Главное безумство

Автор: Rovenna-Aris

В жизни барона Владимира Корфа было много странных решений, которые могли по-настоящему шокировать все окружение, начиная от семьи и заканчивая сослуживцами. Такой уж был человек. Некоторые поступки им самим вспоминались с содроганием, другие он, наплевав на все существующие нормы, считал самыми правильными в жизни. Но вот двойственности ему никогда испытывать не приходилось. До этого момента.
- Фшшшш... – недовольный возглас князя Репнина склонил часу весов в сторону мнения о том, что совершенный ими поступок просто чудовищно идиотский.
-Больно?
- Сам как думаешь?
И почему раньше ему так не казалось?

* * *

Тогда после сумасшедшей выматывающей морально борьбы за сердце Анны, после попыток убедить друг друга и самих себя, что причина увлечения этой крепостной – любовь, а не попытки обернуть вечно сдерживаемую ревность друг к другу в месть за всех и сразу, после мыслей о том, что счастливое время вместе закончилось, ведь теперь речь идет не о поиске достойной спутницы, а о серьезных чувствах к девушке, перечеркнувших любовь друг к другу, после всех сказанных и сделанных мерзостей, после дуэли, ставшей апогеем этого безумия, казалось, что жизнь кончена. Ведь все, чем они дорожили, оказалось разрушено бесповоротно и впустую. Ради того, чтобы Анна, получив вольную, заявила, что разочарована в обоих воздыхателях, что не ожидала от Михаила столь бессмысленной жестокости и была глупа, поверив, что Владимир изменился в лучшую сторону, что не хочет видеть их обоих никогда в жизни. Было мучительно больно и отпускать ее и смотреть друг другу в глаза после ее отъезда. О восстановлении хоть какого-то подобия теплых отношений не могло идти и речи, и это медленно убивало. Недели показного равнодушия и страданий во время попыток решать вопросы разного толка, начиная от оставленных в поместье Корфа вещей князя и заканчивая просьбами о сотрудничестве в расследовании убийств в Двугорском. А потом словно взрыв.
Они даже не поняли, как все началось. В один момент Михаил ругался, что из-за желания Владимира наказать тетку на свободе гуляет настоящий убийца, а в следующий они уже обвиняли друг друга во всех смертных грехах, вспоминали каждую проглоченную обиду.
- Да если бы не ты, ничего бы не было!
- Что?
- Представь себе. Да, она сразу мне понравилась, но я бы не тянулся к ней так сильно, если бы не проблемы с тобой. А ты думал, мне доставляет удовольствие смотреть на твои дуэли из-за малознакомых барышень? Барон Корф, главный смельчак Петербурга! Очарует любую, защитит любую, бросит вызов любому! И совершенно плевать, что при этом чувствуют близкие, главное, сохранить репутацию. В Анне я нашел утешение, отдушину. Потому что я просто устал.
- Я знаю, что тебе было больно, но почему из всех ты выбрал именно ее? Ты ведь знал о моих натянутых с ней отношениях! Речь ведь не об офицере, с которым могла случиться пьяная перебранка, а о девушке, выросшей вместе со мной. У меня как минимум должна была быть серьезная причина относиться к ней и к вашему общению плохо! Но ты об этом совершенно не думал!
- У тебя каждый раз причина, когда кто-то проявляет ко мне интерес, а я понять не могу, то ли так сильно ревнуешь, то ли злость берет, что внезапно некоторые барышни могут счесть самым красивым и галантным не тебя! Не могу, осточертело твое больное самолюбие! То перчатками кидаешься, то меня контролируешь, то из принципа до победного конца волочишься за каждой, кто посмел не обратить на тебя внимания. Ты хоть иногда способен думать о том, что чувствуют другие?
- А ты? Ты способен?
Удар в скулу. Злость в глазах. Поцелуй, жесткий и болезненный.
- Не могу уже вот так! Без тебя… – Срывая шейный платок и жилетку.
- Проклятье! Не надо так, все равно это бессмысленно, - подставляясь под горячие губы, противореча своим же словам.
А потом, когда они не глядя друг на друга в спешке одевались после часа совершенно диких ласк, осознание, что невозможно вернуть то, прежнее. И что до боли хочется вернуть.
Каждый грустный взгляд встречался комментариями на тему «Анну вспоминаешь?», каждая попытка серьезно поговорить о чувствах обрывалась фразой «хватит, сейчас нужно думать о том, чтобы найти убийцу», каждый поцелуй, сорванный, когда сдерживаться не было сил, заканчивался убитым «не надо, это ничего не изменит».

* * *

- Вроде все. Подожди, пока впитается. – Владимир касается быстрым поцелуем Мишиного плеча и отставляет пиалу с мазью.
- Убери уже с лица это выражение. Я вроде не умираю. Да, больно, конечно, но у меня ранения и похуже бывали.
- Ну одно дело – когда ранят в бою или в драке, и совсем другое – вот это.
- Ты жалеешь? – Миша смотрит на него пристально и насмешливо, словно спрашивая взглядом «Куда делся знаменитый Корфовский авантюризм?». К сожалению, никуда не делся. И поэтому они здесь.
- Только о том, что воспалилось у тебя, в то время как у меня все заживает нормально.
- Хотел сам лежать и ничего не делать?
- Просто очень сильно не люблю заниматься врачеванием ран.
Шутки, лукавство в голосах, ласковые взгляды. Все снова как прежде. Глядя Мише в глаза, а не на ужас на его спине, кажется совершенно правильным сменить отношение к случившемуся с «самая большая глупость в жизни» на «лучшее, что мы решили»

* * *

- А то, как ты теперь чуть ли не стелешься перед Лизой Долгорукой – это тоже месть мне? Почему из всех именно моя бывшая невеста?
- Мы вместе решаем нашу общую проблему. И тебе стоит нам помочь, а не видеть везде месть и искать врагов там, где их нет. – Эти уверенно-холодные нотки в Мишином голосе обычно утихомиривали всех, а вот Владимир, услышав их, словно с цепи сорвался.
- Ищу врагов там, где их нет? Как ты можешь мне такое говорить? Ты, знающий, как я потерял родителей?
- Успокойся.
- Я спокоен, – глубокий вдох. – Спокоен. Но твои действия. Выглядит как желание специально уязвить меня посильнее, и я не понимаю, неужели ты меня настолько ненавидишь?
- Вечно твои эмоции играют с тобой злые шутки.
- Потому что я не могу так больше.

* * *

- Володя, а что у тебя с руками?
- Где? – быстрый взгляд на свои пальцы. Кожа потрескалась. А он и не заметил.
- Получается, здоровую кожу эта мазь портит. Я говорил, не надо было устраивать тут лечение чем-то непроверенным. При всем уважении к твоей тетушке, не надо было. Я бы вполне потерпел. Ну или позвали бы доктора Штерна, если бы стало совсем невмоготу.
- Представляю себе твой с ним разговор: «Доктор, у меня неправильно заживает ожог на спине. Да, не удивляйтесь странной форме, это клеймо. Решил себя прижечь в доказательство любви и дружбы. Да, я знаю, что это забава для тринадцатилетних юнцов, а в двадцать пять памятные шрамы вырезают или выжигают только цыгане и сумасшедшие, ну так мне как раз довелось провести несколько дней в таборе» - Эта речь не могла не окончиться обоюдным взрывом хохота, хотя Мише смеяться сейчас было даже больно, и он немного поморщился. А Владимир все продолжал:
- А еще он может спросить, кому именно было преподнесено столь щедрое доказательство светлых чувств, раз полосы складываются именно в букву «К». А может и сразу сделать свои выводы. Ну я бы на его месте точно спросил.
- Не думал, что ты настолько любопытен.
- Расследования вообще в последнее время стали частью нашей жизни. Это уже привычка.

