. Наверно, потому я и был так рад повстречаться с вами, Зои. Вы не знаете моего прошлого и не бежите прочь.
- А есть отчего бежать?
- Безусловно. И я бы не хотел, чтобы до вас дошли эти слухи.
- Слухи? Или правда?
Рыжеволосый мужчина отходит назад и смотрит на меня так, будто я сказала нечто удивительное. Он вновь улыбается и восклицает:
- Вы поражаете меня, моя дорогая! Что ж, да. Люди правы. В конце концов, слухи не возникают из воздуха. И мне впору сидеть за решеткой, а не прохлаждаться на балконе.
- Знаете, что виноваты и все равно продолжаете наслаждаться жизнью?
- Как и все люди, Зои.
- Что же вы натворили, позвольте узнать?
- Не позволю. Ведь вы уйдете.
- Может, это будет правильно. Если вы такой плохой человек, зачем мне находиться рядом с вами?
- Тогда почему вы смотрите на него?
Растеряно замираю и спрашиваю:
- На кого?
- На Теслера. Я видел, как он испепеляет вас взглядом. А еще видел, как вы отвечаете ему тем же. Он, возможно, не хуже меня, и, тем не менее, вас его темная сторона ничуть не пугает.
- Мы друг другу неинтересны. – Вскидываю подбородок и глубоко выдыхаю. – И мне нет никакого дела до его темной стороны.
Неожиданно в дверь стучат. Мужчина кивает мне и отставляет в сторону шампанское.
- Надеюсь, вы проголодались. – Он идет к выходу. – В любом случае, моя дорогая, Зои, не стоит судить человека по его прошлому. Наверняка, вы понимаете, о чем я, раз имеете дурную славу, являясь такой чудесной девушкой. На мне лежит вина за две испорченные жизни, но я пытаюсь стать лучше, пусть и делаю это мелкими шажками. Кто знает, возможно, и ваш друг, опасный и ледяной убийца – тоже станет другим?
Он широко, лукаво улыбается, открывает дверь и тут же валится на пол.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |