в з а и м о д е й с т в и я обеих структур

Саморегулирующийся механизм функционирования обеих докапиталистических структур во многом определял закономерности и пределы их эволюции. Правда, эти пределы были разными. Для античной структуры, более развитей и основанной на импульсах, по своему характеру динамичных и склонных к наращиванию нового, качества (частнособственническая энергия, инициатива, предприимчивость), тенденцией было последовательное развитие частной собствен­ности, которая наиболее энергично проявляла себя в городах — будь то полисы вроде Афин в древности, торговые республики типа Генуи и Венеции в раннем средневековье или европейские города со всеми их привилегиями и нормами самоуправления в период господства феодальных порядков. Как известно, эпохи Возрождения и Реформации создали новые благоприятные условия для дальнейшего быстрого и успешного усвоения и развития античного наследия, а первоначальное накопление капитала после Великих географических открытий создало материальную базу для вызревания на этой благоприятной основе капитализма (С. 72).

Капитализм в этом смысле — детище европейского городского хозяйства с его экономическими нормами, политической автономией и правовой культурой, а все это восходит, как на то правильно обратил внимание в своей статье Л. Б. Алаев (ссылающийся на предшественников, специально занимавшихся этой проблемой), не к европейскому феодализму, а к наследию античности.

Итак, динамика эволюции античного типа общества через развитое товарное хозяйство Рима и городское хозяйство средневековой Европы вела к генезису капитализма, причем вся эта линия от начала до конца принципиально вписыва­лась в рамки одной структуры — той, что была основана на частнособственниче­ском начале в качестве ведущего элемента, несущего стержня иерархической пирамиды связей античного типа.

Иная динамика и иные пределы роста были у неевропейских обществ. Здесь саморегулирующийся механизм, имевший тенденцию к укреплению власти - собственности и всесильного государства, не только не вел к расцвету частнособственнической инициативы и энергии, но и, напротив, был озабочен прямо противо­положным, т.е. ограничением ее активности и созданием, системы строгого кон­троля над ней. Города на традиционном Востоке пышностью, величиной и богат­ством, изысканностью изделий ремесла и обилием товаров ничуть не уступали европейским, а подчас и превосходили их. Но это никак не влияло на структуру общества в целом: под строгим контролем государства, без необходимой админи­стративно-правовой основы самоуправления, лишенные не только привилегий, но и приемлемого статуса городские жители, несмотря на их богатства, не имели перспектив для развития своей энергии и предприимчивости до такой степени, чтобы частнособственнический уклад стал ведущим способом производства и по­родил структуру античного типа, не говоря уже о капитализме. Динамика эволю­ции в этих условиях сводилась к цикличному развитию по туго сжатой спирали медленным наращиванием количественных изменений (но также и со спорадиче­скими крушениями, кризисами, сменами этносов, государств, династий, религий и т. п.).

Для неевропейских обществ залогом прогрессивного поступательного развития исторического процесса могло быть лишь взаимодействие структур обоих типов. Разумеется, не всякое случайное влияние давало позитивный результат. Длитель­ный, растянувшийся почти на тысячелетие_; период эллинизации, а затем романи­зации и христианизации ближневосточного региона (включая Древний Египет и древнее Двуречье, Сирию и часть Ирана) не привел к радикальной перестройке структуры, которая вновь обрела внутреннюю устойчивость после исламизации. Кстати, и германские племена, активно контактировавшие с Римом еще на рубеже нашей, эры, начали заметно демонстрировать последствия античного влияния не ранее чем через тысячелетие (во многом благодаря их христианизации). Впро­чем, это не должно вызывать удивление, ибо устойчиво-консервативный механизм саморегулирования для того и создавался веками, приобретая характер социаль­ного генотипа, чтобы быть достаточно надежным в случае внешнего влияния, о котором идет речь. Только когда неевропейские общества оказались внутренне ослабленными перед натиском европейского капитализма, ситуация изменилась: в XVIII—XIX вв. эти общества были затянуты стихией капиталистического рынка беспощадный водоворот колониализма (это коснулось не только Востока: для доколумбовой Америки альтернативой колониализма была латинизация). И вот тут-то децентрализованные или искусственно ослабленные вторжением коло­ниального капитала традиционные структуры — прежде всего восточные устоять не смогли. Они дали трещины в иерархической пирамиде традиционных связей, причем эти трещины-разрывы сразу же стали замещаться новыми связями, рожденными новыми условиями существования.

К чему это привело? В небольшом числе случаев (Япония и некоторые другие страны, в основном из числа причастных к дальневосточной конфуцианской цивилизации) — к почти полной замене ведущего элемента старой структуры новым, к выходу на передний план в качестве структурообразующего стержня частнособственнического капиталистического принципа отношений. В подавляющем большинстве остальных — к тому, что традиционная структура оказалась разрушенной далеко не полностью (С. 73-74). Степень этого разрушения в разных случаях различна, но во многих случаях она не очень велика, что привело к тому, что, испытав серьезную деформацию, нарушение привычных связей, сбой апробиро­ванного веками механизма нормального функционирования, структура в целом осталась жизнеспособной. Пережив шоковый период, растянувшийся где на век - полтора, а где на считанные десятилетия, структура начала регенерировать, про­демонстрировав немалые адаптирующие возможности. Характер адаптации и ее формы весьма заметно варьируют в зависимости от самой страны, о которой идет речь, — от ее норм и принципов существования, культуры, религии, принадлеж­ности к той или иной из великих традиций-цивилизаций. Но в целом результат сводится к одному — к появлению более или менее мощной отторгающей функции.