* * *

Постель мягкая, объятия теплые. Губы немного побаливают от недавних поцелуев, но это приятная боль. И только взгляды выбиваются из идиллической картины: уставшие, болезненные.
- Ты думаешь, я не хочу избавиться от этих страхов и зажить как раньше? Я хочу, очень. Но не получается.
- Ну что сделать, чтобы ты уверился? Публично заявить о своей любви к тебе и сразу же отправиться в ссылку? Выжечь на себе, что я тебя люблю? Я могу, если это тебя успокоит! – Говорить трудно. Дыхание еще не восстановлено после долгих ласк, а боль в сердце тоже не добавляла силы голосу.
- Сумасшедший. Как будто дело в этом. – Князь Репнин размыкает объятия, перекатывается на край кровати и тихонько вздыхает.
-А знаешь, я и правда это сделаю, - теперь в голосе Владимира слышна решимость.
- Что сделаешь? Ты совсем дурак?!
- То самое и сделаю, - спокойно. – Может, хоть тогда поверишь, что я раскаиваюсь и люблю только тебя.
- Идиот! Тебе же жить потом! Семью заводить, наследника…
- То есть, теперь после всех сцен ревности ты осознал, что готов отдать меня в руки какой-нибудь мадемуазель?
- Как будто мы не обсуждали этого раньше. – Миша закатывает глаза. – Все было обговорено несколько лет назад. И я никогда не ревновал и не собирался ревновать к факту твоей женитьбы. Другое дело – эта манера волочиться за каждой встречной. Жить красиво, ему, видите ли, охота! Необходима атмосфера вечной влюбленности, иначе жизнь становится скучной, - Цитата воспроизведена с удивительной точностью и полным копированием интонаций. От этого Корфу становится смешно.
- Но по-настоящему я люблю тебя, знаешь?
- И иногда жалею об этом, - ворчит Михаил.
- Главное, чтобы не сомневался, - и барон притягивает его к себе, целует страстно, но мучительно медленно, упоительно.
- Не сомневаюсь, - Михаил даже удивлен, что ему удалось что-то сказать. Корф целовал его долго, дразнил и покусываниями, и касаниями языка, и нежными прикосновениями губ, почти беспрерывно. Какое тут говорить? И какое слушать? Дышать успевали, и ладно.
- А теперь тем более не будешь, - губы Владимира обхватывают мочку его уха, недолго ласкают, а потом снова раздается щекочущий нервы шепот. – Представь, на мне будет живое доказательство моих чувств. Не на видном месте, разумеется. Думаю, на спине. – Поцелуи переходят на шею и превращаются из нежных в игривые. – На мне обычно все заживает быстро, и очень скоро рана или ожог будет выглядеть как старый шрам. И когда я женюсь, скажу жене, что это детская клятва в вечной дружбе. Докторам всегда буду говорить то же самое. И все поймут. Кто, до того как познать любовь, не совершал глупостей во имя дружбы? Но ты всегда будешь знать, в чем дело.
- Володька, родной… - дыхание князя, только успевшее восстановиться, вновь срывается, но он заканчивает фразу, - Ты кретин! - и отдается на власть мягких губ и обволакивающего шепота.
Давно они не позволяли себе после утоления первой страсти повторять снова. Да и романтичных бесед тоже давно не было. Все больше старались убедить друг друга и себя, что восстановление тех прошлых чувств и отношений невозможно и бессмысленно, по крайней мере, пока. После каждой ночи, после каждого украденного поцелуя, после каждого разговора на тему будущего. Бормотали оправдания, переводили темы, не смотрели друг другу в глаза. Не выдержали. Любовь оказалась сильнее.
И теперь он выгибается под умелым ртом, спускающимся ниже по его телу и ласкающим все медленнее и изощреннее. Опять же – как было раньше? Быстро, жестко, нервно, с невысказанной ревностью и обидой. И сегодняшняя наконец-то позволенная себе и друг другу нежность на контрасте заставляет таять еще больше.
- Ты всегда будешь знать, что ты главный человек в моей жизни, и что ради тебя я готов на любые безумства, - шепчет Владимир, опаляя дыханием кожу Мишиного живота. И, разумеется, у князя тут же рождается в голове ехидный комментарий про то, что готовность Корфа к безумствам в принципе является главной составляющей его жизни, и Миша тут совершенно не причем, но озвучить не хватает выдержки. От медленных, распаляющих прикосновений способность говорить резко ослабевает, остаются лишь перебои с дыханием и желание кусать губы.
- Я твой.

* * *

- Чем рассуждать попусту, лучше вытри руки.
- Ты и при смерти будешь командовать? – Владимиру уже совсем весело. – Репнин, успокойся.
Но разве человек, из-за невозможности долго носить нормальную одежду, проводящий большую часть времени в комнате, послушается этой просьбы? Боль болью, лечение лечением, а скука тоже не самое приятное ощущение, и желание разгонять ее всеми доступными способами вполне естественно. Миша перекатывается на бок и снова смеется.
- Сам же постоянно заверяешь, что ты мой. Вот я и командую. Имею законное право. – Глаза озорно блестят.
- И я у этого человека все время дурак. Не вертись, размажется же все.
Ответное «кто бы говорил про командовать» произнесено не было, но читалось в глазах.

