ГЛАВА V При каком образе правления государь сам может быть судьей

Макиавелли⁵⁴ приписывает утрату свободы Флоренции тому, что там преступления оскорбления величества, совершае­мые против народа, не судились, как в Риме, в народных собраниях. Эти дела рассматривались особым судом из восьми судей. Но, говорит Макиавелли, немногие и развращаются немногим. Я охотно согласился бы с этим великим человеком, но так как в данном случае политический интерес, так ска­зать, оказывает давление на интерес гражданский (потому что всегда возникают неудобства, если народ сам становится судьей в причиненных ему обидах), то для противодействия этому необходимо, чтобы законы сделали все возможное для ограждения безопасности частных лиц.

Законодатели Рима вынесли с этой целью два постановле­ния: они дозволили обвиняемым избегать суда посредством добровольного изгнания и определили посвящать богам иму­щество осужденных, чтобы избежать его конфискации в пользу народа. В одиннадцатой книге будут изложены прочие поста­новления, ограничивавшие принадлежавшее народу право судопроизводства.

Солон отлично сумел предотвратить злоупотребления, ко­торые могли бы возникнуть вследствие того, что народу при­надлежало право судить преступления; он постановил, чтобы Ареопаг пересматривал дела, чтобы он снова обвинял перед народом того, кого считал несправедливо им оправданным, и, остановив исполнение приговора над тем, кого считал неспра­ведливо обвиненным, требовал бы пересмотра его дела. Это был прекрасный закон: он подчинял народ контролю со сто­роны наиболее уважаемой им власти и заставлял его кон­тролировать себя самого.

В ходе таких дел, особенно с момента ареста обвиненного, необходима некоторая медлительность для того, чтобы народ мог успокоиться и судить хладнокровно.

В деспотических государствах государь может судить сам, но он не должен быть судьей в монархиях: государственное устройство было бы разрушено, посредствующие и зависимые власти уничтожены и все формальности судопроизводства прекращены; во всех умах воцарился бы страх, на всех ли­цах бледность; исчезло бы взаимное доверие, исчезла бы честь, исчезла бы любовь; не было бы более безопасности, не было бы более монархии.

Вот и другие соображения. В монархических государствах государь является стороной, которая преследует обвиняемых, требует, чтобы они были наказаны или оправданы. Если бы он судил сам, то был бы в одно и то же время и судьей, и стороной.

В этих же государствах конфискованное имущество часто поступает в пользу государя: если бы он судил преступления, то опять-таки стал бы и судьей и заинтересованной стороной.

Сверх того, он лишился бы прекраснейшего атрибута своей власти - права помилования; было бы неразумно, если бы он выносил решения и затем сам же их отменял; он не пожелал бы противоречить самому себе. Не говоря уже о том, что при таком порядке оказались бы спутанными все понятия: никогда нельзя было бы знать, оправдан ли человек по суду или помилован государем.

Когда Людовик XIII пожелал сам быть судьей в процессе герцога де Лавалетта и, созвав для того в свой кабинет не­сколько парламентских чиновников и государственных советни­ков, предложил им высказать свое мнение об аресте обвиняе­мого, президент Белльевр сказал, «что ему странно видеть госу­даря, принимающего участие в процессе одного из своих под­данных; что короли только милуют, предоставляя обвинять своим чиновникам; что Его Величеству не может быть приятно смотреть на сидящего перед ним на скамье подсудимых чело­века, который через час уйдет по его приговору на смертную казнь! Что особа государя, рассыпающая милости, не может вы­носить такого зрелища; что при одном его виде отменяются цер­ковные интердикты и что все должны выходить от государя не иначе как довольными». Когда стали рассматривать дело по существу, тот же президент подал такое мнение: «Этот суд не имеет себе примера и даже противоречит всем примерам прошлого по сей день, ибо никогда еще не было видано, чтобы король Франции в качестве судьи и в силу своего при­говора осудил дворянина на смерть».

Личный суд государя явился бы неисчерпаемым источни­ком несправедливостей и злоупотреблений. Назойливость при­дворных стала бы вынуждать государя выносить приговоры. Некоторые римские императоры были одержимы страстью судить, и они-то более всех удивили мир своими несправед­ливостями.

Тацит говорит, что Клавдий, завладев делами и обязан­ностями судей, подал этим повод ко всевозможным хищениям. Поэтому следующий за Клавдием император Нерон, желая расположить к себе умы, заявил, «что он никогда не станет сам судить все дела, так как иначе обвинители и обвиняемые могли бы оказаться оставленными в стенах дворца на произ­вол нескольких вольноотпущенников».

«В царствование Аркадия, - говорит Зосима, - размножив­шаяся порода клеветников окружила и осквернила дворец го­сударя. Когда человек умирал, его объявляли бездетным и раздавали его имущество по указу государя; так как сам импе­ратор был необычайно глуп, а слишком предприимчивая импе­ратрица потакала ненасытной жадности своих слуг и прия­тельниц, то честным людям оставалось только желать смерти».

«В прежнее время, - говорит Прокопий, - при дворе было немного людей, но когда при Юстиниане судьи лишены были свободы вершить правосудие, суды стояли пустыми, между тем как дворец государя оглашался криками тяжущихся, ко­торые хлопотали там о своих делах». Всему миру известно, как там продавали приговоры и даже законы.

Законы - это глаза государя; благодаря им он видит то, чего без них не мог бы увидать. Присваивая себе обязанности судьи, он действует не в свою пользу, а в пользу своих оболь­стителей, во вред самому себе.

Дата добавления: 2015-10-28