Азбука о голом и небогатом человеке

	Азъ есми нагь, нагъ и босъ, голоденъ и холоден, сьести нечаво.
	Богъ душю мою ведаеть, что нету у меня ни полушки за душею.
	ВЪдаить весь миръ, что взять мнЪ негде и купить не на што.
	Говорилъ мне доброй человекь на МосквЪ, посулилъ мне взаймы денегь, и я к нему наутрея пришолъ, и он мне отказалъ. А толька мне онъ насмеялся, и я ему тоть смехь заплачю: нашто было и сулить, коли чево нетъ?
	Добро бы онъ, человекъ, слово свое попомънилъ, и денегь мне дал; и я к нему пришолъ, и онъ мне отказалъ.
	Есть в людех всего много, да намъ не дадуть, а сами умруть.
	Живу я, доброй молодец, весь день не едъши, а покушать мнЪ нечево.
	Зеваетца мнЪ по брюху с великих недоедковъ; ходечи, губы помертвели, а поесть мне нечаво.
	Земля моя пуста, вся травою заросла; пахать не на чимъ и сеить нечаво, а взять негде.
	И живот мой истощалъ, по чюжимъ сторонамъ волочасъ, а бЪдность меня, голенькова, изнела.
	Какъ мнЪ, бедному и бЪзплемянному, промышлять и где мне подетися от лихихь людей, от недобрыхь?
	Люди богатыя пьють и едять, а голеньких не съсужають, а сами тово не роспозънають, что и богатыя умирають.
	Мыслию своею всево бы у себя много видель, и платья цвЪтного и денегь, а взять мне негде, солгать, украсть не хочитца.
	Нашто животъ мой позорен? Лучи странь животи смерть прияти, нижели уродомъ ходити.
	О горЪ мнЪ! Богатыя люди пьють и едят, а того не ведають, что сами умруть, а голенькимъ не дадуть.
	Покоя себЪ, своей бЪдности, не обретаю, лапти розбиваю, а добра не налезу
	Разум мой не осяжеть, животъ мой — не обрящеть своей бЪдности, все на меня востали, хотять меня, молодца, въдрукъ погрузить; а богь не выдасть — и свинья не сьесть!
	Своей горькой не ведаю, какъ жить и какъ мнЪ промышлять.
	Твердъ животъ мой, а сердце с кручины пропало и не осягнеть.
	Учинилася мнЪ бЪда великая, в бЪдности хожю, весь день не едши, а поесть мнЪ нихто не дасть.
	Увы мне, бЪдному, увы, бЪзплемянному! Где мне отъ лихихь людей детца и голову приклонить?
	Ферези были у меня добры, да лихия люди за долъгь сняли.
	Хоронился от должниковъ, да не ухоронилъся: приставовъ посылають, на правеж ставять; по ногамъ ставять, а възять мне негде и отъкупитца нечимъ.
	Отецъ мой и мати моя оставили мне имение были свое, да лихие люди всемъ завладели. Охь, моя бЪда!
	Цел былъ домъ мой, да не велел богь жити и владети.
	Чюжево не хотелось, своево не лучилось. Какъ, какъ мне, бедному, промышлять?
	Шел бы в городъ, да удрал бы суконца хорошенкова на однорядку, да денегь нетъ, а в долгь нихто не верять; какъ мне быть?
	Щеголялъ бы и ходил бы чистенько и хорошенько, да не в чемъ. Лихо мнЪ!
	Ерзнул бы по лавке в старой аднорядкЪ.
	Ерычитца по брюху с великих недоетковъ; елъ бы мяса, да в зубахь вязнеть.
	Ехать было в гости, да нихто не зовет.
	Ючится по брюху с великих недоетковъ, играть не хочетца; вечеръ не ужиналъ, утросъ не завтрикалъ, севодне не обЪдалъ.
	Юрил бы и играл бы, да бога боюся, а се грЪха; страхь и людей соромъ.
	Я коли бы былъ богат, тогда бы и людей зналъ, а в злы днех — и людей не позналъ.
	Омыслил бы хорошенько, да нарядился, да не во что мне.
	К сЪй бЪдности не умеють люди пристать, а с нею опознатца.
	Псы на милова не лают, а постылова кусають и з двора сволокуть.
	Фома-попъ глупъ, тотъ грЪха не знает, а людямъ не роскажеть; на томъ ему — «Спаси богь!»; и спасеть богь.

Служба кабаку

Протопоп Аввакум написал житие по благословению инока Епифания, своего духовного отца.Солнечное затмение — знак Божьего гнева. В России солнечное затмение было в 1654 г., потому что тогда патриарх Никон искажал веру. Через четырнадцать лет произошло новое затмение. В это время Аввакума и его сторонников остригли и бросили в темницу.Родился Аввакум в Нижегородской земле. Его отец был священником, его звали Петром, а мать — Марией, в иночестве — Марфой. Отец любил выпить, а мать была постница и молитвенница. Один раз Аввакум увидел у соседа мертвую скотину и потом ночью плакал о душе своей, думая о смерти. С той поры он привык молиться каждую ночь. Отец Аввакума умер. Мать женила сына на осиротевшей дочери кузнеца Марка, Анастасии. Девица жила в бедности, часто ходила в церковь и молилась о том, чтобы выйти замуж за Аввакума. Потом мать умерла в иночестве.В двадцать один год Аввакум был рукоположен в дьяконы, через два года в попы, а еще через восемь лет стал протопопом. Всего у Аввакума было около пятисот или шестисот духовных детей, потому что везде, где он показывался, он учил людей слову Божьему.
Однажды к молодому священнику пришла на исповедь девица и начала каяться в блудных грехах. Слушая ее, Аввакум сам ощутил «огонь блудный», зажег три свечи и, принимая исповедь, положил руку на пламя. Придя домой, он молился и плакал перед иконой. И тут ему было видение: два золотых корабля, плывущих по Волге. Кормщики сказали, что это корабли Луки и Лаврентия, духовных детей Аввакума. Третий же корабль был разноцветный — это был корабль самого Аввакума.
Некий начальник отнял дочь у вдовы. Аввакум вступился за сироту и был избит. Потом начальник все-таки отдал девицу матери, но после еще раз избил протопопа в церкви.
И другой начальник рассвирепел на Аввакума. Пытался убить его, но ружье не выстрелило. Тогда этот начальник выгнал протопопа с семьей из дому.
Аввакум с женой и новорожденным младенцем пошел в Москву. Младенца крестили по дороге. В Москве протопопу дали грамоту — возвращаться на старое место. Он так и сделал, вернулся в разоренный дом, а вскоре случились новые неурядицы: Аввакум изгнал из того места скоморохов и двух медведей у них отнял. А воевода Василий Петрович Шереметев, который плыл в Казань, взял Аввакума на корабль. Но протопоп не-благословил его сына Матфея, который брил бороду. Боярин чуть не бросил протопопа в воду.
Евфимей Стефанович, другой начальник, тоже возненавидел Аввакума и даже пытался взять его дом приступом. А ночью Евфимею стало худо, он звал Аввакума к себе и просил у него прощения. Протопоп простил его, исповедал, маслом священным помазал, и Евфимей выздоровел. Потом он с женой стали духовными детьми Аввакума.
Все же протопопа изгнали с этого места, он пошел в Москву снова, и государь велел поставить его в Юрьевец-Поволский. А там новые беды. Попы, мужики и бабы напали на Аввакума и били его. Эта толпа пыталась взять дом протопопа приступом, воевода же велел охранять его. Аввакум опять отправился в Москву, но царь уже был недоволен тем, что протопоп оставил свое место. Аввакум жил в Москве при Казанской церкви, у протопопа Ивана Неронова.
Новым патриархом стал Никон. Он повелел креститься тремя перстами и уменьшить число земных поклонов. Узнав об этом, Иван Неронов сказал, что пришло время страдать. Аввакум и костромской протопоп Даниил написали царю письмо о вере, где обличили ересь Никона. После этого Никон приказал схватить Даниила, его расстригли и сослали в Астрахань. Сослали и Ивана Неронова, а протопопа Аввакума посадили в темницу на цепь. Его не кормили три дня, но потом пришел некто — то ли человек, то ли ангел — и принес протопопу тарелку щей. Аввакума собирались расстричь, но по просьбе царя все же не сделали этого.
Протопопа с семьей сослали в Сибирь. В Тобольске архиепископ устроил его служить в церкви. За полтора года на Аввакума было пять доносов. Чинил ему обиды дьяк Иван Струна, занимавшийся делами епархии. В церкви он схватил за бороду дьяка Антона, которого преследовал. Аввакум, затворив церковные двери, постегал Струну ремнем. И за это было ему много бед: родные Ивана Струны хотели убить его. Тот же дьяк Струна за мзду согласился покрыть грех кровосмешения. За это Аввакум в церкви проклял дьяка. Иван Струна в то время был под началом у Петра Бекетова. Когда проклинали Струну, Бекетов бранил Аввакума, а идя из церкви, взбесился и умер.