* * *

- Ладно, Володя, хватит, я тебе верю.
- Я сказал, что хочу это сделать, и я это сделаю.
- Глупый. – Репнин вздыхает, но пробует еще раз, - Ну зачем себя уродовать?
Зря. Одной этой фразы хватает, чтобы знаменитые фамильные принципиальность и вспыльчивость Корфов не просто начали проявляться, а смели все на своем пути. Владимир слегка щурит глаза и цедит сквозь зубы:
- Так ты относишься к моему желанию доказать тебе свою любовь?
Знакомая картина. Таким же тоном он говорил Мише про дуэль из-за Калиновской. Таким же тоном говорил о чувствах к Анне. И наверное, за столько раз, когда он любовался зрелищем «Владимир принципиально решил демонстративно наплевать на чужие мнения и довести до конца очередной пришедший в голову бред», пора окончательно привыкнуть и реагировать быстрее. Сказать что-нибудь грубое, или, наоборот, ласковое. Ударить или поцеловать. Попытаться заставить мыслить спокойно. Но у них все наоборот. С каждым разом Репнина лишь сильнее парализует от удивления, потому что ну как можно быть таким? Настолько любить красивые жесты и настолько ненавидеть самого себя? И при этом излучать такое обаяние, и…
- Володя…
- Миш… - барон отводит взгляд, вздыхает и быстро раздевается до пояса. А потом достает кочергу. И бросает небрежно: - Это не только для тебя.
Вот в чем дело, значит! И как он сразу не догадался? Чуть больше проблем, чем обычно – и он уже разучился понимать любимого человека.
- И тебе нужно себя пытать и метить, чтобы помнить, что слишком сильный интерес не к тем барышням может снова закончиться проблемой? – Конечно, можно выбить кочергу из рук Владимира, но это будет означать очередную драку, ссору. А Репнин устал от этого. Так что единственное, что ему остается – это попытаться достучаться до разума возлюбленного. Порой это выходит удачно, шансы есть. – А разве не достаточно памяти о дуэлях и том, как мы после них друг друга мучили? Если это не ценный урок, то и шрам на спине ничего не изменит.
Владимир понимает. Все прекрасно понимает. Но легко отказываться от своих слов и мыслей не умеет и никогда не умел. Поэтому вместо того чтобы убрать кочергу на место, заводит за спину, так чтобы раскаленный конец коснулся участка чуть выше правой лопатки. Решимость покончить с этим быстрее и доказать все уже настолько велика, что о моральной подготовке к боли нет даже мысли. И в первую секунду она даже и не ощутилась, просто шок. Зато потом…
- Ненормальный... – потрясенный шепот Репнина доносится как будто издалека, только угадывается. И не имеет никакого значения по сравнению с жуткой болью, из-за которой хотелось громко выматериться и на русском, и на французском, и на польском. Но нельзя. Иначе какое же это «красивое доказательство» если он не может стерпеть боль? Правда, чуть слышно застонать сквозь зубы он себе позволяет.
- Что там? – тяжело дыша.
- Красная полоса. – Миша подходит к Владимиру и невесомо целует его в шею. – Заживет. Нет, ну какой ты все-таки дурак! Вот зачем надо было?
- Да я прекрасно понимаю, что в твоих глазах это выглядит очередным моим истеричным сумасбродством, - голос усталый. – Но мне действительно это было нужно. Я чувствовал, что только так правильно.
- Ну хоть успокоился?
- Дело надо довести до конца.

* * *

- Прекрати так смотреть.
- Иди сюда, - улыбка открытая и дразнящая, в сочетании с изучающим взглядом представляет собой чистый дурман. И Владимир не может сопротивляться – доходит до кровати, садится, и сразу же руки князя обхватывают его запястье, тянут. Он не успевает ничего сказать, а губы Миши уже касаются его пальцев.
- Ты что делаешь? – удивленно, чуть хрипло. – А если отравишься? Я, конечно, руки вытер, но мало ли…
- Ты прожег себе спину, с руками тоже неизвестно что. И все ради меня. Если я ради тебя отравлюсь, это будет достойным ответным жестом.
- Все шутить изволите? – Владимир тихонько качает головой. – Ты тоже спину прожег, причем куда сильнее, чем я. И…
- Просто на мне ожоги всегда заживали плохо.
- Господи! Даже помирившись, мы все продолжаем что-то друг другу доказывать и никак не можем остановиться.
- И как только при такой твоей наблюдательности мы не раскрыли дело о взятках в первые недели моего пребывания в уезде?
- Были заняты настолько огромным нежеланием отдавать друг друга девушке, что изо всех сил старались отвлечь ее внимание каждый от другого. – Говорить об этом вот так, в шутливом ключе было странно. Но явно лучше, чем снова устраивать обвинительные беседы.
- Да, пойми мы это раньше, никаких проблем бы не было.
- То есть, ты все же жалеешь об итоге? – Слышать ответ на этот вопрос было страшно, но не спросить Владимир не мог. Застыл в ожидании и расслабился, как только Миша притянул его к себе и положил ладонь ему на лопатку, чуть ниже метки. А следом раздалось твердое: «Не жалею».

