Опыт исследования воровского языка

Преступники и преступления. Законы преступного мира Блатной телеграф Тюремные архивы

Раздел I Наследие офеней

Опыт исследования воровского языка

«Три года шпаной был, днем на базаре работал, в ширмачах состоял, а часто с лотков тырил, и химатьв шалман ходил, а то и на улице ночевал. Ментам попадался редко, только три раза засыпался. Приведут в приемник, а оттуда фана винта дашь».

(Из признаний беспризорника)

Тюрьма и связанный с ней преступный мир (на воле) имеют и свой иероглифный воровской «блатной» шрифт, и свой условный воровской жаргон, которые выросли на почве практического применения их в различных тюремных проделках и являются тайной преступного мира.

Блатной язык существует десятки, сотни лет; он вырабатывался и на дореволюционной смрадной каторге, где рудники, как гробницы, заживо хоронили человека; он создавался под музыку цепей, сковывающих полубритых людей, тянущихся по бесчисленным этапам казенной царской России; в тюрьмах и острогах, в тайных притонах «котов» и «марух», «хазах» и «гопах», в темных углах и закоулках больших промышленных городов, где наряду с нищетой и проституцией — пьянство, разврат, кокаин и опиум; где порожденная экономическими условиями среда рождает преступления.

Воровской жаргон мало исследован языковедами, тогда как этому следовало бы отвести большее место в лингвистике.

Наряду с воровским условным языком, как известно, есть целый ряд других условных языков (жаргонов), связь которых с воровским языком несомненна.

Возможно, что многие профессии утратили свой жаргон или частично изменили его, но в данном случае важно уяснить себе общее сближение созданных в прошлом и создающихся в настоящем жаргонов. Каждая отрасль производства вынуждена создавать свой особый запас слов, «технических терминов» — наименований орудий и процессов работы, связанных с ее ролью в производстве и непонятных для членов иной производственной группы (Шор. Язык и общество, 1926). Подобное же явление замечается и у преступников, с тем лишь отличием, что у последних имеется сильная тенденция скрывать свои слова, образовывать свой не только специальный, но и тайный язык.

Слова и обороты одних жаргонов переходят с изменением или без изменения в словари других жаргонов, и, таким образом, между последними существует тесная связь через заимствование условно-языковой практики и готовых слов. Для примера можно сопоставить слова воровского жаргона с жаргонными словами матросов.

Воровские слова с «переводом» и слова морского жаргона с русским эквивалентом:

«Смола» (матросы) — «смола» (матросы).

«Крупа» (солдаты) — «крупа» (солдаты).

«Держаться за свайку» (заниматься онанизмом) — «чертова свайка» (ругательное слово).

«Зеке» (тревога) — «на контрзекс» (на отличие).

«Полундру грести» (идти на воровство) — «полундра» (опасность).

«Позвони» (поговори) — «позвони» (поговори).

«Амба» (смерть) — «амба» (смерть).

«Хряпать» (кушать) — «хряпать» (кушать).

«Ксива» (документ) — «ксива» (документ).

«Кемать» (спать) — «кемарить» (спать).

«Арапа запускать» (врать) — «арапа запускать» (врать).

«Стремить» (смотреть) — «стремишь» (смотришь).

Большой интерес представляет язык торговцев, который, как и «блатная музыка», является тайным жаргоном ради недобросовестных сделок. В дореволюционной России бойкая речь коробейника не всегда была понятна обыкновенному, неторговому люду. У Некрасова в «Коробейниках» видим: «Зачали, почали, поповы дочери», встречаются и слова необыкновенные, такие как «начить», «натыривать» и др. Говорили на тайном языке и мелкие торговцы-лавочники, а особенно это было распространено среди раскольников — торговцев церковными принадлежностями и старинными книгами. «При незнакомых он (т. е. раскольник) самым близким человекам слова напрямки не скажет, а все обиняком, либо по-офенски» (П. И. Мельников-Печорский. На горах. 1909). «Хлябишь в дудоргу хандырит пельмиги шишлять», т. е. «начальство в лавку идет бумаги читать».

Для примера сопоставим слова условного языка мелких торговцев с жаргонными словами воров:

«Ширман» (карман) — «ширман» (карман).

«Граблюхи» (руки) — «грабки» (руки).

«Комель» (шапка) — «комель» (шапка).

«Лопатошник» (бумажник) — «лопатошник» (бумажник).

«Пылица» (мука) — «пыль» (мука).

«Рыба» (сабля) — «селедка» (сабля).

«Стукола» (часы) — «стукалки» (часы).

«Шмель» (кошель) — «шмель» (кошель).

«Жуль» (нож) — «жулик» (нож).

«Маз» (товарищ) — «маза» (учитель).

«Майдан» (торговое место) — «майдан» (торговое место, базар).

«Мара» (девица) — «маруха» (любовница вора).

«Тырить» (брать) — «тырить» (воровать).

Часто слова воровского жаргона уходят корнями в условный язык рабочих, таких как глиномесы, портных, крестьян различных губерний:

«Кемать» (спать) — «кимаить» (лежу).

«Прихлили» (пришли) — «прихлили» (пришли).

«Начить» (прятать) — «уначити» (украли).

«Космырять» (бить) — «космырять» (бить).

«Пыль» (мука) — «пылка» (мука).

«Ламник» (полтинник) — «лама» (полтинник).

«Хруст» (рубль) — «хрусток» (рубль).

«Кони» (сапоги) — «коньки» (сапоги).

«Космырять» (бить) — «космырять» (рвать).

«Штруха» (старуха) — «хруха» (старуха).

«Тамара» (водка) — «гамыра» (водка).

«Дикан» (десять копеек) — «декан» (десять копеек).

«Сары» (деньги) — «сары» (деньги).

«Марлик» (15 копеек) — «марочник» (10 копеек).

«Губася» (девушка) — «кубася» (баба).

«Хаз» (притон) — «хаз» (дом).

«Лавка» (лошадь) — «лавак» (лошадь).

Вышеприведенные примеры позволяют сделать вывод: между воровским языком и прочими условными языками происходит взаимный обмен языковым материалом, что отразилось и продолжает отражаться на воровском словаре в отношении пополнения последнего словами других условных языков, а также в отношении утраты своих слов, которые, в свою очередь, переходят в словари других условных жаргонов.

Французский исследователь арго Л. Сэнэан писал: «Разные профессиональные классы когда-то имели каждый свой специальный язык, насыщенный аргонизмами: кровельщики, каменщики, жнецы, сукноделы и др. Это были настоящие жаргоны, т. е. тайные языки. Смешению языковых особенностей способствовало смешение разных профессиональных классов благодаря облегчению и ускорению средств общения. Профессии и ремесла теперь уже не располагают специальными языками, но лишь номенклатурой, технической лексикой».

Шор в книге «Язык и общество», останавливаясь на «тайных языках» бродячих торговцев и ремесленников, относит создание их к эпохе развития натурального хозяйства, когда представители различных ремесел образуют тесно сплоченные и замкнутые группы.

Все выдвинутые выше положения в отношении причины смешения языковых особенностей с успехом можно применить и к воровскому языку, который, как и прочие тайные языки, не может быть совершенно изолированным, так как нередко его слова не только переходят в другие жаргоны, но и просачиваются в обыкновенную разговорную речь. Благодаря тем же причинам отпадает и изоляция в отношении языковых особенностей одних тюрем от других.

Так, в России в отношении языковых особенностей воровских жаргонов можно отметить следующие центры: Московский, Ленинградский, Одесский и Дальневосточный районы. Исходя из словарного материала воров, собранного в разное время, можно проследить и то влияние, которое оказывало на воровской язык соседство его с различными говорами или языками. Так, в словаре московских тюрем преобладал архаическо-на-циональный элемент, а в языке воров западных тюрем чувствовалось западное влияние. Например, слово «вешера» (от нем. Wascher), «пассер» (от франц. Passer), «шкап» (от польского Scapa) и пр.

На язык южных тюрем оказали влияние языки всех наций; здесь мы встречаем воровские слова: «зухер» (от нем. Sucher), «форс» (от франц. Force), «дека» (от греч. Deka) и пр. На Дальний Восток стекались воры из всех местностей. Здесь больше, чем где-либо мы можем наблюдать смешение языковых особенностей, и в то же время в языке каторжан в виде особой наслойки чувствовалось влияние восточных соседей.

