|
69 Подходя с таким критерием не только к Гвиччиардини, но и к Макиавелли, Ранке не в состоянии был понять того, за что Маркс назвал историю Флоренции Макиавелли «шедевром» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 29, стр. 154).
70 К. Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 3, стр. 33, 39.
71 См. К. Ф. Кёппен. Берлинские историки.— «Историк-марксист», 1940, № 8/84, стр. 77— 82.
Не отрицая значения официальных актов и дипломатических бумаг — этих главных и нередко единственных источников Ранке — для некоторых сфер и частей истории, Кёппен подчеркивал, что не всегда именно эти источники являются основными и решающими, что они не могут дать историку все. Подобно тому, как в насчитывающей столетия истории Китая, составленной по официальным актам и документам до последних мелочей, так и в официальной немецкой историографии даже тогда, когда она не содержит официальной лжи, «много точности, но не истины». К тому же «нередки и такие времена, когда жизнь и развитие совершенно отходят от сфер административных и дипломатических» и когда «все, что действительно имеет значение для истории,— только там, где нет правительства с его архивом».
Подход Ранке к своим источникам Кёппен связывал с его общими взглядами на государства, народы и их развитие, сводя их к тому, что «ничто не должно совершаться снизу вверх, все должно направляться и осуществляться в совершенной тайне сверху вниз».
Определяя вытекавший отсюда метод Ранке как «дипломатический прагматизм», Кёппен отмечал, что «и в исследовательской работе и в жизни Ранке так много имел дела с дипломатами, что сам превратился в дипломата и на все смотрит глазами дипломата». Отводя в своих книгах много места характеристикам и портретам, придавая им большое значение, Ранке «с любознательностью посланника, отправляющегося к иностранному двору... прежде всего наводит справки о личном характере и способностях, запасе наблюдений, взглядах, характерных особенностях и странностях государя и двора, старается в них ориентироваться и тщательно все собирает в общую картину, которую можно показать».
Но эти картины Ранке при всей тщательности их рисунка и изяществе исполнения «страдают одним общим недостатком: они созданы глазом и руками придворного».
«Уже давно было сказано,— добавлял к этому Кёппен,—что великого человека камердинер видит иначе, чем историк; придворный, дипломат,— посредине между ними. К королю, к прославленному полководцу и государственному деятелю он поставлен слишком близко, чересчур подробно знает их личные и человеческие слабости — и не может понять их исторического значения объективно, по существу».
Исходя из характера, взглядов и страстей описанных им лиц, Ранке строит и все свое историческое повествование, придавая решающее значение субъективным, психологическим и другим случайным мотивам. «Придворный, желая объяснить, почему вспыхнула та или другая война, всегда будет думать о причине более узкой, специальной, чем думаем мы, обыкновенные люди, и для пояснения он расскажет нам один-единственный анекдот. Так и Ранке. Уж очень он охотно начинает с анекдота, с рассказика; из них он развивает, ими связывает самые важные события»,— писал Кёппен, касаясь наиболее слабой стороны методологии Ранке, которую поклонники его называли «объективностью и индивидуализированием до мельчайших подробностей».
Давая общую оценку позиции Ранке, Кёппен приходил к выводу, что философского понимания истории у него «нет и следа». И поэтому, когда Ранке говорит о «всеобщем законе жизни», «духе истории», «руке
божьей», «чудесных путях провидения и т. п.», то в этом «нет большого смысла; это только для заполнения пустот, это dei ex machina, гомеровские парадные божества, по существу ничего не делающие, предоставляющие героям, т. е. в данном случае дипломатам, исполнять веления судьбы».
Взглядам и складу мышления Ранке вполне соответствовали, по заключению Кёппена, его язык и стиль — «мелочный, короткий, самодовольно подпрыгивающий и приплясывающий стиль, всегда занятый сам собою, заигрывающий во все стороны с риторическим кокетством — стиль, совершенно лишенный осанки и достоинства истории...»