Пришел указ везти Аввакума на реку Лену, в острог. По дороге его нагнал новый указ — ехать в Даурию. Протопопа отдали под начало енисейскому воеводе Афанасью Пашкову, который во главе отряда плыл осваивать земли. Пашков был очень жестоким человеком.
На реке Тунгуске корабль протопопа чуть не утонул. Протопопица вытащила детей из воды.
Навстречу плыл корабль, на котором были две пожилые вдовы, собиравшиеся в монастырь. Пашков велел вдовам возвращаться и идти замуж. Аввакум стал противоречить. Тогда воевода хотел высадить протопопа с корабля, чтобы он пешком шел по горам. Аввакум написал Пашкову обличительное письмо, а воевода избил его кнутом.
Аввакума бросили в Братский острог. Сидел он в холодной тюрьме, потом его перевели в теплую избу. Жена и дети протопопа жили за двадцать верст от него, у злой бабы Ксеньи. На Рождество сын Иван пришел повидать отца, но Пашков не позволил ему этого.
Весной поехали дальше. Пашков заставил Аввакума идти по берегу и тянуть лямку. Зимой волочили нарты, летом «в водах бродили». На реке Хилке барку Аввакума оторвало водою, и он чуть не утонул. Одежда погнила, добро водой размыло.
Зимою сам протопоп с малыми детьми тянул свою нарту. А потом начался голод. Пашков никого не отпускал промышлять, и многие умирали. Летом ели траву и корни, зимой — сосновую кашу. Ели даже мясо замерзших волков и лисиц — «всякую скверну». Правда, Аввакуму и его семье помогали жена и сноха Пашкова.
Воевода прислал к Аввакуму двух бесноватых женщин — своих сенных, вдов Марью и Софью. Протопоп молился о вдовах, причастил их, они выздоровели и стали жить у него. Пашков их отнял, и вдовы опять стали беситься. Потом они тайком прибежали к Аввакуму, он опять исцелил их, и они стали по ночам приходить молиться. После того они сделались монахинями.
Отряд возвращался с Нерчи-реки к Русе. Голодные и усталые люди брели за санями, падая на льду. Протопопица изнемогала, но духом была тверда. На нарте ненароком удавили чудесную курочку, которая несла по два яичка в день.
Жена Пашкова каждый день присылала своего маленького сына к Аввакуму на благословение. Но когда ребенок заболел, она послала за помощью к мужику-шептуну. Младенец разболелся еще больше. Аввакум разгневался на боярыню. Она просила у него прощения. Когда принесли больного ребенка, Аввакум помолился, помазал его маслом священным, и младенец выздоровел.
Пашков послал своего сына Еремея с отрядом казаков воевать с Мунгальское царство. Пашков заставил местного шамана колдовать и спрашивал, будет ли поход удачным. Шаман предвещал успех. Но Аввакум молился о неудаче, чтобы не сбылось дьявольское предсказание шамана. Потом он, правда, пожалел Еремея, который был человеком добрым, благочестивым, защищал протопопа от своего отца. Аввакум стал молиться, чтобы Бог пощадил Еремея. Пашков узнал, что Аввакум желал неудачного похода, и хотел пытать протопопа. Но в это время вернулся Еремей. Он рассказал, что войско погибло, а сам он спасся: во сне Еремею явился Аввакум и указал дорогу.
Пашкову пришла грамота, в которой велено было ехать на Русь. Воевода не взял Аввакума с собой. Тогда протопоп поехал отдельно. Он посадил к себе в лодку всех больных и старых, которые были непригодны к суровой жизни. Взял Аввакум с собой, спасая от смерти, и двух негодяев, которых хотели убить казаки. Дорога была трудна. К счастью, туземные племена не тронули Аввакума и его спутников. А еще им встретились русские люди, ехавшие на рыбный промысел, которые дали протопопу и его товарищам пищи.
Добравшись до русских городов, Аввакум увидел господство никониан и в печали думал: проповедовать слово Божие или скрыться? Но жена ободряла его. И протопоп по дороге в Москву всюду обличал Никона и его последователей.
В Москве и государь, и бояре хорошо приняли Аввакума. Его поставили на монастырском соборе в Кремле и предлагали любое место, если он соединится в вере с Никоном. Но протопоп не согласился. Ведь еще в Тобольске Аввакуму во сне было предостережение от Бога, а в Даурии через дочь протопопа, Огрофену, Господь возвестил, что если тот не будет держаться правой веры и творить молитвенного правила, то умрет.