* * *

- Красиво, - мрачно произнес Михаил, бросая взгляд на спину Владимира. Три касания раскаленным металлом, красно-коричневый треугольник с одной выступающей стороной. Буква «Р».
- Ругайся уже, - Владимир махнул рукой. – Теперь можно, я даже не буду спорить.
- Теперь бессмысленно. Ты как всегда сделал все по-своему!
- Обещаю, это последний раз, когда я проигнорировал твои протесты.
- Сильно болит? – Миша провел пальцами по спине совсем рядом с отметиной.
- Терпимо. – Владимир слегка поморщился. – Главное, меня это успокоило. Самое главное безумство в своей жизни я все же совершил именно ради тебя, и его я точно не переплюну, даже если мне и захочется.
- А разве ты не совершил его когда ответил на мой поцелуй?
- Тогда уж когда внушил тебе желание меня поцеловать.
- Ты просто был в тот день таким радостным, и ты так посмотрел на меня. Я просто не мог…
- Еще бы не быть радостным. Привык к скупым кивкам и вдруг столько похвал за один день. А потом этот поцелуй. И мир словно перевернулся. – От светлых воспоминаний о начале их любви хотелось улыбаться, но физическая боль превратила улыбку в страдальческую гримасу. Которую Репнин стер поцелуем, нежным и осторожным, как в тот раз.
- Ты мое безумие, Миш, - еще один поцелуй. И после него, задумчиво: - А так легче терпеть боль.
- А ты мое. Мне тоже сделать что-то подобное?
- Если хочешь... – Сказал, потому что любые советы, запреты и поощрения после столь явного игнорирования Мишиного мнения выглядели бы не красиво. Вот только про, что Репнин также с легкостью способен совершить авантюрный поступок, а также старается соблюдать справедливость во всем, не подумал.

* * *

Губы к губам, руки в волосах, и ничего больше не надо. Только утомляет думать о том, что нужно аккуратнее, чтобы не задеть ожог, не стереть мазь. Когда уже можно будет как раньше? Не осторожничать, впиваться в спины ногтями, перекатываться на постели, целуясь.
-Это означает, что ты соскучился?
- Тебя это удивляет? – вопрос глупее не придумаешь, как впрочем и предшествующая ему фраза. Им же всегда было мало того времени, что у них было, тех слов, которые они говорили, тех объятий, которыми делились. Поэтому и ссорились, и пытались искусственно создать интерес к другим. Поэтому и выжгли эти символы.
- Представь себе, нет. – С усмешкой.
Владимир проводит пальцем по ухмыляющимся губам и бормочет:
- Опять смотришь так…
- Как?
- С вызовом. Вот кто тут главный сумасшедший, а кто всегда рассудительный, а теперь еще и раненый и должен быть спокойным?
- Я тебе что все эти дни твержу? Прекрати записывать меня в беспомощные!
- Просто…
- Никаких «просто»! – Репнин вскакивает с кровати, чуть морщась, потому что все же умудрился задеть ожог, разворачивается и тянет Владимира на себя, заставляет встать и целует.

* * *

- Погоди. Ты серьезно?
- Да.
- Но зачем?
- А ты забыл что ли? В бой вдвоем, гулять вдвоем, жениться вдвоем, и даже если на эшафот – тоже только вдвоем. – Репнин повторяет старую клятву и усмехается. На самом деле эта любовь к обрядам, к попыткам что-то доказать, к демонстрации чего-либо уже перешла все границы. Но они слишком привыкли так жить. И клятва та действительно была. И повторить Володин поступок сейчас кажется правильным.
- Помню, конечно, – и после паузы, - спасибо.
Просить Мишу о подобном он бы не смог, это было бы слишком нагло – требовать такую жертву. Но то, что Репнин предложил сам, просто ослепляло и одурманивало дикой радостью, сильнее чем вино, чем самые горячие ночи и самые безумные слова. В голове стучало «Мой. Полностью мой». А Миша уже расстегивал жилетку.
- Сейчас?
- А зачем ждать?