Маркс лишь единственный раз прямо упомянул Ранке — в письме Энгельсу 7 сентября 1864 г. в связи с историком и дипломатом Ф.-А. Дённигесом. Относя его «к юнцам, окружавшим ничтожного сморчка Ранке, которых он заставлял издавать отвратительные анналы старых германских императоров», Маркс писал: «То, что приплясывающий карлик Ранке считал относящимся к «духу» — собрание анекдотов и сведение всех крупных событий к мелочам и пустякам,— было этим деревенским юнцам строжайше воспрещено. Они должны были придерживаться «объективного», а область «духа» предоставить своему наставнику. Наш друг Дённигес слыл до некоторой степени крамольником, так как он оспаривал у Ранке монополию на область «духа», по крайней мере фактически, и различным способом доказывал ad oculos, что он не в меньшей степени, чем Ранке, является прирожденным «камердинером истории»» 72.
Отмеченные Марксом отрицательные черты облика Ранке близки к той его характеристике, которая дана была Кёппеном. И это, по-видимому, не случайно: когда Кёппен писал свою статью, он был под сильным влиянием Маркса. Поэтому, как уже отмечалось в советской литературе, мы имеем основание считать, что статья Кёппена косвенно отражала и взгляды молодого Маркса на современную ему историографию вообще и на Ранке в частности 73.
Письмо Маркса содержит вместе с тем резко отрицательную оценку роли Ранке как преподавателя и руководителя исторической школы, тогда как Кёппен считал «особенной его заслугой... основание исторического семинара, в котором читаются и истолковываются источники, преимущественно средневековые», и участниками которого «изданы под руководством Ранке «Анналы германской империи при императорах саксонской династии»». И это не случайно: Ранке, как это ясно было Марксу уже в 1864 г., нес значительную долю ответственности за то идейное оскудение официальной немецкой академической исторической науки, которое полностью обнаружилось после объединения Германии.
«Разве не прекрасным примером того,— писал Энгельс Η. Ф. Да-ниельсону 13 ноября 1885 г.,— что Гегель называет иронией всемирной истории, является тот факт, что в результате возвышения Германии до положения первой европейской державы немецкая историческая наука
72 К. Μ а ρ к с и Ф. Э к г е л ъ с. Соч., т. 30, стр. 352.
73 Д. Зандберг и К. Швец. О статье Кёппена «Берлинские историки»..., стр. 68.
оказалась снова низведенной до такого же жалкого состояния, в котором она находилась в период глубочайшего политического упадка Германии, после Тридцатилетней войны» 74.
В первой половине XIX в. с так называемой объективной школой Ранке успешно соперничала субъективная школа Фридриха-Кристофа Шлоссера, центром которой был Гейдельбергский университет. Передовая часть немецкой буржуазной интеллигенции видела в Шлоссере поборника прогресса и гуманности и противопоставляла его Ранке — официальному историку реакционной прусской монархии.
Общие исторические взгляды Шлоссера сложились еще в основном под влиянием Вольтера, немецких просветителей — Лессинга, Гердера, гёттингенских историков и особенно Канта с его учением о морали, критериям которого он подчинял весь свой подход к историческому материалу.
В 1823 г., в обстановке восторжествовавшей в Германии меттерни-ховской реакции, еще до опубликования трудов Минье и Тьера о французской революции, Шлоссер выступил с первым изданием своей «Истории XVIII столетия и XIX до падения французской империи с особенно подробным изложением хода литературы» — первоначально в двух томах, разросшихся впоследствии до восьми. Давая яркую картину разложения общественного и государственного строя дореволюционной Франции, Шлоссер приходил к выводу, что из этого состояния было лишь два исхода: окончательная гибель, подобно гибели Римской империи, или революция. Необходимо было, «чтобы нация очистилась пламенем революции... и чтобы это пламя проникло во все старое дерево от корня его до вершины». Революция, по мнению Шлоссера, «даровала Франции равенство и другие благодеяния, за которые потомство вечно благословляло бы ее, если бы даже она кроме этого и не сделала ничего хорошего».