Видя, что Аввакум не хочет соединиться с никонианами, царь попросил протопопа, чтобы тот по крайней мере молчал об этом. Аввакум послушался. Жил он в то время у боярыни Фе-досьи Морозовой, своей духовной дочери. Многие приходили к нему и приносили подарки. Прожив так полгода, Аввакум снова послал царю письмо, чтобы он защитил Церковь от ереси Никона. И после этого Аввакума с семьей было приказано сослать на Мезень. Через полтора года его со старшими сыновьями, Иваном и Прокопием, вернули в Москву, а протопопица и младшие дети остались на Мезени.
Аввакума десять недель держали на цепи в Пафнутьевом монастыре. Потом привезли в церковь, расстригли и прокляли. Аввакум же в свою очередь проклял никониан.
Потом его снова отвезли в Пафнутьев монастырь. Келарь Никодим сначала был добр к узнику. Но когда протопоп попросил открыть дверь темницы в день Пасхи, келарь отказал. Никодим вскоре разболелся, и некто в образе Аввакума явился и исцелил его. Тогда келарь покаялся перед Аввакумом.
Протопопа посещали его дети с юродивым Феодором. Феодор же был великий подвижник: о молитве радел, по тысяче поклонов бил, на морозе в одной рубашке ходил. Этот юродивый чудным образом убежал из Рязани, где его держали в узах. Но потом Феодора удавили на Мезени.
После того привезли Аввакума в Москву, в Чудов монастырь, и поставили перед собором вселенских патриархов. Протопоп спорил с ними о вере и обличал их. Патриархи хотели его избить, но Аввакум устыдил их словом Божиим.
Царь отправил к протопопу своих посланников. Он просил его хоть в чем-то согласиться с вселенскими патриархами, но Аввакум отказался.
Протопопа сослали в Пустозерск. Оттуда он писал и царю, и всем православным. На Мезени же казнили двух его духовных детей, Феодора юродивого и Луку Лаврентьевича. Хотели повесить и сыновей протопопа, Прокопия и Ивана, да отроки с испугу покаялись. Тогда их с матерью закопали в земляную тюрьму.
Пришел приказ и в Пустозерск о том, чтобы посадить Аввакума в земляную тюрьму. Он хотел уморить себя голодом, да собратья не велели.
Потом власти схватили священника Лазаря, отсекли ему язык и правую руку. Отсеченная рука сложила персты для крестного знамения. А язык через два года у Лазаря вырос. Соловецкому иноку Епифанию тоже отсекли язык, и тоже чудесным образом он вырос. Это же произошло и с дьяконом Феодором. А в Москве многих противников Никона сожгли.
В те времена когда Аввакум был еще не протопопом, а попом, царский духовник Стефан подарил ему книгу Ефрема Сирина. Аввакум обменял ее на лошадь. Родной брат Аввакума, Евфимий, заботился об этой лошади больше, чем о молитве. Бог наказал Аввакума с братом: в Евфимия вселился бес. Аввакум изгнал беса, но Евфимий не исцелился, пока Аввакум не забрал обратно книгу и не отдал за нее деньги.
В темнице протопоп жил вместе с бесноватым Кирилушком, московским стрельцом. Он терпел все выходки бесноватого. Кирилушко умер в темнице, Аввакум исповедал и причастил его перед смертью. А в Москве протопоп изгонял беса из Филиппа, который уж долгое время был к стене прикован, потому что сладу с ним не было. Один раз Аввакум, придя домой, рассердился на жену и домочадицу Фетинью, которые рассорились между собою. Протопоп побил обеих женщин. И после того он не мог совладать с бесом, пока не попросил прощения у жены, Фетиньи и всех домашних.
Бесноватого Феодора Аввакум два месяца держал у себя дома в Тобольске, молился о нем. Феодор исцелился, но потом в церкви снова досадил Аввакуму, и тот велел приковать его к стене. Взбесившись пуще прежнего, Феодор убежал и стал всюду творить разные безобразия.
Протопоп молился о его исцелении, а перед самой ссылкой Аввакума в Даурию на корабль к нему пришел здоровый Феодор и благодарил его: бесноватому явился некто в образе Аввакума и отогнал бесов. Нападал бес и на домочадицу протопопа Офимью, Аввакум исцелил и ее.
В Тобольске у протопопа Аввакума была духовная дочь Анна. Она хотела, вопреки воле духовного отца, выйти замуж за первого хозяина, Елизара. Анна стала не слушаться Аввакума, и на нее начал нападать бее. Однажды девица заснула на молитве, спала три дня и три ночи. Проснувшись, поведала свой сон: ангелы велели ей во всем слушаться протопопа. Но когда его сослали из Тобольска, Анна все-таки вышла замуж за Елизара. Через восемь лет Аввакум ехал обратно. В это время Анна постриглась в монахини. Она во всем покаялась перед духовным отцом. Аввакум сначала сердился на Анну, но потом простил и благословил. Она потом тоже страдала за веру.
Еще Аввакум исцелял младенцев, страдавших грыжей. А в первые годы его слудаения Аввакума часто пугал бес, но священник преодолевал страх и отгонял беса.