* * *

Целоваться в кровати, конечно, удобнее, чем стоя, опираясь на шкаф. Но так можно полностью отпустить себя, не боясь задеть ожоги. А это было нужно. Надрывная страсть, когда хочется боли, была совсем недавно, исступленная нежность – тоже. Теперь хотелось страсти сумасшедше-радостной. Когда не думаешь ни о чем, просто сходишь с ума от ощущения чужих рук и губ и от мысли, что теперь все ошибки исправлены, и все точно хорошо.
Хотя нет. Хорошо – слишком блеклое определение. Им не опишешь осознание того, что они смогли исправить самую грандиозную ошибку в своих жизнях, пусть в процессе им и пришлось помучаться и совершить не самые рациональные поступки. Им не опишешь ощущения от легких укусов в шею, жаркого дыхания и тихого смеха, от которых хочется забыть обо всем остальном мире. Правильно, чудесно и божественно. Вот.
- Знал бы раньше, как здорово ты отвлекаешь от боли – соблазнил бы еще после той вылазки, - Михаил усмехается и трется носом о шею Владимира. Тот лишь вздыхает.
-Это когда ты неделю почти не двигался, а если пытался, то потом бранился по полчаса? Поверь, тогда у меня были лишь две эмоции: жуткое волнение за тебя и восхищение тем, что ни разу не повторился. А желания ты не мог вызвать точно.
- Зато сейчас вызываю. - Нечасто Репнин в разговорах о себе и об их любви демонстрировал превосходство. Считал это глупым. Но когда он все же позволял себе подобные речи, черт, это возбуждало! И Владимиру хотелось сказать что-нибудь просто чтобы не оставить за князем последнего слова, но в голову ничего не приходило. Слишком все затмевало восхищение этой уверенностью, ощущение рядом теплого тела и желание быстрее уже начать. Миша отсутствие ответа истолковал верно. Расстегнул жилет, рубашку, провел по груди кончиками пальцев. Губы продолжали касаться шеи.
- Быстрее уже...
- Сейчас.
Одежда, наконец, падает на пол. Слишком медленно, как по мнению Владимира. Он тихонько ругается сквозь зубы и сразу же чувствует поцелуй рядом с уже почти зажившей меткой. И еще один. И еще. И все это с такой сосредоточенностью.
- Теперь можешь не врать. Тебе же нравится на нее смотреть, - плевать, пусть разговоры все отложат, не прокомментировать такое внимание нельзя.
- Нравится... – Михаил, вздохнув, наклоняется и осторожно проводит по розовато-коричневым линиям языком. – Не больно?
- Нет. – На самом деле Владимир там совсем ничего не чувствует: мертвая кожа. Но осознание этой ласки перевешивает все возможные и невозможные физические ощущения. Это как еще одна клятва. Это поклонение. Это принадлежность. И черт, как же хочется покрыть поцелуями Мишин шрам. Скорее бы уже зажило.
- Сам, небось, тоже не дождешься? – голос Репнина ехидный-ехидный. Вспомнил, как читать мысли и действия Владимира, и радуется теперь. Понимает все. Но ведь так и есть.
- А ты как думал? Хотя, главное, чтобы оно просто зажило. Надоело, что ты из-за своего нежелания надевать одежду на ожог, большую часть времени отсиживаешься в спальне. Дела пришлось отложить, по поместью не гуляем.
- Еще погуляем, - уверенно шепчет князь и начинает готовить любовника к вторжению, нежно, но настойчиво раскрывая пальцами.
- Разумеется.
Но сейчас точно не до прогулок. Только стоны сквозь стиснутые зубы. Только необходимость крепче держаться обеими руками за шкаф. Только смесь боли, жара и удовольствия. Только дыхание, обжигающее кожу. И три красные полосы, складывающиеся в букву «К» перед внутренним взором. Его право быть главным в жизни другого человека. Их лучшее решение.Теперь сомнений в этом нет.

Дата добавления: 2015-11-04