Даже при условии, что Шлоссер, признавая положительные результаты революции, осуждал с моральной точки зрения применявшиеся ее деятелями революционные средства и революционные выступления народных масс, работа эта имела большое значение в борьбе с тем клеветническим освещением революции, которое господствовало в тогдашней литературе.
Другим основным произведением Шлоссера была его «Всемирная история» в 18 томах, вышедшая в 1844—1856 гг. и доведенная до 1815 г. Основным достоинством этого труда было то, что Шлоссер вслед за Вольтером, Гердером, Шлецером видел свою главную задачу в том, чтобы дать историю всего человеческого рода как единого целого в противоположность восторжествовавшему в его время узкому национализму большинства немецких историков и фактическому ограничению рамок всемирной истории одними лишь романо-германскими народами в трудах Ранке.
При многих существенных недостатках, при всей непоследовательности демократизма и неопределенности политической позиции Шлоссера труды его ценили за основную прогрессивную тенденцию — борьбу с реакцией — представители антифеодального лагеря не только в Германии,
74 К. Mаpкс и Ф.Энгельс. Соч., т. 36, стр. 324. 81
6 Маркс — историк
но и за ее пределами. Чернышевский отводил Шлоссеру первое место между современными историками и перевел, как известно, на русский язык оба главных его труда 75.
В последние годы жизни Маркс детально конспектировал «Всемирную историю» Шлоссера. Это объяснялось тем, что она являлась лучшей из существовавших в то время всемирных историй, особенно в разделе, посвященном средним векам с его широкой фактической базой 76. Вместе с тем Маркс отмечал сугубо идеалистический характер методологии Шлоссера 77.
75 Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. VII, стр. 454—455.
76 Об использовании Марксом «Всемирной истории» Шлоссера см. в настоящем издании
статью Б. Ф. Поршнева.
77 См. Н.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 30, стр. 125—126.
СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ МАРКСА КАК ИСТОРИКА
ИЗУЧЕНИЕ К. МАРКСОМ
ВСЕМИРНОЙ ИСТОРИИ В 1843-1844 ГГ.
КАК ОДИН ИЗ ИСТОЧНИКОВ ФОРМИРОВАНИЯ
МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОГО ПОНИМАНИЯ ИСТОРИИ
В. Г. Мосолов
В обширной литературе, посвященной раннему Марксу, как марксистской, так и немарксистской, одно из центральных мест занимает проблема становления материалистического понимания истории, т. е. одного из тех двух великих открытий основоположника научного коммунизма,
о которых говорил Ф. Энгельс в речи на могиле Маркса 1. Материалистическое понимание истории играло в генезисе марксизма огромную роль: с одной стороны, его создание предшествовало окончательной разработке марксистской экономической теории и во многом обусловливало ее. С другой стороны, в тесной связи с процессом складывания материалистического понимания истории, во взаимодействии с ним шло создание и разработка материалистической диалектики. Разумеется, развитие экономической теории и материалистической диалектики оказывало, в свою очередь, самое серьезное влияние на становление и развитие материалистического понимания истории.
Очень важное место в формировании мировоззрения Маркса в целом, а особенно в выработке материалистического понимания истории и научного коммунизма занимают 1843—1844 гг., а несколько уже — период между запрещением прусским правительством «Rheinische Zeitung» и выходом «Deutsch-Französische Jahrbücher», знаменовавший окончательный переход Маркса от идеализма и революционного демократизма к материализму и коммунизму. Это было время напряженных теоретических изысканий молодого Маркса, его разносторонних научных исследований, когда он, по собственным словам, удалился «с общественной арены в учебную комнату» 2 в маленьком рейнском городке Крейцнахе.
В период работы в «Rheinische Zeitung» Маркс стоит еще в целом на идеалистических позициях, хотя постепенно начинает подходить к пониманию того, что в основе действий людей, принадлежащих к различным общественным слоям, лежат какие-то объективные факторы, т. е. начинает нащупывать связь проблем социальных и политических. Маркс на практике убеждается, что государство не является чем-то
1 См. К.Маркс и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 19, стр. 350—352.