Задонщина

XIV в.

Слово о великом князе Дмитрии Ивано­виче и о брате его, князе Влади­мире Андре­евиче, как побе­дили супо­стата своего царя Мамая.

Великий князь Дмитрий Иванович со своим братом, князем Влади­миром Андре­евичем, был на пиру у москов­ского воеводы. И молвил он: «Пришла к нам весть, братья, что царь Мамай стоит у быст­рого Дона, пришёл он на Русь и хочет идти на нас в Залес­скую землю». И великий князь и брат его, помо­лив­шись Богу, закалив сердца своим муже­ством, собрали храбрые полки русские. К слав­ному городу Москве съеха­лись все русские князья и сказали: «У Дона стоят татары поганые, Мамай-царь у реки Мечи, хотят реку перейти и с жизнью своей расстаться нам во славу». И обра­тился великий князь Дмитрий Иванович к брату: «Пойдем туда, испы­таем храб­рецов своих и реку Дон кровью наполним за землю Русскую и за веру христи­ан­скую».

Что шумит, что гремит рано пред рассветом? То князь Владимир Андре­евич полки строит и ведёт их к вели­кому Дону. И напут­ствовал его князь великий Дмитрий Иванович: «Воеводы у нас уже постав­лены — семь­десят бояр, и отважны князья бело­зер­ские, да оба брата Ольгер­до­вичи, да Дмитрий Волын­ский, а воинов с нами — триста тысяч латников. Дружина в боях испы­танная, и все, как один, готовы головы свои поло­жить за землю за Русскую».

Уже ведь те соколы и кречеты и бело­зер­ские ястребы за Дон скоро пере­ле­тели и ударили по несметным стадам гусиным и лебе­диным. То ведь были не соколы, не кречеты — то обру­ши­лись русские князья на силу татар­скую. И ударили копья калёные о доспехи татар­ские, и загре­мели мечи булатные о шлемы хинов­ские на поле Кули­ковом, на речке Непрядве.

Черна земля под копы­тами, костями татар­скими поля усеяны, а кровью их земля залита. На том поле грозные тучи сошлись, а из них беспре­рывно молнии свер­кали и гремели громы великие. Не туры возре­вели у Дона на поле Кули­ковом. То ведь не туры побиты, а посе­чены князья русские, и бояре, и воеводы вели­кого князя Дмитрия Ивано­вича. Пере­света-чернеца, брян­ского боярина, на судное место привели. И сказал Пере­свет-чернец: «Лучше нам убитыми быть, нежели в плен попасть к поганым татарам!».

В ту пору по рязан­ской земле около Дона ни пахари, ни пастухи в поле не кличут, лишь вороны не пере­ставая каркают над трупами чело­ве­че­скими, страшно и жалостно было тогда это слышать; и трава кровью залита была, а деревья от печали к земле скло­ни­лись. Запели птицы жалостные песни — запри­чи­тали все княгини, и боярыни, и все воевод­ские жёны по убитым. Так гово­рили они: «Можешь ли ты, господин, князь великий, вёслами Днепр заго­ро­дить, а Дон шлемами вычер­пать, а Мечу-реку трупами татар­скими запру­дить? Замкни, госу­дарь, у Оки-реки ворота, чтобы больше поганые татары к нам не ходили. Уже ведь мужья наши побиты на ратях». Жена Микулы Васи­лье­вича, москов­ского воеводы, Марья плакала на забралах стен москов­ских, так причитая: «О Дон, Дон, быстрая река, принеси на своих волнах моего госпо­дина Микулу Васи­лье­вича ко мне!».

И, бросив клич, ринулся князь Владимир Андре­евич со своей ратью на полки поганых татар. И восхвалил он брата своего: «Брат, Дмитрий Иванович! В злое время, горькое ты нам крепкий щит. Не уступай, князь великий, со своими вели­кими полками, не потакай крамоль­никам! Не медли со своими боярами». И сказал князь Дмитрий Иванович: «Братья, бояре и воеводы, здесь ваши москов­ские сладкие мёды и великие места! Тут-то и добудьте себе места и жёнам своим. Тут, братья, старый должен помо­ло­деть, а молодой честь добыть». И тогда, как соколы, стрем­глав поле­тели на быстрый Дон. То ведь не соколы поле­тели: поскакал великий князь со своими полками за Дон, а за ним всё русское войско.

И начал тогда великий князь наступ­ление. Гремят мечи булатные о шлемы хинов­ские. И вот поганые броси­лись вспять. Ветер ревёт в стязах вели­кого князя Дмитрия Ивано­вича, татары спаса­ются бегством, а русские сыновья широкие поля кликом огоро­дили и золо­чё­ными доспе­хами осве­тили. Уже встал тур на бой! Тут рассы­па­лись татары в смятении и побе­жали непро­то­рен­ными доро­гами в луко­морье, скре­жеща зубами и раздирая лица свои, так приго­ва­ривая: «Уж нам, братья, в земле своей не бывать, и детей своих не видать, и жён своих не ласкать, а ласкать нам сырую землю, а цело­вать нам зелёную мураву, а в Русь ратью нам не хажи­вать и даней нам у русских князей не праши­вать».

Теперь уже русские сыновья захва­тили татар­ские доспехи и коней, и вина, тонкие ткани и шелка везут жёнам своим. Уже по русской земле разнес­лось веселье и лико­ванье. Одолела слава русская хулу поганых. И метнулся жестокий Мамай от своей дружины серым волком и прибежал к Кафе-городу. И молвили ему фряги: «Пришёл ты на русскую землю с боль­шими силами, с девятью ордами и с семью­де­сятью князьями. Но, видно, тебя князья русские крепко попот­че­вали: нет с тобой ни князей, ни воевод! Беги-ка ты, поганый Мамай, от нас за тёмные леса».

Как милый младенец у матери своей земля русская: его мать ласкает, за балов­ство розгой сечёт, а за добрые дела хвалит. Так Господь Бог поми­ловал князей русских, вели­кого князя Дмитрия Ивано­вича и брата его, князя Влади­мира Андре­евича, меж Доном и Днепром на поле Кули­ковом, на речке Непрядве. И сказал великий князь Дмитрий Иванович: «Братья, поло­жили вы головы свои за землю за Русскую и за веру христи­ан­скую. Простите меня и благо­сло­вите в этом веке и в будущем. Пойдём, брат Владимир Андре­евич, во свою Залес­скую землю к слав­ному городу Москве и сядем на своём княжении, а чести и слав­ного имени мы добыли».

Дата добавления: 2015-11-03