В настоящее время благодаря указанным причинам, а также усилившейся тенденции к миграции людей, мы можем наблюдать полное смешение языковых особенностей. Нередко слова, обозначающие одинаковые понятия, в разных языках имеют похожий перевод. Так, французский и русский воровской жаргоны одинаково называют часы — луковицей (oignon), крупную серебряную монету — колесом (roue de derriere), нахождение под стражей — болью (maladie), сыщиков — «легавыми», убийство — «мокрым делом» и т. д.

В речи воров много слов с переносным значением, которые своей образностью прочно завоевали место в обывательском разговорном языке. Это такие ходячие выражения, как «лапу запускать» (т. е. в чужой карман), «лапти плести» (путать, делать неумело), «клеится» (дело пошло на лад), «задать перцу» (бить, ругать), «лыжи навострить» (удирать), «под мухой» (быть пьяным), «пули лить» (говорить небылицы), «фонари под глазами» (синяки), «дубина» (глупый), «долбануть» (ударить), «клевать носом» (дремать сидя), «лыка не вязать» (говорить путанными словами) и проч.

То же можно сказать и о народной этимологии, которая отразилась на практике воровского жаргона.

«Народу настолько необходима осмысленность слова (Горнфельд), что и заимствованное он преодолевает, чтобы связать его с каким-либо смыслом…»

Он говорит «копитал» от слова копить, «полусадик» вместо палисадник, «кашлюк» вместо коклюш (Горнфельд. «Новые словечки и старые слова»). В воровском языке наблюдается тяготение к искажению чисто литературных слов. Например, вместо бумага говорят «шумага», вместо парадное говорят «параша».

Некоторые слова воровского жаргона напоминают детскую речь, которой соответствует широко распространенное явление народной этимологии. Чуковский в своей книге «Маленькие дети» говорит: «Вообще же к детскому языку можно относиться по-разному. Одни видят в нем переходную ступень, соединяющую переходные операции наших зоологических предков с современным интеллектом Homo Sapiens'a. Другие находят в этом сокращенную, но точную копию тех эпох языкового развития, с тем же чередованием стадий, которые все человечество прошло за миллионы веков».

У ребенка создается много двухсложных слов, например, «ав-ав» — собака; «му-му» — корова и т. д. Двухлетняя Танечка назвала жук — «ползук», корова — «рогатка», палка — «махалка» и др. Сравните такие воровские слова, как: часы — «стукалки» (от слова «тук-тук»), «бимбары» (от слова «бим-бом»); самовар — «шипун», палка — «дрын», курица — «крикуша», корова — «рогатка», посуда — «звенья».

Воры, владеющие тайным языком, сталкиваясь с различными группами городского населения и их языковыми особенностями, подвергают свой словарь частым изменениям, так как несмотря на заинтересованность преступного элемента в сохранении своего языка, удержать его долго не удается, а потому воровской жаргон, как и всякий условный тайный язык неустойчив.

Слова жаргона изменяют свое старое значение, подвергаются звуковым изменениям или выбрасываются совершенно из обихода воровской речи по мере проникновения их в обыкновенную среду. Трудно в данный момент в «тайной речи» преступников встретить такие слова, как «засыпался», «шамать», «липовый», «бузить», «шухарить», «капать» и многие другие ввиду их распространения в обыкновенном быту. Часто в жаргоне преступников происходит замена неудачных слов более образными или более меткими и острыми. Меткие же местные шутки, поговорки, остроты, прозвища входят в обиход речи.

Словарь воровского языка изменчив, многие воровские слова исчезают совершенно (например, такие слова, как «клюй» — следственный пристав, «антихрист» — пом. пристава, «брушлать» — наручники, «адамово лыко» — плеть с тремя концами, «мелкозвон» — кандалы, ушли из арго после революции) или переходят в другие жаргоны и в обыкновенную речь, но им на смену идут новые слова, новые обороты, и таким путем, благодаря острой необходимости иметь тайную речь, воровской жаргон продолжает существовать.

На формирование воровского жаргона большое влияние оказывает их почти магическое отношение к окружающему миру. В самом деле, ремесло вора чрезвычайно подвержено случайностям обстановки, полно риска и неожиданностей. У воров сильно развита вера в сны, в предзнаменования и приметы, большое место занимают гадания. Хорошие предзнаменования могут побудить вора на самую дерзкую кражу, плохие — возвращают его обратно с «верного дела».