2 К. M ар к с и Ф. Э н г е л ъ с. Соч., т. 13, стр. 6. 85
общим, возвышающимся над частными, сословными интересами. Он видит, что прусское государство «опускается до того, что действует сообразно характеру частной собственности» 3. Но Маркс тогда еще полагает, что оно действует так «вместо того, чтобы действовать сообразно своему собственному характеру» 4. Маркс уже отмечает борьбу классовых интересов в Рейнском ландтаге, однако еще не осознает эту борьбу как необходимую форму развития общества. Маркс понимает, что «существуют... отношения, которые определяют действия как частных лиц, так и отдельных представителей власти и которые столь же независимы от них, как способ дыхания» 5, но не представляет пока с достаточной ясностью характера этих отношений.
Но уже через год, в Париже, Маркс выступает как убежденный и последовательный материалист и коммунист, закладывающий в статьях, опубликованных в «Deutsch-Französische Jahrbücher» и в «Экономическо-философских рукописях 1844 года», основы нового научного мировоззрения революционного пролетариата. Хронологические рамки этого скачка сужаются еще больше, если учесть, что работа над статьями «К еврейскому вопросу» и «К критике гегелевской философии права. Введение» была завершена Марксом не позднее января 1844 г., а в них уже даны наброски учения о социалистической революции, о всемирно-исторической роли пролетариата. При этом надо иметь в виду, что принципиальный и окончательный переход Маркса на позиции материализма и коммунизма произошел до того, как он начал серьезно заниматься политической экономией.
Возникает вопрос, каким же образом произошел этот скачок? 6 Объяснять дело просто тем, что Маркс в Париже непосредственно столкнулся с рабочим движением,— это значит сказать далеко не все. Не говоря уже о том, что пока нет сколько-нибудь серьезных данных о связях Маркса с рабочими организациями в первые месяцы его пребывания в Париже, мало было просто познакомиться с рабочим движением, надо было увидеть в его первоначальных формах его будущее, понять всемирно-историческую роль пролетариата как класса, призванного освободить человечество от капиталистического и любого другого гнета. Не подлежит никакому сомнению, что Маркс приехал в Париж внутренне подготовленным к этому открытию. Но проблема заключается в том, чтобы попытаться конкретно проследить, какими путями шел
3 К, Μ а ρ к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 1, стр. 137.
4 Там же.
5 Там же, стр. 192.
6 В том, что скачок в это время произошел, нe сомневаются не только марксистские исследователи, но и многие буржуазные ученые. Так, известный французский «марксолог» М. Рюбель, говоря о недостаточном внимании специалистов-марксоведов к теоретическгим занятиям Маркса летом и осенью 1843 г., указывает, что «при этих условиях переход Маркса к социализму в конце 1843 года остается абсолютно непонятным, если учесть его очень сдержанные высказывания о коммунизме на страницах «Rheinische Zeitung», высказывания, резко контрастирующие с тем энтузиазмом, с которым он защищает дело пролетариата в статьях, опубликованных в «Немецко-французском ежегоднике» всего через несколько месяцев после отъезда из Крейцнаха» (см. М. Rubel. Les cahiers d'étude de Karl Marx.— «International Review of Social History», 1957, part III, p. 397). И хотя сам Рюбель в данном случае неправильно характеризует отношение Маркса к утопическому коммунизму в период его работы в «Rheinische Zeitung», проблема, тем не менее, существует.
Маркс в это время к выработке материалистических и коммунистических взглядов и какие теоретические занятия этому способствовали.