Конечно, такого рода функция как часть защитного механизма существовала в традиционных структурах и прежде. Но, когда встал вопрос об их жизни и смерти, роль этой функции должна была резко возрасти, что и произошло. Формы же ее проявления зависели от многих конкретных обстоятельств, причем в ряде случаев, как в современном Иране, они поражают своей откровенной апелляцией к фундаментально-безоговорочному культу древних традиций, глу­бинная суть которого — активная оппозиция западному капиталистическому образу жизни (антиимпериализм, антиколониализм). Именно опирающаяся на родные традиции оппозиция Западу дает немалый им пульс для усиления роли государства в жизни страны, т. е. для восстановления подорванного колониальным капитализмом привычного традиционного структурообразующего стержня в пирамиде связей. Пусть в структуре теперь много новых элементов, новых связей, с которыми нельзя не считаться, — основные стрежнем ее, хотя и более слабым, менее подкрепленным старыми элементами часть которых перестала функционировать либо оказалась малоэффективной в новых условиях, остается государственно-регулирующее начало. Теперь пора по дойти к заключительной части изложения и вернуть внимание читателя к вопросу вынесенному в заголовок статьи. Так что же такое «азиатский» способ производства?

Собственно, это государственный способ производства, в своих различны модификациях хорошо известный как подавляющему большинству докапиталистических обществ всех континентов, включая до античную и средневековую Европу, так и современным развивающимся странам. Суть его сводится к отсутствии частнособственнического начала в качестве ведущего стержня традиционной структуры и к господству в ней государственно-регулирующего начала, надежно защищенного всеми элементами и всей системой связей этой структуры, этого тип обществ.

История демонстрирует бесконечное множество конкретных вариантов обществ и государств с господством государственного способа производства. Как это ни парадоксально, но среди них немало и таких, где государство не представляет собой большой силы, — достаточно напомнить, о доисламской Индии, о длительных периодах политической раздробленности и децентрализации в остальных странах, будь то мир ислама или средневековая Европа. Смысл здесь не в силе государства как такового, хотя это очень важный фактор. Государство не обязательно должно выступать в форме гнетущей власти (хотя так часто бывало). Суть способа производства, о котором идет речь, сводится к тому, что государство выполняет функции субъекта производственных отношений, что оно — элемент производства в том секторе, за счет активности которого в основном существует общество. Это особенно наглядно видно на примере современных развивающих стран, где функций государства в принципе те же, что и на традиционном Востоке, хотя характер современного производства позволяет ставить вопрос о государ­ственном капитализме, что обычно и делается (С. 74-75).

Выдвижение на передний план в спорах о формациях проблемы государствен­ного способа производства в любом ее варианте, в любой модификации весьма перспективно. Преимущество по сравнению, скажем, со стремлением сблизить европейский феодализм с обществами средневекового Востока — в том, что нет нужды перекраивать реалии ради того, чтобы втиснуть всех в единый эталон. Иначе не ответить на главный вопрос: почему европейский феодализм породил капитализм, а в чем-то близкие ему восточные структуры, как их ни назови, орга­нически не могли сделать того же? В том-то и суть, что капитализм — как это ни непривычно звучит — был порожден не феодализмом, а позднесредневековой европейской структурой, и ничем больше. Конечно, можно назвать эту структуру феодализмом. Но при этом надо помнить, что в основе процесса генезиса капита­лизма лежала дефеодализованная и восходящая многими своими параметрами к античности структура предкапиталистической Европы. Не видеть этого — зна­чит не понимать сути процесса генезиса капитализма: для возникновения его нужны были те элементы, отношения и связи, которые структурно восходили к античности и полностью отсутствовали в традиционных неевропейских обще­ствах.

Но ведь эти элементы отсутствовали и в раннеевропейском обществе, вплоть до Ренессанса. А если так, то почему бы не идентифицировать хотя бы его с тра­диционным Востоком под общим, пусть условным, наименованием «феодализм», что и предлагает Л. Б. Алаев? Тем более что структурное сходство между «классической» феодальной Европой и традиционным Востоком действительно немалое, о чем уже упоминалось.

Проблема в том, что в марксистском обществоведении термин «феодализм» не нейтрален. Будучи неотъемлемым элементом теории формаций, он несет с собой шлейф привычных стереотипных ассоциаций, отделаться от которых практически невозможно. Да Л. Б. Алаев и не хочет этого: он ставит вопрос именно о формационных чертах феодализма. Если бы вопрос был поставлен иначе, можно было бы говорить, например, о том, что стадиально «классический» доренессансный евро­пейский феодализм совпадает с ранней фазой в цикле развития традиционного Востока, близкой к первобытности и связанной с децентрализацией. Такого рода фазы встречались в истории не раз, а в наиболее яркой форме представлены, ска­жем, в чжоуском Китае. Но если говорить о динамике цикла, то нельзя забы­вать, что основные свойства и закономерности неевропейских обществ более рельефно проявляют себя в фазе расцвета централизованного государства (стадиально аналогичной европейскому абсолютизму с его дефеодализацией). А на этой фазе сравнивать традиционный Восток с Европой уже не приходится: европейский абсолютизм не чета восточному государству; он в постренессансной Европе уже существует в условиях вышедшего на передний план и трансформирующегося в направлении к капитализму античного наследия, с добавлением к нему мощного воздействия со стороны протестантизма. Словом, формационно это принципиально разные структуры, о чем и шла речь. Поэтому, оставляя в стороне вопрос о фео­дализме как формации в Европе, следует определенно заметить, что вне Европы нечто аналогичное было лишь элементом цикла в рамках иного — государствен­ного («азиатского» по Марксу) — способа производства (С. 75).

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. – Т. 13. – С.7.

Дата добавления: 2015-10-28