Воры обычно имеют при себе одну или две колоды карт, на которых гадают приемами игры в стос. Необычайно распространенная в воровской среде игра в карты носит характер своеобразного примитивного культа. Хороший игрок в карты («играющий») ценится не меньше, чем хороший вор. Достоинства игрока конкурируют с достоинствами вора. Карты в сознании вора неразлучны с его профессией. По положению карт во время игры он судит о своем будущем, о предстоящей краже: выиграв — он уверен в удачном завершении своего предприятия, проиграв — он теряет всякую веру в себя. Достаточно вору удачно играть в карты (даже заведомо употребляя шулерские приемы, которые отнюдь не предосудительны в воровской среде и оговариваются известными правилами игры), чтобы любой вор взял его компаньоном («корешем», «клиентом») в свою шайку в надежде, что счастье («фарт») будет на его стороне.

Нельзя дать лучшей характеристики воровскому слову, чем характеристика его как орудия. Вор интересуется не передачей своих мыслей и взглядов (что могло бы подразумеваться под термином «общение»), а только тем эффектом, которое производит слово на окружающих.

В наиболее чистом виде слово как орудие проявляется в сигнале. Таковы воровские «зеке», «шесть», «шестнадцать», «цинк», «пуль», «тырь», «вались», «ша», «на», «ша-кай», «стремь», «казаки» «вилы» и др.

Воровские слова-сигналы могут быть отождествлены с терминами спортсменов при игре в футбол, теннис и т. п., только гораздо более развитыми и глубже проникающими в быт. Так же точно, как при игре, повторяющаяся ситуация создает обстановку, при которой короткий выкрик позволяет сразу уяснить себе часто весьма сложное, хотя и стереотипное, положение и одновременно приказывает совершить известное действие, — у воров несложность и стереотипность положений и выработанность определенного образа действий создают почву для развития по преимуществу сигнальной речи. Примитивность воровской деятельности и «производственных» отношений играют в этом, конечно, основную роль. Примитивные формы труда создают положение, при котором достаточно указать на ситуацию, чтобы характер действия был ясен. Понятно, что то чрезвычайное распространение, которое получил сигнал в воровской среде, может иметь место только при не менее сильном развитии коллективных представлений и норм поведения, при стереотипности реакции, при полном уничтожении отдельного индивидуума в общем воровском стаде. Малейшее нарушение воровских норм поведения ведет к расшатыванию всего уклада воровской среды, рассчитанного на безусловное подчинение коллективу.

Большое количество воровских слов носит сигнальный характер. Необходимо отметить, что правила воровского «приличия» не позволяют вору задавать вопросы. Это не только мера предосторожности, необходимая для соблюдения тайны, — правило это лежит глубоко в языковом сознании воров и связано с их подсознательной верой в магическую силу слова. В самом деле, слово для вора не только «орудие производства», к которому часто прибегаем и мы, — приказание, но и заклинание.

Не удалось еще установить факта существования в воровской среде заклинания в своей чистой и откровенной форме. Для этого воровская среда еще слишком связана с современностью, но в скрытой, завуалированной форме вера в силу слова над неодушевленными предметами в ней тверда и прочна. Прежде всего та необычайная, совершенно чудовищная гипертрофия брани в воровской среде, буквально через слово пересыпающая воровскую речь и ни к кому конкретно не обращенная, говорит о каком-то стремлении сделать свою речь действенной, активно воздействующей. Несомненно, что психология брани, преимущественно сексуально направленной и обращенной к неодушевленным предметам (в особенности при работе), свидетельствует о пережитках магических воззрений.

Для характеристики той силы, которая придается бранному слову, укажем, что брань, обращенная не в пространство, «на воздух», как это обычно имеет место, а к вору, составляет оскорбление, смыть которое может, по воровским представлениям, только «кровь». Явление не менее характерное, чем брань, — воровская «божба», клятва. Какой смысл был бы в клятве для вора, если бы в сознании вора не укоренилась скрытая вера в магическую силу слова? Между тем вор очень часто прибегает к клятве (обычная формула: «лягавым буду», «сука буду, не забуду — век мне на свободе не бывать»).

Дата добавления: 2015-10-28