Само собой разумеется, что на процесс идейной эволюции Маркса огромное влияние оказала его практически-политическая деятельность в качестве главного редактора большой ежедневной газеты, когда ему приходилось постоянно сталкиваться с самыми жгучими социально-политическими проблемами современности, в том числе и с рабочим движением. Нельзя сбрасывать со счетов и влияние политической и интеллектуальной атмосферы Парижа, этого центра социалистической мысли, атмосферы, в которой произошел очень быстрый процесс кристаллизации выводов, постепенно вызревавших в мышлении Маркса. Однако рассмотрение этих факторов выходит за рамки темы данной статьи.
Буржуазные ученые, не понимая всей сложности процесса формирования взглядов Маркса — когда создание материалистического понимания истории и теории научного коммунизма шло в диалектическом взаимодействии, а основные их положения были сформулированы раньте, чем Маркс завершил разработку своей экономической теории,— а нередко и спекулируя на этой сложности, дружно пытаются объяснить переход Маркса от революционного демократизма к научному коммунизму чисто идеологическими, чаще всего этическими мотивами.
В особенности это относится к вопросу о формировании учения о всемирно-исторической роли пролетариата, которое не только занимает важнейшее место в марксистской теории, но было сформулировано раньше других основополагающих идей марксизма. Так, по утверждению австралийского философа Ю. Каменки, Маркс видит в пролетариате «не нечто эмпирически существующее, а логическую категорию. Пролетариат занимает необходимое место в диалектической схеме» 7. С точки зрения одного из протестантских критиков марксизма, А. Риха. «абсолютный человек, занявший место бога-творца, выступает в марксистском учении о пролетариате и вместо бога-искупителя» 8. А по мнению его коллеги Т. Штайнбюхеля, «секуляризованный еврей» Маркс «превратил пророческую эсхатологию Ветхого Завета в ожидание будущего социалистического царства свободы» 9.
Наиболее ясно сформулировал широко распространенный среди буржуазных и реформистских марксологов тезис о том, что научный коммунизм был создан якобы не на научном фундаменте, М. Рюбель. Выступая на международном симпозиуме на тему «Маркс и западный мир», проходившем в апреле 1966 г. в США, он заявил: «Маркс примкнул к делу рабочих до того, как приступил к научному анализу экономики, основанной на эксплуатации человека человеком. В основе этого присоединения лежит именно гуманистический протест против отчужденных общественных институтов, а не «закон стоимости». Исторический материализм и теория прибавочной стоимости были открыты Марксом тогда, когда он уже сформулировал, с одной стороны, свою фундаментальную критику Государства и Денег, а с другой — освободи-
7 Ε. К a m e n k a. The Ethical Foundations of Marxism. London, 1962, p. 68.
8 A. Rich. Das Menschenbild des jungen Marx und der christliche Glaube. Zürich, 1962, S. 25.
9 Цит. no: H. Röhr. Pseudoreligiöse Motive in den Frühschriften von Karl Marx. Tübingen, 1962, S. 50.
тельную миссию пролетариата и сделал это в декларациях («К еврейскому вопросу», «Критика гегелевской философии права»), этическая тенденция которых очевидна» 10. В противовес этим домыслам исследователи-марксисты всегда стремились выявить научную основу упомянутого выше скачка, связать его со всем комплексом теоретической и практической деятельности Маркса в предшествующий период.
В этой связи их внимание уже давно привлекали занятия Маркса всемирной историей, и прежде всего историей Великой французской революции, опыт которой он включал в общие рамки исторического процесса, летом и осенью 1843 г. во время его пребывания в Крейцнахе, а также в первые месяцы жизни в Париже, и то влияние, которое эти занятия оказали на формирование мировоззрения Маркса.
Историки-марксисты, советские и зарубежные, опубликовали ряд серьезных исследований на тему «Маркс и Великая французская революция». Уже в 30-х годах у нас появились первые специальные работы
A. Водена 11 и А. Удальцова 12, а во Франции была опубликована статья Ж. Брюа (под псевдонимом Ж. Монтро) 13. Из послевоенных работ следует указать на содержательные исследования О. Корню 14 и В. Маркова 15. Особый интерес представляет серьезная работа видного французского историка-марксиста Ж. Брюа «Французская революция и формирование взглядов Маркса» 16, в которой он убедительно и конкретно показал, что дало Марксу освоение исторического опыта Великой французской революции. Нельзя не согласиться с основным выводом этой статьи: «Исторический опыт революции 1789 года — величайший исторический опыт нового времени, который Маркс мог изучать,— явился одним из источников марксизма» 17. В недавно вышедшей работе
B. Г. Ревуненкова 18 вопрос о роли, которую сыграло изучение истории Великой французской революции в идейном развитии Маркса и Энгельса, оказался, к сожалению, совершенно обойденным.
В буржуазной литературе вопрос о влиянии исторического опыта Великой французской революции на формирование взглядов Маркса тоже нашел свое отражение. В основном буржуазные исследователи признают наличие такого влияния 19. Однако чаще всего признание это-
10 Цит. по: «Etudes de Marxologie», Ν 10, Paris, 1066, p. 4. См. также его статьи «Le
Concept de démocratie chez Marx», напечатанную в журнале «Contrat Social», 1962, № 4,
и «Science, éthique et idéologie», опубликованную g журнале «Cahiers internationaux de
sociologie», 1967, janvier — juin.
11 A. Воден. К. Маркс и Φ. Энгельс о Великой французской революции.— «На боевом
посту». М., 1930.
12 А. Удальцов. К. Маркс и мемуары Р. Лсвассёра.— «На боевом посту». М., 1930.
13 J. Montreau. La Révolution française et la pensée de Marx.— «La Pensée», 1939, N 3.
14 A. Cornu. Karl Marx' Stellung zur Französischen Revolution und zu Robespierre (1843—
1845).— «Maximilien Robespierre. 1758—1794». Berlin, 1961. 15 W. M a r h ο v. Jacques Roux und Karl Marx. Zum Einzug der Enragés in die Heilige Familie. Berlin, 1965.
16 J. Bruhat. La révolution française et la formation de la pensée de Marx.— «Annales
historiques de la Révolution Française», 1966, N 184. 17 Ibid., p. 169.
18 В. Г. Ревуненков. Марксизм и проблемы якобинской диктатуры. Л., 1966.
19 См., например: M. Friedrich. Philosophie und Ökonomie beim jungen Marx. Berlin, 1960; Η. Ρ ο ρ i t ζ. Der entfremdete Mensch. Zeitkritik und Geschichtsphilosophie des jungen Marx. Basel, 1953; R. Nürnberger. Die Französische Revolution im revolutionären Selbstverständnis des Marxismus.— «Marxismusstudien», 2te Folge. Tübingen, 1957.
го влияния делается лишь для того, чтобы подчеркнуть неоригинальность марксистского учения о революции. Так, французский буржуазный «марксолог» К. Акселос в своих «Тринадцати тезисах о Французской революции» утверждает, будто Маркс, «продолжая якобинство и не создав позитивной теории государства, требовал пролетарской и социалистической мировой революции. К тому же это требование не было никогда развито на собственной основе. Речь шла все еще о дальнейшем осуществлении «целей» Французской революции: царство свободы, разума, ублаготворение всех людей, их признание как таковых, освобождение трудящихся и граждан» 20.
Примерно в том же духе высказался и аспирант одного из американских университетов О. Берланд в дискуссии о понятии всемирно-исторической роли пролетариата, развернувшейся на страницах американского журнала 21. По мнению Берланда, идея о специфической революционной роли одного класса была выведена Марксом из опыта английской и французской буржуазных революций и в силу этого является, в общем и целом, устарелой. Полемизируя с Берландом, один из участников дискуссии, член редколлегии журнала Р. Аронсон, справедливо заявил, что нельзя признавать марксизм, выкидывая из него учение о всемирно-исторической роли пролетариата, а именно из этого исходил Берланд.
В буржуазной литературе наряду с фальсификаторскими тенденциями имеют место и попытки более или менее серьезно разобраться в сложной проблематике, связанной с формированием материалистического понимания истории. В этой связи заслуживает быть упомянутой работа швейцарского исследователя П. Кэги «Генезис исторического материализма», где целая глава посвящена отношению Маркса к Французской революции и — что весьма интересно — анализу некоторых работ, изученных им в 1843 г.22 Интерес представляет также статья Б. Брауна, опубликованная в одном американском прогрессивном журнале, в которой автор подчеркивает, что стремление Маркса к преодолению гегельянства и «его интенсивная политическая деятельность, по-видимому, неизбежно вели его к изучению, с одной стороны, истории, а с другой — экономики» 23.
Таким образом, основная проблема заключается в том, чтобы конкретно выяснить, что же извлек Маркс из исторического опыта Великой французской революции и какое место занимает изучение этого опыта, как и других проблем всемирной истории, в процессе формирования материалистического понимания истории.
Следует заметить, что историей Маркс начал заниматься очень рано, еще будучи студентом Боннского университета. В одном из писем к Марксу отец мягко упрекал его за то, что тот тратит много денег на
20 К. Α x e l о s. Treize thèses sur la Révolution française.— «Praxis», Zagreb, 1967, N 1, p. 82.
21 О. Вerland. Radical Chains: the Marxian Concept of Proletarian Mission.— «Studies on
the Left», 1966, N 5; R. Aronson. Reply.— Ibidem; M. Nicolaus. Proletariat and
Middle Class in Marx.— «Studies on the Left», 1967, N 1.
22 P. Kägi. Genesis des historischen Materialismus. Wien, 1965. (Глава «Wie sah Marx die
Französische Revolution?»). 23 Brown. The French Revolution and the Rise of Social Theory.— «Science and Society»,
1966, Ν 4, p. 420. 89
книги, «особенно большие исторические труды» 24. В Берлине Маркс, по-видимому, продолжал изучение истории. В этой связи значительный интерес представляет анализ статьи младогегельянца Ф. Кёппена, близкого друга Маркса, проведенный советскими исследователями Д. Зандберг и К. Швецом. В этой статье, озаглавленной «Берлинские историки» (1841 г.), были подвергнуты резкой критике взгляды таких либерально-буржуазных историков, как Ф. фон Раумер и Л. Ранке. Зандберг и Швец довольно убедительно показывают, что эта статья «в значительной мере отражает взгляды молодого Маркса на современную ему историографию» 25.
Для уяснения того, как Маркс подошел к необходимости фундаментальных занятий историей в 1843 г., следует вспомнить, что как раз в это время он, опираясь на теоретический и политический опыт, накопленный за время работы в «Rheinische Zeitung», поставил перед собой задачу критического пересмотра гегелевского учения о государстве и праве, т. е. по существу всей гегелевской идеалистической концепции общества, и создания собственной теории движущих сил исторического процесса, имея конечной целью определение путей и форм изменения существующего строя. Одной из основных проблем критики взглядов Гегеля был кардинальный пересмотр его концепции соотношения гражданского общества и государства. Он и занимает одно из центральных мест в рукописи Маркса «К критике гегелевской философии права», над которой он работал весной и летом 1843 г. во время пребывания в Крейцнахе.
Если для Гегеля государство по существу определяет гражданское общество, то Маркс выдвинул противоположный тезис — гражданское общество составляет одну из предпосылок государства. «Семья и гражданское общество сами себя превращают в государство. Именно они являются движущей силой» 26. Не довольствуясь этой общей постановкой вопроса, Маркс пытается установить, как на различных этапах истории человечества — в античности, при феодализме, в современную Марксу эпоху — соотносились друг с другом государство и гражданское общество. Маркс выдвигает тезис о том, что политический строй является лишь формой государства, тогда как «собственность и т. д., словом все содержание права и государства в Северной Америке с немногими изменениями те же самые, что и в Пруссии. Там, следовательно, республика является просто государственной формой, как здесь монархия. Содержание государства лежит вне рамок этих форм государственного строя» 27.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |